Пылающие судьбы

В полумраке конференц-зала послышался кликающий звук нажатой кнопки. Проектор в разогреве мерно загудел, отбрасывая на стену разноцветные лучи, и пока он работал над сплетением изображения, дрязг деталей внутри его металлического корпуса казался оглушающим среди абсолютного безмолвия, в которое погрузилось помещение после объяснительной речи мужчины в коричневом костюме. Зрители, как неприкаянные души, робко расселись по хлипким стульям, с осторожностью наблюдая за мелькающими перед ними датами и подписями, вызывающими головную боль своей сумбурностью. Наконец, запись остановилась на нужном эпизоде, заставив всех затаить дыхание. Мобиус посмотрел на собравшихся, почти испуганных, растерянных от нервного ожидания людей. Их лица осунулись от сомнений и предстоящего ужаса, хотя было очевидно, что они не до конца осознали его предыдущие слова, и ещё лелеяли в себе пустую надежду увидеть стабильный Вариант, которого просто не существовало. — Это будет тяжко, — предупредил он, вновь нажимая кнопку проигрывания. Запись ожила, и на стене появилась знакомая хмурая фигура.

***

Локи лениво покрутил в руках позолоченный кубок, поглаживая большим пальцем витиеватые орнаменты и наблюдая за вихрем тёмного вина внутри, прежде чем стремительно опрокинуть его себе в рот. Это был уже седьмой раунд его личного алкогольного турнира, и, видимо, для условной победы ему потребуется как минимум вдвое больше. Божественность и регулярные пиры, ставшие обыденностью, делали задачу по опьянению до беспамятства в Асгарде практически невыполнимой, и он раздражался каждый раз от того, что даже после поглощённых литров напитка едва ли чувствовал лёгкое головокружение, не говоря уже о полном затуманивании сознания. Или, может, причина была, отнюдь, не в привыкании и нарастании толерантности, а во владении сейдром, что делал магов чуть менее восприимчивыми к интоксикациям. Или просто в том, что его йотунский желудок требовал чего-то иного, гораздо крепче, чем забродивший сок винограда с солнечных садов Асгарда или Ванахейма. Люки не знал наверняка. В любом случае, вино было достаточно сладким и выдержанным, чтобы он мог хоть в какой-то степени им наслаждаться, абстрагируясь от шума вокруг. Кубок Локи, поднявшись на мгновение высоко над головой, звонко приземлился на стол — чёткий сигнал для прислуги, чтобы вновь наполнить его до краёв. Было даже немного смешно от того, насколько естественно и бездумно нынче он воспроизводил этот жест и насколько уникальным казался теперь звон питьевых чаш, хотя когда-то давно, когда он только попал в Асгард мальчишкой, эта странная чужеземная традиция заставляла его вздрагивать всем телом от звука и пригибаться лбом до тарелки каждый раз. Тогда его контуженным ушам постоянно мерещился лязг мечей да треск льда, которые, словно зацикленное заклинание, доводили разум до состояния паники. Мышцы Локи до сих пор временами невольно напрягались, как бы сильно он не старался их контролировать, — они помнили гораздо больше, чем ему хотелось бы, и имели основание верить, что кубки воинов грозились размозжить Локи голову. Годы, в конце концов, сделали своё дело. Контузия прошла, старые звуки сменились новыми, и теперь жест был ничем иным, кроме как просто вежливым способом получить дополнительную порцию. Он адаптировался, да, но он не забыл каких усилий и испытаний это ему стоило. Задумавшись, трикстер понял, что его кубок всё ещё пуст. Его глаза зацепились за худощавого раба в потрёпанной одежде, что нёс два кувшина в его сторону. Он уже хотел было приободряюще улыбнуться несчастному мужчине с проседью в бороде, что был вынужден без устали весь день шататься промеж горячих тел и выполнять любой наказ, как тысячи подобных ему, но сдержался, когда тот посмотрел прямо на Локи и со скривлённым в отвращении лицом быстро свернул к группе гостей напротив. Брови Локи поползли вверх от подобной демонстрации, и, с трудом подавив яростную дрожь в теле, он тихо выплюнул себе под нос: — Жалкий червь. Несмотря на своё расшатанное нынешнее положение, просьба Локи всё равно должна была быть удовлетворена первой по статусной лестнице. Локи мог бы отчитать раба и имел бы на это право, однако лишний фарс сейчас, так скоро после его последнего громкого проступка, был ни к чему. Нахмуренный, ему оставалось лишь ждать своей очереди. Он с давних времён перестал удивляться подобным мелочным вызовам со стороны лордов и даже простых граждан, на которые и сам часто отвечал гораздо хуже, но никак не мог смириться с этим поведением от плебеев. От невольников, трэллов. Ему были прекрасно известны все тяготы жизни прислуги, и Локи был куда менее слеп к их страданиям, чем представители более высоких сословий Асгарда. Редко пользуясь их службой, он предпочитал не доставлять им лишних хлопот и милосердно освобождал никчёмных людей от своих розыгрышей. Отчасти потому, что это не приносило должного удовольствия, если объекты проказ итак были унижены до уровня мостовой грязи, в отличие от возвышенных эгоистичных Богов, тонущих в собственной гордыне. И, в конце концов, потому, что шалости по отношению к убогим были слишком низкими даже для такого ублюдка, как он. Ему хватило всего пары пустых инцидентов в ранней юности, чтобы прийти к осознанию. Со временем это принесло ему неожиданную пользу: взамен на его благосклонность некоторые более терпимые к его происхождению трэллы, что были достаточно сильными, чтобы выжить в тяжёлых условиях, стали его глазами и ушами по всей столице — особенно полезное приобретение для Бога Обмана, как он посчитал. Раб, что проигнорировал его, видимо, был новичком или входил в число тех, кто принципиально отказывался признавать статус Локи. Возможно, как-нибудь позже следует преподать урок нахалу. Прождав некоторое время, пока его соседи по столу первоочерёдно и неторопливо получали обслуживание, Локи наконец потерял терпение и рявкнул на слишком дерзкого трэлла, чтобы тот шевелился и помнил о том, кто его истинные хозяева в Доме Одина. Мужчина лишь скорчил гримасу — такой ещё банально непокорный и ершистый, что Локи фыркнул. Он видел сотни похожих лиц. Все они с годами черствели, ломались и теряли кровь, становясь серыми призраками, существующими лишь для угождения хозяев и по воле самих хозяев. Многие попадали в свои низменные роли по воле жестокой судьбы, и можно было только гадать чем они разозлили норн; другие — из-за собственных ошибок или неподъёмных долгов. Однако среди трэллов была категория, которая особенно выделялась среди них, которая омывалась самым страшным, несмываемым позором в глазах всех слоёв населения. Добровольцы. Локи всегда мог отличить тех, кто примкнул в ряды прислуги по своему желанию: они были куда покладистее и в целом спокойнее. Они не становились дворцовыми призраками. Их огонь в сердцах продолжал гореть, несмотря ни на что. Их стойкость и принятие всех невзгод до сих пор удивляли Локи и одновременно с этим вызывали отвращение, ибо сам он никогда не смог бы так покорно склонить голову, чтобы вылизывать сапоги господ. Отнюдь не из-за гордости, нет. Просто сам он не входил в число таких волонтёров, когда его босые ноги впервые коснулись асгардской земли. Волонтёры сами обрекли себя на рабство и прекрасно знали о всех нюансах данной сделки. У Локи, в свою очередь, не было никакого выбора. Тогда, под конвоем, он даже не мог представить, как выглядело Золотое Царство-завоеватель. Поэтому, каким бы неприятным ни было поведение новоприбывшего раба-бунтаря, он готов был простить его хотя бы в первый раз. Как почти-собрата по несчастью. Мужчина, сохранивший свой недовольный вид, таки обслужил его, но, увы, настроение трикстера начало стремительно ухудшаться. Локи небрежно отпустил раба взмахом руки, надеясь больше не пересечься с ним, и осмотрелся. За окном ещё не начало темнеть; пир был в самом разгаре, а воины, как отмечал Локи, чаще прежнего подходили к винным бочкам за добавкой, поднимая в нём тревогу. Их бездонные животы при желании могли легко опустошить весь асгардский погреб, и если случится так, что Локи останется без кубка, чтобы скрасить пребывание в вонючем людном зале, то этим же воинам лучше поберечься на следующий день. В конце концов, только норнам известно, какие мерзкие амфибии могут оказаться в их тарелках по утру. Тем не менее, ему больше не хотелось ни контактировать с рабами, прося их караулить запасы, ни беспомощно наблюдать за уплывающим по глоткам мужчин красным сокровищем. Немного поколебавшись, он дёрнул пальцами — шаловливый всполох зелёной энергии пробежался по его руке и исчез. Обратив свой взор на кучку асгардцев у крайнего бочонка, Локи с самодовольством усмехнулся от увиденного: пятёрка пошатывающихся воинов теперь отчаянно стучала по деревянным стенкам и пыталась прочистить кран, в надежде выдавить остатки вина, которое там, несомненно, было, однако ведал об этом факте только сам трикстер. Невидимая закупорка и простейшее заглушающее заклинание обеспечили его достаточными запасами на грядущие часы. Его личное лекарство, которое не тронут даже слуги, которым бы мерещилось обратное. Увы, Локи не успел расслабиться и вкусить свой маленький успех. Он с ужасом почувствовал чей-то пристальный прищур на себе. Его первая мысль была об Одине, но нет — ощущение было скорее интуитивным, а не навязанным связующими чарами. Он полуобернулся, и встретился лицом к лицу с одним из гостей, который уставился в ответ так, как если бы заподозрил участие трикстера во внезапном опустении бочки. Или, вернее, как если бы он был уверен в его участии. И, на самом деле, Локи не знал, что было бы хуже, потому что лицо незнакомца говорило о его абсолютной неспособности смолчать. Случайный свидетель не стал сюрпризом: толпа была слишком большой, чтобы избежать обнаружения, но всё же Локи поддался весьма дурному предчувствию. Язык гостя готов был развязаться в любой момент. Договариваться было бесполезно. Тот однозначно пустит мерзкие сплетни. Это совсем не то, что Локи хотел получить от празднества, но это то, чего, к сожалению, стоило ожидать. Свидетель шалости трикстера быстро растворился в толпе, и Локи не удалось отследить, в чьё ухо человек вложил свои обвинения. Он готовился к худшему. Теперь уже было не особо неважно, смутит ли кого-то то, что его кубок периодически наполнялся сам по себе. Он с досадой отвернулся, нахмурившись от начавшейся череды неудач, и внезапно смешок вырвался из его рта. Затем ещё один погромче, прежде чем он успел накрыть губы рукой. Это застало самого Локи врасплох; он натянуто кашлянул следом, надеясь отвести от себя ненужное внимание. Его грудь конвульсировала от нужды выпустить ещё несколько непрошенных смешков; его руки обвились вокруг тела, вокруг горла, пытаясь утихомирить судороги. Он знал, что его вырвавшийся смех не был столь громким, но его сердце сжалось от ощущения, будто весь пиршественный зал заметил его странный приступ. Что ж, кое-кто всё же заметил. Локи едва начал подниматься со скамьи, чтобы прийти в себя в каком-нибудь дальнем углу, когда один из врановых фамильяров Всеотца клюнул Локи прямо в затылок, вынуждая сесть обратно и пуская слабый импульс золотистого сейдра по черепу. Волна усталости прошлась по телу Локи; его мышцы мгновенно расслабились, и приступ резко прекратился. Затем в отяжелевшей голове эхом раздался знакомый голос: “Не смей позорить Дом Одина и омрачать такой славный день пира. Возьми своё безумие под контроль, иначе это придётся сделать мне. В таком случае уже имеющееся наказание покажется тебе сердечной благодатью”. Локи стиснул зубы. Суровый взгляд Всеотца пронизывал его спину, парализуя лучше любых общественных рамок приличия и королевского этикета. Очевидно, текущее наказание подразумевало необходимость отпрашиваться у Одина даже для того, чтобы отлить, не говоря уже о том, чтобы свободно прогуливаться по Залу наравне с остальными. И, похоже, что никакие бурные разговоры за главным столом со своими советниками и приближенными не могли помешать Всеотцу приглядывать за каждым действием его давнего пленника. Поэтому Локи приходилось терпеть и притворяться, что он наслаждался атмосферой, послушно сидя в ожидании конца вечера, когда он смог бы, наконец, удалиться в свои покои, не вызывая лишних возмущений. Хотя он должен был признаться самому себе, что всё могло зайти куда дальше, не будь Один несколько ослаблен после прерванного Сна. Потребуется ещё пара циклов, чтобы Всеотец полностью восстановился, но, к счастью, Старый Бог не стал ни откладывать приговор, ни выносить его на обсуждение Суду. Один всё решил сам. В тот же миг, на месте ещё тёплого преступления. Сейчас Локи даже был отчасти рад такому исходу: исполосанная спина, пара месяцев в изоляторе и наложенные магические ограничения — действительно ничто по сравнению с тем, какие страдания могли обрушиться на него, если бы у Одина была полная мощь, как до Сна. Так, по крайней мере, Принцу Лжи пришлось вытерпеть лишь быструю вспышку божественного гнева: сильную и болезненную, но всё-таки не ту, которая бы обволокла его многолетней агонией, как было несколько раз в его юности. И, при иных обстоятельствах совершённого греха, Локи бы искренне опешил от снисхождения Всеотца, но он, конечно, знал лучше. Локи бы ни за что не увидел мягкость по отношению к себе, если бы его проступок не благоволил планам Всеотца, если бы это каким-то извращённым образом не открывало перед Всеотцом новые двери, в которые тот сам тщетно стучался прежде. Однако у Локи не было желания углубляться в размышления о том, как Один воспользуется ситуацией. Не сейчас уж точно. “Это благодать”, — неслышно убеждал себя Локи, повторяя слова раз за разом подобно спасительной мантре, когда, наконец, Старый Бог отвёл тяжёлый взгляд, даря ему чуть больше свободы за столом. — “Воистину благодать”. Он почти не ощутил, как его горло смочилось восьмым кубком. Этого было слишком мало, и он принялся наращивать темпы, перекачивая вино из заколдованной бочки себе в желудок. Всего через час духота пиршественного зала стала абсолютно невыносима: она давила на Локи подобно кузнечным тискам, угрожающим безжалостно расплющить его прямо на месте. Каждый новый вдох не приносил достаточное количество свежего воздуха; его грудь тщетно вздымалась, пытаясь вобрать в себя хоть что-то, и разочарованно опускалась, так и не освежив лёгкие. Он медленно задыхался среди скучковавшихся за длинными столами людей, чьи рты едва закрывались в предсказуемой болтовне, но никому не было до этого дела. Его неудобства были лишь его бременем. Его проклятьем, корни которого были столетиями тщательно скрыты под комплексными иллюзиями Одина, хотя сам Локи уже едва ли видел какой-либо смысл в них. Эти чары казались рудиментарными. Они давно потеряли своё первоначальное значение. Если бы Один в этот день решил их разорвать и выставить кукушонка на всеобщее обозрение любопытным асам, подобно живой иноземной диковинке, Локи, пожалуй, вряд ли бы возражал. Возможно, он бы даже поблагодарил Всеотца, потому что у него появилась бы возможность напрямую почесать зудящую растресканную от сухости синюю кожу и испытать удовольствие от того, как этот ненавистный, постыдный кусок мяса разрывается до крови под его чёрными ногтями. Людям Асгарда понравилось бы это зрелище похлеще воплей скальдов, Локи был уверен. Кровь йотуна всегда ценилась только пролитой. Локи шумно выдохнул через ноздри, поглаживая бледные дрожащие руки. Его спина всё ещё неприятно щипала после кнута Одина, и он всеми силами пытался отогнать воспоминания о солёной воде, коснувшейся свежих ран и поставившей жирную точку в его истязаниях. Сбившись со счёта, он опять отпил вина и на миг зажмурился. Вынужденный постоянно присутствовать на пирах, он часто представлял, как лёгким заклинанием тушил все факелы, которые мерцали слишком яростно для его чувствительных глаз; представлял, как замораживал пылающие жаровни, на которых повара прилюдно готовили добычу гордых воинов и охотников; как срывал все тяжёлые ставни, позволяя холодному ветру ворваться в зал и смести прочь всех гостей прямо на улицу. Эти фантазии помогали ему выдерживать вечера, подобные нынешнему, когда общий жар был чересчур явным, а свободного места было так мало, что его по обе стороны скамьи зажимали потные, неопрятные мужланы, от которых Локи бы непременно сбежал подальше, будь у него возможность. Если и было что-то из Йотунхейма, по чему он хоть немного скучал, так это по баюкающей тишине, по морозному ветру, что нежно обволакивал и студил кожу, по талой ледниковой воде, способной утолить жажду на целые дни. Локи затерялся в смутных воспоминаниях из раннего детства, борясь то с тоской, то с ненавистью, то с ужасом. Йотунхейм ныне казался таким далёким и неосязаемым, словно место из сна или сказки. Но оно сгинуло; незачем было бередить старые раны. А затем, как если бы вечер был недостаточно нестерпимым, тяжёлые двери пиршественного Зала с грохотом разверзлись, и любая надежда Локи на то, что ему удасться тихо отсидеться оставшиеся часы за столом, разбилась о реальность в тот же миг, когда он обратил свой взор в сторону шума. Он уже знал, кого там увидит. Конечно же, пир не мог обойтись без того, в чью честь он был устроен. И всем было плевать на то, что этот человек по всем традициям был обязан присутствовать на нём с самого начала и скромно принимать хвальбы и дары, а не бесцеремонно врываться посреди события. Но, опять же, к виновнику сегодняшнего торжества редко применялись общественные правила, и тот, однажды вкусив вседозволенность, предпочитал впредь подпитывать чувство своей исключительной важности и не сковывать себя ничем. Да и зачем бы ему? Если риск и дерзость того стоили, если его походы складывались в достойные саги, то все готовы были простить ему позёрство и своенравие. Он ещё молод, твердили люди. В нём бурлит стихия, поддакивали другие. Локи же знал, что за фасадом из доблести и показной заботы подрастал следующий тиран-завоеватель, каждый последующий поход которого будет становиться только масштабнее и смертоноснее в бесконечной погоне за размером его эго и отцовскими достижениями. Всё-таки молния способна породить пожар. — Да будет туча, — пробормотал Локи, — предвестница грозы. Кто-то рядом гневно ударил кружку пива о стол, чуть не проливая содержимое в тарелку Локи. Трикстер успел только покоситься на соседа, распознав в нём одного из дворцовой охраны, прежде чем отвести взгляд и услышать колкое: — Я бы предпочёл любую тучу ядовитому морю, что разъедает берега. В проёме дверей сверкнули серебряные доспехи, уступающие по блеску только широкой улыбке владельца. Кроваво-красный плащ, изорванный снизу и перепачканный в грязи, развевался от нахлынувшего в Зал воздуха, наполовину скрывая добычу, прикреплённую к поясу. Тор Одинсон вошёл в Зал так, словно не ожидал ничего меньшего, чем стать обожаемым центром внимания каждого присутствующего. Так и случилось. Желудок Локи скрутило от отвращения, когда все гости и воины, как завороженные, привстали со скамей и подняли свои питьевые рога в уважительном жесте к новоприбывшему, пока тот надменно крутился по дороге к королевскому столу и игриво размахивал искрящимся молотом. Медовый парад, подумал Локи. Не нужно было иметь слуг-шпионов или обладать аналитическим умом, чтобы увидеть, что по крайней мере треть потакала Тору ради собственной выгоды, а другие —.из страха потерять своё нагретое место, попади они в немилость к Богу Грома. Он был идеалом асов, и те его бесспорно обожали, но они также не были полными имбицилами: никто уже и не подумал бы о том, чтобы расстроить наследного принца, молот которого мог перебить весь Зал до состояния каши всего за пару секунд. Единственным существом, перед кем Тор ещё мог склонить голову, был Один. Локи демонстративно остался сидеть на месте, не шелохнувшись даже от жгучего взгляда Всеотца. — Приветствую вас, друзья мои и собратья по клинку! — начал Тор, разнося свой твёрдый голос вплоть до самых дальних столов; толпа ликовала ему в ответ, пока он шёл вперёд. — Право, отрадно видеть столько храбрых сердец под одной крышей, — он осмотрел народ и шире улыбнулся, заметив знакомое бледное лицо, осунувшееся от негодования в тот же миг. Эта деталь ничуть не подкосила уверенность наследного принца; он неторопливо подошёл к столу и опустил мозолистую руку на плечо сидящему за ним Локи, отчего тот невольно дрогнул. Он узнал огонёк в голубых глазах Тора и почти ожидал следующую фразу: — Вижу, что о моём подвиге стало известно даже змеям, решившим выползти из сырых подвалов в свет. Подхалимы Тора засмеялись, и их хохот разошёлся вибрациями по столу. Трикстер, натянутый как струна, через силу приподнял уголки губ, дожидаясь, пока последние воины затихнут. Рука на его плече сжалась, и он не понял, стоило ли расценивать это как поддержку или удержание. Вероятно, правда крылась где-то посередине, хотя даже малейший намёк на заботу Тора вызывал у него неподдельное беспокойство. Он мог только гадать, какова будет её стоимость впоследствии. Тор имел дурную и необъяснимую особенность притягивать к себе всё хорошее и светлое, притягивать к себе людей с их лестными речами и восхвалениями, в то время как вся грязь и все насмешки отлетали от его божественной ауры прямо на Локи. Единственным способом избавиться хоть от части презрительных взглядов было обратить тему разговора вновь на Тора. — Что ж. Пресмыкающиеся ищут тепла в равной, если не большей, степени с млекопитающими, — сухо ответил Локи. — И, конечно, как я мог не выползти, чтобы послушать о столь грандиозной битве Могучего Тора на Мидгарде? Бог Грома ухмыльнулся, принимая эстафету, и отступил к центру Зала. Только когда плечо Локи избавилось от веса чужой ладони, узел в его животе немного ослаб. О, как бы он хотел однажды оторвать эту жирную лапу. — Битва и впрямь была захватывающей! Не похожей ни на что, с чем мне приходилось сражаться ранее, и тем она была ещё более привлекательной, — он завозился с тяжёлой вязью на бедре, выуживая из неё один из привезённых трофеев, чтобы выставить на всеобщее обозрение. Только сейчас, когда от тряски кульков на пол капнула тёмная жижа, Локи понял какого рода были эти трофеи. — Так узрите же её плоды! Толпа восторженно ахнула, когда Тор гордо поднял перевязь, состоящую из отрубленных конечностей инопланетных существ и нескольких перекошенных голов, напоминавших не то причудливых зверей, не то монстров из ночных кошмаров. Их смольная кожа была темнее самой глубокой ночи Йотунхейма, а смердящий запах, стремительно распространяющийся на весь Зал, был стократ хуже вони двухнедельного трупа, оставленного на солнце, но публику это, казалось, ничуть не смущало. Локи же сморщился от подступающей тошноты и воспоминаний. Вероятно ему стоит просто подумать о шипованном наплечнике. — Читаури, — констатировал он, пользуясь фрагментарными знаниями из древних текстов библиотеки. Он никогда бы не подумал, что увидит этих почти мифических существ во плоти. Бог Грома легкомысленно кивнул: — Целый рой, который, тем не менее, пал, как ему и суждено было, — Тор намеренно уронил трофеи, словно они превратились в навоз от его слов. Армированные головы существ звонко ударились о пол. Локи мог слышать, как внутри черепов перекатилась мозговая масса. — Эти мерзкие твари, может, и шустрые, но не достаточно. Хитрые, да всё равно недостаточно… — Ну да, — послышалось откуда-то из толпы. — До нашего обманщика им как до Хельхейма пешком! Не было нужды произносить имя, чтобы все поняли, о ком было изречение. Локи поджал губы, когда на него обрушился град из лающих смешков и косых взглядов, но это было терпимо. Простая забава для людей. И кто он был такой, чтобы портить момент, если даже Один Всеотец, недвижимой статуей восседающий за главным столом, беззвучно позволил толпе подпитать собственное самомнение? Проще было представить, как он вырывает языки у каждого, кто разинул рот, чем препираться, сопротивляться неизбежным комментариям, вплетенным в рассказ, чтобы вымарать его в оскорблениях, как если бы он нуждался в дополнительном пояснении того, кем его считают окружающие. Но тогда бы ему пришлось потрудиться провернуть такое и с ухмыляющимся Тором. Локи мог бы пропустить этот конкретный комментарий мимо ушей, как нечто не столь существенное, почти безобидное — даже как дружескую шутку, брошенную среди пьяной компании развязанным языком, — если бы только в нём не прозвучала собственническая подоплёка. Это бездумно вставленное “нашего”, что так задело Локи, побудило желание обернуться настоящей змеей и укусить комментатора. Собственность — вот кто он для Асгарда, для мира, что любит втягивать в себя всё самое исключительное, и, по всей видимости, неважно, хорошее или плохое. Возможно, Локи и начинал свою жизнь здесь с позиции обычного заложника, но как только Асгард выковал из него козла отпущения, наградив непрошенными титулами, цепи Локи только укрепились и прибавили в весе. Он более не был очередным заложником, скованным обстоятельствами, но свободным хотя бы умом и чувствами. Он более не был реликвией с мёрзлого мира, не был просто живым трофеем. Он стал витринным образцом. Подобно Бальдру, олицетворяющему свет, или Тюру, воплощающему в себе всю мощь асгардской армии, Локи стал персонифицированным представлением всего худшего. И даже это Асгард готов был жадно отстаивать, как дорогую игрушку, которой ни у кого больше нет. Он улыбнулся от мысли, почёсывая ограничительные руны Одина на запястьях, и выпустил собственный смешок, который никто не понял. — Приму это за комплимент, — коротко сказал он, когда галдёж поутих. Тор отвернулся от него обратно к толпе, кажется, потеряв интерес или, может, не желая уступать пьедестал внимания надолго, и добавил: — Что ж, они пытались его превзойти, но никакие ружья и никакие Левиафаны не могли спасти их от кары, — Тор похлопал по молоту на бедре. — Мой верный Мьёльнир поцеловал много врагов в день их позорного поражения. — И мы были там, чтобы подтвердить это! Среди всей суеты Локи даже не заметил, как четвёрка подхалимов Тора пробралась через толпу к своему светочу. Он едва ли был удивлён, однако. Они выглядели так, словно уже пришли с другого пира, разгорячённые и охваченные весельем. Из них только Леди Сиф удостоила повернуть свой лик в сторону Локи, хотя только для того, чтобы одарить его одним из тех уничижительных, полных ненависти взглядов воина. Он видел, как она приложила усилия, чтобы воздержаться от комментария — видимо, не хотела перетягивать одеяло от Тора. — Не скромничай, Вольштагг, ты делал куда больше, чем хочешь признаться, — уступил Тор, приглашая свои тени в центр Зала. Полный воин немного покраснел, но поднял подбородок и подтянулся, как лояльная собака, ожидающая похвалы от хозяина. — Не ты ли удерживал орду, подступающую к башне лорда Старка? Не ты ли разрубил своим топором три гиганта читаури за раз, спасая смертную в поломанной… э… карете? — Я верю, что юная леди, выбегающая из неё, назвала это автомобилем, мой принц, — послышался сладкий голос Фандрала. — Насколько мне стало известно, смертные не используют кареты уже сотню лет или около того. — И откуда ты испил это знание? — От той же леди, с которой мы… — блондин самодовольно пригладил свои усы, — провели культурный обмен после битвы. Толпа понимающе заулыбалась очередному завоеванию сердца, и Тор похлопал приятеля по спине. — Ха! Только смотри, чтобы асиньи не услышали об этом, иначе их оскорблённые души превратят твоё покорение их сердец и постелей в настоящее испытание для тебя. — Это однозначно разнообразит рутину! — самоуверенно заявил Фандрал, поправляя волосы. Локи задался вопросом, как Сиф, стоящая плечом к плечу с троицей воинов, относится к подобным репликам, что являлись обязательными спутниками любого разговора с Фандралом. Ему понадобилось только раз посмотреть на неё, чтобы получить свой ответ: никак. Сиф выражала беспрецедентное равнодушие, едва ли задумываясь о сказанном слишком сильно, чтобы осознать летящий в неё камень. Локи покачал головой, испытывая что-то среднее между разочарованием и злорадством. За все прожитые в мужской компании года Сиф настолько очерствела, что перестала ассоциировать себя с другими асиньями и могла бы вовсе отказаться от обращения “леди”, ехидно подумал он. Вряд ли бы это многое поменяло и вряд ли она была сильно против. После небольшого шуточного обмена Тор удовлетворил просьбу гостей о полноценном рассказе. Его слог был рваным и сухим, отчего уши Локи словно наполнились песком, но костыли в виде дополнений от четвёрки друзей сделали его сносным. В конце концов, задачей Тора было изложить события от своего лица как есть, а сложение кусков в полноценную красивую сагу возлагалось на плечи скальдов, которые, сидя рядом, внимательно прислушивались к каждому его слову и делали записи. Следующий пир будет оглушающим от их песен про легендарную победу наследного принца. В какой-то момент на Тора посыпались вопросы, и его рассказ плавно сместился на тему смертных. — О, этим читаури не составляло никакого труда сметать всё на своём пути, — сетовал Вольштагг. — Дома мидгардцев, несмотря на все свои размеры, рушились до основания от любого удара, а их машины из металла сминались, как не прошедшие обжиг глиняные горшки. Это было жалко. Сиф согласно кивнула: — Их воины также оставляют желать лучшего. — Неужели они не сражались с вами за собственный дом? — послышалось из толпы. — Сражались. Но смертные столь же хрупки, как и их творения, — хмуро отметил Тор. По тону его голоса Локи мог сказать, что громовержец ожидал от мидгардцев лучшего, чем то, свидетелем чего он стал. — Было лишь несколько одарённых людей, способности которых позволяли им продержаться в бою дольше нескольких минут, но и то — их силы исходили из хитрости и разных замысловатых устройств. Они вряд ли были сопоставимы по мастерству боя даже с самым неподготовленным воином Асгарда. — Значит, смертные не ушли далеко от Локи! Выкрик вновь развеселил толпу, и Локи, оскалившись, залпом выпил ещё один кубок вина. Он задумался о том, чтобы подкараулить крикуна после пира и оторвать тому голову в одном из тёмных углов дворца, но заколебался в мыслях, когда вспомнил о наложенных на него ограничениях. Пусть они и не были абсолютными, Локи всё равно отчётливо ощущал недостаток сил не только магического характера и сомневался, хватит ли ему одной только быстроты и имеющейся мощи рук, чтобы осуществить задуманное. Не говоря уже о существовании иной проблемы в виде бдительного Стража, чей взор был прикован к Локи пуще прежнего. Он вздохнул. Если бы он хотел свернуть шею лорду, сначала нужно было провернуть то же самое с Хеймдаллем. Список продолжал пополняться. На улице уже сгустились сумерки, что немного успокоило его. Он тешился предвкушением, что вскоре пир перейдёт в ночную фазу вседозволенности, присутствие на которой никогда не было для него ни обязательным, ни желанным. Осталось совсем немного потерпеть, выслушать все подколы, которыми, несомненно, воины намеренно разбрасывались в отместку за его прошлые укусы или просто так, потому что Всеотец был рядом, чтобы контролировать своего ручного йотуна, зная, что невидимый намордник в этот раз не позволит Локи ни начать, ни закончить перепалку. — Я бы посмотрел, как обманщик сражается против Человека из Железа! Вот потеха была бы! — Не думаю, что это хорошая идея, — сказал один из лордов. — В конце концов, если они подпортят личико номинальному принцу, Асгард будет вынужден объявить войну за порчу имущества! Следом посыпалось ещё несколько язвительных замечаний, прежде чем толпа сплотившихся воинов и благородной знати, разразилась громким смехом. Ненавистный звук выбил из лёгких Локи весь воздух, и без того спёртый и раздражающий. Он заставил себя сделать вдох, успев до того, как голова окончательно закружилась в вихре насмешливых рож и шепчущихся людей, окруживших его. Момент затянулся, превратившись в стихийную пытку, и он с ужасом проследил за тем, как фразы толпы, долетевшие до стола Одина в противоположной стороне Зала, порождают новый виток разговоров между советниками и высшей знатью. И хотя Всеотец прилагал все усилия, чтобы оставаться невозмутимым, было видно, как изменившаяся атмосфера начала давить на него: всё его тело напряглось, рука крепче сжала кружку, а единственный голубой глаз слегка прищурился, выдавая его стыд и недовольство происходящим. Часть Локи — та наивная мальчишеская крупица, которая всё никак не хотела покидать его, — почти была готова поверить в то, что Один стыдился не его, а воинов, чьи развязные языки позабыли границы дозволенного и подрывали статус Дома; она почти была уверена в том, что Один сорвётся с места в тот же миг и положит конец этому посрамлению. Но этого, конечно же, не произошло и не могло произойти. Будь то частью наказания Локи или нет, Всеотец бы не стал вмешиваться в простые склоки, пока это действительно не начало приносить значительный ущерб имиджу его Дома. И, как бы горько от этого не было, Локи знал, что, будь он наедине с Одином, он бы услышал схожие высказывания, пусть и в другой форме. У него остался лишь один путь для спасения. Он поднял голову на Тора в безмолвной просьбе заступиться, надеясь, что беззаботная улыбка громовержца была не более чем фасадом для публики, что хотя бы в этот раз его так называемыйбратпроявит свою настоящую заботу. Тор, однако, сделал вид, что не заметил мольбы, слишком занятый принятием кубка вина из рук прислуги. Что-то внутри Локи взвыло от боли; он прикрыл обеими руками рот, выпуская в них приступ смеха и благодаря норн за то, что его мясо поглотило звук. Звон в ушах сменился знакомым голосом. — Это не было бы даже войной, — отметила Сиф. — Ступи наши войска на их землю, столкновение быстро бы превратилось в бесславную резню. Тор пожал плечами, будучи лично убеждённым в очевидно проигрышном положении Мидгарда. Как наследный принц и будущий король, он был обязал воспользоваться своим визитом в мир смертных и рассмотреть такой сценарий, оценить положение и прогресс среднего царства. Вторжение читаури, безответственное распоряжение могущественным артефактом и разрушительные последствия, свидетелем которых Тор стал, только подтвердили опасения его отца: смертные были не готовы стать полноценной частью Девятки. Они даже были не готовы полноценно постоять за себя. Более того, в скором будущем они могут стать угрозой стабильности Девятки, если будут и далее позволять своим людям играться с тем, чего не понимают. — Правдивы твои уста. Гораздо приятнее было бы рубить головы Ледяным Великанам, стоя по грудь в снегу, чем давить смертных как мух, — кисло сказал Тор. — По крайней мере, йотуны ещё могут дать хороший бой, во время которого не захочется уснуть. Кулаки Локи гневно сжались. Если то, что произошло в Йотунхейме, не было воспринято Тором как беспощадная мясорубка, то Локи мог только посочувствовать смертным. Всего воображения трикстера не хватало представить, как много новых способов убийств смог бы придумать Тор только ради того, чтобы разнообразить битву и не заскучать. А уж если достопочтенный старый вояка Тюр присоединится к нему… — И йотуны также помнят боль от наших клинков. А что смертные? — Вольштагг всплеснул рукой, морщась. — Мы стали для них мифом, байкой из пыльных книжек! — Поразительно, как быстро они забыли про нас, — Фандрал кивнул, жестикулируя в попытке изобразить какое-то существо с щупальцами, — но выдумали себе нелепых божеств в виде морских тварей. “Блаженство в неведении”, — подумал Локи, но, открыв рот, произнёс совсем другое: — Похоже, Мидгард сильно изменился с последнего раза, когда асы спускались туда, — он издевательски изогнул бровь, стараясь делать следующие рвущиеся наружу слова как можно более ровными. — Подумать только, что они посмели продолжить развиваться после того, как Асгард сам отвернулся от них столетия назад. Воины вокруг нахмурились, всё же уловив каплю яда в словах трикстера. Одного из лордов с проседью в длинной бороде, работа которого, как мог судить Локи по его одеянию и украшениям с гравировками, была тесно связана с послами, эта капля особенно сильно ужалила. Тот подчёркнуто выпятил грудь и медленно прошипел: — Их изоляция — и есть причина того, что они начали сами ходить, не рассчитывая, что мы их подхватим при падении. Они должны быть благодарны Всеотцу за то, что он обеспечил их мир покоем, о котором другие Царства могут только мечтать. Причины беспокойств других Царств, похоже, не вызывали у асгардцев никакого интереса, поскольку безымянный лорд был горячо поддержан своим соратником: — Возможно, Кузнец Лжи, если бы твой вид не был таким буйным, упрямым и злопамятным, он бы тоже спокойно развивался сам по себе, а не гнил в заточении на своём обледенелом камне, затачивая зуб на Асгард. — Полагаю, этого мы уже никогда не узнаем, — выдавил сквозь зубы Локи, упуская факт, что он лично убедился в том, чтобы больше там некому было гнить. Впрочем, избавиться от оставшейся гнили было довольно легко: жизнь на Йотунхейме заметно поредела с последней войны, и к тому моменту, когда Локи решился довести дело до конца, в мёрзлых пустошах существовала лишь пара групп выживших, кое-как сплочённых среди руин общими страданиями и тираном-королём. “Интересно, как скоро йотуны превратятся в миф?” — задумался Локи, а затем прикусил губу, поняв, что для этого ему самому пришлось бы отправится в Хель, попрощавшись с телесной оболочкой. Он выпустил очередной смешок, постукивая пальцами по кубку в раздумьях о возможных вариантах своей кончины и даже не представляя какие-либо иные исходы, помимо молота Тора, целующего его лоб. Когда-то давно Громовержец так часто говорил об этом, что возможность стать палачом ручного йотуна Асгарда негласно стала привилегией Тора, о которой, кажется, тот со временем забыл, ибо больше не поднимал данную тему. Часто Локи порывался спросить Тора, действительно ли его слова затерялись в глубинах разума вспыльчивого бога, стали ли они неважными по причине того, что наивный дурак с молотом за пазухой вообразил йотуна своим никогда не существовавшим братом. Или же его опущение темы сделалось возможным благодаря регулярным охотничьим походам в Йотунхейм? Стали ли йотунские шкуры, украшающие интерьер покоев наследного принца, ценой спокойствия Локи? Но он так никогда и не озвучил свои вопросы, и, чем больше их всплывало в его голове, тем больше Локи сомневался в том, что вообще хочет получить ответы. Тор никогда не был деликатен, а Локи, в конце концов, дорожил собственным блаженством. Все вокруг отвернулись от него, бросив напоследок несколько ругательств и продолжив разговор. — Проклятый безумец… — Да оставьте вы его, а то от этой бледной кривой мины у нас вино испортится, — ярл Тюр махнул рукой, проверяя жидкость в своей кружке, словно она могла скиснуть как молоко. Его слова расшевелили что-то в мозгу Вольштагга, и тот, похлопав себя по объёмному брюху, воскликнул: — В таком случае нужно бы поторопиться с питьём, покамест предчерение нашего ярла не исполнилось! — Малых глотков тут будет недостаточно, — Тор отпихнул сапогом свои трофеи от центра зала, устало уселся на треножник, покрытый волчьим мехом, и направил руку в сторону винных бочек. — Так пусть польются водопады в наши рты! Вольштагг, друг, не подсобишь? — Конечно, мой принц! Толстяк поспешил выполнять указ, и, пока он протискивался через толпу и столы к своей цели, внимание Тора уже рассеялось на ближайших подхалимов. Его расслабленная поза с рукой, вызывающе лежащей у мужского достоинства, и растянувшаяся хищная ухмылка, казалось, повлияли на толпу и переменили атмосферу: воины, лорды и ярлы в предвкушении грядущего веселья разбрелись; Фандрал и Хогун заняли соседние треноги, а Сиф неловко сместилась назад, в тень колонн, где она бы не помешала наслаждению мужчин. Доступная ей часть праздника закончилась, но она не посмела бы оставить своего принца, несмотря на неприятную позицию наблюдательницы. Локи хмыкнул, удивляясь её слепой лояльности, и с замиранием сердце стал наблюдать за началом следующей фазы пира. Она была любимой как для него, так и для Тора, хоть и по совершенно разным причинам: там, где он видел возможность избавить себя от непрекращающихся издёвок и благополучно удалиться в свои покои, Тор видел лишь похотливые игры и разгульное пьянство со своими товарищами до рассвета. Громовержец приподнял левую бровь, обращая свой нетерпеливый взгляд на отца. Тот с поджатыми губами встал со своего трона, решив уступить сыну вечер. После короткого официального прощания Всеотец и его дряхлые советники покинули Зал. Обнажившиеся от удовольствия зубы Тора были отвратительно белоснежны среди окружающего мрака. — Ну вот теперь и позабавимся… — щелчком пальцев он подал сигнал эйнхериям, и те удалились, чтобы привести развлечения для гостей. “Наконец-то”, — облегчённо выдохнул Локи, ставя кубок на стол. Какая-то его часть недоверчиво зашевелилась, заставляя озираться на Тора, пока его ноги медленно поднимали тело. Он едва оторвался от скамьи, когда с задней части зала послышался возмущённый крик Вольштагга, пославший мурашки по исполосанной спине трикстера: — Неужто запасы уже опустели?! Чьи животы оказались бездоннее моего? Ближайшие гости неуютно переглянулись, пожимая плечами. Все они пили, и немало, так что истощение запасов вина не было неожиданным — скорее, нерасторопность прислуги, обязанной заменять бочки, вызвала замешательство. Локи же резко повернул голову только для того, чтобы в ужасе застыть, — на месте, где должна была быть его заколдованная бочка, теперь осталась лишь деревянная подставка. Бочка нашлась в руках Вольштагга, а затем — на полу перед ним. Увалень даже не догадался проверить соседние, решив, что даже одна оскорбляет его небезызвестную способность к всепоглощению. Вольштагг фыркнул в ожидании особого внимания слуг, и Локи уже знал, что будет дальше: то же, что и всегда, когда подхалиму Тора было лень добираться до скамьи. В более спокойные времена послевоенного затишья люди искали любой повод для веселья. С каждой мелочью, с каждой незначительной оплошностью воины стремились забыться в смехе. Это шло рука об руку с другими традиционными видами развлечений в Асгарде, и со временем превратилось в своего рода собственную традицию. Поэтому, когда Вольштагг Объёмистый впервые сел на пустую бочку, и та, представляя собой лишь жалкий коробок по сравнению с ним, сложилась под его воинским весом, все смеялись. По-доброму и от души. Намеренно или нет, но периодические повторения оказии уважаемого Вольштагга только сильнее притягивали людей к нему. Как бы то ни было, времена менялись, а публика старела, и вскоре смех гуляк начал приобретать совсем иные оттенки, вызываемые довольно узким кругом тем для радости. Было трудно вспомнить, когда в последний раз Вольштагг повторял свою выходку, чтобы развеселить народ. Трикстер мысленно выругал себя за непредусмотрительность, но не успел снять заклинание прежде, чем грузный воин сел на крышку злосчастной бочки. Раздался треск, и деревянный остов разлетелся в щепки, а вместе с ним по каменному полу разлилась добрая половина содержимого. Вольштагг упал на землю с неприятным хлюпающим звуком, который эхом разнёсся по затихшему Залу. Никто не смеялся. Несколько гостей спешно помогли воину подняться на ноги. Одежда Вольштагга промокла и быстро становилась липкой, длинные рыжие волосы с косичками сзади спутались, отчего вид его казался неопрятным больше, чем обычно. Он кряхтел и выглядел нехарактерно растерянным. — Клянусь бородой, она казалась абсолютно пустой! — воскликнул он, пытаясь выжать сок со штанин. Локи хотелось провалиться под землю, но поскольку это было невозможно, он начал медленно отступать к выходу. — Кто это сделал? — послышался тихий, холодный голос Тора, раздавшийся с другого конца. И всем было ясно, что за ним скрывалась чистая ярость, которую громовержец редко сдерживал, если не хотел сперва разобраться в ситуации. Обычно он не выносил скуки от словесных разборок, а потому каждый случай, когда его кулаки не взлетали моментально к лицу обидчика, был особенным. В Зале повисла неуютная, пытливая тишина. Все с подозрениями косились друг на друга в готовности обвинить любого выпивоху, лишь бы затушить нарастающий гнев Тора за оскорблённого друга и не попасть под горячую руку самим. Все пиры хороши лишь до определённого момента, в конце концов. Тор зарычал, и где-то за пределами стен Чертога послышался раскат грома. — Признавайтесь, трусы! Иначе я… — Это был он! — все присутствующие резко повернулись на крик. В дальнем углу, едва дрожа то ли от страха, то ли от презрения, стоял низкорослый ярл из северных земель. Его морщинистый палец, украшенный дорогим перстнем, был направлен прямо на Локи, застрявшего меж потных тел, что преграждали путь к дверям. — Трикстер! Он сотворил какое-колдовство в начале праздника! Возле его рук был магический всполох. А потом несколько человек тщетно пытались наполнить свои кружки, и я видел, как этот змей довольно ухмылялся, наблюдая за их потугами! Другой гость, эйнхерий, которого Локи моментально узнал по ранее случившейся за столом стычке, вышел вперёд и фыркнул: — Я имел неудовольствие сидеть рядом с этим ублюдком весь вечер. Моему удивлению не было предела, когда он всё пил да пил, а его кубок при этом, казалось, не терял и капли вина! Теперь я понимаю, почему ему не приходилось ни вставать, ни подзывать слуг… — эйнхерий сплюнул на пол. — Как всегда зверь выбрал путь трюков и обмана вместо цивилизованного пути. Последние слова обвинителя вызвали у Локи очередной ироничный смешок. Несмотря на своё скованное положение в Асгарде, его неоднократно посылали в другие миры в качестве то посланника, то шпиона. Это открывало перед ним другие перспективы, и он повидал достаточно чужеземных культур, чтобы сомневаться с исключительной цивилизованности и возвышенности асов. — Мне бы и не пришлось, если бы ответственные люди лучше дрессировали трэллов, прежде чем допускать их к обслуживанию на пирах, — просто сказал он, пожав плечами. Туша Вольштагга с трудом отлепилась от гостей, чтобы, пыхтя от возмущения, несколько раз ударить себя в грудь. Локи счёл это забавным, но сумел промолчать, позволяя воину выплеснуть своё негодование. — Мало того, что из-за тебя теперь испорчена моя одежда, так ты ещё и опозорил меня! — Не намного больше того, как ты обычно сам себя позоришь, милорд. — Нахал! Если я и позорил себя, то лишь по собственному желанию и ради малой радости людей, — зарычал Вольштагг, и в следующий миг его боевой топор вонзился в деревянную колонну рядом. — Ты же очернил некогда невинную традицию своими кознями. И ты ответишь за неё на хольмганге! — Боюсь, что вонь твоего тела сразит меня быстрее твоего лезвия, окажись мы на одном пятаке. Не совсем честно получается, ты так не считаешь? — Локи издевательски улыбнулся, чувствуя жар всеобщего неодобрения, которое словно только подпитывало его, напоминая обо всех былых обидах. Ему следовало бы остановиться, пока он не накликал себе наказания пуще, чем уже есть, он это знал, но… не мог. Он осмотрел присутствующих, встречаясь с каждым взглядом, полным ненависти и отвращения. Все эти воины, эйнхерии, лорды и почитаемые люди, собравшиеся здесь для восхваления Тора-победоносца, смотрели на него как на грязь под их ногтями. На грязь, что мешала и раздражала их одним фактом своего существования. Своим присутствием. Локи не выбирал ни того, ни другого, и всё же был вынужден годами пожинать плоды чужих решений. А Один даже не оценил его жертву, отказываясь признавать долгожданную победу над ледяными монстрами руками его одомашненного йотуна. Но, возможно, в этом и крылась проблема. Возможно, поэтому асы никогда не смилостивятся над ним, ведь даже чары Одина не могли полностью скрыть то, чем он являлся. Века, прожитые среди асов, среди золотых шпилей и зелёных фьордов, века привыкания и переучивания, века унижений и невзгод по итогу не имели никакого значения для них, ибо Локи не был способен уничтожить свою истинную натуру. Несмотря на все навешанные титулы, несмотря на все попытки доказать свою принадлежность, для благородных асгардцев он так и останется полу-диким заложником, потерявшим свою политическую ценность. — Локи, — воззвал Тор, кладя свою руку на плечо Вольштагга. — Ежели не хочешь более суровых последствий, ты примешь этот вызов. Локи оскалился, чувствуя нарастающую ярость. Его спина выпрямилась, и ещё незажившие раны болезненно заныли, когда он поднял подбородок. От парадной двери его отделяло несколько шагов и пара тел. Он мог бы проскользнуть под ними и сбежать, если бы был достаточно быстр и ловок. — Я лишь хотел спокойствия в этот вечер, — начал он, разводя руки в стороны, отчего прижавшиеся к нему тела брезгливо отпрянули, даря зазор, достаточный для побега. — Мне показалось слишком дерзким каждый раз просить трэллов обслужить меня, когда в Зале есть гораздо более достопочтенные люди. В конце концов, я не мог и предположить, что моё желание… Он едва сделал шаг назад, как чья-то рука вцепилась в его рукав, чуть выше того места, куда Один нанёс ограничительные руны. — Эгоистичный змей! — выпалила Сиф. — Всегда думаешь о том, как сделать своё место мягче, никогда не думая, чего это будет стоить другим. — Посмотрел бы я, как вы, леди Сиф, мирились бы со своим местом, будучи в моей шкуре, — прошипел он, выдёргивая руку из её хватки; его запястье пронзила боль, посланная рунами, что уловили его напряжение. Он с силой сжал левое, перекрывая ладонью руну. Выпуклый шрам, в котором сгустилась магия подобно тревожному осиному улью, раздражал Локи до того, что хотелось содрать весь клочок кожи, лишь бы избавиться от него. — Хотя, полагаю, вы бы привыкли даже к стойлу, будь оно расположено рядом с конём Тора. Губы Сиф уродливо искривились, придавая ей вид свирепой валькирии, коей она никогда не станет. Воительница выглядела так, будто была готова ударить Локи в любой момент. Возможно, в её мечтах она уже это сделала, но в реальности — на виду у всех — она могла сорваться только по отмашке Тора. Пиршественный Зал не был подворотней, в которой ей всё дозволялось и где не существовало разницы статусов. Локи давно усвоил это и, подавляя любые остатки гордости и независимости, часто пользовался защитой любопытных глаз знати. Однако если честь сдерживала Сиф, то что на самом деле сдерживало заложника с другого мира, что ныне был погружён в вечное безмолвие? — Хватит, Локи! — устало крикнул Тор, словно вся ситуация ему быстро надоела. — Твои взаимные обвинения не перекроют твою подлость. От лица Дома Одина заявляю: ты ответишь перед Вольштаггом на хольмганге в день, который он назначит. Значит, бою быть. Пытаться дальше отстаивать свою позицию было бессмысленно. Слово Тора всегда было последним в любом споре, и никакие речи лжеца не могли сместить чашу весов в другую сторону. Тор уже был занят утешением Вольштагга, даже не пожелав дождаться подтверждения от Локи. Это было знакомое пренебрежительное увольнение, к которому Локи должен был давно привыкнуть, однако оно по-прежнему кололо его нутро подобно ржавым лезвиям со старых полей сражений. Хольмганг не был тем, чего боялся Локи. То, что за этим последовало бы по указу Всеотца, вне зависимости от результата, — вот что вселяло страх в его сердце. Ибо для Локи ничто не заканчивалось простым шлепком по руке, уж точно не так скоро после предыдущего наказания. Но он всё стерпит. Он выживет. Так же, как и все прошлые разы. — Конечно, — сказал он в пустоту, с трудом изобразив вежливую улыбку и изо всех сил сдерживая дрожь от переполнившей его злобы. Люди немного отступили. Его путь был свободен. Он повернулся к массивным дверям, дотрагиваясь до витиеватых золотых ручек, когда совсем рядом — тихо и холодно — послышалось: — Даже всех усилий Всеотца не хватило бы, чтобы перевоспитать такого, как ты, — Локи замер, позволяя Сиф, мельтешащей на периферии его зрения, закончить свою мысль. — Ты как язва: только и можешь, что отравлять всё, что видишь вокруг себя. — Тогда, возможно, тебе стоит предъявить претензию ко Всеотцу. — Даже слепой может понять, что он жалеет о своём милосердии каждую секунду, пока ты живёшь, — выплюнула она. — Сделай всем одолжение, Локи: дай Вольштаггу закончить то, на что у тебя не хватило смелости. Он шумно выдохнул, пока рот Сиф ещё изрыгал оскорбления. Руны на бледных запястьях недовольно раскалились, чувствуя угрозу, и боль, пронзившая руки, угрожала вызвать судороги и скрутить его прямо в Зале. Но Локи игнорировал её. Он мог думать только о рунах, которые уже потыкал достаточное количество раз за дни его освобождения из подземелий, чтобы те ослабли и хватило лишь небольшого сосредоточенного напора для их полного разрушения. Он позволил себе коротко рассмеяться, когда сила рун Одина, словно треснувшая скала, разрушилась и утекла прочь, оставляя лишь бесцветные следы на коже трикстера. Мир, казалось, вернул себе свои краски, а ноги ступили на твёрдую землю, нежели на пески. — Ты меня слышал, безумный выродок? — голос Сиф теперь оказался совсем близко; Локи только пуще усмехнулся от того, как легко его молчание раздражало воительницу. Она ничего не заметила. — Вам придётся прийти на арену, чтобы узнать, соизволил ли я его вам оказать или нет, леди Сиф, — сказал он, дёргая кольцо дверной ручки на себя. — Обязательно, — прошипела она со странной смесью омерзения и удовлетворения. — Всеотец, может, и не дал доступ к развлечению в подземельях, но как же я могу не потешить себя зрелищем, как отцеубийцаЛакейсонстановится жалкой точкой в своём чудовищном роду? Тело Локи, казалось, обледенело. Лакейсон. Прозвище не касалось его ушей уже много зим, но оно по-прежнему было столь же ядовитым и уничижительным, как и в первый раз, когда оно вылетело навстречу его избитому лицу по прибытию в Асгард после войны. Даже отречение от родины и Лафея не избавило Локи от повторных оскорблений. И, похоже, убийство его породителя также не возымело эффекта, а даже, наоборот, вскоре для всех станет добавочным пунктом к длинному перечню его недостатков и прегрешений. Сиф только начала цепную реакцию, вкладывая в неё мощь, сопоставимую с ударом Мьёльнира. Что бы Локи ни сказал, что бы он ни сделал сейчас в попытке защититься, Сиф распространит прозвище по Асгарду быстрее самого Слейпнира. “Лакейсон” вновь зазвучит из каждого угла, мимо которого он будет проходить. Как народное клеймо. Лакейсон. Последний монстр Йотунхейма. Паршивый трофей Асгарда. Локи глубоко вздохнул, отпуская золотую ручку. Едва приоткрывая дверь со скрипом встала на место, пока он поворачивался, чтобы взглянуть на воительницу. Без своих привычных доспехов и меча, сданного, как и всё оружие, на входе в Пиршественный Зал, она выглядела странно, естественно, но в то же время слишком открыто. Её туника с кожаным корсетом поверх свободных брюк почти походили на наготу по сравнению с её обычным величавым образом, и Локи не мог не удивиться этому контрасту. Но так даже было лучше, посчитал он. Затянувшийся момент смутил Сиф, в то время как Локи упивался им, подобно сладкому вину из вечно цветущего Ванахейма. Ему хотелось запомнить эту чистую, праздничную версию Сиф, которую та так редко выпускала наружу. Возможно, Битва в Мидгарде и вправду была настолько грандиозной, подумал Локи. Это был прекрасный образ. И он знал, как его сделать лучше. Губы Локи растянулись после того, как он поймал взгляд Сиф. В её лице отразилась тревога. Она инстинктивно потянулась к поясу, однако смогла нащупать лишь пустоту да мягкий край своей парадной туники. — Надеюсь, вам понравился вечер, леди Сиф, — беззаботно потянул Локи, зная, что вскоре её беспокойству придёт конец. — Жаль, вы не увидите продолжения. Его тело метнулось к воительнице. Следующее, что он помнил, — это треск разбитого черепа Сиф, приложенного о ближайшую колонну. Локи мог поклясться, что он не слышал звука прекраснее этого. .