Версальские хроники

Впоследствии Александр понимает, что все началось из-за желания Людовика заиметь в своем гардеробе новую шляпу. Ему не хочется ехать в глушь за очередным головным убором для короля. Будто мало Луи шляп, наверняка и приобретенный образец осядет в одном из бесконечных шкафов и покроется пылью. Но перечить Его Величеству Александр не осмеливается, а лишь покорно кивает и велит заложить карету до деревушки с труднопроизносимым названием. И почему этому шляпнику вздумалось поселиться так далеко от Версаля? Деревушка, куда Александру предстоит отправиться, ничем не примечательна, и единственный приличный дом в ней принадлежит родственникам печально известного фрондера Жана-Рене де Ноай. Александр хмыкает, воскрешая в памяти давние события. Подстрекательство к мятежу, сговоры, тайные махинации… Список грехов покойника впечатляет. У Жана-Рене остался брат, вконец сейчас разорившийся, и племянница, достигшая брачного возраста. А вот это уже интересно… Александр думает о несчастной Луизе, отчаянно скучающем рядом с ней Людовике и своем желании хоть как-то ободрить короля. Скучающий правитель — опасный правитель, и, в первую очередь, для своих подданных. Возможно, новое лицо в Версале пришлось бы кстати, и расшевелило это тухлое болотце. Кроме того, сеть шпионов явно нуждалась в свежей крови, и если племянница де Ноай унаследовала страсть дяди к авантюрам, то… Поездка в деревню уже не кажется Александру неудачной идеей. Гийом де Ноай ровно такой, каким Александр его и представлял — рассеянный обнищавший дворянин, чьи невзгоды преждевременно состарили аристократичные черты лица и добавили меланхолии и без того вялой натуре. Он апатично приветствует камердинера короля, беспрестанно поправляя свое не первой свежести жабо. Все в обстановке дома, где Александру предстоит провести день, кричит о крайней нужде: обивка кресел и стульев изрядно поистрепалась, подсвечники на столах заплыли нагаром, закопченный камин давно не топили и разожгли явно к его приезду. Он раскладывает вещи в гостевой комнате, готовясь выйти к столу, но шум по соседству привлекает его внимание. Дверь рядом с гостевой спальней приоткрыта, и через образовавшуюся щель Александр видит девушку. Она прихорашивается перед зеркалом, мурлыча под нос нехитрый мотивчик. Платье на ней явно знавало лучшие времена. Девушка полуоборачивается, пытаясь подколоть волосы шпилькой, и Александр лицезреет самый пышный бюст из всех, что ему доводилось когда-либо видеть. Корсет нещадно стягивает округлые формы и приподнимает грудь так высоко, что большая часть ее прекрасно видна в вырезе платья. В тот же момент сердце Александра екает — он живо представляет, как соски трутся о дешевую холщовую ткань, вызывая у их обладательницы приятные ощущения. Взять бы и освободить их из этого плена, сорвать платье, приласкать каждый из них языком. Возбуждение волной проносится по телу, заставляя Александра в изумлении отступить в глубину комнаты. Что за глупое наваждение. Он словно подросток, что переслушал рассказов пьяных гвардейцев о любовных похождениях, запертый в спальне наедине с предавшим его телом. Память тут же рисует не самые лестные картины ранней юности: он просыпается в холодном поту после беспокойного сна, где сплетение рук и ног сопровождают непристойные стоны, и прячет испачканную простынь в камин, скрывая следы своего позора. Теперь Александру тридцать семь, он давно обуздал те желания, и внезапная яркая фантазия о незнакомке кажется ему сущей нелепицей. Стыд охватывает его: не столь из-за неприкрытого желания раздеть эту несчастную девушку и целовать ее до исступления, сколь из-за того, что она даже не видит его, не подозревает о его существовании. Он словно хищник в засаде, что наблюдает за невинной жертвой. Кровопийца. Александр сглатывает и бесшумно проскальзывает в гостиную. Еще никогда он не был себе так противен.

***

Рене, а именно так зовут обладательницу внушительного бюста, выходит к ним спустя мгновение. Она хороша собой, понимает Александр, бросив последний, отчаянный взгляд ей на грудь, — при дворе такая определенно будет иметь успех. Рене, о ужас, замечает его взгляд и холодно усмехается. Александр думает что еще мгновение и она произнесет: «Мое лицо находится несколько выше, месье, как вы смеете так на меня пялиться», но нет, в ответном взоре он с восхищением угадывает вызов. – Знаю, — казалось, говорит юная мадемуазель, — я хороша. Но задешево меня не купишь. Проходит совсем немного времени, и он ловит ее в своей комнате с зажатыми в руках экю. Она напугана, но куда меньше, чем он ожидает, а искра непокорности в ее глазах зажигает в Александре что-то давно забытое. Он считает, что это азарт. Александр — опытный игрок, и привык к подчинению, но племянница опального фрондера может попытаться противостоять ему. Конечно, она неизбежно проиграет, но впервые за долгое время Александр чувствует что получит от их состязания удовольствие. — Вы принадлежите мне, — произносит он уверенно. Порой для интересной битвы стоит и надавить. Рене не из тех, кто легко ломается, она выдержит. — Вы будете делать то, что я скажу. — Да, Александр, — в ее голосе нет и тени покорности, скорее шипение гадюки, упустившей добычу. Она забирается в карету вместе с ним, ее грудь прижимается к его — виной тому столкновение колеса с кочкой на дороге — и Александр призывает весь свой контроль, чтобы не стянуть с Рене это чертово платье прямо сейчас, не опустить лицо в ложбинку между грудями, и не укусить за торчащий сосок, тут же нежно успокоив языком. — Я служу Франции, — уговаривает он себя, взгляд его подчеркнуто устремлен в окно, — честь и долг — смысл моего существования. Только они и больше ничего.

***

У него было много женщин: еще подростком он начал постигать «науку физической любви», как называл это отец. Как только его сыну исполнилось двенадцать, месье Бонтан извлек на свет божий учебник по анатомии и с чрезвычайно важным видом вручил его отпрыску. — Практика без теории — ничто, — дребезжащий голос отца до сих пор звучит у Александра в ушах, — освой сначала строение тела. Своего, и,— месье Бонтан кривится, словно съел что-то очень кислое, — женского. После перейдем к закреплению изученного. Оглядываясь назад, Александр удивлялся тому как смог не перенять пренебрежительного отношения к тем девушкам, что приводил к нему отец ради «практики». Каждая из них заслуживала большего, чем напуганный и неловкий подросток, но ни одна из них ни жестом, ни взглядом не выказала ему своего недовольства. Нет, они были бесконечно терпеливы и внимательны к нему. Александр старался платить им тем же — если слова не шли с его языка, боясь укора со стороны родителя, то хотя бы мелким знаком внимания он пытался отблагодарить очередную Марго или Кристину, будь то выпрошенное в кухнях пирожное или букет наспех сорванных в саду цветов. И они сочувствовали ему и не держали зла — когда девушки прощались с ним, покидая двор, в их глазах стояли искренние слезы. Своеобразные уроки оттачивания техники возымели успех — к тридцати семи годам Александр был способен доставить удовольствие любой женщине при дворе, знал как получить удовольствие сам, но в душе презрительно относился к тем, кто любил прихвастнуть своими сердечными победами. Единение тел не равнялось единению душ, хотя о подобном Александр и не мечтал: за столько лет он с горечью убедился на примере матери, что чувства несли лишь боль и уязвимость. Физическое влечение к мадемуазель де Ноай кажется ему досадной помехой на пути к успеху, помехой, едва ли стоящей внимания. Он задумчиво листает старые записи отца о разных физических недугах, исподволь расспрашивает придворного лекаря о внезапно возникшем неконтролируемом желании и успокаивается тем, что готовит себе травяной чай. Брусника и календула, душица и мята должны расслабить его, угомонить растревоженное тело и душу. И все идет хорошо, пока Александр не стучится в дверь к Рене, желая то ли испытать себя, то ли просто ее увидеть. Новоиспеченная фрейлина королевы предстает перед Александром в ночной сорочке из тончайшего шелка, сквозь который коричневыми пятнышками просвечивают ареолы сосков. Он нервно прочищает горло, пытается сконцентрироваться, но картины, одна другой непристойней, уже мелькают перед глазами: он вжимает мадемуазель де Ноай в стену, медленно расстегивает пуговицы на сорочке, высвобождая Рене из ткани, словно бабочку из кокона, одна рука скользит вниз, разводя ноги, устремляясь к лону, вторая охватывает грудь, и та спелым фруктом падает в его ладонь, пружиня под пальцами. Мгновение спустя он находит чувствительную точку: шершавая подушечка мизинца скользит по опухшему клитору, и Рене стонет от охватившего ее наслаждения, глубже вжимаясь в его руку. — Ночная сорочка идет вам больше, чем я предполагал, — ему требуется вся сила воли, чтобы произнести эти слова. И, когда Рене благодарит его, выдыхает с облегчением — наваждение отступает.

***

Он кричит на нее, слова брызжут раскаленным маслом по воде. Лицо Рене — потухшее, осунувшееся, маячит перед глазами немым укором. Александр обвиняет ее в провале задания, но на самом деле его тирада всего лишь ода собственной горечи. Ему досадно, что мадемуазель де Ноай легко стала частью придворного общества — Александру не удалось этого до сих пор. Ему тревожно — как только он видит ее или закрывает глаза, воображение живописует образы, по сравнению с которыми «Декамерон» Боккаччо кажется невинной детской книжкой. Ему больно потому, что это не проходит и мучит день ото дня все сильнее. Рене пробралась под кожу, заняла его мысли, и дело не в ее роскошной груди, едва сдерживаемой корсажем, в конце концов, мало ли в Версале женщин с пышным бюстом. Дело в ней самой — в ее улыбке, походке, манере говорить и поступках. Она стоит перед ним — потерянная, испуганная, а он даже не может ее утешить — малейшее прикосновение к ее коже подобно пожару — плавит стены его холодности до жалких лужиц. Александр видит ее слезы и с трудом обрывает себя. Достаточно. Его рука несмело прикасается к плечу Рене. — Мадемуазель, — говорит он уже мягче, — я не отошлю вас. Не лишу своего покровительства. Слова дождевыми каплями тушат тот гневный огонь, что он на нее обрушил. Рене затихает, шмыгает носом, смотрит на него с плохо скрытой надеждой. — Обнимите меня, — словно просит она, — успокойте. Скажите, что вам жаль. Нет. Малейшая эмоция и все полетит в тартарары, все, что он выстраивал годами, разом рухнет без возможности восстановления. — Вы мой шпион. — бросает Александр холодно. — Вы принадлежите мне. Она устало кивает. Он уже не уверен, кого убеждает — ее или себя. Той ночью ему снова снится мадемуазель де Ноай — руки раскинуты в стороны, халат широко распахнут, открывая темные ягоды сосков и похожую на сердечко родинку в ложбинке между грудями. Простыня сбилась на сторону, подушка соскользнула на пол — Рене облизывает губы, смачивает палец слюной и тянет тонкую руку к межножью, хитро улыбаясь. На запястье тихо позвякивает браслет с колечками, те мерно покачиваются в такт круговым движениям ее пальцев. Тело в истоме опадает на одеяло, Рене прикусывает пухлые губы. — Александр! — выдыхает она нежно. Он тянется к Рене, манжета блузы задевает стоящую рядом с кроватью свечу, и та падает, опаляя полог. Комнату накрывает оранжевое зарево, забирая с собой и его, и Рене — так погибают мотыльки, что летят на свет. И вышел огонь от Господа, и сжег их, и умерли они пред лицом Господним. Сквозь кошмар Александр слышит голос отца, цитирующего библию, дрожит и просыпается в поту. На ладони отпечатываются следы ногтей, должно быть, он поранил себя во сне. Мадемуазель де Ноай — его личный первородный грех, его змей искуситель, и пусть плоть слаба, разум его тверд. Он сумеет одолеть посланное ему испытание, чего бы ему это ни стоило.

***

Она подходит к нему, чуть дотрагиваясь до рукава сюртука: у мадемуазель де Ноай бесценный для шпионки талант подкрадываться незаметно. За корсажем ее платья Александр замечает очертания свернутого бумажного листа. — Я скопировала страницу из счетной книги Жан-Батиста, — жарко шепчет Рене, прильнув к Александру вплотную. — И где же страница? — при мысли о том, что она сейчас достанет листок, согретый теплом ее тела из декольте его пробирает дрожь. Рене улыбается самой лукавой из своих улыбок. — Спрятана. — В глазах мелькает знакомый вызов. — Но не слишком искусно. — Ему требуется почти ювелирная точность, чтобы подцепить угол листа одним пальцем, не касаясь кожи. Александр облегченно выдыхает, когда бумага скользит в ладонь. — И кто же выделил средства? В глазах Рене он улавливает легкое разочарование. Она пришла к нему, поборов обиду, пришла в ожидании поощрения и показав свое доверие, а он даже не похвалил ее. Взгляд Александра скользит по фигуре своей ученицы: поверх платья она носит меховую накидку, скрепленную одной лишь пуговицей в ямке между ключицами — при каждом вздохе та поднимается и опадает в такт движениям грудной клетки. Александр мысленно отстегивает накидку, обнажая плечи, проводит языком по нежной розовой коже ключиц, вдыхает ее запах. Рене все еще выжидательно смотрит на него и он спохватывается: — Вы умница. Это все, что он может себе позволить. Довольный наставник, не скупящийся на похвалы. Не больше. Рене расцветает на глазах: щеки трогает чуть заметный румянец — роза редкого сорта из королевской теплицы, отозвавшаяся на теплоту и ласку. Она исчезает. Александр хмурится — вес груза на сердце становится невыносимым.

***

Она улетает на воздушном шаре, ветер уносит ее прочь, и Александр чувствует, как отчаяние затопляет его тяжелой волной. В висках стучит мысль: не уберег. Рене пробыла в Версале всего пару дней, и единственное, что он ей сумел ей предложить — свою похоть, единственное, что он сделал — причинил ей боль. Александр впервые за долгие годы благодарит отца: выученный с детства контроль еще не ослаб, помог избежать тех глупостей, что он чуть было не совершил. Рене возвращается — продрогшая, взволнованная, и ему стоит огромных трудов не заключить ее в объятия на виду у всех, пересчитывая пальцами позвонки, бусинами, проступающими под тонкой кожей. Она прижимает к груди пораненную руку, и Александр не выдерживает — аккуратно касается покалеченного запястья, нежно проводит мизинцем по припухшим суставам. У желания свой, неподвластный разуму словарь, но сейчас похоть отступает, сменяясь трепетом и тревогой. Рука Рене повисает на его локте сбитым крылом, и ему хочется баюкать ту у себя на груди, шепча нежную чепуху, и ни о чем не думать. Он дает распоряжения приготовить ванну, а сам ищет лед. Его воля — он притащил бы в комнату мадемуазель де Ноай весь королевский ледник, только бы помочь ей. — Все хорошо, — повторяет Рене в третий если не в четвертый раз, ее озябшие пальцы мнут холодную тряпку, — опухоль скоро спадет. Вечерние тени окутывают комнату, рассеянный бледный свет струится по стенам. Рене смотрит на Александра со странным выражением: смесь любопытства и чего-то еще, чего-то, что заставляет его сердце болезненно сжиматься. Так мать смотрела когда-то на его отца. И к чему это привело? — Ты служишь Франции, — напоминает себе Александр устало, и неожиданно внутренний голос откликается возмущенным: стал ли ты от этого счастливее? Александр спохватывается, когда понимает что упоминает об отце вслух. Рене внимает ему, склонив голову набок, и он выбалтывает полупризнание, злясь на свою невольную исповедь. Жалость ему точно не нужна. Ничего уже не исправить. Гнев на собственную несдержанность дает выход в небрежном: «Вы должны соблазнить Гюго», слова вырываются прежде, чем Александр успевает как следует подумать, и он с горечью ловит во взгляде Рене не досаду и ярость, но обиду и недоумение. Все, что он может — лишь причинять боль, пора бы уже и привыкнуть.

***

Мадемуазель де Ноай не так-то просто отвадить от ночных визитов, она возникает на пороге его комнаты в одной сорочке: подбородок упрямо вздернут вверх, плечи расправлены и опущены — валькирия, готовая к долгой битве. В тусклом освещении факелов горошины сосков вызывающе проступают сквозь полупрозрачную ткань, и Александр в испуге накидывает на Рене свой халат, невольно задержав руки на ее плечах. — Вам не следовало просить меня соблазнить Гюго, — начинает она решительно, — сложно отказать тому, кто вас шантажирует. Александр нервно сглатывает. Было бы куда проще, если бы она его ненавидела. Но нет, мадемуазель де Ноай упрямым ростком тянется к своему названному покровителю, не желая с ним расставаться. Он легко расшифровывает то, что она хочет сказать: помогите мне в вас поверить. Убедите меня, что вы не желали мне зла. В конце концов, он так перед ней и не извинился за все высказанные несправедливые упреки. Рене заслужила хотя бы часть правды. — Мне не хотелось посылать вас в чужую постель, — слова даются ему с трудом. Только бы не сболтнуть лишнего. В чужую постель… Да что он несет, Господи Иисусе. А в чью, спрашивается, хотелось. — Я желал посмотреть, как вы поступите. — Так это была проверка? — ее горечь почти осязаема. — Мне не стоило вас проверять, — ну что за невыносимая мука смотреть на нее, желать и тут же отталкивать, — причины моего недоверия — в моей жизни, а не в ваших действиях. Рене качает головой. — Это объяснение. Не извинение. Она все еще дает ему шанс. И Александр решается. — Простите меня. Огонь в камине плюется искрами, в комнате чадит. Александр вспоминает недавний сон: ее сдавленные крики, неконтролируемое желание и свечу, что сожгла все их надежды с ними заодно. Возьми себя в руки, думает он отчаянно, только не сейчас. Взгляд мечется по комнате, падая на брошенный на стул сюртук. Он стоит перед Рене в одной лишь рубашке, понимает Александр с опозданием. И она заметила это раньше него — дыхание мадемуазель де Ноай становится прерывистым, зрачки расширяются при созерцании едва прикрытой тканью груди. Ей явно нравится то, что она видит. Сердце Александра подскакивает к горлу. Внезапно ему в голову приходит очередная нелепая фантазия — позволить ей себя раздеть. Стоит Рене опуститься на колени, надавить ладонью на пах… Краска стыда тут же приливает к его лицу. Рене смотрит на него с удивлением, и он считает нужным объясниться: — Боюсь, сегодня я сам не свой. Мне снился сон… И кажется, я так и не проснулся. В ее глазах вспыхивает понимание. — Мне жаль. — Улыбка солнцем проступает на лице Рене из-за туч. Жадность не дает отвести от нее взгляд. Темно-синий халат удивительно идет Рене, оттеняя матово-розовый подтон кожи, делая еще прекрасней. Мысль о том, что кроется под этими драпировками, явно не даст ему заснуть. Александр пожирает свою подопечную глазами, слова костью застревают в горле. Извращенная фантазия не отпускает — стоящая на коленях Рене проводит рукой по его возбужденному органу, дразнит, не спеша освобождать его от одежды, смотрит на него снизу вверх, словно спрашивая разрешения. Нарочито медленно расстегивает пуговицы на брюках, прижимается ртом к набухшему члену. Дьявол. О чем он только думает. — У вас пустые стены, — голос Рене возвращает Александра в реальность. Он ошарашенно смотрит на нее. — Мадемуазель? — Ваша комната похожа на жилище спартанца, — смеется она, — очень…аскетично. — Мне повесить на стену гобелен с царицей Савской? — парирует Александр. Вряд ли кто-то удивил бы его сильнее, чем Рене. — Я думала, что вам больше по душе Клеопатра, — у него внезапно перехватывает дыхание, — я права, месье Бонтан? Вы находите ее привлекательной или у вас другие вкусы? Разговор принимает опасный поворот, если бы Рене только знала, что с ним происходит, то точно не задавала подобных вопросов. — Я…- Александр прочищает горло… — боюсь, что не мне об этом судить. Он неловко переминается с ноги на ногу, молча умоляет: уходите сейчас же. Уходите, пока я окончательно не сошел с ума. — О, — Рене тут же смущается, улыбка отшелушивается с ее лица, словно ее и не было, — простите. Иногда я говорю сущий вздор. Спокойной ночи, месье Бонтан. Заснуть ему так и не удается.

***

На палубе Сен-Рояля шумно: фрейлины затеяли танцы с игрой в карты. В центре их пестрого кружка: сплошные юбки, накидки, пелерины, Александр замечает Генриетту. Английская принцесса хитро усмехается и разливает вино — наверняка из личных запасов принца Филиппа. Не проходит и получаса, как палуба оглашается криками — Его Величество изволит танцевать, и фрейлины толкают друг друга локтями, подходя ближе к Людовику в надежде оказаться избранной. Несколько маленьких шагов и реверансов вполне могут подарить им красивое ожерелье или веер к предстоящему балу — король известен своей щедростью. Луиза все еще официальная фаворитка, но Луизы на корабле нет, для подобных увеселении она слишком набожна, а потому каждая из дам может рассчитывать на улыбку удачи. Луи выступает вперед, излучая спокойную уверенность в собственной неотразимости, поворачивается к стоящей неподалеку Рене: — Мадемуазель, окажите мне честь стать вашим партнером. По танцам, — тут же добавляет он под дружный смех придворных. Александр зло стискивает ножку бокала. Ну вот, опять. Королю непременно нужна новая фрейлина из свиты Марии, та, что едва обращает на него внимание. Александру хорошо знаком взгляд Людовика — с таким же оценивающим видом он рассматривает шляпы в лавке портного. День или два та красуется на голове, чтобы потом отправиться в темноту гардеробной, где и закончит свой век, если Александр не извлечет ее на свет божий и не распорядится отдать головной убор нуждающимся — при дворе всегда есть место бедным гувернанткам. Уж они-то сумеют использовать ткань с умом. Рене соглашается на танец, толпа расступается, и вот она весело выплясывает на полупальцах, мягко поводя руками. Александр отворачивается — увиденное его раздражает. Он отступает на корму, где Катерина затеяла игру в амбигю. — Не присоединитесь к нам, месье Бонтан? — окликает она его, кокетливо помахивая веером, — я могу поделиться с вами своими фишками. Грудь Катерины вот-вот вывалится из декольте. Александр отмечает, как мало его это трогает. — Благодарю, мадам, — он разводит руками, —для подобных развлечений я недостаточно азартен. — Вы просто предпочитаете другие игры, —замечает Катерина, — с более крупными ставками. Остановившаяся музыка избавляет его от ответа.

***

Проходит год, но ничего не меняется. Двор покидает Версаль, и где-то в глубине души у Александра остается маленькая надежда, что его непреодолимое влечение к мадемуазель де Ноай потускнеет, подавляемое расстоянием и ежедневными заботами. Но все оказывается тщетным: пытаясь сдержать свое обещание обучить Рене навыкам шпионажа, Александр вынужден нанять для нее учителя танцев. Разумеется, юной фрейлине нет необходимости штудировать правила придворного этикета и замысловатые па — Рене в совершенстве владеет и тем, и другим, но это позволяет Александру оставаться со своей ученицей наедине после уроков и практиковаться в таких вещах, как карманные кражи. Он присутствует в зале при занятиях, наблюдая, как Рене скользит из одного края комнаты в другой: лицо сосредоточено, глаза чуть прищурены, ладони почтительно сжимают руки месье Пелетье. — Прекрасно, мадемуазель! — говорит старый учитель каждый раз, отпуская девушку. — У вас редкая природная грация. Как вы хороши в подскоках! При последнем слове стоящий у колонны Александр невольно вздрагивает. Воображение тут же рисует обнаженную мадемуазель де Ноай на кровати в его комнате: он лежит под ней с вожделением разглядывая каждый изгиб ее тела, стараясь не упустить ни малейшей детали — Рене плавно скользит по его длине, грудь подпрыгивает в такт толчкам. Александр мягко придерживает ее за бедра, задавая темп. Скоро движения становятся резче, хаотичнее, и не в силах больше сдерживаться, он накрывает ртом одну из грудей, жадно посасывая, щиплет нежную кожу, и сосок тут же отзывается на ласку: набухает, темнеет, словно налившаяся соком гроздь винограда. Рене насаживается на него с отчаянным нетерпением, каждый раз все глубже, и Александр ощущает себя на удивление цельным. То, что происходит между ними, не кажется ошибочным. Наоборот — только их лихорадочное желание, единение тел, страстный горизонтальный танец и имеет значение. — Иногда женщинам нужно давать иллюзию контроля, позволять им вести, — слова отца вторгаются в сознание гремящим колоколом, — но потом, — Александр представляет как узловатый палец месье Бонтана рассекает воздух, — потом необходимо его отнять. Ничто не подчиняет так, как досада от утраченной власти и желание ее вернуть. Запомни это, сын мой. — Прочь! — вопит его воспаленный разум. — Убирайтесь к дьяволу! Предок скалится, нависает над Александром необъятной черной глыбой, еще немного и раздавит. — Александр! — раздается вдруг нежный шепот, выдергивая его обратно в реальность, — Александр, пожалуйста… И он откликается, входит в Рене с тихим стоном, чувствуя, как в горле благодарственной молитвой вибрирует ее имя. — Ре, — Александр захлебывается вдохом, кончик языка пристает к небу как приклеенный, — не. Она возвращает нежный затуманенный взгляд, вскрикивает, растрачивая себя на пике наслаждения, и опадает ему на грудь. Александр толкается в нее последний раз, финишируя следом, полностью измотанный и счастливый. — Контроль! — орет его отец где-то на задворках сознания. — Ты совсем забыл о контроле! — Убирайтесь, — цедит он сквозь зубы с усталой безнадежностью. Призрак исчезает.

***

Рене сидит на его кровати. У нее измученный вид, дознание далось ей тяжело. Механическим, ничего не выражающим голосом, она передает каждую деталь разговора с англичанином, прислонившись к его плечу. В попытке ее утешить Александр забывает о дистанции и обнимает мадемуазель де Ноай, гладит руки, спину, бедра. Она не отстраняется, прижимается тесней, и в который раз Александр думает: это все последствия моих неосторожных решений. Он отправил ее на задание как какую-то куртизанку, уличную девку, заставил увидеть всю ту мерзость, что изо дня в день без передышки разъедает его сердце. Рене справилась, не могла не справиться, но больше он ее не отпустит. — Я требую от вас слишком многого, — говорит он со вздохом. — Вы не требуете от меня ничего, что выше моих сил, — горячо возражает Рене, глаза ее мерцают в полутьме комнаты, — иначе я бы вам сказала. — Я знаю, — шепчет Александр потерянно. Рене внимательно смотрит на него, словно ожидая чего-то, его рука невольно тянется к ее подбородку, щека касается кожи. Аромат лаванды и жасмина ударяет в нос, возвращая в реальность. Мираж рассеивается. — Вы одна могли пройти через все это и пахнуть цветами, — ничего более неподходящего сказать просто невозможно, и Рене тут же резко отстраняется, в глазах вспыхивает знакомая обида. — Я не ребенок! — восклицает она, отталкивая его руки. Глубина отчаяния в ее голосе поражает Александра. — Я прошу прощения, мадемуазель, — бормочет он поспешно, — не знаю, что на меня нашло. Она с горечью кивает и продолжает: — И не хрустальная ваза или не шар для пэл-мэл, который можно катать туда-сюда, а потом просто убрать с поля. Александр смотрит на нее озадаченно: — О чем вы? — Я … — Рене собирается с мыслями, — не нужно считать меня столь наивной. Я на вашей стороне, месье Бонтан. Но могло быть иначе. Прошу вас, воспринимайте меня как равную. Он пораженно молчит. В памяти всплывает вечер разоблачения Генриетты, когда Рене призналась, что министры пытались переманить ее на свою сторону и уговаривали стать их шпионкой. Тогда Александр воспринял отказ Гюго, Мишелю и Жан-Батисту как само собой разумеющееся. Но сейчас, после произнесенных ею слов, он понимает — Рене колебалась. Решала, взвешивала все за и против. Если бы я хотела предать вас, я никогда бы об этом не сказала. Не испуганное юное создание, но полноценный игрок, что с легкостью мог всадить воображаемый нож в спину незадачливого камердинера. Уже после, во время злополучного чаепития тет-а-тет, когда Рене так рьяно отрицала свою к нему симпатию, сплетенные путаным клубком облегчение и разочарование помешали Александру услышать обращенную к нему просьбу: воспринимайте меня как равную. Прекратите шантаж. Тогда все свелось к шутке. Но что теперь? — Вы не хрустальная ваза, — слова никак не желают прорываться наружу, — вы моя… Мысль обрывается. Моя кто? Что у него к мадемуазель де Ноай помимо неконтролируемого безрассудного вожделения и болезненной нежности? Александр вздыхает, отворачивается. — Доброй ночи, мадемуазель. Это все, что он может ей дать.

***

В тайном проходе тепло, темно и почему-то пахнет лавандой. Александр не знает виной ли тому давняя любовь придворных дам, пользующихся коридором, к цветочным духам, или аромат появился здесь только сейчас вместе с Рене. Они втиснуты в узкое пространство за стеной комнаты, свет падает на губы и грудь мадемуазель де Ноай, мешая ему сосредоточиться. В крошечный глазок Александр видит Армана. Тот потерянно бродит по зале, наугад перебирает листы на письменном столе. — Что…- начинает было Рене, но Александр успевает закрыть ей рот ладонью. Она шумно дышит, так, словно ей пришлось пробежать на спор весь версальский лабиринт, и в нетерпении подается вперед, пытаясь размять затекшие конечности. От неловкого движения его рука соскальзывает Рене на грудь. Александр вздыхает, тяжело и хрипло. В голове на удивление пусто, будто кто-то разом забрал все мысли. То немногое, что Александр способен чувствовать — запах лаванды, бешеные толчки собственного сердца и мягкую округлость груди под пальцами. Внутри что-то ломается. — Рене, — говорит он беспомощно, словно ее имя способно все объяснить, — Рене… А потом приникает к ней губами и свирепо целует, одновременно ненавидя себя за несдержанность и не пытаясь остановиться. Ответное прикосновение ее губ приводит Александра в такой трепет, что он не выдерживает и стонет как мальчишка, впервые ощутивший прелесть поцелуя. К счастью, Рене вторит ему, обвивает руками его шею, боясь, что он сейчас исчезнет, растворится в темноте. Одна рука Александра в ее волосах, вторая на бедрах. Он с отчаянием понимает, что сейчас забудется окончательно, и все произойдет прямо тут — в тесном темном коридоре, где паутина оседает на плечах скорбной вуалью. Этого не должно случиться. Не с ним, не с ней. Мысли путаются, скачут мальками на мелководье. С трудом отстранившись, Александр пытается вернуть утраченный было контроль. — Я вам неинтересен, — бормочет он, не встречаясь с Рене взглядом, — не знаю, что на меня нашло. Она отвечает, милостиво позволяет вернуться к любимой игре под названием «ничего не было», но оставляя ее одну, Александр чувствует — все изменилось. Там, в том коридоре, Рене хотела его. Что бы она о нем ни думала, как бы ни отрицала свои чувства, она хотела его так же страстно, как он хотел ее. Теперь Александр не сомневался — Рене постоянно лгала ему прямо в глаза. Уверенно, нагло. С вызовом. Ее ложь сладостью ложится на сердце, подсвечивает его собственную. Пора признать, что дело не только в жажде обладания, пусть даже и ее у Александра не получилось обуздать.

***

— Везение? Простое везение? В голосе Рене звучит плохо сдерживаемая ярость. Злополучная бусина падает на пол, да так и остается лежать там — ненужная, забытая. Кровь приливает к голове, Рене вызывающе вскидывает подбородок. Он смотрит на нее едва дыша, вспоминает слова, сказанные в начале лета: мы обокрали друг друга. Только сейчас Александр понимает их истинный смысл. Желание, острое как нож, пронзает все его существо. Мир сжимается до размеров комнаты, где по стенам пляшут огненные тени от тлеющих углей не в меру растопленного камина. — Вам не стоит терзать простого камердинера, — его последняя, жалкая попытка отодвинуть неизбежное. Она, кажется, не слушает, потому что в следующее мгновение рука Рене касается внутренней стороны его бедра и с нажимом проводит между ног. Александр стонет, не в силах сопротивляться. Руки смыкаются на талии, Рене издает короткое удивленное восклицание, и вот он уже втягивает ее в себя, глубже, отчаяннее, гладит прижатые к телу, похожие на крылья, лопатки. В Александре растет темная, инстинктивная жажда обладания — так хищник жаждет заполучить жертву, сомкнув челюсти на оголенной шее — огромных усилий ему стоит не взять Рене прямо здесь, на полу. — Рядом с вами я себя практически не контролирую, — хрипит он. Руки скользят по телу Рене, извиваясь в судорожных, хаотичных движениях. Она дергается ему навстречу. — Это будет один раз, — шепчет она, — наши желания — стон срывается с ее губ, — не должны мешать работе. Александр шумно дышит, едва ли разбирая слова. Всё, что ему нужно — чувствовать под пальцами нежную горячую кожу, впитывать легкий запах лаванды, обнимать Рене вечно. Нет, он не позволит ей солгать снова, сделать вид, что все дело в простом снятии напряжения. Кем бы он ни был — слугой, камердинером или губернатором, прежде всего он обычный человек, пусть неправый, пусть обидевший ее, но он заслуживает честности. Он нужен ей также, как и она ему. — Я не позволю проявлять ко мне безразличие, — губы опускаются на ключицы. — Я заставлю вас забыть обо всем, кроме меня. Не в силах больше терпеть, Александр тянет лиф платья вниз, ладони смыкаются на мягкой коже груди. — Я заставлю вас умолять, — исступленно шепчет он, прокручивая сосок под пальцами. Рене снова стонет, прикрыв глаза, оседает у него под руками, чуть не падая на пол. На мгновение Александру кажется, что ей стало дурно, и он распахивает окно. Ворвавшийся ветер прохладой остужает разгоряченные тела. По коже бегут мурашки, соски твердеют, и он нежно обводит их подушечкой пальца по кругу, а затем, не сдерживаясь, опускает на них рот и чуть прикусывает. — Александр! — Рене поворачивается, требовательно дергает его за ворот сорочки. — Вы, — только и говорит она, но тут же замолкает, любуясь им. Александр смеется тихим, счастливым смехом, пальцы скользят по шее, ключицам, груди, расшнуровывают узлы, удерживающие корсет и нижние юбки. Он зацеловывает каждый дюйм обнаженной кожи, все больше пьянея. Юбки с тихим шелестом стекают на пол. Рене остается в полупрозрачном пеньюаре, сквозь который проступают набухшие груди и темный треугольник между ног. Она с вызовом ловит его восхищенный взгляд и тут же заливается краской. Один шаг — и Рене прижимается руками к его торсу, ладонь устремляется вниз. — Нет, — Александр стискивает хрупкое запястье, не давая ей завершить начатое. — Нельзя, пока не скажу. Ей достаточно сделать одно движение, чтобы все закончилось, едва не начавшись. Пусть эта ночь, будь она даже единственной, станет для Рене волшебной историей, а не скверным анекдотом, в котором он предстает перевозбужденным подростком. — А если я попрошу очень красиво? — Рене соблазнительно прикусывает верхнюю губу, легко высвобождает запястье и манит за собой на кровать. Он следует за ней как завороженный: все похоже на ожившую фантазию из его сна, и осознание того, что это явь вдруг щемит сердце. Рука Рене ложится на соски, она щиплет их, приоткрывает губы, хитро на него поглядывая. —Ниже, — вырывается у Александра помимо его воли. Она смеется: — Вы хотите меня заставить? — Рене, — его голос похож на рык раненого зверя, — помните, вы… — Принадлежу вам? — с готовностью подхватывает она и тут же вводит тонкие пальцы внутрь себя. Сон оживает — она двигает рукой, лаская клитор, выгибается ему навстречу, и он снова не выдерживает, выпаливая признание: — Я мечтал об этом. О вас. — И как вам реальность по сравнению с грезами? После каждого слова она делает небольшую паузу, борясь со стонами. Возбуждение нарастает, и Александр приказывает ей остановиться. Все не должно закончиться сейчас, не прежде чем он сумеет насладиться ею, не прежде, чем она в экстазе прокричит его имя, умоляя взять ее. Александр раздевается, отшвыривает одежду, припадает к шее Рене с одержимостью путника, наведшего пустынный оазис. Затем спускается ниже, к такой манящей груди, касается губами, ласкает языком. В предвкушении одним плавным, похожим на движение птичьего крыла, жестом разводит ее колени, притягивает к себе ближе. Пальцы Рене в нетерпении вырисовывают узоры по внутренней поверхности бедра, он мягко отводит их ладонью. Окидывает взглядом нежную выпуклость ниже пупка, разлет тазовых костей, едва заметный шрам на левом бедре, и приникает к ее лону. Рене вскрикивает, гладит его по волосам, вцепляется ему в плечи. Язык мягко скользит по ее складкам. Внутри Рене солено — сладкая, бесстыдно влажная и горячая. Ее прерывистые вдохи заставляют его член дернуться в нетерпении. Александр призывает остатки контроля и проникает пальцами внутрь, нащупывая чувствительную точку, мягкими круговыми движениями доводя Рене почти до исступления. — Пожалуйста…— просит она умоляюще. — Пожалуйста, Александр. В этот миг он верит, что Рене принадлежит ему. Весь мир не имеет значения, выцветает, исчезает, оставляя их вдвоем в натопленной темной комнате — сплетение тел в восхитительном танце сырого желания. Рене вдруг отстраняется, рывком толкает Александра на спину, оседлав бедра, с нажимом проводит руками по набухшему органу. — Рене, — предостерегающе сипит он. Она убирает ладонь, чтобы тут же, распластавшись между ног, накрыть его губами, прежде чем Александр успевает сказать еще хоть слово. Он мечтает впитать этот миг, запомнить навечно: Рене движется над ним, рыжие пряди волос прилипли к вискам, глаза лихорадочно блестят. Член касается ее горла, язык Рене мягко ласкает его по всей длине, заставляя стонать сквозь стиснутые зубы. Вопреки своим намерениям Александр чувствует, что не сумеет сдержаться, и вот-вот обрушится в нее, проливая семя во влажный, горячий рот. В его бесконечных фантазиях это она сходила с ума, метаясь по постели и сбивая простыни. Александр не может позволить ей запомнить себя таким…он силится подобрать нужное слово. Открытым. Беспомощным. — Рене, — он пытается мягко отстраниться. Она поднимает голову — раскрасневшаяся, растерянная. — Я сделала вам больно? — на ее лице испуг. — Нет, нет… — он придвигается, берет ее лицо в ладони, целомудренно целует в лоб. — Позвольте доставить удовольствие вам, прошу вас. Мне бы хотелось… Александр приближает губы к ее уху. — Обладать вами. Ласкать вас. Входить в вас снова и снова. Языком. Он опускает руку ей на лобок. — Пальцами. Рене прерывисто дышит, приподнимается, подставляясь под его ладонь. — Слышать, как вы стонете. Он делает подкручивающее движение рукой, проникая в нее глубже и получая в награду тихий вскрик. — Видеть, как вам хорошо. — Но как же вы? — спрашивает она нерешительно. — Я уверен, — он целует ее в уголок рта, — вы сумеете обо мне позаботиться. Рене краснеет, смущенно кивает, и тут же с силой подается ему навстречу. Он ласкает ее пальцами, меняя темп, чередуя быстрые и медленные поглаживания. Дыхание Рене становится рваным. Она смотрит ему прямо в глаза: — Александр, вы нужны мне. Я хочу вас. Клянусь, если вы сейчас не… Он не дает ей договорить, запечатывая рот долгим жестким поцелуем. Рука впивается в простыни, скручивая ее в узел. Одним плавным отточенным движением Александр погружается в Рене с нетерпеливым стоном. Она приветствует его, стенки плотно смыкаются вокруг его возбужденния. Он смеется, восторг от того, какая она влажная и горячая, переполняет его. Они легко находят нужный ритм, и, при всей знакомой механике движений, с Рене все чувствуется иначе, чем всегда. Правильнее. Лучше. Острее. Их тела сливаются в одно — восхитительное ощущение целостности приводит Александра к кульминации. На пике он шепчет в экстазе: — Скажите, что вы моя. Она смотрит на него из-под полуопущенных век, дрожащими пальцами отводит прилипшие ко лбу пряди, нежно выдыхая: — Я ваша, Александр. Правдивость признания потрясает его, и с криком он финиширует вслед за Рене. Еще никогда он не был так счастлив. Александр в изнеможении откидывается на подушки, гладит Рене по спине, массируя разгоряченную кожу. Она одаривает его таким нежным взглядом, что внутри все содрогается. Это был всего один раз. Так она сказала. Они, должно быть, сошли с ума. Как ему отказаться от нее теперь, когда Рене лежит рядом, как котенок, зарывшись в одеяло, измученная и благодарная, столь прекрасная в своем удовлетворении. Сердце, зачерствевшее, мертвое, вдруг оживает, колотится под ребрами. Нет, нет, это все мираж, следствие его эмоциональной разрядки, не больше. Александр вздыхает, разочарованно и раздраженно. Он не может быть настолько уязвимым. Ни перед ней, ни перед кем бы то ни было. Перед глазами снова возникает отец. — Эмоции — это слабость, сын мой. Какая ирония — хирург по профессии, Батист Бонтан был призван спасать чужие жизни. Вместо этого он вскрывал нарывы без анестезии, калеча тела, оставляя уродливые шрамы, что так и не зарубцевались. — Я не влюбляюсь, — говорит Александр отворачиваясь. — Любовь не дается на один раз, она дается навеки. Я просто не могу… Рене кладет голову ему на плечо, соединяет их руки. — Вы никогда не влюблялись? Александр горько усмехается. — Я этого себе никогда не позволял.

***

В Версаль прибывает Жан Расин. Король устраивает настоящее представление, надеясь поразить прославленного драматурга: заказывает сотни фейерверков, запускает все фонтаны, приглашает шутов и акробатов. Версаль сияет всегда, казалось, говорит он, но готовы ли вы к его блеску? Расин привез новую пьесу, представление назначено на вечер, и фрейлины обступают автора плотным кружком. — О чем она? Расин вежливо улыбается Марии Терезии: — Как и все мои пьесы, мадам, она о любви. О любви и долге. О разуме, что побеждает чувства. Среди голосов Александр различает один, хорошо ему знакомый: — Звучит трагично. — Разве любовь не трагична по своей сути, мадемуазель? — тут же откликается Расин. Рене не отвечает, смотрит через плечо на Александра, прямо в сердце. Он подходит к фрейлинам, неловко кланяется. Все занимают место в летнем театре, Александр садится рядом с Рене: плечом к плечу, рука к руке. Поднимается занавес. Все пять актов они не смотрят друг на друга, но дыхания их смешиваются, втягивая общий воздух. Каждое слово на сцене отзывается в груди Александра болью. Расин кромсает любовь по живому, недрогнувшей рукой ведя героев к фатальному разрыву, подарив лишь миг эфемерного счастья. Занавес опускается. Рене встает — глаза заплаканы, лицо опухло. — Вам не понравилось? Волосы падают ей на плечо, Рене быстро вытирает слезы и силится улыбнуться. — Тит оставляет Беренику, — говорит она глухо, — как такое можно принять? Ему нечего ей сказать. Александр думает: у Тита и Береники были слова, много слов, но они ничего не изменили и никого не спасли. Так стоит ли пытаться ему? Сердце растекается в груди оплывшим воском. Где-то раздаются хлопки: Людовик наслаждается салютом. Александр берет Рене за руку, ведет по аллее вдоль Большого канала. Над водой вспыхивают и гаснут золотые узоры, рассыпаются искрами по темно-синему небу. Звезды, что сияют сильнее настоящих. Вся суть Версаля, его квинтэссенция прямо здесь. Он, Александр, и сам его порождение. Каждое утро он встает, чтобы служить королю, присутствовать при его туалете и раздевании. Александр смотрит и знает, что смотрят на него, что он нужен Людовику, что дни, наполненные едким запахом конского навоза и чернил, организация балов, руководство поставками провизии и есть его суть, смысл его существования. Здесь место, где вершится история и судьбы меняются одним росчерком пера. — Деяния короля необъятны, их не вместить ни фактам, ни словам. Можно ли променять Версаль на что-то иное? — отец глядит на Александра с небес, узловатый палец привычно рассекает воздух. — Сияй, сын, сияй рядом с солнцем. Вот только жизнь его, хочет возразить он, вечные задворки, черная карета, тайные проходы, в которых он проводит большую часть времени, лишь изредка выходя на свет. — Тит оставил Беренику, — голос Рене прорывается сквозь поток мыслей, — как такое можно принять? У него нет ответов. Их история — история без единого слова, записанная одним молчанием.

***

Она стоит, вцепившись в картинную раму, костяшки пальцев побелели от напряжения. — Уезжаете? Губы вмиг пересыхают, Рене потерянно опускается на кровать. Александр наблюдает за ней с чувством вины, стискивает зубы. В памяти всплывает последний разговор с королем. —Вы обесчестили мадемуазель де Ноай? — неизвестно чего в голосе Людовика больше: разочарования оттого, что подлецом оказался его камердинер, или досады на то, что роль любовника на сей раз досталась не ему. — Да, мой король. — Александр подчеркнуто смотрит в пол. — Мадемуазель было очень грустно. Боюсь, что я воспользовался ее уязвимым положением и… — Довольно. — Людовик раздраженно ходит по зале. — Мне ни к чему, — он фыркает, — знать подробности. Однако…— вздох,— вы могли утаить это от меня. Но не стали. —Нет.— Александр смотрит теперь в сторону. — Не стал. Он ожидает, что Людовик задаст вопрос: почему, но тот молчит, разглядывая фреску на потолке. Александру хочется крикнуть, что он человек чести и долга, что его преданность безгранична, даже если ему и довелось оступиться, что он готов понести тяжкое наказание. Отец бы им гордился. Батист Бонтан тенью скользит по стене, сухо кивая сыну. — Ты поступил правильно, — говорит этот жест,— ты заслужил поощрение. — Поезжайте в Париж, — Людовик отрывает взгляд от потолка. — Там есть вопросы, которые потребуют вашего присутствия. — А мадемуазель де Ноай? — не выдерживает Александр. — Это же вы ее соблазнили, — усмехается Людовик, — не она. Мадемуазель останется при дворе. — Благодарю вас, мой король. — его голос отскакивает от стен истертой монетой. — Ваша доброта безгранична. — Я рассказал Людовику о нас. — Александр мнет в руках платок. — Я не мог иначе. — Нас? — Рене морщится, зло выдыхает, — нет никаких нас, Александр. На мгновение он почти верит ей, ведомый яростью ее голоса, но затем все понимает. Ну конечно. Храбрая маленькая мадемуазель де Ноай. Его отчаянная лгунья. Александр шагает вперед, хватает Рене за подбородок и целует: жестко, требовательно, словно приказывая ей замолчать. — Скажите, — шипит он, — скажите еще раз, что никаких нас нет. Скажите это, Рене. Шея, грудь, ключицы. Он не оставляет ни одного кусочка кожи, где не коснулись бы его губы, вжимает ее в перину, с трудом борясь с желанием снова овладеть ею. Рене подчиняется, откидываясь на спину, кладет его руку на грудь, просительно заглядывает в глаза. — Вы …— она сглатывает, — вы покидаете двор насовсем? — Да, — он растирает разгоряченную кожу, гладит соски сквозь ткань, — я буду служить Людовику в более неофициальном статусе. Возможно, если мы научимся работать вместе, не испытывая друг к другу чувств… Слова звучат на удивление фальшиво, Александр и сам в них не верит. — Король мог бы меня оставить, если я женился на какой-нибудь девушке, — он запинается, — но это неправильно. По отношению к ней. К вам. Рене потрясенно смотрит на Александра, слова застревают у нее в горле. Видеть ее такой — отчаявшейся, поверженной, больно. Руки нащупывают в кармане сюртука знакомый предмет. Старое кольцо его матери, одно из немногих сокровищ, что от нее остались, последняя ниточка памяти. Кольцо скользит на палец Рене, глаза ее расширяются в изумлении. Она с горечью произносит: «Тит меня любит, Тит меня оставляет». Мягко отстраняется от Александра, поправляет платье. Затем добавляет: — Но не вражда, любовь нас обрекла разлуке. Трагедии Расина — подходящий инструмент для выражения сильных чувств. Все уже было до них, а сколько еще будет после? Александр обнимает Рене и уходит. Что он может еще сделать?

***

На берегу, где стоит Бастилия, холодно. Земля у воды изрезана волнами в большие черные ломти, по краям которых пророс вездесущий камыш. Место, где Александр и Рене останавливаются, болотистое, один неосторожный шаг и можно провалиться по пояс в вязкий прибрежный ил. Рене вздрагивает, с благодарностью кутается в поспешно накинутый на плечи сюртук Александра, прижимается ближе. Странная бесприютностность места действует и на него — он уводит Рене от воды в заросли, где ива с шершавой корой ласково и доверчиво склонила ветки к реке. Александру хочется затеряться в этой зелени вместе с Рене до той поры, пока стены дворца не начнут рушиться, и разгневанный Людовик не пустит по их следу гончих. Пусть ищут — не найдут. Рене несмело улыбается ему, и он не выдерживает — аккуратно смахивает прилипшие к ее платью травинки, разглаживая кружево. Желание тут же захлестывает его, как всегда, когда Рене оказывается рядом, но вместе с привычным влечением в нем пробуждается и другое чувство. Нежность. Пальцы нащупывают в кармане бусину, он застегивает тонкую цепочку на шее мадемуазель де Ноай. Дыхание перехватывает, еще минута, и слова, те самые, страшные в своей силе, вот-вот сорвутся с языка. Рене опережает его, вскидывает голову в просящем жесте. — Дайте мне слово, — шепчет она жалобно,— что не оставите меня. Что не уйдете снова. За ее спиной Александр видит отца, тот привычно усмехается и постукивает узловатыми пальцами по коре дерева, опершись о ствол. И слова растворяются, тают в тумане над рекой. — Вы так долго дразнили меня, а теперь вам нужно мое слово? — очередная жалкая попытка обернуть все игрой, — я пришел, чтобы бросить вам вызов. Хитрость ожидаемо не удается: Рене, вся красная, с гневом вскакивает с земли. — Мне просить у короля вашей руки? — яростное отчаяние в ее голосе почти осязаемо. Александр думает: пути отступления отрезаны. Он пытался, честно пытался о ней не мечтать. Ему хватило месяца в Париже, чтобы понять бесполезность своих попыток. Большое видится на расстоянии — все решил один вечер, один случайный взгляд в окно на площадь, где в толпе он снова заметил Рене. Она просто покупала что -то у уличного торговца. Решительный шаг, чуть нахмуренная бровь, как всегда, когда она о чем-то задумывалась. Александр помнил каждую черту ее лица, каждый жест, как и письма, что она ему писала. — Я узнаю вас, — сообщала она, — я узнаю вас везде. И вот кусочки головоломки сложились — он тоже узнал бы ее везде. Не похоть. Не страсть. Он любил ее, и это было странно, больно, оттого, что она любила его ответно еще больнее, чем если бы Рене оставалась к нему равнодушной. Людовик. Честь. Долг. Они тянули на дно камнями, мешали ему. — Я возвращаюсь ко двору, — только и говорит Александр.

***

В аптекарском павильоне предсказуемо душно, тесно и пахнет сушеными травами. Рене возникает за спиной: Александр мгновенно предугадывает ее появление по едва уловимому в этой парфюмерной какафонии аромату лаванды. — Что там? — выдыхает она прямо в ухо. Александр нетерпеливо шикает. Ла Рени за тонкой перегородкой вертит в руках одну из склянок, ссыпая в нее белый порошок. Рене тихо ойкает, и он предостерегающе стискивает ее локоть. Ла Рени поднимает голову, прислушиваясь, затем ставит склянку на место и решительно выходит вон. Они идут следом, разглядывают злополучную баночку. Рене высыпает порошок на ладонь, нюхает, затем, решившись, аккуратно пробует кончиком языка. Лицо ее приобретает задумчивое выражение. -Тальк! — говорит она в изумлении. — Но зачем? Он пожимает плечами: кто разберет, что на уме у Ла Рени, нужно будет проверить содержимое пузырька, вдруг это очередная обманка. Рене чуть слышно вздыхает — снова одни загадки, они вновь не приблизились к ответу, и Александр, желая утешить, притягивает ее к себе. Она вскидывает на него глаза, зеленые, так похожие на ягоды крыжовника из детства —подростком он объедался ими до рези в животе, и улыбается. Александр привычно тонет в этой зелени и улыбке — утопающий, не помышляющий о спасении. Рене доверчиво прижимается к его груди, тихонько смеется. — От вас пахнет корицей и ванилью, — сообщает она чуть смущенно. — Любите пряности? — подтрунивает он, и тут же получает кулачком в грудь. — Ай! — Не воображайте, пожалуйста, — брови притворно хмурятся, — я просто так сказала. Он кивает, сердце снова захлестывает теплая волна. Рука сама собой находит ее пальцы, плотно обхватывает, чуть сжимает. Ладонь в ладонь. Это приятно. Чуть менее, чем поцелуй, но все же приятно, и если можно было остаться здесь с ней, среди сушеных трав, склянок с лекарствами эфирных масел Александр бы остался не раздумывая. — Мы поедем за ним? — шепчет Рене, и он вздыхает, размыкает объятия. Вечное движение и чертов Ла Рени. — Да. Рене отворачивается, с сосредоточенным видом перебирает стоящие на полке бутылочки. — Настойка из вишневых косточек, — читает она вслух, — интересно, от какой же болезни ее нужно пить? Александру кажется, что внутри него кружатся пылинки, при малейшем дуновении ветра он улетит, до того ему легко и свободно. Он представляет вишневые косточки — маленькие, твердые — сожмешь в ладони и ускользнут меж пальцев в землю, чтобы после прорасти деревом с сочными плодами. Укусишь такой — и все вокруг тут же окрасится кроваво-красным едким соком. — От любви, — чуть было не брякает он, но вовремя сдерживается, — сейчас не время и не место. Александр надеется, что у них еще будет время, много-много времени, которое у них никто не отнимет. — Вы поедете со мной в одной карете? — Рене то ли просит, то ли утверждает, он не может понять, но чувствует, что вопрос важен. Признайте меня равной. Так она говорила раньше. Но сейчас все перевернулось. — Признайте себя равным, — слышит Александр, —потому что я уже давно это сделала. Слова похожи на камешки в коробке — нужно исхитриться и вытащить нужный не глядя, не спутать черный с белым. И когда он запускает руку в коробку, говорит: «Да, если вы так хотите», — Рене довольно улыбается — вытащенный камешек оказался белым.

***

Все происходит стремительно: посещение квартиры Ла Рени, поимка отравительницы, визит Рене к королю. Наутро после Людовик вызывает Александра к себе, хмуро смотрит куда-то вдаль, не на него. — Я жалую вам титул, — говорит он глухо, и тут же словно припечатывает сургучом сверху, — без поместья. — Мой король? — в изумлении переспрашивает Александр, не веря услышанному. — Благодарите мадемуазель де Ноай, — в голосе Луи звучит усталая обреченность, — это ее рук дело. Она так сильно хочет вас, Александр, что мне немного завидно. Чем вы ее пленили? Голова гудит, а ноги не слушаются. Взгляд блуждает по стенам в попытке найти опору, зацепиться хоть за что-нибудь. Рене, его Рене (впервые в мыслях он называет ее своей), его маленькая храбрая девочка все же отважилась попросить — и за кого? За него — шантажиста и труса. Александр поднимает глаза — отец скалится на него из-за трона, глумливо глядит: отважишься? Посчитаешь себя достойным, сын мой? Осмелишься встать в ряды маркизов, зная, что по сути своей навсегда останешься прислугой? Будет ли любви, одной любви достаточно, не перекроют ли ее сомнения, что разъедают душу, не поглотит ли ее самобичевание? Призрак отца исчезает, уступая место Рене. Та улыбается: ласково, доверчиво, тянет к Александру руки. И он решается. То немногое, что он может сделать для них. Перестать бояться, выйти из тени и, наконец, почувствовать себя счастливым. — Возможно, ей понравились мои педагогические навыки, — Александр невозмутимо смотрит на короля, — мадемуазель долгое время была моей ученицей. Людовик смеется. — У вас превосходное чувство юмора, друг мой, а я и не знал. Не влияние ли это мадемуазель? Надеюсь на крепость ваших семейных уз. Александр кланяется. — Так и будет, монсеньор, так и будет. Он выходит из королевских покоев, стремительно идет прочь, в сад, к галереям, в прохладную зелень и спасительную тень. Рене стоит под одной из молодых яблонь, держит в руках запретный плод. Александр молча берет ее руки в свои. — Вы всегда держите на ладони яблоко, — говорит Рене, — не это ли вы сказали мне однажды? — Кажется, я говорю сплошные глупости. Рядом с вами я себя практически не контролирую. — Не могу сказать, что чувствую себя виноватой, — ее глаза смеются. — Так я и знал, моя маленькая лгунья, — он притягивает Рене для долгожданного поцелуя, — всему виной ваше совершеннейшее бесстыдство. Обещайте оставаться такой до конца жизни. — Только если с вами рядом, — шепчет она. Яблоко падает на землю. Александр ловко поднимает его, аккуратно обтирая носовым платком. — Разумеется, — говорит он, —только так, и никак иначе. Деревья смыкаются у них над головами.