Быть (с) собой

— Ты невероятно жесток, — с чувством жалуется Хисока, когда Иллуми отказывается поделиться с ним информацией о загадочном нэн-пользователе.  — Мне не выгодно выдавать тебе ценный контакт, — отрезает тот ровным тоном. — Хочешь лишить меня такой восхитительной возможности? — с мрачной улыбкой спрашивает Хисока и подается ближе, сидя на высоком барном стуле. Под боком мгновенно материализуется длинная игла; в который раз Иллуми не оценил вторжения в личное пространство. Жаль. Будь он немного сговорчивее, они бы нашли занятие повеселее на этот вечер. — Я не собираясь потакать твоим прихотям, — качает Иллуми головой, не отрывая от него пристального взгляда. — Тебе не хватает других противников? Все члены Ассоциации охотников и бойцы Небесной Арены в твоем распоряжении. — Почти каждый из них — полное разочарование. Все мои битвы в этом году были невероятно пресными. А тут такая замечательная новость, возможность сразиться с кем-то по-настоящему равным по силе и ловкости, — Хисока опускает свой виски на барную стойку и ритмично постукивает по стакану длинными ногтями; кубики льда тихо звенят о стекло. — Иллуми, будь другом, войди в мое положение. — Даже не проси. Иллуми, конечно, в итоге сдается перед его природным магнетизмом и искусным даром убеждения. А еще перед круглой суммой на счете и разрешением использовать одну из его досадно-скучных игл, которая вонзится ему в мозг, стоит только подвергнуть жизнь нэн-специалиста опасности. Но даже эти жертвы не могут испортить его взбудораженный настрой. Несколько месяцев были потрачены на то, чтобы разузнать, действительно ли существует столь интересное хацу, а тем временем главная зацепка была прямо у него под носом. Хисока не скупится на рейс частным самолетом, в который он берет чемодан со своими лучшими костюмами. Уже на борту он делает звонок и ставит мастера нэн перед фактом, что ожидает получить услугу в самое что ни на есть ближайшее время, без каких-либо возражений или уловок. Природный магнетизм (и слава самого жестокого Мастера этажа на Арене) вновь выручает его, а человек по ту сторону звонка по одному его тону понимает, что отказа он не примет.  Итак, все идет как по маслу. Самолет точно по расписанию приземляется в аэропорту прилета. Хисоку встречают одетые в синие одинаковые жилетки сотрудники, провожают его к плотно тонированной машине, а возле выхода из вип-зала его уже ожидает арендованное на сутки такси.  В этом городе у Хисоки нет других дел кроме долгожданной встречи, и он бы мог прямо из аэропорта направиться к неуловимому нэн-мастеру, однако знакомство с другим собой  заставляет его трепетать, точно от предстоящего свидания.  По дороге он заезжает в отель. Бросает на кровать пухлый чемодан, долго выбирает подходящий под празднование рождения наряд, принимает ванну, зачесывает волосы, идеально прорисовывает узор на щеках и, смотря на себя в зеркало, все еще остается не слишком довольным, но время уже поджимает. Не хватало еще, чтобы этот трус-создатель сбежал с оговоренного места в тот миг, как секундная стрелка на часах перебежит назначенный час. Впрочем, и самому Хисоке уже не терпится.  Едва ощутимый трепет перерастает в восторг перед дверью, разделяющей его и, наверняка, самую большую авантюру в его жизни. Кончики пальцев покалывает, как от легкого разряда тока, дыхание сбивается, и Хисока чувствует, как поднимает голову его жажда. Он готов познать свою силу. Готов принять и насладиться ей сполна. Входная дверь небольшого дома на окраине города оказывается открытой. Внутри его встречает запах пыли, старые выцветшие обои и дрожащий старик за столом в гостиной. Щуплый, сгорбленный дед совсем не выглядит как кто-то, способный создавать поистине прекрасные шедевры. Он больше напоминает мумию, вылезшую из саркофага, чем живого человека, а его блеклая, едва различимая аура совсем не выдает в нем мастера. Его голос на приветствии дрожит, но оно и понятно — Хисока рядом с ним производит впечатление самого источника жизни и силы. Теперь становится ясно, почему Иллуми так старательно оберегал контакты полезного, но совершенно беспомощного старика. Будь его воля, Хисока бы забрал в свое распоряжение столь уникальную и невообразимую силу, однако игла в его черепушке вполне ясно определяла границы дозволенного — он может играться лишь с произведением этого немощного деда по прозвищу Скульптор. Потому, успокоив внутреннее раздражение и поборов пренебрежение, Хисока садится за противоположный край стола и начинает вести переговоры. В денежном вопросе старик оказывается сговорчив, однако при детальном обсуждении плана действий выясняется, что процесс слепка еще одного Хисоки, со всеми его воспоминаниями, мыслями, чувствами и силой, окажется процессом куда более долгим, чем Хисока-оригинал себе представлял.  — Можно как-то ускорить этот процесс? — спрашивает он, сжимая губы в тонкую линию от нарастающего раздражения.  — Я могу сделать вашу копию быстрее, — старик, чье настоящее имя Хисока даже не удосужился запомнить, говорит уже более спокойным глуховатым голосом. — Но тогда это будет лишь пустая оболочка, бездвижная скульптура с вашим лицом и телом. Для качественного слепка нужно время и ваша аура. Как при работе с мрамором здесь не стоит спешить, необходимо высекать все черты и детали постепенно, иначе результат будет грубым и недолговечным. Также я должен предупредить, что не могу делать полноценные копии одного человека чаще, чем раз в год. Что же касается срока жизни — мое творение будет с вами ровно месяц.  Пусть это и сбивает возбужденный настрой, другого выбора нет. Он не может соглашаться на меньшее, только не после столь грандиозных планов. До самого рассвета с него снимают мерки. С помощью причудливого хацу записывают физические данные, специализацию нэн, прокручивают у него перед глазами всю его историю с самого раннего детства. Чем-то это напоминает перемотку старой кассеты с пленкой, все пролетает слишком быстро, рябит перед глазами, заставляет голову кружиться, как от морской болезни. Все, из чего состоит его жизнь, сейчас умещается в старческих руках, буквально сверкающих от сосредоточенной в них на удивление яркой ауры. После небольшой передышки Скульптор снова берется за дело, и Хисока голодным взглядом следит за каждым его движением.  Сначала из-под его рук выходит странный сгусток телесного цвета размером с половину ладони. Нечто совершенно не примечательное с виду, однако уже наполненное жизненной силой, что лишь растёт с каждой минутой. Со средоточием настоящего человека искусства мастер добавляет к бесформенной массе новый материал. Сухими мозолистыми пальцами старик вытягивает сгусток в разные стороны, придает ему форму пятиконечной звезды, а после начинается полноценное шоу. Как фокусник, Хисока просто не может не восхититься ловкостью чужих рук. Под ними нелепые отростки быстро обретают человеческие черты — череп и шея, плечи, колени… Правда, все это настолько маленькое и крошечное, будто у младенца. — Вы же помните, что мне нужен полноразмерный вариант? — уточняет Хисока, когда в перерыве между лепкой ноготков на крошечных пальцах старик разгибает затекшую спину.  — Точную копию вас, — не отрывая глаз от своего творения, произносит Скульптор. — Я помню. Хисока с трудом удерживается от едкого ответа, но, когда руки мастера долепляют последнюю деталь на младенческом теле, он с неподдельным восторгом наблюдает за взрослением. Безжизненный бежевый материал на глазах приобретает вид кожи, на голове вырастают рыжие волосы, появляются ресницы, брови, глаза будто бы движутся под веками, губы наливаются кровью и окрашиваются ярко-розовым, а появившаяся кожа покрывается морщинами. На широком овальном столе действительно лежит пухлощекий младенец, и кажется, если коснуться его пальцем, он тотчас откроет глаза и заверещит противным детским голоском.  Дальше старик опускает ладонь своему творению на грудь, и происходит настоящая магия. Сколько Хисока ни пытается рассмотреть процесс создания при помощи ге, понять принцип работы столь уникального нэн у него не выходит. Конечно, данный факт немного задевает его самолюбие, но в конце концов с такой силой, как у этого деда, в бою проиграют моментально, а потому действительный интерес к изучению данной способности быстро пропадает. Тем временем младенец на столе постепенно развивается, точно его клетки делятся с колоссальной скоростью, но все еще недостаточно быстро, чтобы удовлетворить желание состязания в Хисоке в ближайшее часы. Время идет, за окном быстро темнеет, возвещая о конце еще одного дня. Затянувшееся ожидание немного раздражает, но результат скорее всего себя оправдает — на столе уже лежит худощавый ребенок лет семи от роду.  — Еще дня полтора чистой работы, — не радует Хисоку мастер, отвечая на его нетерпеливый вопрос. — На самом деле вы мне пока больше не нужны, так что могу связаться с вами… — Я подожду здесь, — отрезает Хисока, и старик больше не подает голоса. Отойдя в соседнюю комнату, Хисока достает телефон. На пару дней продлевает бронь номера в отеле, то же проделывает с арендой такси, и заказывает еду из первого попавшего ресторанчика, работающего ночью. Оказывается, за все время ожидания он успел проголодаться. Затем вместе со стариком они ужинают или завтракают поздней ночью в абсолютной тишине, и работа продолжается.  К следующему полудню на столе лежит обнаженное, уже вполне себе развитое тело, на вид лет шестнадцати. Впрочем, сложно сказать наверняка. Грань между тем, что происходило с ним больше пяти лет назад, давно стерлась.  — Чем старше он становится, тем сложнее добавлять ему воспоминания, — произносит изможденный старик, впервые за последние часы плодотворной работы поднимая на Хисоку взгляд. — Что произошло недавно, люди помнят значительно лучше, чем то, что было с ними в детстве.  — И? — не понимая к чему ведет этот разговор, изгибает бровь Хисока. — К чему мне знать все это? — Мне необходим отдых, — заявляет дед, а его голос на удивление становится жестким. — Иначе из-за моей усталости могут пройти ошибки в точности передачи сформированной личности. — Допустим. И сколько мне тогда еще придется ждать? — Плюс восемь часов, — совершенно не чувствуя какой-либо робости, произносит мастер. — К слову сказать, обычно подобного рода работа занимает минимум неделю, и клиенты терпеливо ждут финального результата, — хватает ему наглости продолжить, и Хисока чувствует, как внутри него зарождается злость. Он и так был достаточно мягок и кроток с этим старикашкой, и выслушивать подобного рода замечания совсем не в его духе. Однако совершенное тело, лежащее между ними и пока еще не законченное, остужает его пыл. Хисока недовольно морщится, но в итоге произносит: — Плюс восемь часов начинаются сейчас, — его длинный палец касается экрана телефона. — Как выйдет время, сработает будильник. До тех пор на втором этаже я вас не побеспокою. Вскоре старик оставляет его наедине с собой и напоследок предупреждает о том, что слепок трогать нельзя, чтобы не испортить кропотливую работу. Но чем дольше Хисока смотрит на творение, тем больше соблазна он испытывает хотя бы прикоснуться… Невесомо погладить по мягкой щеке, пробежаться подушечками пальцев по крепким поджарым бедрам. Это действительно произведение искусства — воссозданная по его образу и подобию прекрасная скульптура, которой уже скоро суждено ожить. Чем-то его копия напоминает ему античные творения, которые показывал ему Гон на первом свидании. Его отец участвовал в раскопках древних храмов и сумел восстановить бесценное культурное наследие, о котором Гон рассказывал с гордостью и искренним интересом. Тогда Хисока смог оценить лишь красивые изгибы сильных тел, но сейчас же он видит гораздо больше. Он видит саму суть искусства — немой восторг, который разделяют зрители с творцом.  Жадным горящим взглядом Хисока осматривает свое второе тело. Оно довольно худое, бледное, будто сделано из мрамора, с тщательно высеченными мышцами. Ему еще далеко до его нынешнего уровня, их разделяет больше десяти лет упорных тренировок и безрассудных боев. Но даже сейчас Хисока видит весь свой потенциал. О, это настоящее мучение, тратить часы в ожидании, когда он уже мог бы схлестнуться в самой яркой битве со своим двойником.  Наклонившись ближе к столу, Хисока рассматривает мельчайшие детали: едва заметные поры на лице, густые ресницы, единственное родимое пятно под ключицей. И шрамы. Их гораздо меньше, чем сейчас, скрытых под плотным слоем ткани обмана, но белесые и розоватые полосы уже пересекают его грудь, причудливым узором оплетают правое плечо и спускаются ниже, к старому ожогу у локтя. Ему не нравится вид этих следов на себе, это лишь портит сценический образ. Но на двойнике даже это смотрится как важный штрих, чтобы сделать слепок правдоподобным… почти живым. Интересно, а на ощупь это тело будет холодным и твердым, как мрамор, или же мягким, податливым, как теплая глина, которая помнется от приложенной силы?..  Забывшись, Хисока тянется рукой к своей копии. Сдерживая дрожь от возбуждения, он аккуратными, почти невесомыми движениями притрагивается к бледной груди. Она оказывается достаточно теплой, чтобы убедиться в том, что в этом теле уже есть жизнь. Копия никак не реагирует на касания, и Хисока, завороженный собственным образом, уже более смело пробегается пальцами по гладкой коже. Очерчивает дорожку шрамов, полученных в нелепом столкновении с группой наемников, и ведет рукой выше. Оглаживает выпирающие ключицы, тонкую изящную шею, бархатно-мягкие, чуть впалые щеки…  Он пытается действовать как можно более осторожно, сдержанно. Но когда он обхватывает лицо слепка ладонью и гладит большим пальцем скулу, его рука начинает подрагивать от предвкушения. Уже скоро, совсем скоро, надо только дождаться, и он получит свое… От ярких картин битвы перед глазами он испускает тихий стон, блаженно прикрывает веки, чтобы взять себя в руки.  Терпение, терпение.  Но, когда он вновь открывает глаза, то обнаруживает, что все же не сдержался и, слишком сильно вдавив пальцы в воссозданное лицо, прочертил красную полосу на его щеке острым ногтем. На конце царапины набухает капелька крови, и Хисока спешно стирает ее, оставляя алый развод под скулой.  Почти сразу же он понимает, что что-то пошло не так. Лицо копии подрагивает под его ладонью, ресницы трепещут, а между тонких, еще не выщипанных бровей образуется маленькая складка. В следующий миг все становится совсем плохо — на него смотрят такие знакомые ярко-золотые глаза. Секунду они наблюдают с недоумением, а затем резко ожесточаются.  Двойник подскакивает, ловко цепляется пальцами ног за гладкую столешницу и, оттолкнувшись от нее, точно дикий зверь, бросается на Хисоку. Для его возраста движения уверенны и быстры, но совершенно беспомощны против старшей версии себя же — Хисока уворачивается столь ловко, что копии остается лишь приземлиться на пол, чудом не разбив прекрасное личико.  — Кто ты, черт побери, такой?! — шипит с уровня пола мелкий наглец, готовый в любой момент наброситься на противника вновь, но пока выбравший тактику ожидания. Он отводит левую ногу в сторону, опираясь на пол руками, и медленно расправляет ее в колене, грациозно натягивая пальцы.  Старший Хисока довольно усмехается — он знает эту технику отвлечения внимания не понаслышке. Демонстративно он складывает на груди руки, переводит взгляд на краешек торчащей за подъемом стопы пятки, и, весь дрожа от удовольствия, плечом отражает точный удар.  — Против меня твои уловки не сработают, — с улыбкой шепчет он, пока со всех сторон на него сыпятся мельтешащие удары рук и ног. И на самом деле это все выглядело бы даже забавным; тем, с чем можно было и развлечься, если бы Хисока не боялся повредить это незаконченное тело сильнее. Гораздо нужнее оно ему было зрелым и сформированным.  Потому, в очередную из попыток двойника причинить себе вред, его конечности окутывает жвачка. Она плотно фиксирует его руки и ноги и, точно как поводок, протягивается от шеи к потолку.  — Что?! — охает мальчишка. Его глаза комично широко распахиваются, мечутся из стороны в сторону, пока он пытается выкрутиться из пут. Словно бабочка, попавшая в паутину, он бессмысленно дёргается, но ни на шаг не приближается к свободе. — Ты украл мое хацу, урод!  От грубости Хисока недовольно морщится. Он и забыл, каким одичалым был когда-то. Никаких манер и чувства достоинства перед противником. Хисока ожидал увидеть такого же хищника, как он сам, но пока перед ним лишь детёныш по уровню силы и поведению. — Не твое хацу, а наше, — поправляет он, делая шаг вперед. Указательным пальцем Хисока поддевает подбородок своей копии и заставляет её посмотреть на себя. — Неужели ты не осознаешь, кто перед тобой?  — Какой-то ублюдок, не способный ни на что оригинальное, — голосом, полным яда, цедит мелкий грубиян, и Хисока не сдерживает язвительного смешка.  — Это ты, милый, нисколько не оригинален. Ты лишь копия меня, да к тому же незрелая и слабая. Посмотри, как быстро ты проиграл, — Хисока еще шире растягивает губы в улыбке, когда чужие золотые глаза щурятся от ярости. Раньше он был таким несдержанным, это… даже смешно.  — Заткнись, — шипит мальчишка, дергая головой, чтобы уйти от его прикосновения.  Хисока уже открывает рот, чтобы подразнить свою копию, как вдруг со стороны лестницы раздается громкое: — Что вы наделали!  Хисока оборачивается и смотрит, как Скульптор с горестным лицом цепляется руками за перила.  — Он не успел себя сильно поранить, не переживайте, — отвечает Хисока, пока мастер спускается к ним с нехарактерной для старика прытью. — Могу вернуть его назад на стол и полностью обездвижить, чтобы вы могли продолжить работу.  — Но вы уже пробудили его. Теперь я не смогу завершить слепок, — повышает голос старик. Остановившись в шаге от своего творения, он хмурится и заламывает руки.  — Мне не составит труда вновь лишить его сознания, — с мрачной ухмылкой предлагает Хисока, наблюдая за реакцией второго себя. Мальчишка бросает на него яростный горящий взгляд.  — Нет, — отрезает мастер, — это уже бессмысленно. Как только они приходят в себя, моя работа считается оконченной.  — Мы договаривались совсем о другом, — улыбка тут же сходит с лица Хисоки, и он с нескрываемым раздражением щурит глаза. — Вы не выполнили свою часть уговора. — А вы притронулись к копии, несмотря на запрет, и нарушили целостность оболочки, — качает головой Скульптор, на чьем лице написано неподдельное разочарование.  — Разве одна досадная случайность способна испортить всю работу? — Да, именно так, способна.  — Тогда начните заново, — жестким голосом приказывает Хисока. — У вас есть снятые мерки.  — Не могу, — к старику возвращается самообладание, и он без страха смотрит Хисоке в глаза. — Вы слышали мои условия, следующая попытка может быть лишь через год.  — У каждого правила бывают исключения. И лучше бы вам пойти мне навстречу, я настаиваю, — Хисока делает шаг в сторону нэн-пользователя, раздается стук каблука о пол. В то же мгновение череп словно пронзает стрелой, голова раскалывается от боли, сильной, как предсмертная агония. Он вздрагивает, отшатываясь назад. Будь проклят этот Иллуми со своими идиотскими запретами!  — Никаких исключений. Даже если бы мне самому захотелось вновь поработать с вашим телом — нет. Мой нэн работает благодаря клятве. Если я нарушу собственные условия, я не смогу больше создавать жизнь, — поясняет Скульптор, и его голос звучит твердо и совсем не обнадеживающе.  Такая бескомпромиссность выводит Хисоку из шаткого равновесия в мгновение ока. Жажда крови в нем резко одерживает верх. Темная аура заполняет комнату, заставляет самого мастера вздрогнуть и замереть, однако, вопреки ожиданиям, даже так он не идет на уступки и не молит о пощаде.  Все бестолку. В бешенстве от сорванных планов Хисоке хочется окропить руки чужой кровью. Но игла Иллуми защищает Скульптора от малейших попыток навредить, а копия… Эта чертова незрелая копия едва ли переживет хотя бы один удар в полную силу.  Хисока бросает мутный от яростной жажды взгляд на мальчишку. Тот уже даже не дёргается в своих липких путах. Замерев под давлением ауры, он смотрит на него с дикими глазами. В них — отголоски страха перед мощным рэн и… изумление?  Не отрывая взгляда от юного лица, Хисока цедит, обращаясь к старику: — И что же? Теперь у меня есть только это никчемное недоразумение?  — Именно так. Я сделал все, что мог, — кратко отвечает упрямый старик. — И так как условия были нарушены, я не могу обещать, что он проживет отведенный ему месяц. Запас ауры может иссякнуть в любой момент. Если захотите продлить ему жизнь, вероятно может помочь передача ауры прямо в поры сёко, но повторюсь… Теперь я ничего не могу гарантировать.  — Просто замечательно, — Хисока улыбается в бешенстве и тянет издевательским тоном: — Может быть мне стоит разорвать ваше неудачное творение прямо здесь, в этой комнате? Думаю, алый цвет оживит вашу мастерскую.  — Поступайте с ним, как хотите, — неожиданно измотанным голосом соглашается Скульптор. — С момента пробуждения он ваш.  Когда Хисока хватает свою копию за волосы и заставляет ее задрать голову, единственное, что ему хочется — это выместить злость за потраченное впустую время. Ударить по этому ранее оскаленному лицу, переломать кости, впиться острыми ногтями под ребра, чтобы услышать крики боли. Его отрезвляет лишь мысль о том, что следующей игрушки придётся ждать слишком долго. А уничтожение этой не принесет хоть сколько-нибудь значимого удовольствия. Одно движение рукой, одна игральная карта, и его обезглавленная младшая версия зальет кровью пол. Нет, так совершенно не пойдёт. Только не после всех потраченных в мучительном ожидании часов. Целый год до следующей попытки — это огромный срок. А с учетом возраста этого… мастера следующей попытки может и совсем не быть. Так что разбрасываться чем-то настолько уникальным Хисоке совсем не на руку. И пока он решает, чем заняться в это время, будет неплохо скрасить дни хотя бы чем-то необычным. — Я вернусь через год, — цедит он сквозь стиснутые зубы. Затем с силой впивается ногтями в ладони и вспарывает кожу. Эта резкая боль помогает немного выпустить пар.  Уже через пару минут на столе, на котором должен был родиться шедевр, лежат стопки окропленных кровью денег.  — Пересчитывать будете? — уточняет Хисока, но мастер только качает из стороны в сторону седой головой. Его решение точно самое правильное — избавиться от них двоих как можно скорее.  После беззвучного ответа Хисока щелчком пальцев высвобождает свою притихшую копию из пут.  — Ты пойдешь со мной, — приказывает он, оценивая дорогое приобретение с головы до пят.  Теперь мальчишка перед ним не вызывает в его душе того нежного восторга, что раньше. Он почти беспомощен, беззащитен против нэн-пользователя его уровня и не в меру дерзок. Смотря на него, Хисока удивляется, как сумел выжить в то время и как не попался в руки настоящим противникам. Судьба была к нему явно благосклонна. Чего не скажешь о ней сейчас. Его мечты оказались полностью разрушены, а дальнейшие перспективы совершенно не ясны.  — Нападать на меня, как видишь, не имеет смысла, а попробуешь сбежать — лишишься одной из конечностей. На твой выбор, — предупреждает он и окидывает копию оценивающим взглядом сверху вниз. Это худощавое недоразумение неестественно жмется, прикрывая ладонью орган, обрамленный жестким облаком рыжих волос. Неужели в этом возрасте он еще стыдился наготы?  Бесполезное творение молчит, и Хисока несдержанно цокает языком, бросая ему набитую одеждой сумку, из которой совсем недавно вытащил деньги. Хорошо, что старик заранее попросил его побеспокоиться о внешнем виде двойника, а в сумке как раз было достаточно места для запасного костюма.  Копия переодевается быстро. Первым делом натягивает белоснежные хлопковые трусы, которые Хисока еще ни разу не использовал, потом набрасывает сверху топик с красными мастями и застегивает на бедрах штаны. Те держатся больше на честном слове, чем на торчащих костях, и ему приходится поочередно подтягивать сначала один, затем другой край. Все это выглядит в наивысшей мере удручающе. Его тело ужасающе узкое и неказистое в сравнении оригиналом, до которого он так и не дорос. Длинные ноги, которые все еще не спасают штаны от волочения по полу, мелкий таз, неразвитые плечи, на которых топик в обтяжку висит, точно тряпка. И самое печальное — его аура, окутывающая тело, едва ли способная долго оставаться стабильной.  С такими вводными Хисока не слишком расстроен тем, что не встретил второго себя так, как подобает. Не поприветствовал его жадным взглядом, не выплеснул подавляющую ауру, не прошептал ему, как долго он его ждал. Его даже не волнует свой не самый презентабельный вид после двух бестолковых дней в замкнутом душном пространстве.  — Пошли, мы едем в отель, — выдыхает он, окончально осознав происходящее и приняв безрадостную действительность — с этой версией себя ему вряд ли светит даже ступить на одну арену.  Хисока разворачивается к выходу, не обращая внимания на немощного старика, и уже собирается набирать номер водителя, как его останавливает неожиданно требовательный голос: — Я никуда не пойду, пока мне все не объяснят, — горе-двойник вздергивает голову и расправляет плечи. Такое упрямство выглядит почти мило, комично, вот только шутить с ним у Хисоки уже нет совершенно никакого желания.  — Не пойдешь сам, потащу на поводке, как собаку, — бросает он не терпящим возражения тоном и думает, что перед сном этого упрямого мальчишку точно стоит привязать к кровати. Зная себя, он будет использовать все шансы для побега.