Sigillum Interdicti

"Их связь пугает меня, ведь она находит в нём то, чего я никогда не смогу дать ей — необузданную свободу и безрассудную радость. Но эта привязанность, как и все, что касается моего брата, таит в себе опасность, от которой я не смогу её защитить»

Отрывок из дневника Элайджи Майклсона, 1530 год

2012 год Чикаго На кухне было тихо, лишь слабое потрескивание льющегося дождя нарушало спокойствие этой серой майской ночи. За окном, под тяжёлыми облаками, струились бесконечные потоки воды. Казалось, что дождь пытался смыть с этой ночи всё, что ему было не под силу уничтожить. Кассандра сидела за столом, вытянув ноги прямо в тяжелых ботинках на соседний стул, и с ленивым любопытством оглядывала интерьер своей старой квартиры, которую она приобрела в 20-е года прошлого века. Рука согнута в локте, бокал вина прижат к щеке, а перед ней — дневник, который по наставлению подруги, она вела на протяжении двух лет. Страницы дневника были уже слегка пожелтевшими, чернила на них поблекли, но мысли, которые она изливала на бумагу, казались ещё более мрачными и тяжёлыми, чем когда-то. Старая кухня, некогда казавшаяся уютной и тёплой, теперь словно потеряла всю свою живость. Обои выцвели, мебель, хоть и выдержанная в классическом стиле, выглядела уставшей, а половицы поскрипывали, как будто жалуясь на тяжесть времени. В углу из старого проигрывателя тихо играла песня "Forever Young" — мелодия, которая разливалась по комнате вместе с горьким ароматом вина. Она чуть слышно хмыкнула, услышав первые строки:  "Let's dance in style, let's dance for a while.» Ирония этих слов, их наивная легкость, которая всегда ускользала от смертных, теперь резала её слух, как нож. Кассандра подняла бокал, глядя на рубиновую жидкость, закручивающуюся в стекле, и саркастически улыбнулась, словно в ответ на скрытый в песне вызов. «Heaven can wait, we're only watching the skies...» — Они такие наивные, смертные, — тихо прошептала она, почти в такт музыке. Конечно небеса буду их ждать. Куда они денутся? Для таких, как она, время не движется, и небо всегда одно и то же, без конца и без края, такое же вечное, как и она сама. Песня продолжала звучать, проникая в её сознание и вызывая целый спектр противоречивых чувств.  «Let us die young or let us live forever...» Эта строчка вызывала у Кассандры горький смех.  "Вот бы вам прожить вечно," — с лёгкой насмешкой подумала она, припоминая лицо каждого, кто когда-то мечтал о бессмертии. Они полагают, что вечная жизнь — это благословение. Но кто бы из них смог вынести все те боли, потери и нескончаемую тоску, что приносит с собой эта проклятая вечность? Она вздохнула, продолжая слушать, как песня превращалась в нечто глубже, тянув её в омут воспоминаний и сожалений. Кассандра коснулась своего лица, которое с годами так и не изменилось. Молодое, не стареющее, будто застывшее во времени. "Они не знают, каково это," — мелькнула мысль. — "Застрять в теле, которое больше не меняется, но внутри ты гниешь от веков прожитой боли и утрат." Она подумала о строках песни: "Do you really want to live forever?" Как бы она ответила на этот вопрос много столетий назад? Наверное, тогда её юное сердце забилось бы быстрее от одной мысли о том, что жизнь не имеет конца. Но сейчас... сейчас это казалось больше проклятием, чем даром. Легкие шаги нарушили её размышления. В дверном проеме появился Элайджа. Аккуратно причесанный, гладко выбритый, прямой, как палка, Элайджа Майклсон в дорогущем, выглаженном до стрелок черном классическом костюме смотрелся очень нелепо в декорациях старой, минималистической квартиры.  — Как ты? Кассандра лениво перевела взгляд на него и, не отрывая бокала от щеки, слегка пожала плечами. — Жива, — ответила она с оттенком безразличия в голосе. Элайджа заметил мелодию, тихо играющую в комнате, и слегка нахмурился. — Песня не из самых позитивных, — его тон был легким, но в нём скрывалась скрытая претензия. Кассандра фыркнула, растянув губы  в тонкой, саркастической улыбке. — А что, по-твоему, больше подошло бы? Что-нибудь жизнеутверждающее вроде "I’m still standing"? Или может "Весёлая ферма"? — Она сделала глоток вина, не спуская с него измученного взгляда, который она все равно старалась сделать максимально насмешливым, — Признаться, я нахожу эту песню удивительно точной для нас с тобой, разве нет? Вечная молодость, вечные муки... Как нельзя лучше описывает нашу жизнь. Элайджа нахмурился от её слов, но прежде чем он успел ответить, Кассандра опустила взгляд, устало потирая виски. На мгновение кухня окуталась тишиной, за окном раздался приглушённый грохот грома, и от этого звука она вдруг горько усмехнулась. — Кол бы, конечно, оценил этот момент, — выдохнула она, обхватив руками свои плечи, словно пытаясь укрыться от холодного ветра, дувшего через открытое окно. «Он всегда любил драму. В этом было что-то... поэтичное, по его мнению. Он был бы тем самым, кто бы первый засмеялся над строчками этой песни, если бы только…» Её голос дрогнул, она быстро отвела глаза, будто надеясь спрятаться от нахлынувших воспоминаний. В следующую секунду её плечи задрожали, и Кассандра неожиданно засмеялась — сухо, почти истерически. Смех быстро перешёл в прерывистый, болезненный плач, когда слёзы начали стекать по её щекам, мешаясь с макияжем. Элайджа тихо вздохнул, видя, как его дочь снова утонула в горе. Не произнося ни слова, он подошёл ближе, опустился на стул напротив неё и, взяв бутылку вина, налил себе бокал. Кассандра, заметив его движение, слабо покачала головой, но не сделала попытки возразить. Он сделал небольшой глоток, чувствуя, как терпкий вкус вина заполняет рот. Затем, глядя в свой бокал, начал говорить: — Ты помнишь тот раз, когда Кол решил, что может победить меня в шахматах? — голос его был мягким, почти ностальгическим, — Он был так уверен в своей победе, что поставил на кон целый год тишины и покоя. Говорил, что если проиграет, то не будет устраивать никаких «фокусов» в течение двенадцати месяцев. Кассандра, продолжая вытирать слёзы, слегка хмыкнула, вспомнив ту историю. — Да, — она подняла на него взгляд, в котором на мгновение мелькнуло что-то тёплое, — Ты в тот раз разгромил его буквально за пять ходов. — А он потом настаивал на том, что я использовал «магические силы», — усмехнулся Элайджа, стараясь отвлечь её хоть немного от тяжести момента, — Даже вызвал Ребекку в качестве свидетеля, хотя она понятия не имела, что происходит. — Конечно, в конце концов он устроил  сумасшедшую вечеринку, чтобы отпраздновать свою «победу», — добавила Кассандра, вспоминая ту ночь. Она засмеялась сквозь слёзы — смех получился немного жалобным, но в нём ощущалась тёплая тоска по ушедшим дням, — Он всегда умел всё повернуть так, чтобы быть в выигрыше. Даже если это означало просто устроить хаос. — Хаос был его сильной стороной, — кивнул Элайджа, поднимая бокал в легком жесте тоста, — Но он никогда не заставлял нас скучать. Кассандра подняла свой бокал, уже наполовину пустой, и слегка стукнула им о бокал отца, искривив губы в слабой, печальной улыбке. — Он бы насмерть рассмеялся, узнав, как мы сидим здесь и пытаемся его помянуть, — прошептала она, с тоской глядя на вино. — Да, — тихо согласился Элайджа, — именно так он и хотел бы, чтобы его помнили. С шумом, смехом и без сожалений. Кассандра вздохнула, её губы снова дрогнули в легкой улыбке, но её глаза все ещё оставались затуманенными от скорби. Она прошлась рукой по волнистым каштановым волосам и захватив дневник, встала из-за стола, направляясь в спальню. Постельное она быстро сменила на новое, которое Элайджа цинично где-то прикупил по дороге в Чикаго, пока она лежала без сознания в машине. Усевшись на краю постели она открыла дневник и пробежалась по первой строчке:  « 19 августа 1832 год Утро началось из прочитанной мною новостной статьи о «любимом» дядюшке Коле и его выходке в местном трактире с пятнадцатью жертвами…» Она закрыла дневник и положила его под подушку. Опять слезы. Горячие и обжигающие.  Холодная постель и запах свежести в комнате немного отрезвляли, но никак не успокаивали. Стоило ей закрыть глаза, как царство Морфея начинало искажаться в гримасах страха и горя.  Сначала она чувствовала только глубокую опустошенность, пустоту, которую невозможно было заполнить. Со временем эта пустота стала давить, вдыхая в неё воспоминания, которые она старательно пыталась забыть. Образ Кола был у неё в каждом уголке сознания, и ничто не могло его вытеснить.  Кассандра лежала в постели, переворачиваясь с боку на бок, пытаясь найти хоть какую-то комфортную позицию. Постепенно, в бессонной ночи, её внимание переключилось на отца, который лежал на матрасе рядом с её кроватью. Элайджа спал в своём простом одеяле, его дыхание было равномерным и спокойным. В темноте её взгляд был прикован к его лицу. Внезапно она заметила, насколько Элайджа был похож на Кола — те же черты, тот же изысканный профиль, хотя и с немного другой, более спокойной аурой. Кассандра знала, что её отец был привлекателен, но в этот момент, под гнётом горя и безумства, эти черты стали напоминанием о том, что она потеряла. Казалось, что между Кассандрой и Колом осталось всего лишь несколько метров. В её сознании всё смешалось, и это создало пугающий и странный эффект. Это чувство было запутанным и противоречивым, но его было невозможно игнорировать. Кассандра, не в силах справиться с этим, мягко наклонилась к отцу и прикоснулась ладонью к его щеке. Этот жест был коротким и скорее инстинктивным, чем осознанным. Он был порывом, и Кассандра не осознавала, что делает, пока не почувствовала холодный шок, когда Элайджа резко проснулся. — Кассандра? — Его голос был полон недоумения и беспокойства, — Что ты сделала? Кассандра, отвела полные слез глаза, не зная, как объяснить свои действия. — Я… я не знаю, — пробормотала она, её голос дрожал, — Мне казалось… что ты был Колом. Я не хотела… — Не извиняйся, ничего страшного не случилось, — сказал он мягко и быстро, стараясь не допустить истерики. Руками он обхватил лицо девушки и прижал ее дрожащее тело к себе.  Она продолжала рыдать, давиться горем, извинятся. А он держал её крепко. И будет держать.  «Всегда и навечно»