Простолюдинка и принцесса

      «Слабость вызывает желание,       желание вызывает действие,       действие вызывает последствия,       над ликвидацию которых нужна сила…       Мораль: слабые нуждаются в сильных…       Из комментариев       Автор Владимир Ежик.

      Я закрыла глаза. И снова открыла. И опять закрыла и открыла, пока не почувствовала, что мне надоело изображать куклу, — хотя, учитывая мой характер и способности, скорее уж чёртову, — и заметила несколько вещей, абсолютно не связанных между собой, точно так же, как и, наверное, части моего уставшего, больного и потрёпанного где-то и как-то тела, которое вдобавок совершенно не ценило поездку на лошади. Даже в компании… какого-то сипатичного мужчины. И даже прогулочным шагом.       Первое — я и правда сижу на лошади, причём не в седле, из-за чего моя наконец нашедшая неожиданное приключение пятая точка как-то опасно скользит, того и гляди грозя не удержаться.       Второе — меня сжимает в отстранённых объятиях какой-то симпатичный мужчина в прочной и добротной броне с узором, чем-то напоминающим изображение летящей птицы, смутно знакомой мне по игровому прохождению Скайрима. Одного беглого взгляда на его лицо, удивительно знакомое, — я с ужасом поняла, что меня обнимает ни кто иной, как генерал Туллий. Нет, сам генерал был вполне себе привлекательным мужчиной, если судить объективно, — правда, не в моём вкусе, — но в таком случае это означало только одно: я действительно попала в Скайрим. Или всё-таки нет?       Чтобы успокоиться, я несколько раз глубоко вдохнула через нос морозный и свежий зимний воздух, выдохнула через рот, следя за тем, чтобы никто, в том числе и я сама, не подумала, будто это я сейчас вздыхаю. Ничего подобного, я просто дышу, вот и всё. Болтаясь где-то около лошадиной шеи, я оставила всякие попытки нащупать то, на чём и как сижу, своей любопытной задницей, и сосредоточилась на анализе самого слова «Скайрим». Если чего-то не понимаешь — начинай цепляться к мелочам. Я уже давно заметила, что это всегда помогает. Гарантированно.       Так, если мои знания английского не проморозились окончательно вместе со мной, это слово означает «край неба»; не знаю, почему, но этот факт меня успокоил. Хотя, вполне возможно, и зря. Но если в этом непонятном месте есть английские названия, — значит, я всё ещё где-то у себя, в своём мире, там, где мне и положено быть… Чёрт, на работу я точно опоздаю или уже опоздала, начальник, конечно, ругаться будет… Так, начнём с самого начала: я никуда особенно и не попадала, я по-прежнему у себя дома, только непонятным образом оказалась там, где у населённых пунктов английские названия, — но зато здесь можно будет встретить англичан. Или американцев. Хоть что-то хорошее: я всё-таки в школе английский учила, хоть и на тройку. Что ж, Маша, пришло время показать, что не зря ты в школу ходила.       Мысли разбегались, как тараканы у нас на кухне, когда я или Катя заходили туда ночью и зажигали свет, чтобы попить воды или чего-нибудь другого, гораздо более крепкого и горячительного. Я осторожно тряхнула головой, пытаясь убрать прядь волос, без конца падающую мне на лицо, и в ответ на это простое и привычное движение голова взорвалась какой-то резкой и одновременно щиплющей болью, от которой в глазах запрыгали ослепительные оранжево-белые зайчики, а на затылок словно опустили кувалду, от столкновения с моим черепом растёкшуюся ко лбу и к ушам.       Я закрыла глаза, на этот раз не по-кукольному, а уже по-настоящему, борясь с сильной, какой-то грызущей мозг болью, и тошнотой, навалившейся на меня, как пьяный ухажёр где-то в под… в подъезде. Противно — и так тяжело поддерживать эту тушу, что о том, чтобы отшвырнуть его куда-то в сторону, уже и не думаешь. Меня тошнило буквально от всего: от плавного и неторопливого конского шага и даже от зимнего ясного Солнца, пробивающегося сквозь лохматые еловые ветви. Тошнило и от самого вида снега, — к тому же к виду снега в летнее время я не была готова уже морально, — и от мужчины, по-хозяйски держащего меня в руках. Он меня именно держал, а не обнимал: какой-никакой, но опыт в общении с мужским полом у меня был.       Что-то подсказывало мне, что если сидящий рядом со мной верхом на лошади мужчина и правда генерал Туллий, — то в ближайшее время у меня совсем мало шансов встретить кого-то, говорящего на английском языке, потому что в таком случае здесь должны говорить на тамриэлике.       Минутку.       Так…       В этот момент меня пронзило совершенно неожиданное осознание, от которого даже напрочь отбитая голова перестала болеть. Я ведь понимала здешний язык! Я поняла того солдата, или кем он был, — из-за неудобного и какого-то зафиксированного положения я не могла увидеть его, — когда он крикнул «генерал Туллий».       «Нет… — запаниковал кто-то внутри меня, кто-то совсем маленький, кому, естественно, никто не давал слова — Они все говорят на русском, они говорят на русском…»       Внутреннего паникёра я, естественно, слушать не стала и посоветовала ему заткнуться, и он, почувствовав моё невнимание и оскорбившись грубостью, всхлипнул, отвернулся и замолчал, пообещав объявить мне пожизненный бойкот. Вот и отлично. Никогда раньше я не паниковала, — и сейчас мне тоже не до этого. Меня интересовало много чего, где истерики вперемешку с соплями и топание ножкой были совсем не к месту. К тому же, если напрячь гудящую и ушибленную кем-то и когда-то голову и предположить, что я сейчас оказалась попаданкой в Скайрим, который раньше был для меня пусть и самой любимой и самой интересной игрой, то выходило, что сейчас меня должны были вести в Хелген. Правда, в игре меня везли в Хелген в повозке, рядом с другими осуждёнными на казнь. Интересно, почему тогда для меня сделали сейчас такое исключение?       Ещё мне совершенно не понравился тот факт, что когда я пробовала пошевелить руками, обнаружилось, что они крепко связаны. Причём на этот раз за спиной. Странно, — но по моему игровому опыту у меня должны были связать руки впереди, как и всем остальным схваченным повстанцам. Выходит… между игрой и реальной жизнью была существенная разница? Интересно, а Довакином тоже буду я? В игре, конечно, я всегда была Довакином, но учитывая, что здесь могла оказаться не совсем игра, — или совсем не игра, это как посмотреть, — на эту роль могут выбрать и кого-нибудь другого.       Почувствовав, что я уже пришла в себя и ёрзаю вторым пассажиром на лошади, невольно выражая свою заинтересованность, генерал опустил голову и посмотрел на меня. Однако, сидя рядом со мной, он был со мной одного роста; а в игре мне всегда казалось, что он гораздо выше меня, за представителя какой расы ни играй. Или у него просто ноги были длинные, при коротком туловище? Где-то я слышала, что у мужчин всегда — или почти всегда — ноги длиннее, чем у женщин, из-за чего в большинстве случаев и получается определённая разница в росте.       Эта мысль показалась мне настолько забавной, что я не удержалась и хихикнула. Ну, Машунь, ты даёшь. Сидишь впервые в жизни на лошади перед самим генералом имперского легиона, одетая, — вернее, переодетая без твоего ведома в чужие шмотки, а до этого небось и раздетая перед чужими мужиками, с которыми ты точно никогда не пила, даже воду — и размышляешь на тему длины ног генерала, в то время, пока тебя везут на казнь. И ждёт тебя, Машутка, почётная смерть клоуна, без суда и следствия. Тебя ведь не было в списках, пока ты была в игре, думаешь, сейчас ты в списках появилась?       Ещё — мне категорически не понравился тот факт, что я совершенно не помнила, когда я натянула на себя те шмотки, которые были на мне сейчас. Что-то среднее между богатыми одеждами и кожаной бронёй, что тем не менее должно было смотреться на мне доволно сексуально, но почему-то покрытое пылью и грязью, причём происхождение последних… элементов я совершенно не помнила. Когда и как я могла бы переодеться, а главное — зачем, и куда делась моя нормальная, привычная одежда?       Короче, много вопросов — и ни одного ответа.       Только я было открыла рот, намереваясь задать генералу пару-тройку вопросов, пока мне не отрубили нещадно болевшую и слегка кружившуюся голову, как он перевёл на меня взгляд своих светлых глаз удивительного светло-орехового оттенка, причём глаза у него были зелёными, как молодая трава, и заговорил со мной первым.        — Во имя Восьми, я уж было начал беспокоиться. Кажется, мои парни хорошо тебя приложили, пока брали этих мерзавцев. Вон они, твои дружки! — генерал встряхнул меня, так, что голова снова заболела, словно получив новое сотрясение, но уже гораздо меньшее, чем первое.       Если сотрясение мозга и травмы головы можно было бы сравнивать с планетами, то я бы сказала, что раньше, пока я каким-то чудесным образом пребывала в отключке, у меня в голове поселился Массер, а мой генерал (мой — потому что в «моём» Скайриме я всегда выбирала сторону Империи, полагая, что страна должна оставаться единой, и что мы все должны выступить против Талмора одним фронтом, а не воевать друг с другом, тем самым выполняя всю работу талморцев за них, — нашими же руками) своим встряхиванием добавил мне от щедроты солдатской души ещё и Секунду, чтобы одиноко не казалось.       С гудением и тупой болью между ушами две планеты столкнулись, — и скучно или одиноко не казалось уже никому. Все цвета приобрели какой-то насыщенный грозовой оттенок, означающий, что я сейчас могу попросту шлёпнуться в обморок, в данном положении читай завалиться обратно как мешок с картошкой. После пары-тройки рваных вдохов и выдохов цвета вроде бы вернулись обратно, у меня в голове прояснилось, только в глазах притаились, в любой момент готовые к прыжку, злобные оранжево-белые зайчики.        — Какие дружки? — позволила я себе высказаться.       «Странный у меня теперь какой-то голос. — подумала я — Выше, чем раньше, чистый, даже и не скажешь, что я курильщица… Кстати, из меня как-то выбили всякое желание курить. Вот как, оказывается, надо от вредных привычек лечиться: новое средство, изобретено и запатентовано Машутой. И, кажется, на тон-другой выше. Ну и приложили же меня, собачьи дети, здесь кто угодно запищит.»       Конечно, я отлично знала, кого везут там, в повозке, — но не говорить же генералу, откуда я про всё это знаю? Меньше знает — лучше спит, а у военных работа и так нервная и тяжёлая. Кажется, меня сегодня не убьют… А раз так, — то можно и немножко о других побеспокоиться. Ну, только в уме — и самую малость. Чтобы что-то сделать, нужно, чтобы у меня руки были развязаны, а почему-то до сих пор никто не думал о том, чтобы меня развязать.        — Вот и я хотел задать тебе тот же вопрос, Амалия! — ответил Туллий, гневно глядя мне прямо в глаза.       Я как-то вяло, словно пришибленная, удивилась незнакомому и, честно говоря, не очень-то красивому, на мой взгляд, имени, при этом почему-то ещё обратив внимание на тот факт, что всё это время имперец, оказывается, просто придерживал поводья лошади одной рукой. Странно, мне всегда казалось, что поводья держат обеими руками, чтобы… Да чтобы попросту не свалиться, наверное, вот зачем. Но лошадь генерала, очевидно, и без напоминаний сама знала, как себя вести.       То ли просто под влиянием первого шока, то ли меня кто-то и правда сильно приложил (то ли головой, то ли по голове — к сожалению, про это я уже не знаю), но мысли у меня в голове крутились самые разные, причём почти все они были то ли глупыми, то ли тупыми, — то ли на границе с приличием, хотя там не было ровным счётом ничего, связанного с эротикой или романтикой, скорее уж это было просто слегка постыдным.       От мыслей о том, как, оказывается, можно ездить на лошади, — скорее всего, нельзя, просто у Туллия лошадь была умная, а другую лошадь туда и не взяли бы, своеобразное лошадиное собеседование она бы не прошла, чтобы лошадью генерала быть, — я снова перешла к загадке о моей изменившейся одежде. Загадку я так и не разгадала, плюнула на неё и переключилась на свои не по сезону голые ноги, свисающие с одной стороны лошади, — грязные, покрытые царапинами, синяками и ссадинами и словно не мои, — ни по внешнему виду, ни по ощущениям. Таких длинных, тонких, прямых и стройных красивых ног у меня не было раньше никогда, — а если строгий дядя генерал сейчас отправит меня на плаху, в чём я почему-то не совсем была уверена или в чём не совсем сомневалась, — то и потом не будет тоже. После потери головы, знаете ли, ноги как-то сами теряются, как и остальные части тела — только ушибленная голова тоже уже не болит. Да и вообще не болит больше ничего.       Лошадь медленно следовала за повозкой, везущей арестованных на казнь, причём, как мне показалось, и повозок, и арестованных было как-то побольше, чем в игре, и мы уже проезжали тот поворот, за которым должен был быть Хелген. Здесь тоже были некоторые отличия от игры: лес был ещё гуще, а дорога — ощутимо длиннее, причём двигались мы совсем не так уж и медленно. Оно и понятно, почему весь этот вступительный момент в игре проходил гораздо быстрее: мало кому из игроков захочется просто смотреть на проплывающие мимо него прекрасные пейзажи без возможности делать хоть что-то. Мне такой вариант тоже не нравился, — но кто меня спрашивал, опять-таки?       Мысли постепенно возвращались в мою голову, и теперь они беспорядочно кружили, не решаясь остановиться. Например, как и где меня нашёл генерал, почему у меня зимой голые ноги, какой здесь адрес, почему я из лета попала в зиму, почему у меня руки связаны и кто за это безобразие ответит, для чего эта увеселительная прогулка на лошадке, как быть, если у меня что-нибудь зачешется, как зовут эту лошадь и как он сумел усадить меня на неё, хотя я пребывала в отключке и никак не могла бы помочь ему со связанными руками, что мне делать, если я вдруг захочу в кустики, и кто такая Амалия?       А интересно, есть ли эта Амалия в списках — или мне лучше представиться своим настоящим именем? Не думаю, чтобы в списках одновременно и Амалия, и Мария были, хотя… после встречи с генералом, который, как я уже начала убеждаться, не косплейщик, а самый что ни на есть всамделишний, я не удивлюсь уже ничему. И приму как нечто само собой разумеющееся, если одетый в короткую кольчужную «юбку» Хадвар, увидев мою невесть когда перемазанную грязью физиономию, начнёт перечислять по списку все мои поименованные ипостаси, одна из которых точно должна пойти на плаху. Маша, Мария, Салат, Крупа, Маруся и даже отчего-то Марфутка, — ну и, разумеется, Машка-какашка. И — чтобы замкнуть мой собственный список потенциальных осуждённых на смерть в Хелгене — Амалия, такая же неуместная в нём, как… как попаданец в Скайрим.       «Жаль, Катя так и не узнает, что я вспомнила про сестричку, оказавшись попаданкой в Скайрим и по дороге в Хелген. — подумала я — Что-то мне подсказывает, что я в любом случае не могу ни стать твоим ангелом-хранителем, ни послать тебе кого-нибудь вместо меня. И ведь ты никого не приняла бы вместо меня, — и не факт, что кто-то ещё стал бы тебя терпеть.»        — Послушайте, ваше сковород… тьфу ты, высокоблагородие… — начала я.       Время идёт и уже скоро Хелген, так что неизвестно, сколько мне ещё жить осталось, — поэтому надо бы и поторопиться. Пока со мной до момента казни не произошло ничего настолько нелепого, что меня и казнить уже не придётся, потому что я умру сама. От стыда.       Я вроде бы вообще ничего такого не сделала. Просто обратилась так, как, мне всегда казалось, обращаются к генералам.       Генерал чуть с лошади не упал. Очевидно, в самый последний момент ему пришла на выручку военная выправка. А военных так легко из седла не выбьешь, — ни в прямом, ни в переносном смысле этого слова. Хотя, попаданец сам по себе, да ещё и в самый неподходящий момент, да кто-то вроде меня — это просто сила. Наверное, таких, как я, можно в стан врагов засылать, противник сам быстро сдастся на милость победителя, лишь бы его спасли от Машеньки.       Лошадь, до сих пор шедшая равномерной… а фиг её знает, каким шагом, — знаю только, что от такого… хм… стиля нордической спортивной ходьбы, или походки меня начало укачивать, хотя, вполне возможно, у этого были совершенно другие причины, не имеющие к лошади никакого отношения, словно споткнулась и и обернулась назад, а именно — ко мне. Что-то мне подсказало, что в тот момент на лошадиной морде было гораздо более умное и осмыслённое выражение, чем на моём лице. И были предчувствия, что лошадиная морда была почище моей, то есть, моего лица.       Туллий промолчал и ничего говорить не стал.       Лошадь тоже воздержалась от комметариев.        — Я хотела спросить, кто такая Амалия — и будут ли её сегодня казнить? — ободрённая молчанием «высокоблагородия», наконец задала я, наверное, самый интересующий меня вопрос — А если её, эту Амалию всё-таки должны казнить, меня зовут Мария, и я — не она, не эта ваша знакомая. Моего имени нет в списке.       «И меня самой здесь тоже нет, я в домике.» — чуть было не добавила я, но всё-таки сдержалась.       Во-первых — не факт, что у военных есть особо сильно развитое чувство юмора, а во-вторых — я никогда не была особенно суеверной, и даже если бы, допустим, в пятнцу тринадцатого в полнолунье по дороге, ведущей через кладбище, я увидела бы, что прямо передо мной пробежала чёрная кошка, разбив зеркало пустым ведром — я бы ни за что не повернула бы назад. Единственное, о чём я пожалела бы в такой ситуации — это о том, что мне не удалось бы заснять на видео этот выдающийся и прямо-таки исторический момент, потому что смартфон разрядился. Он у меня вообще всегда разряжался в самый неподходящий момент. А вот шутить по поводу своей жизни и смерти — что-то мне подсказывало, что этого-то как раз делать и не стоило. Боги или судьба, может, даже внимания не обратили бы, — а вот люди точно не поймут. Особенно сейчас. Я в Скайрим играла, поэтому знаю.        — Пресвятая Азура… — потрясённо выдохнул генерал — Я-то, дурак старый, надеялся, что ты скоро проснёшься и сама мне всё расскажешь, — а ты, оказывается, и не помнишь ничего? Вообще-вообще? Даже своего имени не помнишь? Как же так-то? — добавил он так растеряно, что мне на минуту стало его даже жаль. Но потом я осознала, что оказалась здесь невесть как, сижу на лошади безбилетным лишним пассажиром, вся грязная и полураздетая, причём связанная — и жаль стало уже не генерала, а себя. Он-то точно помнил, как, зачем и откуда он попал — и его никто не связывал.        — Не Азура, а скорее уж Шеогорат. — пробурчала я. — Никогда бы не подумала, что ты, как данмер, богине заката и рассвета поклоняешься. И ничего ты не старый… — щедро добавила я, видя, как с каждй моим словом генерал расстраивается всё больше и больше. Надо было, конечно, добавить, что «и не дурак», — но теперь, после моего молчания, которое легко можно было спутать с выдержанной паузой, это прозвучало бы так себе.        — Послушай, Амалия, что ты помнишь последнее? — спросил Туллий, глядя на меня с нечитаемым выражением лица — Ты обязана сказать мне, чтобы я знал, что рассказать целителям. Я не могу вернуть тебя твоему отцу… в таком виде и состоянии. Надеюсь, потом ты всё-таки или перестанешь притворяться, или вспомнишь, что ты задумала, и наконец признаешься, что ты забыла около Чёрного Брода в компании этих жалких псов, трусов и предателей.       «То, что я сидела в автоусе и на работу ехала, и что я Мария, а не Амалия.» — чуть было не ответила я, но вовремя прикусила язык.       Что-то мне подсказывало, что сейчас лучше всего было просто молчать и отвечать строго по делу, стараясь между этим самым делом ещё и не особенно злить Туллия, потому что если я его доведу, достану или что-то ещё в этом роде, что я запросто смогла бы сделать, он бы не стал дожидаться официальной казни в Хелгене, как бы меня ни звали, — хоть Амалия, хоть Мария.       Голову он мне сам и прямо здесь рубить не будет, но вот сделать что-нибудь другое, не особенно приятное, он сможет запросто. Уже потому, что у меня по-прежнему руки связаны — и потому что он здоровый и крепкий мужчина, видевший и переживший не одно сражение, подозревающий меня в чём-то очень нехорошем и уверенный в собственной правоте.       Мы сейчас уже не в игре и он не игровой персонаж, который должен действовать в соответствии со скриптами и прописанной разработчиками моделью поведения. Да и у моего аватара вроде как больше возможностей теперь есть… вернее, было бы, не болтайся я сейчас на посторонней и совершенно не знакомой мне лошади полубесчувственным больным и грязным куском с мутным происхождением и неясным прошлым. Зато мне теперь ни персонажа выбирать не нужно, ни цвет грязи: всё уже сделано само, и опять же без моего ведома.        — И что, скажешь, ты не знаешь ни Дага, ни Асу? — спросил он меня с подозрением, после чего приказал: — Отвечай немедленно! Не задумываясь!        — Первый раз слышу! Я вообще не знаю, чьи это имена. — возмутилась я — И перестань меня трясти. У меня почему-то голова болит, только я не помню, из-за чего именно. Будто… будто я откуда-то упала. — тут я сделала вид, что вспоминаю что-то, хотя на самом деле мне вспоминать было ровным счётом нечего. Вот только генерала Туллия в этом было не убедить, — а голова и правда была, наверное, самым постарадавшим местом в моём теле. — И ты мог бы развязать меня? — спросила я как бы между прочем, чтобы не дай Бог даже в таком состоянии не сойти за кого-то пришибленного и покорённого, кто смиренно и униженно просит.        — Скоро развяжу, потом, как только закончим с казнью твоих… то есть, этих братьев Бури. Просто в случае чего мне совершенно не хочется, чтобы ты опять путалась под ногами и пыталась нам помешать. Ты вчера хорошо показала себя, молодец… жаль только, что не в то время и не в том месте. — сказал он — Нам с тобой ещё казнь провести, а потом я покажу тебя целителям и оставлю в безопасном месте, где ты отдохнёшь и где о тебе позаботятся, а потом верну тебя в Сиродил. Признаться, не ожидал я встретить ночью среди лачуг свою почти что племяннницу, и где? Где-то у дреморы на рогах. Наверное, ты ехала к матери, да? Но ведь Данстар совсем в другой стороне находится! А отец ничего и не знал об этом. А учитывая то, как ты собралась в дорогу, он явно не хотел тебя отпускать.       Я молчала, понимая, что мне настучали по голове, похоже, не просто так, а со смыслом, — или в качестве наказания. Но пока я так ничего и не вспомнила, для меня все слова, сказанные генералом, были и оставались не более, чем словами. Пока что мне было понятно только то, что не было понятно абсолютно ничего, — и надеялась, что сейчас имперец расскажет мне хоть что-то о моём прошлом, да и о всей моей жизни. Надо же хоть немного представлять себе, за кого меня принимают? Отец, мать… насколько мне было известно, они остались у нас, в родном Моршанске; или их тоже каким-то образом затащило в Скайрим? Ну, если мне сейчас начтучали по голове из-за моего непутёвого папули — пусть не надеется теперь жить долго и счастливо. Тоже мне, туристическая путёвка на троих, со скидкой.       Но всё было бы ничего, если бы не одна маленькая, пришибленная и тоже мающаяся головной болью моя внутренняя сволочь, поднявшая эту самую голову и тихонько пока возмущающаяся тем, как именно этот генерал себя ведёт со мной. Одна моя часть благоразумно помалкивала и понимала, что мне сейчас нужно быть тише воды ниже травы, потому что сила не на моей стороне, и случись чего, — меня и знаменитая и неприкосновенная скайримская курица навозом запросто закидает, безо всяких усилий. И генерал, вполне возможно, не делает ничего такого уж плохого, — просто мы с ним не на званном обеде в качестве двух приглашённых, чтобы мы мило беседовали и обменивались любезностями. Он жесткий и властный, порой оправданно жестокий, он на войне и при исполнении приказа, сейчас он едет казнить государственных преступников; какую, интересно, обходительность и нежность я надеялась сейчас получить или просто дождаться?       Но другая моя часть злобно и по-змеиному шипела, что как бы там ни было, ни один мужчина не имеет права так разговаривать с Машей, и тем более, обращаться с ней подобным образом. Слишком уж много сочетаний местоимений, из которых выходит «я — тебя», чтобы я смогла долго терпеть такое. Нет, сначала, конечно, я дождусь, пока он спустит меня с коня и наконец развяжет мне руки, — а вот что я буду делать потом, пока я и сама точно не знала, но уж точно что-то в уже привычном мне Машенькином стиле. Конечно, я понимала, что всё время быть Машей, круглосуточно и семь дней в неделю — это не есть хорошо, но привычка, как говорится — вторая натура, поэтому я никак не могла перестать, как ни старалась. Особенно если старалась не слишком сильно.        — А все казни проводятся именно в Хелгене, да? — спросила я у Туллия, уже не рискуя как-то обращаться к нему, чтобы не вызвать то ли падения с лошади, учитывая обстоятельства, то ли его праведный и, увы, справедливый гнев. Ну, не знала я, как правильно обращаться к таким высокопоставленным военным в Средневековье, особенно в Скайриме! Разработчики, увы, ничего такого не предусматривали. Или это просто я невнимательно смотрела, невнимательно жила и невнимательно слушала?        — Обычно врагов Империи казнят в Солитьюде, потому что там расположена центральная тюрьма провинции. Часть заключённых содержатся в тюрьмах крупных городов Скайрима, а потом под конвоем и с соответствующими предосторожностями отправляются в Солитьюд. В некоторых случаях всё происходит в совершенной секретности, а в других — казнь предаётся огласке. — каким-то бесцветным голосом отрапортовал генерал.       То ли он решил, что для меня или для Амалии не будет никакого вреда в том, что мы это узнаем, то ли ему нравилось обсуждать такого рода вещи. В последнее мне почему-то верилось очень слабо. Я хорошо знала его ещё как персонажа по игре, поэтому хорошо знала, что он не маньяк и никогда не будет убивать из удовольствия. А вот ради нашей общей страны, которая того и гляди развалится на глазах, он был способен и готов на всё.       За размышлениями я не заметила, как мы наконец подъехали к Хелгену. В игре это была небольшая и чистая красивая деревушка, окружённая лесом и по количеству жителей примерно как наша российская вымирающая деревня, из которой скоро уедут последние жители; здесь же размеры маленького городка меня удивили. Это был населённый пункт, наверное, чуть меньше игрового Вайтрана, и там бурно кипела жизнь. Пахло свежевыпеченным хлебом, жареным на костре мясом — интересно, а можно здесь шашлыки жарить, как у нас? — и каким-то подогретым спиртным, по запаху чем-то напоминающим наш ликёр, но с добавлением каких-то трав. Так, там, в одной из повозок должен сидеть Ралоф, и он сейчас говорит что-то про Вилода, который варит какую-то нордскую усладу с можжевеловыми ягодами. Обязательно попробую, если жива останусь.       Когда генерал наконец ссадил меня с лошади, я прежде всего удивилась тому факту, что удержалась на ногах; почему-то во время всей этой поездки я совершенно не чувствовала свои нижние конечности, которые теперь будто пронзило миллионом иголок. Взамен верхние конечности потеряли всякую чувствительность, словно от кончиков пальцев по спине и до пупка распространялось заклинание паралича, наложенное каким-то зловредным колдуном. Интересно, в этом Скайриме такие тоже есть или их всё-таки нет?       Придирчиво рассмотрев меня, как художник очередной шедевр, только что вышедший из-под его кисти, Туллий одним движением и рывком притянул меня к себе, одновременно разврачивая к себе спиной, отчего я чуть не свалилась ему под ноги, плюхнувшись задницей, и, вздохнув, быстро перерезал верёвки, до сих пор так сильно стягивающие мои руки, что я уже не чувствовала ни верёвок, ни рук.        — Останешься со мной. — мрачно сказал он, хватая меня за предплечье и притягивая к себе. При этом он сунул мне в руки какой-то одноручный меч, который показался мне вполне ожидаемо тяжёлым. Это действие совершенно неожиданно отрезвило меня, — наверное, уже потому, что меч не был ни игровым, ни игрушечным — Я за тобой всё время бегать не намерен, а мне ещё перед твоим отцом ответ держать. — добавил он уже как-то более… человечно, что ли. Как ни крути, а он всё-таки генерал имперского легиона, а не нянька и не прислуга. — Покончим с нашими делами — и поедем к отцу, в Сиродил.       «Интересно, из каких соображений и побуждений он освободил меня, — думала я, чувствуя, что руки у меня пока только болтаются впереди и словно живут отдельной от всего остального тела жизнью, — никогда не поверю, что он просто такой добрый. Да и как могут быть связаны между собой война и борьба за свою страну с вежливостью и ужимками перед какой-то первой встречной замарашкой? Да и к тому же, как я поняла, меня взяли вместе с братьями Бури.       Хотя, наверное, имперец тоже услышал то, что выкрикивали из толпы, стоящей у дороги, по поводу нас с ним, — и потом особенно по поводу меня. Причём мне особенно не понравились красочные описания того, что со мной собирались сделать в ближайшее время некоторые говорившие, потому что, по их мнению, имперские легионеры не смогут сотворить ничего такого по причине, скажем так, отмороженных некоторых частей тел.       «Ай да сукины дети… — восхитилась я — Так даже я никогда не выражалась, даже тогда, когда мы с сестрой накатывали вместе, а потом начинали куролесить. Непонятно, правда, кому я сейчас такая сдалась, — но всякое в жизни бывает, даже то, что невозможно. И это что теперь, выходит, я должна буду отбиваться ото всех этих… э-э-э… желающих, которые при случае растерзают меня раньше, чем начнётся казнь и чем прилетит дракон?»       Сначала подготовка к казни шла так же, как это было в «моём» Скайриме; сначала ко мне было сунулась та самая капитанша, которая в начале игры всегда говорит «волшебные» слова «в бездну список!», — и когда она было сунулась ко мне, я совершенно неожиданно для самой себя встала к ней вполоборота, замахнулась на неё мечом и остановила лезвие в аккурат около её шеи.       Трудно сказать, кто был ошарашен больше: вредная тётка, одетая точь-в-точь как в игре, которая не ожидала от предполагаемой задержанной ни такой прыти, ни того, что у той руки свободны, — или я сама, когда, по факту, мне представили меня же саму, только в разговоре с кем-то другим.       Что-то мне подсказывало, что если я не хочу умирать уже окончательно и по-настоящему, надо бы мне убить эту дрянь ещё до того, как меня поведут на плаху. А генерал? А что генерал? Не думаю, чтобы было похоже, что мы с ним на школьный праздник посмотреть пришли, и что он будет водить меня повсюду за ручку, а потом отведёт домой, где меня накормят мороженым и пирожным. Такого со мной даже в моём мире никогда не было, так что было бы верхом глупости надеяться, что подобное будет возможно в Скайриме, или даже на Дрожащих Островах.       Единственный человек, который был со мной добрым и которого я любила — это моя сестра, но её здесь нет и, похоже, никогда не будет. Но об этом я предпочитала не думать, чтобы не расклеиться по-настоящему.       К тому же, кто его знает, где у меня тут дом? Точно, генерал же знает, где мой дом, — правда, не мой, а этой Амалии, но раз уж я — это она, или наоборот, на первое время меня это устраивает. Моя не слишком-то чувствительная и чуткая, но практичная натура уже подсказывала возможные варианты поведения на будущее: пройти с Туллием до моего дома, потом узнать, где, с кем и как мне там предстоит жить, а потом гнуть одну и ту же линию: ничего не знаю, ничего не помню, ни с какими братьями я не связывалась, с сёстрами — тоже. Последнее, что я помню — шла по лесу и на меня кто-то напал. Ударил по голове, я потеряла сознание, теперь ничего не помню. Нет, я всех-всех вас люблю, как после бутылки нашей водки под закуску — но вот никого не помню, и всё тут.        — Не трогай, это Амалия Мид. — приказал Туллий, глядя на капитаншу.       Про себя я отметила, что таким тоном в моём мире разговаривают с собаками, говоря им «место!» или «фу!». Мне этот факт очень понравился, — потому что совершенно не нравилась капитанша, и теперь ещё больше, чем тогда, когда я сидела за экраном монитора в огромной комнате нашего с сестрой дома и создавала какого-нибудь экзотичного персонажа, вроде девочки с синими или розовыми волосами, который станет будущим Довакином. Тогда мне совершенно не о чем было париться, потому что я знала заранее, как всё произойдёт; теперь, когда экран исчез и я оказалась попаданкой, я поняла, что париться мне можно и даже нужно.       Торжествующе и свирепо я покосилась на капитаншу, которой дала кличку Бездна, из-за её истеричного игрового выкрика «В бездну список!» Да, кстати, а почему мой любимый генерал в игре никогда не останавливал её и не призывал к порядку, а то и не вводил каких-либо санкций из-за того, что ей, похоже, всё равно, кого убивать? Иначе зачем там вообще этот список нужен?       Но что-то в моём мозгу, уже начавшем приходить в себя, зашевелилось и щёлкнуло, словно сустав, встающий на место. Так… как сказал Туллий, обращаясь к Бездне? Он сказал ей не трогать меня, потому что…       «Нет, не может быть. — подумала я, внезапно почувствовав, что, несмотря на голые ноги (с крохотными ступнями, кстати!), стоящие в каких-то нелепых лабутенах на всё ещё чистом и незатоптанном снегу, и где-то порванный нарядный прикид, больше подходящий для нашей ранней осени, мне стало как-то жарко. — Как он сказал? Неужели здесь тоже есть однофамильцы? Амалия Мид… Я, что, выходит, прихожусь кем-то самому императору? А учитывая, что Туллий обещал проводить меня в Сиродил обратно к отцу, — выходит, я — его дочь. Эй, я, здравствуй, я, вот как это называется.»       Я опустила меч и медленно вложила обратно в ножны, словно приказ легионера относился и ко мне тоже. Интересно, кем же я стала в этом мире — потому что для того, кто вперые в жизни не то, что взял в руки оружие, но и просто увидел его, я управилась просто великолепно. Хотя я никому не рубила головы направо и налево, не сражалась с врагами «наяву», — игровой опыт в этом плане не в счёт, — но я сама почувствовала, что здесь что-то не так.       Может, на попаданцев игровые реалии не действуют, или действуют как-то иначе, — но мне показалось, что у того, вернее, у той, в чьё тело я попала каким-то образом, уже были какие-то боевые навыки. Какие именно — а чёрт его знает, скоро сама увижу. И останется только молиться, чтобы Машенька-Амалия не выкинула какой ерунды, как я это всегда умела. Не думаю, правда, что здесь, в суровых реалиях реального Скайрима, кого-то мои выходки тронут или кто-то оценит их… так, как мне этого хотелось бы.       Казнь началась, скажем так, не успев начаться по-нормальному, хотя я не знаю, как такие вещи, как запланированное и обоснованное убийство, можно сделать по-нормальному. Поджидая Алдуина, ну, и просто чтобы быть подальше от лобного места, я отошла подальше к башне, но оттуда, по закону подлости, мне всё равно всё было хорошо видно и слышно.       Из-за массового галдежа я не слышала, что говорил Ралоф, и что генерал Туллий говорил Ульфрику, который в этой версии Вселенной был в рваной и грязной одежде, словно его перед этим пару месяцев продержали в нечищенном загоне для свиней. Помню, когда его вели к плахе, он вырывался и всё время пытался упасть на землю, после чего кто-то из бравых вояк от души и коротко замахнувшись ударил его по лицу. Что было после этого, я уже не видела, потому что отвернулась и вжалась в стену. Пустой желудок предательски свело, что-то подступило к горлу, и я уговаривала себя, что я просто хочу есть и пить, хотя разум подсказывал, что я хочу несколько другое, в смысле, что наоборот.       На площади стояли ругань, площадная брань, как бы нелепо это ни звучало, вопли и проклятия, рёв убиваемого дикого зверя и вой, как на свежезасыпанной могиле. Толпа напирала и теснила в разные стороны; сначала я пыталась рассмотреть хоть кого-нибудь, похожего на будущего Довакина, но очень быстро плюнула на это занятие. поняв, что в такой обстановке оно будет совсем без шансов. Да и к тому же, как я смогу догадаться, кто там Довакин, если за время, проведённое в игре, я привыкла только к одном Довакину — тому, которому я создавала самостоятельно? Скорее всего, здесь всё и правда пошло по-другому, и даже если его тоже схватили вместе с нами, то его или уже казнили, или как-то сбежал под шумок. «Шумок» был несильным, — примерно таким, что хоть уши затыкай. Даже если Алдуин и прилетит, его никто даже не услышит, даже если он рявкнет по-драконьи у кого-нибудь над ухом.       Где-то вдалеке прогремел гром, который, учитывая ясное небо и всё-таки снежную морозную зиму, показался мне как минимум неуместным. Ну, или напоминающим что-то другое; прибытие Алдуина, например. Оглядевшись вокруг, я поняла, что Хелген жил своей обычной жизнью, — надеюсь, что хотя бы не повседневной, потому что жить среди таких дикарей, впадающих в безумие от вида крови и собственно её пока ещё живых источников, мне совершенно не хотелось. Жизнь среди вот такого населения Скайрима, которое должно было считаться мирным, мне не хотелось совершенно. Хотя… с тех пор, как я села в автобус, едущий в сторону моей работы и уснула, кто меня о чём-то вообще спрашивал?       Разозлившись на саму себя, я быстро собралась, не давая панике разрастись. Мне сейчас совершенно не до этого; у меня и без того проблем полно, и попадание в тело какой-то Амалии из них, как ни крути, ещё меньшее из всех зол. Я вот, в этой толпе генерала Туллия потеряла, интересно, где и как я буду потом его искать? Или он сам найдёт меня? Почему-то решив, что лучшим выходом в моём положении будет спрятаться в здании Хелгенской тюрьмы, я уже было нацелилась открывать тяжёлую окованую дверь, попутно убедив саму себя, что генерал не дурак и поймёт, где я его жду, как вдруг дверь с грмким скрипом тяжело отворилась и оттуда вышли двое.       Почему-то в этот момент я поняла две вещи, не особенно взаимосвязанные и, возможно, ошибочные, но всё-таки. Первое, — эти двое, скорее всего, пыточных дел мастер и его помощник, хотя в этой ситации они, наверное, ещё адекватнее всех, и что мне надо хотя бы прислушаться к тому, о чём они говорят, — вдруг любопытной мне оно как-то пригодится. А второе — если генерал и впрямь решит искать меня там, в здании тюрьмы… наверное, это будет означать, что мы с ним дураки оба. Да и пёс бы с ним, лишь бы мы снова нашли друг друга и он отвёз меня уже к папе, маме, дедушке, бабушке и прочим, кто, скорее всего, был у этой самой Амалии Мид. И будем надеяться, что дочке самого царя-батюшки, тьфу ты, императора, повезло с роднёй. Жаль только, она сама про это уже ничего не скажет.       «Так вот почему Туллий хотел, чтобы я присутствовала на казни вместе с ним, — запоздало поняла я, — не из-за того, чтобы я смотрела на то, как здесь устраивают массовую резню, а чтобы я тупо не потерялась и не пропала. И чтобы меня здесь случайно не обидел никто. А то здесь, похоже, прихлопнут и не заметят.        — Надо сообщить генералу про этого проклятого эльфа, — сказал один из вышедших мужчин. Что меня обрадовало, так это то, что они просто посмотрели на меня, как на пустое место, просто бегло скользнув по мне взглядом — Наш колдун сказал, что у него какая-то особенность, что… — тут он, наверное, понял, что рядом с ними стоит пара чужих, но всё-таки слышащих и любопытных ушей, которым уж точно незачем слышать про какую-то особенность некоего эльфа, которого, судя по всему, они оставили там, в тюрьме. Поэтому остальную часть фразы он прошептал своему спутнику на ухо.        — Ну да, значит, пытки, значит, ничего не дали, и колдун сказал, что этого проклятого остроухого нужно оставить в живых? — выдал литературно-художественный перл на единицу с плюсом второй мужчина, заросший бородой по самые кустистые брови, — очевидно, помощник палача, или кто там уже «работал» в хелгенской тюрьме на благо скайримского народа — пойдём сообщим генералу Туллию, что это, значит, кто-то, значит…       «Мужик, ну говори ты уже по-человечески, совесть-то имей? — мысленно взмолилась я, глядя на начинающие багроветь закипающие небеса с видом святой великомученницы, у которой в самый неподходящий момент во время молитвы заболели сразу все зубы. — Мне ещё Алдуина дождаться и Довакина встретить…»       Пропустив мимо ушей то, что сделал бы с тем несчастным, томящимся за решёткой, местный колдун, потому что меня начало как-то уж явственно мутить, я притихла как мышка, надеясь, что скоро эти двое аборигенов скажут что-нибудь такое, что прольёт хоть немного света на происходящее. Выходило, что им каким-то образом удалось найти… а и чёрт с ним, как и зачем, больные они на всю голову, вот что, — какого-то эльфа, у которого есть какая-то супер-пупер интересная способность или особенность, которой уже много веков не наблюдалось и не находилось ни у кого, но которая теперь позарез нужна Империи и императору (и почему только не всем аэдра и даэдра сразу, чего мелочиться-то?), из-за чего этого самого эльфа придётся оставить в живых. И как можно более целым, по возможности. Способность-то, как ни крути, никак не отделяется от своего законного обладателя, так-то.       Спокойно переговариваясь, мужики как ни в чём не бывало ушли в сторону, где продолжалась казнь, и откуда, перекрывая все остальные звуки, доносящиеся словно из самого ада, доносились пронзительные голоса, зовущие меня по имени.       Зовущие Амалию. Зовущие меня-Амалию на помощь, меня — ту, которая должна была что-то доказать, объяснить, спасти… Мы ведь были друзьями, поклялись друг другу, что…       Я-Мария и понятия не имела, о чём шла речь. А Амалия, судя по всему, была мертва и отдала мне своё тело, но не свою память.       И клятва, данная этим несчастным, умерла вместе с той, кто дала её.       Два голоса замолкли окончательно и навсегда, вселив в меня подозрение, что они потом ещё долгие годы будут преследовать меня в моих худших кошмарах.        — Даг и Аса? — в ужасе проблеяла я, падая на снег, прямо как благородная дама при виде дракона.       Вот только дракон пока ещё не прилетел, хотя я чувствовала его приближение, — но никто, ясное дело, не будет сейчас прислушиваться к мом россказням о каком-то там странном виде неба. Да и я была занята хоть и постыдным и позорным, но всё-таки делом: после всего происходящего здесь, в Хелгене, совсем близко от меня, меня просто выворачивало наизнанку.       Наконец поднявшись на ноги, отдышавшись и умывшись снегом, я постаралась успокоиться и подумать, о чём только что говорили, выходя из помещения тюрьм, два больных утырка. А что они были именно такими, я ни минуты не сомневалась, и мой игровой опыт подтвердился. Да уж. Эти двое вовсе не были такими плохими, какими они мне казались в игре. Они были гораздо хуже. Но хотя бы я нашла Довакина… которого они содержали где-то в подземельях Хелгена — и который ещё не знал о том, кто он.       Глубоко вздохнув ртом, чтобы ненароком не вдохнуть ужасающий воздух, липкий и прилипающий к коже, я открыла тяжёлую дверь тюрьмы, потянув её обеими руками, и скользнула внутрь.       «Так, что мы имеем… Заключённый, какой-то эльф, мужчина, имя, возраст и «национальность» неизвестны, где мне его искать — тоже. Будущий Довакин.»       Снаружи донёсся какой-то гул, от которого у меня заломили все зубы и под ногами мелко задрожала земля.       Но я усилием воли приказала себе не отвлекаться.