летние лагеря для того, чтобы их вспоминать зимой

Собери ебало и иди,

Просто потому что надо.

Щенки — соберись

Паника захлестнула сознание. Страх, такой липкий, такой скользкий стремительно проникал в голову и расползался там, распространялся по стенкам черепной коробки с ужасающей скоростью, подобно жуткой отравляющей субстанции. Дазай уставился на сестру немигающим взглядом, застыв в одной позе на краю чужой кровати и будто забыв, как дышать. И без того огромные глаза расширились ещё сильнее, на дне карей радужки плескался ужас и испуг в самом чистом своём проявлении. «Только не снова, только не сейчас…» — вертелось в голове, вытесняя все другие мысли. Единственное упоминание, что Акутагаве плохо, означало лишь одно — ближайшие несколько дней он будет чувствовать себя отвратительно, а его брат и сестра — изводить себя в ожидании улучшений состояния больного. Почему это снова происходит? Сердце бешено колотится в груди, когда Дазай выбегает из комнаты, даже не подождав Гин, и несётся вперёд по коридору. Пусть сейчас маска тотальной беззаботности слетает к чертям, он не может держать лицо тогда, когда дело касается болезни Рюноске. Каждый, кто был свидетелем страданий близкого человека из-за состояния здоровья, скажет, что невозможно делать невозмутимый вид, когда видишь такую боль. Потому что одно дело — переживать плохое самочувствие самому, а совсем другое — видеть, как дорогой человек изводится, спрашивает, когда же всё это закончится и ему будет легче. Разве после этого возможно спокойно реагировать на маячившее на горизонте повторение тех уничтожающих чувств? На ощущаемый кожей взгляд таких родных глаз, которые наполнены беспросветной печалью? После этого хочется кричать до сорванного голоса, бить кулаками стены до кровавых следов и содранной кожи, лишь бы не испытывать ничего снова. Впервые проблемы с лёгкими коснулись Рюноске ещё в детстве, когда ему диагностировали пневмонию. После этого кашель стал его постоянным спутником, ни одна болезнь теперь не обходилась без ужасных хрипов. Но по-настоящему поворотный момент наступил тогда, когда одиннадцатилетний Акутагава, прознав про прелести уличного времяпровождения, перестал беречь здоровье совсем. Та зима, которая послужила отправной точкой к его нескончаемой болезни, выдалась особенно снежной, и гулять, а точнее, кататься по сугробам на картонках и пакетах с компанией одноклассников со двора было ой как интересно. Вот только в тот день ребята немного перестарались, да так, что вся компания, в том числе и Рюноске, не могла даже смахнуть налипший комьями снег перед тем, как пойти домой — тот просто-напросто заледенел, и отодрать лёд с куртки и шуршащих штанов не представлялось возможным. Ночь уже сгущала краски над городом, свет фонарей слабо горел возле домов, а ноги едва передвигались, так что мальчику пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться по лестнице до своего третьего этажа и хотя бы не завалиться от усталости в пыльный угол подъезда. Он долго мялся, стоя под старой покоцанной дверью квартиры, пытался собраться духом и наконец нажать на кнопку звонка. Почему-то только тогда Рюноске заметил, насколько непрезентабельно выглядит и осознал, что ему могут сделать за такое равнодушие к собственному здоровью. Он ведь после такого заболеет, и это даже не опасение, а натуральный факт. Полное отсутствие иммунитета ко всяким болячкам делало Акутагаву мишенью для всевозможных вирусов, а стоит ему лишь немного замёрзнуть на улице — всё, пиши пропало. Мальчик будто наяву слышал возмущения и ворчание в свою сторону из-за собственной безалаберности то голосом сестры, то голосом брата и с каждой секундой печалился всё больше, принимая неизбежность исхода его прогулки. Он прекрасно понимал, что сам виноват, не уследил за ситуацией, поддался радостному порыву и в итоге снег разве что под шапку к нему не забился, но было уже поздно сожалеть. В последний раз глубоко вдохнув и сжав ладонь в кулак, он всё-таки опустил палец на кнопку и за закрытой дверью услышал визжащую трель. Несколько секунд — и в замке слышится поворот ключей. На пороге показался Дазай, придерживая ручку и приоткрыв дверь. Его улыбчивое выражение лица как рукой сняло, когда он рассмотрел младшего получше, благо, тёплый свет одиноко висящей лампочки на проводе в коридоре позволял сделать это более-менее хорошо: снег облепил Акутагаву буквально с головы до ног, набился за шиворот и под ботинки. С чёрной чёлки, которая всегда выбивалась из-под шапки, сколько её не убирай, капала на воротник вода, превращая и без того пропитанную влагой куртку в подобие темной тряпочки. Ребёнок стыдливо опустил глаза, не желая сталкиваться взглядом с явно рассерженным братом. Осаму ничего ему не сказал, просто бросил короткое «проходи», пропустил Рюноске в коридор и закрыл дверь снова. После этого повернулся к так и стоящему столбом Акутагаве и устало произнес: — Снимай давай всё и сбей снег, насколько сможешь. Только повесь потом куртку и штаны возле батареи, ботинки тоже под неё поставь. Я сейчас чай тебе согрею, приходи скоро. И ушёл обратно на кухню. Там уже что-то готовилось, бурлило и шкварчало. Оставшийся стоять на коврике в коридоре Рюноске расслышал сквозь эти звуки голос Гин, очевидно, спрашивающей, что случилось. Осаму ей что-то ответил, но разобрать это не представлялось возможным. Что ж, Акутагаву миновали нравоучения и выговор, видимо, брат слишком устал за день, чтобы с ним ругаться. Он выдохнул с облегчением — пронесло. После такого Рюноске, что неудивительно, сильно простудился и слёг с кашлем на две недели. Дазай лечил его всем, чем только можно было: и таблетки давал, и сиропы, и чай горячий с ненавистным Акутагаве лимоном пить заставлял. Но это мало чем помогло. Поначалу прогресс был, а потом поднялась температура под тридцать девять, кашель душил чуть ли не ежеминутно и боль в груди стала очень ощутимой. Рюноске теперь вообще едва мог самостоятельно вставать с постели, и поэтому с ним постоянно оставались то Гин, то Осаму. Когда с ним сидел последний, произошло страшное. Акутагава снова зашелся в приступе кашля, прикрыв рот рукой, а когда его отпустило и он отнял от лица ладонь — увидел на ней кровь. Мальчик уставился на красные пятна в ужасе, затем повернулся к брату, в оцепенении сидящему на краю кровати, и чуть ли не плача произнёс дрожащим голосом: — Я теперь умру, да? Надо ли говорить, как расходится на кусочки сердце после таких слов? Дазай тогда, сам находясь на грани истерики, пытался натянуто улыбаться и убеждать младшего, что всё будет в порядке. «Соберись, блять. Расскажи всё так, чтобы он поверил в лучшее. Чтобы успокоился и не боялся. Единственный, кому надо бояться — ты. Лечил ведь кто? Кто долечил до кровавого кашля родного брата?» Осаму было страшно, как никогда в жизни. Когда домой из школы вернулась Гин, он отвёл её на кухню и тихо, стараясь подбирать максимально щадящие слова и говорить как можно спокойнее, начал: — Слушай, завтра нам нужно будет вызвать скорую. Рюноске стало немного хуже, кашель теперь сильнее. Сегодня он был с кровью. Кому нужно продать душу, чтобы перестать видеть полные боли детские глаза? Дазай никогда не мог выдерживать этот взгляд. Младшие смотрят пронзительно, на дне серой радужки всегда видно шквал эмоций. После его правды о состоянии брата в глазах Гин можно было рассмотреть многое — страх, панику, боль, отчаяние. Осаму готов был на многое, лишь бы его сестра больше не смотрела так. Лишь бы она больше не переживала. Он бы и рад скрыть от неё правду, но так было бы нечестно. Крепкие отношения строятся на доверии, а в его случае связь с братом и сестрой вообще должна быть нерушимой. Дазай всегда хотел для младших лишь лучшего, а в итоге становился свидетелем их душевных травм. Когда-то давно он пообещал себе, что сделает всё, лишь бы дети были счастливы. Он — старший, значит должен обеспечить им хорошее будущее. Но как строить это будущее, когда в настоящем долю хорошего приходиться выгрызать зубами? Они вдвоём вернулись в комнату. Гин села за уроки, а Дазай перебрался на свой второй этаж двухъярусной кровати — на первом бог знает как уснул Рюноске. Будучи уверенным, что кровохарканье — симптом исключительно туберкулёза, Осаму в тот же вечер перечитал каждую попавшуюся статью про эту болезнь и был готов выть от отчаяния — всё, сука, подходило! То и дело смаргивая подступающие слёзы, он продолжал искать информацию дальше, пока от тревожности у парня не затряслись руки настолько, что он выронил телефон. Нехорошие мысли изводили Дазая, он уже заранее знал, что ночью не уснёт. Утро началось далеко не с кофе. Утро началось со скандала. — Ты хоть понимаешь, что несёшь? — Осаму перешёл на крик. — Он кровью кашляет, а ты не хочешь вызывать скорую? Он стоял на кухне напротив сидящей за столом матери. В её руках — стакан с резко пахнущей прозрачной жидкостью, возле ножки стола — одна начатая бутылка водки и вторая пустая. Женщина медленно вращала в ладони стакан, наблюдая за бьющимся о гранёные стенки спиртным, а затем лениво повернула голову в сторону старшего сына и пьяным прокуренным голосом ответила: — В нашем доме нельзя появляться врачам. Как ты не поймёшь-то, блять? — Ах нельзя, значит! — взвился Дазай. — Боишься, что тебя заберут, да? А того, что у тебя сын еле живой, не боишься? — ядовитые слова прошли мимо женщины. Она отвернулась сразу, как только Осаму начал говорить, и успела опустошить весь стакан. Естественно, отвечать она не собиралась, как и, видимо, участвовать в спасении своего даже не самого нелюбимого ребёнка. Самый нелюбимый же понял, что ничего этой ссорой не добьётся, развернулся и зашагал прочь из кухни. Мать правда могли забрать лечиться от зависимости, и от этого было страшно. Но из-за состояния брата было страшнее куда больше. Вообще то, Дазай любил эту женщину, несмотря ни на что, но сегодня он имел полное право закрыть глаза на все эти чувства ради Рюноске — мать перегнула палку, когда отказалась вызывать скорую младшему сыну. Раз так, Осаму будет действовать сам. Некоторым людям противопоказано быть родителем. Он тихо открыл дверь в их с братом и сестрой комнату, вошел и, оставшись стоять на пороге, пробормотал извинения за эту сцену. Гин сегодня не пошла в школу из-за того, что тоже хотела помочь лечить Акутагаву, и теперь сидела у себя на кровати и сверлила пронзительным взглядом Дазая. Она ненавидела его ссоры с матерью, которые старший брат иногда устраивал, когда ему в край надоест обстановка дома. Он виновато опустил глаза и вновь произнёс: — Прости, Гин. По-другому было нельзя. Сестра тяжело вздохнула и спросила: — Получается, мы сами его поведем в больницу? — Да. Выбора нет. Они вдвоём кое-как собрали Рюноске, благо, тот не был настолько слаб, чтобы быть не в состоянии одеться. После собрались сами и направились к больнице. Не сказать, что путь был очень близким — в нормальном состоянии, может быть, и да, но не когда один из вас с температурой и кашлем может в любой момент завалиться в сугроб из-за нехватки сил. Добрались до лазарета без особых происшествий, дорога выдалась нормальной. Трудности начались в самом здании больницы. Было ужасно сложно втолковать дежурным, почему ребёнок в сопровождении других детей, в таком ужасном состоянии и без родителей явился и чуть не упал на пороге у входа, но Дазай — спасибо врожденному красноречию — смог. Акутагаву незамедлительно направили на обследования, где выяснился окончательный диагноз — геморрагический плеврит. Осаму с Гин просидели всё это время в коридоре на лавке, не находя себе места из-за беспокойных мыслей. Когда вышел врач и огласил приговор их брату, у обоих внутри возникли противоречивые чувства. С одной стороны — хорошо, что это не туберкулёз, но с другой… А что такого замечательного в плеврите? Рюноске лечили около месяца. Вот уж он точно не ожидал, что перенесенная когда-то давно пневмония аукнется ему в будущем вот такой болезнью. Неизменная парочка посетителей приходила к нему ежедневно, немного скрашивая серые больничные будни. Плеврит удалось вылечить, но врач предупредил, что возможен рецидив, и даже не один. После выписки у Акутагавы регулярно, по несколько раз в год, случались приступы, иногда снова с кровавым кашлем. Сегодня, похоже, как раз такой момент. Нет, нет, нет. Пожалуйста, только не снова. Он видел многое, но картина болеющего своей кошмарной болезнью брата теперь стояла перед глазами и представала во всех красках, и от неё всегда делалось дурно. Вот маленький Акутагава, впервые загремевший с плевритом в больницу, надрывно и хрипло кашляет, согнувшись от боли в груди на краю койки с белым покрывалом. Рюноске кажется, что он уже пропитался насквозь запахом больницы, что от него ощутимо и остро пахнет таблетками. По щекам текут слёзы горечи и ужасной досады. Почему именно он? За что вообще ребёнку такие мучения? Сколько это будет длиться? Вопросов куча, но врачи пока на них не отвечают. Приступ, вроде, заканчивается, но вот печаль от него никуда не уходит: теперь рыдающего в голос Рюноске обнимает и гладит по чёрной макушке Дазай, который всегда вместе с Гин приходил перед школой и после школы его навещать. Акутагава цепляется за него со всей доступной сейчас силой, сжав в кулаки футболку на тощей спине шатена и уткнувшись лбом в острое плечо. У Осаму сильно дрожат руки и ему самому жутко хочется расплакаться от беспомощности и страха, но нельзя. Чем тогда он поможет брату? Если Дазай не будет ему опорой, то кто тогда? Маленькая Гин, которой ещё хуже при виде больного брата, чем ему самому? Нет, так нельзя. Раз он старше, то должен заботиться о других. Он шепчет Акутагаве, что всё будет хорошо и что тот совсем скоро выздоровеет. Шепчет, потому что так дрожь в голосе не будет слышно. Он пытается улыбаться, но выходит криво и совсем не обнадеживающе. «Давай же, покажи ему, что всё не так уж и плохо. Научись притворяться лучше.» — набатом стучит по вечно больной от переживаний голове, и Осаму сжимает брата в объятиях крепче. Иногда он правда забывает, что старше совсем не намного и что среднестатистическое детство не включает в себя заботу об окружающих, но обстоятельства никогда не спрашивают ничьего мнения. За него всё давно решила судьба. Дазай молниеносно влетает в распахнутую дверь комнаты Акутагавы и тормозит только возле его кровати, около которой уже собрались взволнованные и перепуганные соседи мальчика. Следом за ним в помещении оказываются Гин и Чуя, они останавливаются неподалеку и настороженно глядят на больного, молча решив передать ответственность за него Дазаю. Неспроста же Гин его позвала: брат лучше знал, что делать, потому что никогда не давал ей оказывать первую помощь самой. Поначалу она жутко злилась на него, множество раз ругалась с ним по этому поводу, говорила, что и сама справится, а потом поняла, ради чего всё это было. Осаму просто не хотел нагружать её лишними проблемами и заботами, даже в плане больного брата. Видеть Рюноске таким было крайне тяжело, а находиться рядом в моменты приступов и подавно невыносимо, поэтому Дазай пытался максимально оградить Гин от этого. Возможно, это было неправильно и он должен был поступать по-другому, но Акутагава-младшая больше не берётся судить его. Брат всегда пытался сделать так, как было лучше для младших, он в конце концов даже рассказал Гин, что делать при внезапном обострении плеврита. Она не могла злиться на него за чрезмерную заботу. Ни дома, ни сейчас, когда смотрит на Дазая, пробирающегося к Рюноске и расспрашивающего его соседей о произошедшем. Её сердце бьётся слишком быстро, но взгляд всё так же холоден и пронзителен. Необходимо сохранять спокойствие, особенно в такие моменты. Сейчас девушка попыталась отвлечься и сосредоточиться на том, почему же Чуя пошёл за ними. Разве ему охота разгребать чужие проблемы? Он ведь даже не знает, что происходит, но, несмотря на это, всё равно стоит рядом и так же переживает. Гин не ожидала, что будет так рада присутствию здесь нового друга. От этого ей немного спокойнее. Накахара сам не знает, почему кинулся за Осаму. Может, просто хотелось помочь пострадавшему, ведь не чужой уже человек ему Рюноске, а может, взыграло в нём желание поддержать родню больного. В любом случае, он уже стоит в комнате, опершись спиной о шкаф, и наблюдает за действиями Дазая. Тот сел на корточки возле согнувшегося на кровати Акутагавы, мягко спрашивая, как тот себя чувствует. А он выглядит плачевно: лицо белое-белое, тело потряхивает, ладонь крепко сжата в кулаке и голова опущена, лишь передние длинные пряди свисают. Осаму легко касается руки брата и просит её раскрыть. Рюноске всё ещё не поднимает на него взгляд, он словно вообще никого из присутствующих не замечает, но ладонь разжимает, и на внутренней её стороне показываются размазанные тёмные красные пятна. Кровь. Сердце пропускает удар. Воздух тяжелеет. Дазай всеми силами пытается унять нарастающую панику, но дрожь в стремительно бледнеющих пальцах была хорошо заметна. Он аккуратно отпустил руку Акутагавы и уложил её на постель. Красные разводы зловеще багровели на безвольной ладони, как будто напоминая, что хорошего ожидать не стоит. Соседи Рюноске отчаянно смотрели то на Осаму, то на Гин, не находя ответа на свой немой вопрос «а что, чёрт вас подери, тут происходит?» Они стеной устроились на кроватях напротив, загораживая солнце из окон, и боялись даже пошевелиться — настолько тревога охватила их. Белоголовый Ацуши цветом волос теперь сливался с лицом: казалось, ещё несколько напряжённых минут — и помощь придется оказывать уже ему. Накаджима был одним из немногих тут, кто знал, что у Акутагавы так далеко не в первый раз. Знал, но ему всё равно было страшно. Очень тяжело привыкнуть к тому, что твой лучший друг в рандомный момент может начать кашлять кровью, а ты ему даже помочь толком не сможешь. Нет, это не из-за отсутствия знаний о болезни, их-то было предостаточно, а потому что от недуга Рюноске помогают лишь таблетки. Чуя тоже пребывал в шоке. В голове лихорадочно перебирались все варианты болезней, от которых, возможно, страдает Акутагава, но он про себя чётко решил спросить позже, не сейчас. Он с такой неприкрытой жалостью смотрел на этого согнувшегося парня, на Дазая, который склонился к нему и что-то тихо говорил, принимая за ответы кивки головой, на Гин, в глазах которой чётко угадывались отчаяние и ужас… Накахара внезапно ощутил резкий диссонанс. Ещё утром всё было хорошо, они вместе смеялись, дрались, шутили, никто и подумать не мог, что спустя каких-то несколько часов половину шумной компании соберёт здесь совсем не очередная игра или глупая идея. Это никак не укладывалось в голове. — Ты сможешь дойти сам? Или помочь? — непривычно тихий голос Дазая, обращённый к брату, прервал поток размышлений. Он положил руку на плечо Рюноске, всё так же сидя перед ним на корточках и вопросительно глядя в лицо. — По-моги… — едва слышно прохрипел Акутагава и наконец поднял на Осаму взгляд грустных серых глаз. Тот кивнул, выпрямился и протянул младшему ладонь. Парень, покачиваясь, поднялся с кровати и слабо схватился двумя руками за брата. Дазай помог ему встать ровно и, придерживая Рюноске за плечи, повёл на выход. Проходя мимо Гин, Осаму тихо обратился к ней: — Посмотри тут в тумбочке таблетки. Принеси их все, пожалуйста. — затем, когда девушка отошла, он, очевидно, поразмыслил и добавил, глядя точно в голубые глаза: — Чуя, ты сможешь пойти с нами? На всякий случай, вдруг он отключится по дороге. Накахара, не долго думая, кивнул и пошёл рядом. Дазай не выглядит как человек, который будет просить помощи просто так. Значит, с Акутагавой уже такое было, раз он решил перестраховаться? Судя по реакции его родни — да, определённо было. Чуя про себя думает, насколько же Рюноске повезло с семьёй. Круто, наверное, расти не единственным ребёнком и знать, что есть аж два человека, которым на тебя не плевать. Накахара никогда прежде не встречал настолько надёжных братьев и сестер. У его знакомых со двора — у всех, как на подбор — были ужасные отношения со своими кровными родственниками — он ещё с детства наслушался историй про чьего-то старшего брата, который сторчался и умер в двадцать лет от передоза, про младшую сестру, которую, очевидно, в семье любили гораздо сильнее, а другой ребёнок чувствовал к ней лишь тихую ненависть из-за этого. Если ещё учесть то, что подобное рассказывали дети возраста начальной школы за игрой в песке или строительством шалаша так буднично, как будто это морально не уничтожает их изо дня в день, становится совсем плохо. Поэтому теперь видеть хорошие, тёплые отношения между братьями и сестрами было очень радостно. Та часть Накахары, которая нуждалась в созерцании подобных взаимодействий, наконец исцелилась. Они вдвоём кое-как повели шатающегося Рюноске до медпункта. У него то и дело подкашивались ноги, и парня приходилось буквально ловить, дабы он не встретился лицом с асфальтом. Осаму успел сотню раз порадоваться, что взял с собой Накахару, потому что вдвоём с Гин они вряд ли справились бы. Пока Чуя и Дазай тащили больного к месту назначения, девушка успела набрать номер Йосано и обрисовать ей сложившуюся ситуацию. Вожатая примчалась к своим подопечным, когда те были уже на полпути к медпункту. — Как так получилось то? — печально спросила Акико, поравнявшись с подростками. Дазаю стало куда легче, когда он увидел её. Нести ответственность за чужое здоровье и в целом жизнь — это ужасно тяжело, и как бы часто Осаму с этим не сталкивался, воспринимать такие дела совершенно спокойно у него не всегда получалось. Теперь в компании есть взрослый человек, который может в случае чего взять ситуацию под контроль. Ещё один несомненный плюс — это тесная связь Йосано с медициной. Она — определённо тот человек, который был сейчас очень нужен. — Если бы мы сами знали… — вздохнула Гин. — Такие приступы случаются периодически, но в лагере ещё ни разу не было. — Ну ничего, отлежится пару дней, попьет таблетки и будет, как новенький! Не знаю, правда, есть ли у Мори подходящие лекарства, но мы всё равно как-нибудь вытащим вашего братца из беды. — Акико всеми силами пыталась приободрить своих детей, явно чувствуя, насколько им сейчас нехорошо. Причём всем. Специальных таблеток в медпункте, конечно же, не было, но ей ведь надо сказать что-нибудь успокаивающее, правильно? Пока они добивали остаток пути, Йосано позвонила врачу лагеря и кратко объяснила ему ситуацию и диагноз Рюноске. С подобными случаями никто ещё здесь не сталкивался, поэтому Огай очень удивился, но пообещал, что постарается помочь всем, чем сможет. Мори ждал пациента и его сопровождающих на улице, возле небольшого здания с табличкой, указывающей, что здесь находится местная лечебница. Чёрные волосы, подстриженные под каре, блестели на солнце, глаза не выражали ни капли волнения — он сталкивался с случаями куда хуже. Руки по обыкновенной привычке запущены в карманы белого халата, без которого Огая в лагере никто ещё не видел. От врача исходило ледяное спокойствие — следствие профессионализма, выработанного годами. Уже одно нахождение рядом с ним давало надежду на лучший исход, потому что по-другому у Мори не бывает. — Принимайте пациента, — обратилась к доктору Йосано, как только они дошли до медпункта. Акутагава обессиленно опирался на поддерживающих его с двух сторон Дазая и Чую, под конец дороги совсем расклеившись. — Заводите его внутрь. — Огай зашёл в здание и скрылся в, судя по всему, своём кабинете. Акико проследила, чтобы Рюноске довели аккуратно, затем закрыла дверь и направилась к Мори вслед за детьми. Врач уже ожидал их с набором медицинских инструментов для базового обследования. Пока Огай проводил осмотр и прикидывал, насколько ситуация тяжёлая, остальные сидели на кушетке молча, лишь наблюдая за всеми манипуляциями со стороны. — Таблетки нужные у вас есть? — Гин кивнула и протянула Мори взятые из комнаты упаковки. — Хорошо. Ему бы отлежаться пару дней, пропить лекарства и будет, как огурчик. Придется перевести вашего больного в изолятор, навещать, естественно, можно будет. — он что-то записывал на бумаге, а затем отложил ручку и спросил, глядя на посетителей: — Мне нужно узнать о течении болезни получше. Кто из вас сможет рассказать? Дазай поднялся с кушетки. Огай кивнул и обратился к остальным: — Можете быть свободны. Будьте добры, проведите больного до палат.

***

Йосано сидела с Акутагавой на кушетке в отделении изолятора, Гин ушла за вещами брата, а Чуя ходил из угла в угол в коридоре медпункта и ждал Осаму. Мысль о том, чтобы просто уйти, отметалась сразу же: во-первых, совесть не позволяла, а во-вторых, должен же хоть кто-то встретить Дазая после определённо нелегкого разговора с доктором. Накахара внезапно ощутил настойчивое желание чем-то поддержать нового знакомого — возможно, друга — после всего того, что увидел. Вряд ли помощь младшему брату после приступа какой-то серьёзной болезни переносится и ощущается очень легко. Дверь, наконец, распахнулась, и Осаму вышел в коридор, натыкаясь взглядом на Чую. Глаза удивлённо расширились, он явно не ожидал увидеть тут кого-то. Особенно — рыжего паренька. — Ну неужели! — Накахара подошёл к нему ближе. — Зайдёшь к Акутагаве? Дазай кивнул, и вместе они направились в сторону изолятора. Искомый больной нашелся быстро, что неудивительно: единственную занятую кушетку было тяжело не заметить. Он выглядел поживее, чем полчаса назад, но бледность с лица никуда не ушла. Йосано сидела рядом и о чем-то разговаривала с ним, Рюноске вполне нормально отвечал. Что ж, поход к врачу явно пошёл на пользу. — Как ты себя чувствуешь? — Дазай подошёл ближе к брату и устроился на кушетке напротив. Чуя сел рядом с ним и так же вопросительно глянул на Акутагаву. — Лучше, чем было. Отпустило совсем, наверное. — Вот и хорошо. — с улыбкой ответил Осаму. — Тебе сейчас таблетки дадут, а потом лучше сразу ложись отдыхать. Нас всё равно уже не пустят вечером, а тебе покой нужен. — Тут кроме этого делать особо и нечего. — хмыкнул Рюноске. — Тоска смертная. — Завтра приведём сюда Тачихару и Ацуши, посмотрим, как тебе будет скучно. — Дазай улыбнулся уголком губ. — Твой бедный белоголовый друг чуть не отправился вслед за тобой, мне ещё объясняться перед ним придется!.. — Ничего, потерпишь. — Акутагава махнул рукой. — Естественно, а что мне ещё остаётся? Осаму помолчал, затем поднялся, потрепал брата по волосам и сказал ему: — Ладно, давай поправляйся. Завтра зайдём ещё. Рюноске улыбнулся и кивнул. Чуя встал следом, тоже попрощался с больным и вместе с Дазаем вышел из изолятора, а затем и из медпункта. — Может, прогуляемся? — спросил Накахара, когда они оба уже стояли на улице. — Пойдём. — легко согласился Осаму. — На турники, как ты любишь? — ухмыльнулся он. — Можно и на них. Дорога не заняла много времени. Весь путь они провели в молчании, но оно не ощущалось некомфортно или неправильно. Чуя никогда бы не подумал, что в присутствии Дазая ему может быть так спокойно. Всё то время, которое они знакомы, шатен не давал повода даже промелькнуть такой мысли. С другими он вёл себя точно так же, и только сегодня Накахара увидел, что, оказывается, возможно иначе. Сегодня Осаму вообще показал себя с другой стороны — он, на удивление, заботливый брат, умеющий взять под контроль собственные чувства и ситуацию в целом. Чуя не берётся утверждать, но он уверен, что пережитое далось Дазаю непросто. Вряд ли он каждый день занимается помощью больным людям. Возле турников они остановились. Бинтованный остался подпирать столб спиной, а Накахара нырнул рукой в траву возле кустов сирени. — Закладку ищешь? — Дазай подкрался к Чуе со спины. — Ага, сейчас вколем дозу мефедрона, подставляй руку. — парень поднялся, держа в руке пачку сигарет. Привычка Тачихары оставлять нычки на площадке передалась и ему. — Ты куришь? — Я надеялся на мефедрон… — разочарованно протянул Осаму под недовольный взгляд Накахары. — Но если угощаешь, то и от сигарет не откажусь. — Успел среагировать, я уже почти передумал. — Чуя вытащил из пачки две штуки, протянул одну никотиновую палочку Дазаю, а другую зажал в зубах. Затем извлёк из кармана заранее взятые спички: таскать их везде– одна из привычек курильщика. Он провёл спичкой по ребру коробка — вспыхнул огонёк. Накахара поднёс его сначала к чужой сигарете, а после подкурил сам. Лишь после первой затяжки он решился задать вопрос, который мучал его всё это время. — Ты не будешь против, если я тебя кое о чём спрошу? — Смотря о чём. — Осаму задумчиво потёр пальцами подбородок. — Если спросишь, где я прячу коноплю, я тебе, само собой, не отвечу… — Да ёбаный рот… — Чуя глубоко вздохнул. — Я серьёзно, вообще-то. — Ладно-ладно, молчу. — шатен выставил вперёд руки, призывая к спокойствию. Да какое тут, блять, спокойствие, когда рядом находится это бинтованное недоразумение! — Чем болеет Акутагава? Это ведь был приступ чего-то? Дазай вмиг посерьёзнел. Лишь после очередной затяжки он ответил. — У него такая форма плеврита, при которой в лёгких скапливается кровь. Эта хрень может появляться после воспаления или ещё чего-нибудь. У Рюноске она появилась как осложнение после пневмонии, я вообще сначала думал, что это туберкулёз. — Пиздец… Как он вообще с этим живёт? — Нормально. — Осаму пожал плечами. — Иногда случаются вот такие приступы, как сегодня, но от них помогают таблетки. — И когда всё это началось? — Три года назад. Братец мой долго очень зимой гулял, не знаю, что он там делал, но вроде бы на горках катался. Пришёл однажды домой: ночь уже, а он стоит, как будто его самого из сугроба откопали. — Дазай усмехнулся и стряхнул пепел на траву. — А потом заболел сильно. И нет бы сразу в больницу его отвести, так нет, я его чаем отпаивал! Через недели две ему совсем хуево стало, и тогда начался вот этот кровавый кашель. Отвели с Гин его к врачам, а там уже и сказали диагноз. — он помолчал, а затем тише и будто бы виновато продолжил. — Бля, ну вот нужно было это самолечение? Может, и не дошло бы дело до такой степени. Чуя слушал внимательно, не перебивал и не задавал лишних вопросов. Что он вообще мог сказать человеку, который столкнулся с такой ситуацией? Переваривая услышанное, его прошибло резкое осознание — Осаму, вероятно, до сих пор винит себя в том, что его брат теперь болеет. Накахаре ужасно захотелось его переубедить. Вряд-ли кто-то другой это делал. — А тебе самому сколько лет тогда было? — Тринадцать. — немного удивившись вопросу, ответил Дазай. — И ты думаешь, что тогда ты мог сделать больше, чем кормить лекарствами вперемешку с чаем? — Чуя даже не задавался вопросом, почему это делал Осаму, а не их родители, например. Мало ли что в жизни бывает, это Накахару вообще не удивляет. — Ну, я мог бы отвести его в больницу раньше, это уже лучше, чем было. — он немного замялся. Сигарета дотлела, и парню пришлось её выбросить в кусты. — Ты сделал достаточно. Без тебя Акутагаве было бы хуже. Сказал, как отрезал. А Дазай теперь замер и думает, что это вообще было. Его что, вроде как, поддержали? И как на это реагировать? — Ладно, раз ты так считаешь, пускай будет. — наконец сказал он, не глядя на Накахару. Это было выше его сил. Чуя довольно хмыкнул и тоже откинул окурок в куст. На траву бросать категорически нельзя — мало ли, вдруг кто из вожатых увидит. Они с минуту стояли молча, слушая лишь шелест едва колышущейся от лёгкого ветра листвы, когда Осаму неожиданно выдал: — Спасибо, что был с нами сегодня. Ты очень помог. Накахара улыбнулся, глядя на него. Всё-таки Дазай — хороший человек, пусть и бесит периодически. — Не за что. Акутагаву быстренько теперь подлатают, моргнуть не успеешь — а он уже подзатыльники тебе отвешивать за твои тупые шуточки будет. — Я беру свои слова обратно, такое мне не нравится. — шатен скрестил руки на груди и демонстративно отвернулся. Но Накахара не слепой, чтобы не заметить улыбку на его лице. — Кто же тебя спрашивает, что нравится, а что нет. — усмехнулся Чуя. Рыжий всерьёз задумался, что не против по-настоящему дружить с Дазаем. Сегодня мнение о нём значительно поменялось, по крайней мере, теперь в бинтованном виделся не только лишь слегка припизднутый человек с убогим юмором и ещё более нелепыми идеями. Очень кстати вспомнились слова Йосано с одного из первых дней в лагере. «Не суди людей по первому впечатлению о них» Осаму — точно не тот, кого надо оценивать по первому взгляду. Теперь Чуя убедился. И пусть из дружбы с настолько хаотичным человеком порой и получается чёрт пойми что, попробовать стоит. Была — не была, идея уж слишком заманчива. А вдруг всё окажется не так уж и плохо? Может, Накахара даже и не пожалеет о своём решении.