С привкусом боли

Альбус Дамблдор сидел в своём кабинете, словно замурованный в тишину — густую, обволакивающую, как старый, нафталинный плед. Тишину эту изредка прорезало лишь тихое потрескивание камина. Взгляд его скользил по стопке пергаментов, но мысли, как непослушные дети, разбежались кто куда, зацепившись за одну, назойливую, как осенняя муха, мысль — о Томе Реддле. Этот юный слизеринец стал для Альбуса, как заноза под сердцем. Последние месяцы он наблюдал за ним, как садовник за капризным цветком, — с тревогой и надеждой. Видел, как в глубине его глаз, за этой маской безупречности, зреет что-то тëмное, как грозовая туча на горизонте. Амбиции, словно река, вышедшая из берегов, грозили затопить всё вокруг, превратившись в нечто зловещее, опасное. После истории с Нагайной, этой змеёй, словно сошедшей со страниц древних мифов, Альбус понял — Том страдает. Но страдание это не очищает, не исцеляет, а лишь подпитывает его жажду власти, словно дрожжи — тесто. Именно поэтому Альбус решил держать Реддла на коротком поводке, под неусыпным наблюдением. Как говорится, береженого Бог бережëт, а небережёного — конвой стережёт. Вести с «тëмной стороны улицы» приходили к нему по запутанным, словно лабиринты Лютного переулка, путям. Альбус наладил связь с несколькими, как бы это выразиться… «неофициальными» источниками. Один из них, юркий, как мышонок, малый по имени Сэмюэль Грей, работал в лавке, торгующей всякой всячиной, и время от времени, словно по крохам, передавал Альбусу обрывки информации, отражающие жизнь этого мрачного места. Вот и на этот раз Сэмюэль явился в Хогвартс под видом поставщика зелий — эдакий «троянский конь» наоборот. Вроде бы с товаром, а на самом деле — с вестью. — Профессор Дамблдор, — прошептал он, едва войдя в кабинет и торопливо прикрыв за собой дверь, словно боялся, что их подслушают стены, — кажется, я наткнулся на кое-что… интересное. Альбус оторвался от отчёта о поведении старост — нудная, как осенний дождь, работа — и поднял взгляд. — Что именно, мистер Грей? Сэмюэль, и без того бледный, побледнел ещё больше, словно его только что окунули в ледяную воду. — Пару дней назад в Лютном… появилась женщина… Я не уверен на сто процентов, но… кажется, это была она. Нагайна. От этого имени по спине Альбуса пробежал холодок, словно из-под земли потянуло. — Нагайна? Продолжайте, мистер Грей, прошу вас. — Она… она разговаривала с одним типом. Посредник, знаете, такие, что письма таскают, посылки мелкие… Я не всё слышал, обрывки фраз только… но она упоминала Хогвартс… и… письмо. Дамблдор сжал руки в замок, словно пытаясь удержать ускользающую мысль. Взгляд его стал острым, как бритва. — Она передала письмо? — Да, сэр, — кивнул Сэмюэль, словно подтверждая худшие опасения. — Этот тип сказал, что письмо… кому-то здесь, в школе. — Кому именно? — тихо, почти шёпотом, спросил Альбус, хотя ответ уже давно поселился в его сознании, как непрошеный гость. Сэмюэль замялся, словно перебирая в уме варианты, но потом отрицательно покачал головой. — Нет, имени не было. Но… разве это не очевидно, профессор? Она писала… ему. Реддлу. Альбус на мгновение погрузился в раздумья. «Она все еще пытается связаться с ним… После всего…» — эта мысль пронеслась в его голове, как чёрная кошка, перебежавшая дорогу. — Благодарю вас, мистер Грей, — сказал он, поднимаясь. — Вы оказали мне неоценимую услугу. Сэмюэль, почувствовав, что аудиенция окончена, торопливо кивнул и, словно спасаясь бегством, покинул кабинет. Теперь, зная о письме, Альбус понимал, что медлить нельзя. Он не мог допустить, чтобы это послание попало в руки Тома. Слишком многое стояло на кону. Слишком хрупким был этот мир, чтобы позволить тьме укрепиться. Используя свои «обширные связи», он выяснил, кто именно должен доставить письмо. Посредник по имени Мортон Фелтон — личность тёмная, как ночь в Лютном, известный своей скрытностью и готовностью выполнить любое поручение за соответствующую плату. Эдакий «серый кардинал» на побегушках. Альбус решил действовать лично. Никаких «стрелочников». Поздним вечером, когда Лютный переулок погрузился в свою обычную, зловещую полутьму, он отправился туда, словно на тайное свидание. Мантия развевалась за ним, а палочка, словно продолжение его руки, была крепко сжата в ладони.

***

Лютный переулок встретил Альбуса своим обычным, затхлым дыханием — смесью запахов гнили, сырости и чего-то неуловимо зловещего, словно здесь, в этой клоаке города, даже воздух пропитан тьмой. Когда Альбус, словно призрак, возник из тени, Фелтон не сразу его признал. В полумраке, под тусклым светом газового фонаря, его фигура казалась расплывчатой, почти нереальной. — Кто вы? Чего вам надо? — резко, словно огрызаясь, спросил Фелтон, отступая на шаг. В его глазах мелькнул испуг, быстро сменившийся настороженностью. Он был похож на загнанного в угол зверька — готов к прыжку, но понимающий, что бежать некуда. Дамблдор сделал несколько спокойных, размеренных шагов вперед. В его движениях не было ни тени угрозы, но в то же время чувствовалась какая-то внутренняя сила, спокойная и уверенная, как течение реки. Взгляд его, обычно лучистый и добрый, сейчас был проницательным и твердым, словно он видел Фелтона насквозь, до самой его тёмной, потаëнной сути. — Мистер Фелтон, — начал он мягко, но в голосе звучала стальная нотка, — у меня есть все основания полагать, что письмо, которое вы собираетесь доставить… — он сделал небольшую паузу, словно подбирая слова, — …несёт в себе угрозу безопасности одного из учеников Хогвартса. Фелтон прищурился, словно пытаясь разглядеть Альбуса в полумраке. В его глазах читалось явное недоверие, смешанное с плохо скрываемым страхом. Он был похож на игрока, блефующего с плохими картами. — Я не понимаю, о чём вы говорите, — пробормотал он, стараясь казаться равнодушным, но голос его дрогнул, выдавая волнение. — Понимаете, мистер Фелтон, — спокойно возразил Дамблдор, делая еще шаг ближе. Расстояние между ними сократилось до нескольких шагов. — Поверьте, я не хотел бы прибегать к… крайним мерам. Но если вы не передадите мне письмо добровольно… — он снова сделал паузу, и в этой паузе повисла тяжёлая, зловещая тишина, — …мне придется это сделать. Фелтон оглянулся по сторонам, словно ища пути к бегству. Но вокруг были лишь тёмные, безлюдные улочки Лютного переулка, и он прекрасно понимал, что у него нет ни единого шанса против мага уровня Альбуса Дамблдора. В его глазах мелькнуло отчаяние — как у бабочки, попавшей в паутину. С тихим, полным злобы и бессилия проклятием, он вытащил из нагрудного кармана письмо — словно вырывая его из самого сердца — и с отвращением швырнул его на грязную мостовую. Письмо упало к ногам Дамблдора, словно ненужный, отработанный материал. — Берите, если оно вам так нужно, — прохрипел он, отворачиваясь. В его голосе звучала не только злость, но и какая-то глубокая, вселенская обида — на весь мир, на свою неудачливую судьбу. Альбус наклонился, поднял письмо — словно поднимая с земли нечто хрупкое и ценное — и аккуратно спрятал его во внутренний карман мантии. — Благодарю за сотрудничество, мистер Фелтон, — сказал он с лёгкой, почти незаметной иронией в голосе. Затем, не теряя больше времени, он развернулся и, словно растворяясь в тенях, покинул Лютный переулок, оставив Фелтона стоять в одиночестве, под тусклым светом газового фонаря, словно брошенную куклу на перекрёстке дорог.

***

Вечер окутал Хогвартс тишиной, словно мягким, бархатным покрывалом. В этой тишине шаги Тома Реддла по коридору звучали чётко и уверенно — словно отсчёт времени, неумолимо приближающего его к намеченной цели. Он шел в кабинет профессора Слизнорта, зная, что этот разговор не останется между ними, как тайна, запечатанная в старом сундуке. Дамблдор, этот всевидящий, без сомнения, узнает каждое слово, каждую интонацию, каждый вздох. Но такова была часть его плана — сложная, многослойная, как старинная партитура. Он постучал в дверь — три коротких, чётких удара, словно три точки в конце предложения. — Входите! — бодрый, чуть звенящий голос Горация Слизнорта прозвучал изнутри, словно приглашение в уютный, тёплый мир, где пахнет старым табаком и дорогим коньяком. Том открыл дверь и вошёл. Кабинет Слизнорта встретил его привычным уютом — мягкий свет камина, словно тёплые объятия, аромат редкого табака, смешанный с запахом старых книг и экзотических трав, и полки, заставленные диковинными артефактами, словно сокровища, привезённые из дальних странствий. Здесь всегда царила атмосфера благополучия и достатка — эдакий островок стабильности в бушующем океане школьной жизни. — Том! — воскликнул Слизнорт, его лицо расплылось в широкой, добродушной улыбке, словно солнце выглянуло из-за туч. Он жестом указал на мягкое кресло у камина. — Какой приятный сюрприз! Садись, садись, мой мальчик. Что привело тебя в столь поздний час? — Добрый вечер, профессор, — вежливо, с лёгким поклоном, произнёс Том, занимая предложенное место. Его лицо выражало спокойствие, граничащее с безразличием, и лёгкую задумчивость — словно он погружен в решение сложной задачи. — Я пришел поговорить… о Нагайне. Слизнорт слегка нахмурился — на его безупречно гладком лбу появилась едва заметная морщинка. Удивление мелькнуло в его глазах, но он тут же постарался скрыть его за маской радушия. — Ах… Нагайна, — протянул он, наклоняясь вперед. Его голос стал чуть тише, словно он боялся, что их подслушают стены. — Это… довольно неожиданно, Том. Но я, разумеется, рад, что ты поднял эту тему. Продолжай, мой мальчик, я весь внимание. Том выдержал короткую пауззу, словно подбирая самые точные, самые убедительные слова. Затем он начал говорить — тихо, спокойно, но с такой интонацией, словно делился сокровенной тайной. — Профессор, я много думал о том, что произошло, — начал он, его голос звучал искренне и печально. — О своих… ошибках. Слизнорт насторожился, словно почуял неладное, но кивнул, показывая, что внимательно слушает. Он был похож на опытного врача, готового выслушать жалобы пациента. — Когда я только пришел в Хогвартс, — продолжил Том, его взгляд блуждал по комнате, словно он искал поддержки у старых книг и диковинных артефактов, — я был… другим человеком. Сирота, жаждущий внимания, жаждущий… чего-то, что напоминало бы семью. И, признаюсь, профессор, — он слегка понизил голос, словно стыдясь своего признания, — я был… уязвим. Как молодой росток, попавший под сильный ветер. — Это естественно, Том, — мягко, с понимающей улыбкой, сказал Слизнорт, стараясь подбодрить его. — Все мы в юности бываем уязвимы. Это… часть взросления. — Именно поэтому, — продолжил Том, слегка наклонив голову, словно признавая свою вину, — я так привязался к Нагайне. Она была для меня… кем-то, кто понимал меня. Кто слушал. Кто… принимал меня таким, какой я есть. Но теперь, — он вздохнул, словно сбрасывая с плеч тяжелый груз, — я понимаю, что это была… ошибка. Иллюзия. Самообман. Слизнорт удивлённо вскинул брови — словно увидел нечто неожиданное, выходящее за рамки его представлений. Но он промолчал, позволяя Тому продолжить. Он был заинтригован — как зритель, наблюдающий за развязкой захватывающей драмы. — Я думал, что то, что я чувствовал, было… настоящим, — продолжал Том, его голос стал почти шёпотом, словно он боялся, что его услышит кто-то посторонний. — Но сейчас, когда прошло время, когда спала эта… пелена, я вижу, что это были… — он запнулся, словно ища подходящее слово, — …гормоны. Юношеский максимализм. Временное помешательство. Слизнорт не смог сдержать лёгкой улыбки — словно вспомнил свои собственные юношеские увлечения. Но тут же стёр её с лица, стараясь сохранить серьёзное выражение. — Гормоны, — повторил он, кивая головой. — Да, молодость… она часто играет с нами злые шутки. Заставляет нас видеть мир в искажённом свете. Том слабо улыбнулся — словно признавая свою ошибку, свою юношескую глупость. — Я был… глуп, — тихо сказал он. — И теперь я понимаю, что Дамблдор… он хотел для меня лучшего. Он видел, что эти… отношения, — он произнес это слово с лёгким пренебрежением, — могли стать для меня ловушкой. Капканом, из которого трудно выбраться. — Альбус… он действительно заботится о своих учениках, — заметил Слизнорт, его голос стал мягче, теплее. — Он всегда старается их… защитить. От ошибок. От разочарований. От самих себя. — Я это понял, профессор, — уверенно, твёрдо сказал Том, его глаза встретились со взглядом Слизнорта. В его взгляде не было ни тени прежней обиды, лишь спокойное осознание. — Тогда я… злился. Чувствовал себя… преданным. Но теперь… теперь я понимаю. Он был прав. Слизнорт расслабился, словно с его плеч свалился тяжёлый груз. Разговор принимал именно тот оборот, на который он надеялся. — Это… мудро с твоей стороны, Том, — сказал он с искренним одобрением. — Не каждый способен признать свои ошибки. И уж тем более — извлечь из них уроки. Том слегка кивнул, словно соглашаясь с его словами. — Я хочу… сосредоточиться на своём будущем, — продолжил он, его голос стал чуть более уверенным, чуть более твердым. — Нагайна… она была важной частью моей жизни. Но… это в прошлом. Я больше не хочу… позволять этим чувствам, этим воспоминаниям… мешать мне двигаться вперёд. Слизнорт широко улыбнулся, его лицо сияло от гордости за своего ученика. — Вот это… настоящий подход, Том! — воскликнул он, потирая руки от удовольствия. — Ты всегда был… умным мальчиком. А сейчас ты показываешь, что еще и… способен учиться на своих ошибках. Это… бесценное качество. — Спасибо, профессор, — скромно, но с достоинством ответил Том. — Итак, — Слизнорт подался вперёд, его глаза горели любопытством, — какие же у тебя… планы на будущее, Том? Что ты намерен делать дальше? — Я хочу… сосредоточиться на своих исследованиях, профессор, — ответил Том, его голос стал ещё более уверенным, словно он уже видел перед собой чёткую, ясную цель. — Я знаю, что… могу достичь великих вещей. Если буду… сосредоточен. Если ничто не будет меня отвлекать. Слизнорт удовлетворенно кивнул, полностью поглощённый рассказом Тома. — Это… похвально, Том. Очень похвально, — сказал он с искренним восхищением. — У тебя… огромный талант. И я…уверен, что тебя ждет великое будущее. Ты… особенный, Том. Не такой, как все. Том слегка приподнялся — с грацией, свойственной лишь кошкам и прирождённым аристократам. В его взгляде, устремлённом на Слизнорта, сквозила благодарность, но в то же время — едва уловимая тень превосходства. Словно он благодарил за похвалу, как за должное, как за признание очевидного факта. — Спасибо, профессор, — произнёс он ровным, спокойным голосом. — Ваши слова… много для меня значат. — Ну что ты, что ты, мой мальчик, — засуетился Слизнорт, вставая из-за стола и протягивая Тому руку. Его лицо сияло от удовольствия, словно галлеон. — Всегда… рад помочь. Всегда готов… поддержать талантливого ученика. Том крепко пожал протянутую руку — сдержанно, но уверенно. В его рукопожатии чувствовалась сила, скрытая под маской вежливости. Затем он развернулся и, не проронив больше ни слова, вышел из кабинета, оставив Слизнорта стоять посреди комнаты, словно зачарованного. В коридоре Том замедлил шаг, словно прислушиваясь к тишине. Он знал, что за ним наблюдают — незримо, но неотступно. Дамблдор. Его тень всегда была рядом, словно напоминание о том, что он не один в этой игре. «Он думает, что контролирует ситуацию, — подумал Том с лёгкой усмешкой. — Он думает, что знает меня. Но он ошибается. Он видит лишь то, что я позволяю ему видеть».

***

Нагайна сидела на узкой, скрипучей койке в тесной подсобке лавки «Горбин и Бэркес», словно заточённая в клетку. Тусклый свет одинокой лампы, свисавшей под потолком, отбрасывал на стены причудливые, мерцающие тени, словно танцующие призраки. Она пыталась сосредоточиться на записях в своей тетради — коротких, отрывочных заметках о клиентах лавки, о странных, порой жутких артефактах, которые проходили через её руки. Но мысли, словно назойливые мухи, снова и снова возвращались к нему — к Тому. Его образ, такой далёкий и в то же время такой близкий, преследовал её, словно наваждение. Тишину, густую и вязкую, как смола, внезапно нарушил глухой, настойчивый стук в дверь. Нагайна вздрогнула, словно от удара током. Её рука, державшая перо, замерла над страницей. В этой лавке, где обитали тени и тайны, не было принято стучаться, особенно в её подсобку. — Кто там? — спросила она, её голос был низким, хриплым, но в нём звучала настороженность, словно у дикой кошки, почуявшей опасность. — Фелтон, — раздался за дверью хриплый, прокуренный голос. Нагайна сжала зубы. Она помнила этого человека — посредника, которому она с такой надеждой доверила своё письмо, словно хрупкую птицу, отправляющуюся в дальний полёт. Теперь он стоял за её дверью, словно вестник дурных новостей. — Войдите, — сказала она после короткой, напряжённой паузы. В её голосе не было ни приветствия, ни радушия — лишь холодная, отстранённая вежливость. Дверь скрипнула и отворилась, впуская в подсобку худощавого мужчину с угрюмыми, измождëнными чертами лица. Его плащ был покрыт пылью дорог, а на лице читалось раздражение, смешанное с тревогой. Он выглядел так, словно его только что вытащили из грязной канавы. — У нас… проблема, — прохрипел он, входя в комнату и торопливо закрывая за собой дверь, словно боялся, что их подслушают тени. — Что случилось? — спросила Нагайна, её голос был ледяным. Фелтон опустился на единственный стул в подсобке — не дожидаясь приглашения, словно ему было не до церемоний. Он выглядел встревоженным, словно загнанный в угол зверь. — Письмо… — начал он, избегая её взгляда, словно боясь увидеть в её глазах гнев. — Оно… не дошло. Глаза Нагайны вспыхнули яростью — яркой, обжигающей, как пламя. Но она сумела сохранить внешнее спокойствие, словно сдерживая бурю внутри себя. — Почему? — спросила она, её голос был ровным, как лезвие ножа. Фелтон нервно вздохнул и потëр переносицу, словно пытаясь стереть с лица следы пережитого страха. — Этот… Дамблдор, — пробормотал он, словно произнося проклятие. — Он… перехватил меня. — Дамблдор? — переспросила Нагайна, её голос стал едва слышным, почти шёпотом, но в этом шёпоте звучала такая угроза, что Фелтон невольно поежился. — Да, — ответил Фелтон, по-прежнему избегая её взгляда. Он был похож на провинившегося школьника, отчитываемого строгим учителем. — Этот… этот человек… он просто… появился из ниоткуда. Словно… знал, где я буду. Словно читал мои мысли. — И что… он сказал? — холодно, отстраненно спросила она, словно речь шла о чем-то совершенно неважном. — Он… потребовал письмо, — пробормотал Фелтон, его голос дрожал, словно осенний лист на ветру. — Я… пытался отказаться. Пытался… объяснить, что это… личное. Но… с ним не спорят. Он… он всё равно забрал его. Нагайна медленно поднялась с койки. Её пальцы сжались в кулаки, словно готовые к удару. Вся её фигура излучала сдержанную ярость. — Значит… он знает, — прошептала она, словно обращаясь к самой себе. Фелтон виновато кивнул, словно подтверждая её худшие опасения. — Знает, — пробормотал он. — Он… он прочитал его. Я… уверен. На мгновение в тесной подсобке повисла тяжёлая, гнетущая тишина. Нагайна пыталась осмыслить услышанное, словно пытаясь собрать осколки разбитого зеркала. Внутри неё разгоралась ярость — медленно, но неумолимо, как пожар в сухой траве. «Этот человек… — пронеслось в её голове, словно удар молнии. — Снова… он». — Этот Дамблдор… он слишком много… вмешивается, — проговорила она наконец, её голос был почти шёпотом, но в этом шёпоте чувствовалась такая опасность, что Фелтон невольно отшатнулся. Фелтон поднял на нее испуганный взгляд, словно пытаясь угадать её дальнейшие действия. — Послушай, — начал он осторожно, словно ступая по тонкому льду. — Ты… ты должна быть… осторожной. Если… он знает, что ты пыталась связаться с… Томом, он может… сделать что-нибудь… радикальное. — Радикальное? — Нагайна усмехнулась — это была холодная, горькая усмешка, лишённая всякой радости. — Он… уже сделал всё, что мог. Он… разлучил нас. Он… изгнал меня. Что ещё он может сделать? Фелтон пожал плечами, словно признавая свое бессилие. — Кто знает? — пробормотал он. — Это… Дамблдор. У него свои методы. Он… непредсказуем. Она посмотрела на него долгим, тяжёлым взглядом. В её глазах читалась не только ярость, но и глубокая, вселенская печаль. — Спасибо за предупреждение, — сухо, отстраненно сказала она. — Теперь ты можешь идти. — Слушай, я… — начал было Фелтон, словно пытаясь оправдаться, но, увидев выражение её лица, осёкся. — Ладно, — пробормотал он, поднимаясь со стула. — Береги себя. Он торопливо встал и, словно спасаясь бегством, вышел из подсобки, оставив Нагайну одну в тусклом свете лампы, наедине со своими мыслями, полными горечи, гнева и отчаяния. Когда дверь за Фелтоном захлопнулась, словно захлопнулась крышка гроба, Нагайна медленно опустилась обратно на скрипучую койку, словно подкошенная. Она закрыла лицо ладонями, словно пытаясь спрятаться от нахлынувших чувств — от горькой обиды, от жгучей ярости, от бессилия, которое душило её, как удавка. «Дамблдор, — стучало в её висках, словно набат. — Он… всегда… вмешивается. Словно злой рок, словно тень, неотступно следующая за мной. Всегда… рушит всё, к чему я стремлюсь. Всё, что мне дорого». Дыхание её участилось, стало прерывистым, словно она бежала без остановки долгий, изнурительный путь. Ярость, копившаяся внутри, грозила вырваться наружу, как лава из вулкана. Она ненавидела этого волшебника — с его вечной мудростью, с его непроницаемым взглядом, с его всемогуществом, которое позволяло ему распоряжаться чужими судьбами, как пешками на шахматной доске. Она ненавидела его за то, что он отнял у неё Тома — её единственную надежду, её свет в этом тёмном, враждебном мире. За то, что даже сейчас, когда они были так далеко друг от друга, он продолжал держать их раздельно, словно между ними была воздвигнута неприступная стена. — Он… заплатит за это, — прошептала она, её голос был полон ненависти, такой густой и вязкой, что казалось, её можно потрогать руками. Слова эти сорвались с её губ, словно проклятие, словно клятва мести. Но затем она резко вскинула голову. В её взгляде, раньше — обычно мягком и печальном, сейчас появилась стальная твёрдость, словно она надела невидимую броню. — Если он думает, что может меня… сломать, — проговорила она, каждое слово чеканя, словно монету, — он глубоко ошибается. Я не сдамся. Никогда. Она снова взяла в руки свою тетрадь — потрёпанную, исписанную мелкими каракулями, словно дневник изгнанницы. Открыла её на чистой странице и, быстро, не раздумывая, написала короткое, но полное решимости послание: «Том, — вывела она торопливым почерком, словно боясь, что ее кто-то прервёт. — Письмо не дошло. Дамблдор… перехватил. Но я не остановлюсь. Мы найдём способ. Я обещаю». Сложив записку в несколько раз, она спрятала её между страницами толстого тома по алхимии — словно прятала драгоценный камень в надёжном тайнике. Ненависть к Дамблдору, вместо того чтобы сломить её, лишь укрепила её решимость. Она знала — чувствовала всем своим существом, — что однажды вернётся к Тому. Вернётся, несмотря ни на что. Несмотря на все препятствия, которые будут стоять на их пути. Эта мысль, словно слабый огонёк в тёмной ночи, согревала её, давала ей силы жить и бороться дальше. Она ждала. И эта вера, эта надежда были для неё сильнее любой магии.

***

В этот вечер лавка «Горбин и Бэркес» дышала особенно густой, затхлой тьмой. Свет тусклых ламп едва пробивался сквозь плотную завесу пыли, осевшей на бесчисленных артефактах, громоздившихся на полках, словно забытые временем сокровища. Нагайна, словно тень, скользила между стеллажами, машинально протирая стойку за стойкой, стараясь быть незаметной, раствориться в полумраке, стать частью этого странного, жутковатого места. Когда дверь со скрипом отворилась, впуская холодный воздух улицы, она нехотя подняла взгляд. В лавку вошёл высокий мужчина. Длинные, белоснежные волосы обрамляли его лицо, резкое, изысканное, но холодное, как зимний ветер, пронизывающий до костей. Одет он был в строгую, безупречно чёрную мантию, которая, казалось, поглощала и без того скудный свет. Нагайна задержала на нём взгляд на мгновение дольше, чем следовало. Что-то в его облике, в этих аристократических чертах, казалось ей до боли знакомым. «Где-то я уже видела похожие черты, — пронеслось у неё в голове, словно далёкое эхо. — Но… где?» Мужчина, словно не замечая её пристального взгляда, подошёл к стойке и остановился, скрестив руки за спиной. В его позе чувствовалась надменность, словно он снисходил до этого места, словно делал одолжение своим присутствием. — Где… Горбин? — его голос был низким, спокойным, но в нём звучало ледяное высокомерие, от которого по коже пробегали мурашки. Нагайна внутренне напряглась, словно струна, готовая вот-вот лопнуть. Но внешне она сохранила нейтральное, отстраненное выражение лица. — Кто спрашивает? — спросила она ровным голосом, стараясь скрыть волнение, хотя внутри уже разливался неприятный, леденящий холод. Мужчина прищурился, словно не ожидал такого вопроса, словно его вежливость была оскорблена. — Эсперер Малфой, — ответил он коротко, отрывисто, словно это имя само по себе должно было быть ответом на все вопросы, словно оно должно было заставить её склониться в почтении. Нагайна почувствовала, как её сердце пропустило удар, а к щекам прилил жар. Слово это — «Малфой» — прозвучало для неё, как раскат грома. «Малфой, — эхом отозвалось в её сознании. — Тот самый род Малфоев». — Горбин… скоро придёт, — поспешно проговорила она, откладывая тряпку, словно пытаясь скрыть дрожь в руках. — Я сейчас позову его. Она почти выбежала из торгового зала, стараясь держаться спокойно, словно не убегая, а просто выполняя свою работу. Захлопнув за собой дверь подсобки, Нагайна прижалась спиной к холодной стене и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. «Малфой, — снова пронеслось у нее в голове, словно навязчивая мелодия. — Но… его лицо… Я… где-то… его видела. Или… кого-то… похожего… на него». И вдруг, словно вспышка молнии в тёмную ночь, её осенило. Воспоминание, долгое время скрытое в глубинах памяти, внезапно вырвалось наружу. «Абраксас, — пронеслось у неё в голове. — Его… сын». Этот человек — отец Абраксаса, одного из ближайших друзей Тома, одного из тех немногих, кого Том, казалось, действительно ценил. Её разум заработал с удвоенной силой, словно шестерёнки сложного механизма, внезапно пришедшего в движение. Она бросила взгляд на небольшой, потрёпанный дневник, лежащий на столе. В нём она записывала свои мысли о Томе, свои воспоминания о нём, свои надежды и обещания. Этот дневник был её единственной, хрупкой связью с ним, словно тонкая нить, соединяющая два далеких берега. И теперь… возможно… у неё появился шанс. Шанс передать весточку, словно бутылку с посланием, брошенную в бушующее море. Она схватила дневник, крепко сжала его в руках, словно это было спасение, и, даже не пытаясь скрыть охватившее её волнение, вернулась в торговый зал. Когда она вернулась, Эсперер Малфой стоял у витрины, с непроницаемым выражением лица разглядывая какой-то потемневший от времени артефакт. Услышав её шаги, он медленно повернулся, и его холодные, серые глаза сразу же устремились на неё, словно сканируя ее насквозь. — Горбин… сейчас… подойдет, — быстро проговорила она, крепко сжимая дневник в руках, словно боясь, что его отнимут. Но она не ушла обратно в подсобку, как собиралась сделать изначально. Она замерла на месте, словно прикованная к полу невидимыми цепями. — Лорд… Малфой, — начала она осторожно, её голос звучал напряжённо, словно натянутая струна. — У меня к вам… просьба. Малфой слегка приподнял бровь, глядя на неё с легким удивлением и едва заметным презрением. — И что же это за… просьба? — медленно, растягивая слова, спросил он, и в его голосе проскользнул холодный сарказм, словно он заранее знал ответ и не ждал ничего интересного. Она сделала неуверенный шаг вперёд, крепче сжимая дневник. — Пожалуйста… — начала она, и её голос дрогнул, словно осенний лист на ветру, — передайте это Абраксасу… вашему… сыну. — Она подняла дневник, протягивая его Малфою. — Это для… Тома. Малфой замер, словно поражённый электрическим разрядом. Его взгляд скользнул по дневнику, задержался на нём на мгновение, словно оценивая его ценность, а затем вернулся к лицу Нагайны. — Тома? — медленно, словно пробуя это имя на вкус, повторил он. — Почему я должен это делать? Нагайна почувствовала, как внутри неё поднимается паника, словно волна, готовая вот-вот накрыть её с головой. Но она заставила себя говорить, заставила себя смотреть ему в глаза. — Моё имя Нагайна, — твёрдо, с достоинством, проговорила она, выпрямляясь и встречая его холодный, пронзительный взгляд. Эсперер Малфой прищурился. Его лицо оставалось бесстрастным, словно высеченным из камня, но в уголках его губ мелькнула едва заметная, холодная усмешка. — Нагайна, — повторил он, словно запоминая это имя. Затем его взгляд смягчился, но в глазах появился не столько интерес, сколько холодный, расчётливый блеск. — Значит это ты. — Я? — осторожно, с опаской, переспросила она. — Мой… сын, — медленно, с лëгкой усмешкой, произнëс Малфой, — много писал о тебе и… Реддле. — Он сделал паузу, словно подбирая слова. — Слишком много на мой вкус. Нагайна почувствовала, как её сердце забилось ещё быстрее, словно пойманная в клетку птица. — Тогда… вы… понимаете, — проговорила она, и в её голосе прозвучали отчаянные нотки, — почему… я… прошу… вас. Эсперер Малфой внимательно, изучающе посмотрел на неё, словно взвешивая все «за» и «против». Затем медленно, с аристократической небрежностью, протянул руку. — Дай мне дневник, — закончил Малфой, его рука, с тонкими, аристократическими пальцами, протянулась к Нагайне. Она медлила лишь мгновение, словно взвешивая в уме все возможные последствия. Внутри боролись страх и надежда, словно два хищных зверя, готовых разорвать друг друга. Но надежда, слабая искорка в тёмном царстве отчаяния, всё же пересилила. Она протянула руку и вложила потрёпанный дневник в холодную ладонь Малфоя. — Только ради моего сына, — произнёс он, убирая книгу в складки своей мантии. Движение было быстрым и ловким, словно он привык прятать важные вещи от посторонних глаз. — Но не думай, — его голос стал жёстче, — что я делаю это из доброты. Нагайна кивнула, не отводя от него взгляда. В ееёе глазах стояли слëзы, но это были не слеюëзы слабости, а надежды, смешанные с горечью. — Я… понимаю, — прошептала она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно тверже. — Спасибо вам. Малфой ничего не ответил. Лишь слегка наклонил голову в знак прощания, словно делая одолжение. В его взгляде не было ни сочувствия, ни сострадания — лишь холодный, расчётливый интерес. В этот момент дверь в подсобку снова открылась, и на пороге появился Горбин, потирая руки и расплываясь в довольной улыбке. — Эсперер! — воскликнул он, явно польщенный визитом столь важного клиента. — Ты как раз вовремя! У меня… есть для тебя кое-что… особенное! Малфой больше не смотрел на Нагайну. Он отвернулся от неё и направился к прилавку, где Горбин уже разложил перед ним несколько старинных артефактов. Нагайна осталась стоять на месте, словно окаменевшая, чувствуя, как её сердце бешено колотится в груди. Она развернулась и, стараясь не привлекать к себе внимания, быстро вернулась в свою подсобку. Захлопнув за собой дверь, она прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. «Теперь всё зависит от него, — пронеслось у неё в голове, словно молитва. — От Абраксаса. От того, передаст ли он Тому моё… послание». Она открыла глаза и посмотрела на свою койку, на свой стол, на свои книги. Всё здесь казалось ей сейчас чужим и далёким. Ее мысли были там, где-то в другом мире, где её ждал Том. «Теперь… только… Том», — подумала она, и эта мысль, словно слабый лучик света в тёмном царстве её одиночества, согрела её измученную душу. Она верила. Она надеялась. И эта вера, эта надежда были для неё сильнее любого страха, сильнее любой разлуки. Она ждала. И это ожидание было для неё не мукой, а смыслом её существования.

***

Субботнее утро в Хогвартсе текло своим чередом, как река, веками прокладывающая себе путь сквозь скалы: гомон студентов, звяканье столовых приборов, дразнящие запахи свежей выпечки — все это создавало привычную, почти уютную атмосферу. За столом Слизерина Том Реддл, как всегда, излучал невозмутимое спокойствие, неспешно отправляя в рот кусочки яичницы. Напротив него, развалившись с непринуждённой ленцой, Абраксас Малфой разбирал утреннюю почту. Для него ворох пергаментных свëртков, писем, а то и небольшой пакет с чем-то явно дорогим, были делом обыденным, почти скучным. Абраксас покачал головой, с лёгким вздохом развернул очередной сверток, но тут его рука замерла. Его глаза чуть расширились от удивления, и он резко поднял голову. — Для… тебя… посылка, — произнёс он, в его голосе прозвучала непривычная нотка изумления. Том отложил вилку и, не меняясь в лице, взглянул на Малфоя. Внутри, однако, промелькнула слабая искра любопытства. — Посылка? — ровно переспросил он, словно это было что-то совершенно незначительное. Абраксас протянул ему небольшой сверток, небрежно обернутый в простую ткань и перевязанный грубой верёвкой. Том взял свёрток, его лицо оставалось бесстрастным, но все его чувства обострились, словно перед прыжком. — От кого? — спросил он, внимательно осматривая посылку. — От… моего отца, — ответил Абраксас, читая приписку. — Тут написано, что это… для тебя. Том медленно, с показной небрежностью развязал верёвку, затем развернул ткань. Внутри оказался небольшой, по виду старый, дневник. Его чёрная обложка была слегка потёртой, словно повидавшей виды, но страницы выглядели целыми. Когда Том открыл дневник на первой странице и увидел первые строки, его сердце на мгновение остановилось, словно испугавшись. «Том… мой… Том…» Он сразу узнал этот почерк. Ровные, уверенные линии, с лёгким, едва заметным наклоном вправо. Это был почерк Нагайны. На мгновение весь мир вокруг него перестал существовать. Шум Большого зала, голоса студентов, даже голос Абраксаса — все стало далёким, неважным, словно происходящим за толстым стеклом. Его пальцы крепче сжали обложку дневника, но лицо оставалось совершенно спокойным, словно маска, скрывающая бурю эмоций. — Что это? — спросил Абраксас, пытаясь заглянуть через стол. — Ничего, — коротко, отрывисто ответил Том, быстро захлопнув дневник и спрятав его под мантию. — Ничего? — Абраксас усмехнулся, приподняв одну бровь. — Странное «ничего», раз оно заставило тебя так… выглядеть. Том бросил на него ледяной взгляд, от которого у Абраксаса пропало всякое желание продолжать расспросы. Он пожал плечами, показывая, что ему всё равно. — Ладно, — протянул Абраксас, — как… хочешь. Том с видимым безразличием дождался окончания завтрака, хотя внутри него все клокотало, словно в кипящем котле. Как только студенты начали покидать Большой зал, он быстро встал и, избегая лишних взглядов, направился к Выручай-комнате. Войдя в просторное помещение, которое, как всегда, мгновенно подстроилось под его нужды, превратившись в уютную гостиную с камином, Том опустился в мягкое кресло и, дрожащими от волнения пальцами, открыл дневник. На первой странице красовались её слова: «Том… мой… Том. Я не знаю, когда ты получишь этот дневник, и получишь ли вообще. Но… я должна была оставить тебе свои мысли, свои чувства, свои… обещания». Он перевернул страницу, и дальше шли её записи — строки, полные тоски, нежности, любви, смешанной с ненавистью к тем, кто их разлучил, и обещаний, которые она давала себе каждый день, словно клятву: «Я стану сильнее, Том. Я буду твоей силой, твоей поддержкой. Никто больше не встанет между нами». С каждой прочитанной строчкой Том чувствовал, как его сердце сжимается от боли и одновременно наполняется новой силой. Нагайна не сдалась, она продолжала бороться, ради него, ради их общей цели, ради их любви. Он закрыл дневник, его глаза блестели в отблесках пламени, танцующего в камине. «Она… ждёт, — пронеслось у него в голове. — Она… верит в меня». Том резко встал с кресла. На его лице больше не было и следа былого спокойствия. Теперь на нем застыла холодная, твердая решимость. — Никто не сможет нас остановить, — тихо, но твёрдо произнёс он, словно давая клятву самому себе. — Я верну её. Его мысли снова обратились к Дамблдору, к тем, кто посмел встать у него на пути, кто осмелился разлучить их. Он крепче сжал дневник в руке, словно оружие. «Они пожалеют, что встали на моём пути», — подумал он, и в его глазах вспыхнул холодный, зловещий огонь.

***

Лютный переулок, окутанный плотной, серой пеленой зимних сумерек, оставался верен себе: тесным, зловонным, полным теней, которые порой оказывались людьми, а порой — чем-то гораздо более зловещим. Нагайна шла медленно, кутаясь в видавший виды плащ, словно пытаясь спрятаться от самой себя, от давящей пустоты, поселившейся внутри. Она давно не покидала лавку, и эта вынужденная прогулка казалась ей необходимой, как глоток свежего воздуха, чтобы хоть ненадолго проветрить мысли. Но тело её ослабло, изнутри поднималось что-то тёмное, неотвратимое. Каждый шаг давался с трудом, словно ноги налились свинцом. Сначала она почувствовала легкое покалывание в кончиках пальцев, словно тысячи крошечных иголочек вонзились под кожу. Затем резкая, пронзительная боль пронзила спину, словно позвоночник пытался вырваться наружу, разрывая плоть. Она остановилась, судорожно схватившись за шершавую стену ближайшего дома, пытаясь отдышаться, унять дрожь, пробившую все тело. «Нет… только… не… сейчас… — пронеслось в её голове, словно отчаянный крик. — Только… не… здесь…» Она знала, что это значит. Проклятие набирало силу, словно хищный зверь, готовящийся к прыжку. Её тело, уже привыкшее к мучительным превращениям, начинало требовать своё. Нагайна долго противилась своей змеиной природе, подавляла её, как могла. Но сейчас, вдали от Тома, без его поддержки, без его тепла, она чувствовала, что теряет контроль, словно песок сквозь пальцы. Боль усиливалась, становясь невыносимой, обжигающей, словно каждая клетка тела горела в адском пламени. Нагайна огляделась по сторонам. Улица казалась пустынной, погружённой в зловещую тишину, но ей чудилось, что за каждым углом, в каждой тени кто-то наблюдает, ждёт. Ей нужно было найти укрытие, спрятаться, прежде чем случится то, чего она так боялась, то, что она так отчаянно пыталась отсрочить. Она сделала несколько шагов вперёд, но ноги больше не слушались, подкашивались, словно чужие. В глазах начало темнеть, мир вокруг расплывался, терял очертания. На углу она заметила тёмную, грязную канаву, ведущую в узкий, мрачный закоулок. Не раздумывая ни секунды, собрав последние силы, она упала на грязную мостовую и, с трудом переставляя ослабевшие конечности, поползла в укрытие, словно раненый зверь, ищущий спасения. Едва скрывшись от посторонних глаз в тёмном проёме, Нагайна почувствовала, как её тело начинает мучительно меняться. — Нет… — прошептала она сквозь стиснутые зубы, пытаясь удержать нарастающую боль, словно плотину, сдерживающую бурный поток. Боль пронзила её спину, руки, ноги, словно тысячи раскалённых игл вонзились под кожу. Её кости ломались, скручивались, вытягивались, принимая неестественную форму. Кожа покрывалась жёсткой, холодной чешуёй, а лицо, ещё недавно человеческое, утрачивало свои черты, превращаясь в змеиную морду. Сердце колотилось так сильно, так бешено, что Нагайна была уверена: его стук можно услышать далеко за пределами этого мрачного закоулка. Она не могла бороться. Проклятие, словно тёмная, всепоглощающая волна, накрыло её с головой, захватило её целиком. С приглушенным криком, который тут же перешел в шипение, Нагайна полностью обратилась в змею. Несколько долгих часов она просто лежала, свернувшись в тугой клубок, её змеиное тело всё ещё мелко дрожало от пережитой боли, словно после тяжёлой болезни. Она ненавидела этот облик, ненавидела эту слабость, эту беспомощность, которая делала её заложницей проклятия, превращала в безвольное существо. Но здесь, в темноте и грязи этого забытого богом места, ей не оставалось ничего другого, кроме как смириться с тем, кем она стала, хотя бы на время. Её змеиные глаза, холодные и немигающие, наблюдали за тенями, медленно ползущими по стенам, словно живые существа. Она чувствовала опасность, исходящую от этого места, от этой ночи, от этой тьмы, но в своём змеином обличье была почти беззащитна. «Том…» Единственная мысль, которая пульсировала в её сознании, словно слабый огонёк в непроглядной тьме, была о нем. Только он понимал её до конца, только он принимал её такой, какая она есть, со всеми её тайнами, со всем её проклятием. Она тихо зашипела, чувствуя, как ненависть и отчаяние, словно ядовитый туман, медленно заполняют её сознание. Её змеиному телу нужно было время, чтобы восстановить силы, чтобы прийти в себя после мучительного превращения. «Я… найду… способ… вернуться, — пронеслось в ее мыслях, словно клятва. — Я… найду… тебя, Том». И в этот самый момент она услышала шаги.