Что мы потеряли из-за пожара

Фуюми, Нацуо и Тоя ждут их, когда они возвращаются. Они, вероятно, ждали их с того момента, как Шото и Деку ушли, так же подозревая Старателя в недобрых намерениях, как и Шото. Но Деку улыбается и полон энтузиазма, рассказывая им, что операция «Соми» идёт по плану, и хвастается своим подарком не на день рождения. Фуюми и Нацуо не сомневаются в этом, расслабляются и позволяют Деку увести их, чтобы помочь ему с переводом английского руководства. Но Тоя явно не убеждён. Он ничего не говорит, не желая портить кузену момент счастья, но Шото видит его сомнения и остаётся с ним, пока остальные уходят. Его старший брат смотрит на него и, не говоря ни слова, ведёт их в свою комнату, чтобы поговорить наедине. Шото пытается вспомнить, когда они в последний раз были наедине, и не может. Они всегда были в компании хотя бы ещё одного человека: Нацуо, Изуку или тётя Ханако. Он не совсем уверен, было ли это предпочтением Тои или его собственным, или же это просто произошло по молчаливому взаимному согласию. Шото никогда не чувствовал себя комфортно рядом с ним, он знает, что его существование причиняло старшему брату большие страдания и унижения. Тоя — старший сын, наследник, но этот титул узурпировал Шото, а точнее, его «идеальная причуда». Несмотря на это, брат никогда не держал на него зла, никогда не был намеренно жесток с ним, даже когда дела шли хуже всего. Это не отменяет того факта, что для Тои всё было бы лучше, если бы Шоуто не родился. И они оба это знают. Только недавно Шото почувствовал, что они начинают двигаться дальше, поскольку Изуку постепенно начал показывать им, что их жизнь и будущее не должны зависеть от того, что Старатель решит им дать. Но они ещё не достигли этого. И всё же из всех них он считает, что Тоя лучше всех поймёт его опасения. — Я беспокоюсь о Деку, — говорит он без предисловий. — Мне не нравится, сколько внимания уделяет ему Старатель. То оружие, которое он ему дал… Я беспокоюсь, что он будет обращаться с ним так же, как с нашими причудами. — И оценит ценность Деку по тому, насколько сильным он сможет стать с его помощью, — заканчивает Тоя и кивает. Взявшись за спинку стула, он откидывается на него. Шото остаётся в открытой двери, высматривая возможных подслушивающих. Ему нравится думать, что он научился на чужих ошибках. — Я тоже беспокоюсь. Старатель будет давить на него, по-настоящему давить, а Деку не знает, как сдерживаться. Так много всего может пойти не так. Но я беспокоился об этом почти с самого начала. Изуку — исключительный, и в конце концов Старатель должен был это заметить и попытаться как-то навредить ему. Является ли Изуку исключительным? Шото всегда знал, что Изуку уникален для Тодороки, что он умён, силён и мудр так, как не являются его братья и сёстры, но ему не с кем сравнивать его, кроме братьев и сестёр. Но действительно ли он особенный по сравнению с большинством людей, как говорит Тоя? — Однажды Изуку сказал мне, что, по его мнению, Старатель ценит силу больше, чем любые другие качества, и что тот факт, что он попросил Гомей-сэнсэя тренировать нас, чтобы мы стали сильными, означает, что он заботится о нас. Тоя фыркает. — Да, это достаточно извращённо, чтобы быть правдой. Полагаю, он мог бы отправить нас в школу-интернат, как тётя Ханако постоянно предлагает Изуку, или даже просто отдать нас на воспитание кому-нибудь из членов клана. Я честно думал, что именно это он и собирался сделать после исчезновения матери. После упоминания об их матери, как и всегда, наступает тишина, и в этой тишине Шото задаёт вопрос. — Ты думаешь, Старатель ненавидел мать, потому что она не была сильной? Глаза Тои расширяются, но Шото не может понять, от удивления или недоверия. Постепенно они снова становятся нейтральными и циничными. — Что ты помнишь о ней? Шото размышляет. У него много воспоминаний о ней, которые он мог бы рассказать, но все они, будь то счастливые или грустные, имеют одну общую черту. — В основном… Я помню, как она боялась. — Полагаю, ты был слишком мал. К тому времени, как ты стал достаточно взрослым, чтобы помнить, она почти полностью перестала использовать свою причуду. Когда ты был ещё маленьким, я имею в виду, ещё до того, как у тебя проявилась причуда, она начала избегать её использования. Она была сильной, Шото. Чрезвычайно сильной. Она могла бы достичь уровня Старателя, если бы тренировалась. Полагаю, именно поэтому он решил жениться на ней. Шуто хмурится. Сильная? Причуда его матери? Помимо её страха и отчаяния, всё, что он мог вспомнить о ней, — это мягкость, теплоту и глубокую печаль. Неужели она всё это время обладала такой силой? Это не имело смысла. — Почему она не… — начинает он, а затем колеблется. Он не уверен, что хочет знать ответ, но Тоя всё равно догадывается, о чём он спрашивает. Несомненно, он и сам долго и упорно размышлял об этом. — Почему она не защитила себя? Защитила своих детей? Я однажды спросил её об этом. Тоя на мгновение замолкает, его взгляд становится отстраненным, он оглядывается назад, на время, которое не было ни проще, ни добрее, просто другим. До того, как их мать исчезла и забрала с собой всякую надежду на спасение. — Она сказала, что это потому, что она поклялась никогда не использовать свою причуду против мужа. Это было частью их свадебных клятв. Старатель тоже поклялся, но, очевидно, без её причуды ему не нужно было использовать свою, чтобы причинить ей боль. В два раза крупнее её и профессиональный боец, нет, Старатель не нуждался бы в своей причуде. И оглядываясь назад, он не может вспомнить, чтобы когда-либо причинял ей боль или угрожал ей своим огнём. Было много других способов, но не огонь. Даже когда дела шли хуже некуда, когда его отец был самым тираничным, а мать — самой отчаявшейся, он не мог припомнить, чтобы кто-то из них использовал свою причуду. — И я думаю, что именно поэтому он её ненавидел. Оглядываясь назад, я иногда задаюсь вопросом, не хотел ли он, чтобы она нарушила эту клятву. Он определённо достаточно её провоцировал. Может быть, он хотел, чтобы она остановила его, вернула его обратно за черту, которую он не должен был пересекать. Но она этого не сделала. Не потому, что была слабой, а потому, что предпочла сдержать обещание… или, может быть, я просто проецирую на неё свои чувства. Может быть, он просто от природы мерзкий ублюдок, который презирает всех, кто не такой мерзкий, как он сам, а она просто оказалась немного выносливее его детей в то время. В душе Шото поднимается старый гнев, вызванный разочарованием и замешательством, когда он слышит, как его брат так бессердечно говорит об их матери. Сколько он себя помнил, она была полной противоположностью его отца: доброй там, где он был жестоким, ободряющей там, где он был презрительным, нежной там, где он был грубым. Поэтому его чувства к ней были полной противоположностью чувствам, которые он испытывал к Старателю. Его любовь к ней всегда была пропорциональна его ненависти к другому. Но здесь Тоя открыл для себя новые истины и свой ужасный недостаток. Шото был слишком молод или слишком изолирован, чтобы осознать себя. На мгновение ему хочется накричать на брата, отмахнуться от его слов и бросить в ответ несколько собственных критических замечаний. На протяжении многих лет Тоя давал ему много поводов для этого. Угрюмый, завистливый, злобный, слабый. Но мгновение проходит, и он снова проглатывает эти слова. Тоя — не Тано. Его боль реальна, его убеждения основаны на опыте, а не на уязвлённой гордости, хотя и это тоже было частью его характера. Его нельзя было винить за циничный взгляд на их мать, как и Шото за его наивную точку зрения. Кроме того, её больше нет. Нет смысла бороться за её память, когда есть гораздо более насущные проблемы. Поэтому он возвращается к своей первоначальной теме. — Ты думаешь, он ненавидит Изуку? Тоя моргает, на мгновение задумывается, затем качает головой. — Как ни странно, нет. Я не знаю почему. Может, он ещё не нашёл оправдания. Может, Изуку просто особенный. Я не знаю. — Ты… ты думаешь, что Изуку похож на… маму? Что он сломается, чтобы сдержать обещание? — Ему не нужно обещание, чтобы сделать это. Ты сам это видел. Он не будет… не сможет сдерживаться. Он бросается в каждое дело с головой. Будь то то, чтобы стать достаточно сильным, чтобы противостоять Хисаши, или то, чтобы помочь тебе выбраться из этого дома, он вкладывает в это всё, что у него есть. Разум, тело и душу. Я думаю, это его самая характерная черта, то, что делает его таким особенным. А ещё то, что делает его таким уязвимым. Он похож на мать? И да, и нет. Нет, я не думаю, что он позволил бы обещанию встать на пути его принципов. Если бы ему пришлось выбирать между обещанием и защитой кого-то, я не думаю, что он бы колебался. Он не настолько эгоцентричен. Но в то же время да, он похож на неё. У него та же слабость и то же отчаяние. Если он не будет осторожен, то сломает себя, следуя своим принципам, как она сломала себя, выполняя своё обещание. — Но ты не ненавидишь Изуку. — Я тоже не ненавижу мать. Не совсем. Она с самого начала была в безвыходной ситуации. Я не виню её за проигрыш в игре, в которой все остальные жульничали. Я просто не уважаю её так, как уважаю Изуку. Она решила посвятить себя браку, который с самого начала был обречён на провал. Изуку решил посвятить себя тому, чтобы стать героем. Настоящим героем, а не эгоистичным карьеристом, который считает себя героем. Изуку всегда пытается каким-то образом улучшить себя, чтобы лучше помогать другим, а не просто быть популярнее. Он хочет спросить, считает ли Тоя, что Шото станет одним из тех героев, которые стремятся к вершине, но он не готов ответить, если Тоя скажет «да». Не думает, что Тоя достаточно хорошо его понимает, чтобы высказать объективное мнение, и даже если он это сделает, ответ будет не просто «нет». Шото не похож на Старателя, он отказывается быть таким, как он, но он также знает, что он не похож и на Деку. Он искренне и по-настоящему хочет быть героем, но не может точно сказать, почему он этого хочет. Насколько он знает, он хочет быть героем только потому, что у него никогда не было другого выбора, и у него не хватает воображения, чтобы представить себе что-то другое. — Это… это из-за этого я волнуюсь? Что Старатель попытается сделать из него героя-лидера? — Я не знаю, о чём ты думаешь, Шото, но если тебя это беспокоит, то в твоей логике есть пара изъянов. Во-первых, Старатель не знает, что он стремится стать героем, а во-вторых, он бы попытался остановить его, а не поощрять. Он считает, что герой — это причуда, помнишь? — Но посох... — Обучение работе со специализированным оружием — известная область деятельности специалистов по поддержке героев. Если он овладеет этим посохом, а я думаю, что в конце концов он это сделает, то будет пользоваться большим спросом для обучения героев его использованию. Возможно, Старатель даже собирается научить тебя. Это способ обеспечить безопасность и престиж работы Изуку, а не признание его истинных амбиций. От этого будничного объяснения у него внутри всё сжимается. Он не знал, и, похоже, даже Изуку не знал, что этим занимается техник поддержки героев, но в этом есть смысл. Герои должны где-то учиться пользоваться своим оборудованием, а у самих героев едва ли есть время или даже навыки, чтобы разобраться в этом самостоятельно или обучать стажёров. Он боялся, что Старатель узнал правду, и теперь понимает, что был прав. Что он понял это и решил загнать Изуку в те же рамки, в которые он загонял Шото на протяжении многих лет. Внезапное внимание к его учёбе и тренировкам, разговоры с ним наедине и сотрудники Ван Дорсена — всё это служило доказательством того, что амбиции героя в отношении его кузена возросли. Но это был иррациональный страх, и именно поэтому он не мог чётко его сформулировать. Он всегда был центром амбиций своего отца, и это не то место, которое он пожелал бы кому-либо, и меньше всего своему доброму и все еще скорбящему кузену. Но если все это было сделано только для того, чтобы Изуку мог помочь ему в обучении героя, то это также объясняет внезапный интерес Старателя и соответствует его обычному поведению. На самом деле, не связано ли всё это повышенное внимание с первым визитом Деку в агентство героев и с тем, что герой нашёл его аналитическую тетрадь? Разве он не говорил ранее, что Шото стал лучше благодаря помощи Деку? Вот и всё. Всё сводилось к желанию Старателя сделать так, чтобы Шото стал профессиональным героем № 1 вместо Всемогущего. Изуку был просто очередным средством достижения цели. Шото не стал бы лгать самому себе, эта идея была привлекательной. Тренироваться с Изуку было гораздо приятнее, чем с отцом или его приятелями из агентства. Когда Изуку не тренируется рядом с ним, он работает вместе с ним, чтобы понять, что лучше всего подходит Шото. Это долгожданная перемена по сравнению с тем, как взрослые нависали над ним и просто говорили, что делать. И тут Шото чувствует, что беспокойство возвращается с такой же силой. Это не та форма, которую Старатель создал для Шото, но это всё равно форма. Если бы «Техник поддержки героев» был настоящей целью Изуку, Шото без колебаний принял бы этот неожиданный подарок. Но это не так. Изуку притворяется, что стремится к будущему, которое соответствует целям Старателя, но что произойдёт, когда его кузен нарушит сценарий? Когда он попытается разрушить форму, которую про герой создал для него? Он спрашивает об этом своего брата. — Кто знает? Может быть, к тому времени он докажет, что достаточно силён, и Старатель согласится. Может быть, он будет жить с Бакуго, и мнение Старателя не будет иметь значения. Но, честно говоря, он не самая большая проблема. Не в долгосрочной перспективе. Он не единственный, кто попытается помешать Изуку достичь цели. Там будет много людей, которые услышат слово «без причуд» и не посмотрят на него, или уделят ему такое внимание, которое создаст больше проблем, чем решит. И как только ему удастся преодолеть эти препятствия, ему всё равно придётся иметь дело с мелочной, самодовольной, пустой чепухой, которая является культурой героев. При нынешнем положении дел я не знаю, сможет ли он это сделать. — Ты не думаешь, что Изуку может стать героем? — недоверчиво спрашивает Шото. Из всех присутствующих Шото считал, что Тоя больше всех верит в их кузена. Его брат закатывает глаза. — Ты меня не слушаешь. Конечно, он мог бы стать героем. Он мог бы стать самым лучшим из них. Я хочу сказать, что при нынешнем положении дел я не думаю, что кто-то ещё когда-нибудь это поймёт. Шото не понимает. Может быть, он ещё недостаточно взрослый, или, может быть, это одна из тех вещей, которые он должен был усвоить в школе, или, может быть, Тоя просто ведёт себя как эмо, как любит говорить Нацуо, но он не понимает, как кто-то может быть лучшим в чём-то и не получать за это признания. — Что мы можем сделать? Как мы можем ему помочь? Тоя вздыхает. — Честно? Самый лучший способ… — это сжечь всё общество героев дотла и начать всё с чистого листа. _____________ Оставшуюся часть летних каникул Изуку проводит за учёбой и тренировками со своим новым оружием, а также за выполнением своей роли в операции «Соми». Старатель начал приходить и уходить, проявляя больше любопытства, чем обычно, по поводу того, чем занимаются его дети и продолжают ли они тренироваться. К счастью, никаких «уроков», но его постоянное неодобрительное присутствие не намного лучше. Полугодовая поездка за покупками — долгожданная передышка. Пока Старатель и служба безопасности проводят системные проверки и учения в поместье, дети Тодороки исследуют город Кукидзю и обсуждают операцию «Соми» в относительной уединённости. — Думаю, нам стоит сделать последний рывок сегодня вечером, — говорит Изуку, пока они осматривают автостоянку. Фуюми начала брать уроки вождения и уже присматривает что-нибудь подходящее. Продавцы в основном игнорируют группу детей в пользу их взрослого телохранителя, что их вполне устраивает. — Нам не стоит торопиться. До дедлайна ещё много времени, — говорит Нацуо, заглядывая в салон сверкающего спортивного автомобиля. — Но в любой момент что-то может случиться с моим статусом опекуна. Не думаю, что мы можем позволить себе откладывать это. Через несколько дней возобновятся занятия в школе, и, хотя он этого не говорит, он беспокоится, что Качан снова будет его ждать. Если он попросит его прийти во второй раз, он не знает, сможет ли устоять. Не знает, простит ли его друг, если он согласится. — Мило, — говорит Фуюми, глядя на находку Нацуо, но качает головой. — Но я не могу таскать вас всех на себе. Как думаешь, Изуку, мы уже достаточно сделали? Он не проявляет никакого интереса к тому, чтобы отправить Шото в школу. — Но сейчас он уделяет Изуку больше внимания. Возможно, он более восприимчив к его предложениям. К тому же, если мы будем продолжать в том же духе, он может что-то заподозрить. Или, знаете, решит, что у Шото какая-то форма умственной отсталости, — говорит Тоя, прислонившись к другой машине и совершенно не интересуясь происходящим. Шото сердито смотрит на него, но не спорит. В конце концов они соглашаются осторожно двигаться вперёд. Как и в большинстве своих уловок, они должны сначала прощупать Старателя и посмотреть, будет ли их план выглядеть естественно. Сколько бы представлений они ни давали, в два раза больше они от них воздерживались, потому что интуиция подсказывала им, что они могут зайти слишком далеко или слишком сильно разозлить его. Они набрасывают примерный план того, что будут делать до конца похода по магазинам, и возвращаются домой, тихие и задумчивые. В тот вечер, когда они собрались за ужином, Изуку поймал себя на том, что нервничает. Больше, чем в тот день в агентстве, когда они только начали разрабатывать план. Это было несколько месяцев назад, и постепенно их план стал частью повседневной жизни, но теперь… теперь настал момент истины. — Одзи-сан, — пытается он и слегка кашляет, чтобы прочистить горло во второй раз, когда холодные голубые глаза встречаются с его взглядом. — Я хотел бы кое о чём с вами поговорить. — Что? — Ах… это… — он нервно смотрит на Шоуто, который всё ещё сосредоточен на своём ужине. Это соба, так что его сосредоточенность может быть не совсем наигранной. — Эм… о подготовке Шото к U.A. — Хм? U.A? Я хорошо контролирую его тренировки, — пренебрежительно говорит Старатель. — К-конечно! Дело не в этом. Он-его физическая подготовка и тренировки с причудами действительно на высшем уровне, и он отлично учится. Н-но… эм… я заметил одну проблему. — Да, он грёбаный робот. — Тоя фыркает, язвительно замечая. Шото отрывает взгляд от своей лапши. — Тоя, это грубо. — ругается Фуюми. — Обычно стоит указывать на неловкие, но правдивые факты. — Я не робот, — без выражения говорит Шото своему брату. — Ладно, я убеждён, — хихикает Нацуо. — Выключи там всё, Дейта, пока не перегорел предохранитель. — ... Я понятия не имею, что это должно означать. Изуку кашляет в руку, чтобы привлечь их внимание. — Шото не робот, но я заметил, что он… как бы… Полагаю, лучше всего это можно описать как «зациклен». И я беспокоюсь… что это повлияет на его рейтинг в U.A., а это повлияет на его рейтинг после выпуска и… э-э… Тишина. Взгляд Старателя, устремлён вдаль. Сердце Изуку колотится в груди, а мозг переполняют мысли о том, что вот-вот пойдёт не так. А потом его рот начинает двигаться сам по себе, выплевывая едва различимые слова. —...Я имею в виду, что он действительно талантлив, и учёба будет для него испытанием, каким бы он ни был, но как только начнутся занятия, я не думаю, что он поймёт, как взаимодействовать со своими одноклассниками или даже с учителем, и я уверен, что в конце концов он во всём разберётся, но у всех остальных будет преимущество в виде опыта обучения в школе.Я знаю, что это кажется очень глупым по сравнению с боевыми навыками и учёбой, но есть много командных упражнений и тренировок по спасению, где ему нужно будет понимать социальные сигналы и ожидания, а сейчас он не всегда их понимает. К тому же он не всегда ясно выражает свои намерения, поэтому люди думают, что он грубит, не обращает внимания или ему всё равно.И иногда он говорит такие нелепые вещи, сам того не осознавая, и я боюсь, что он случайно поставит себя в неловкое положение, и… и… эм… я… э-э… думаю, может, ему стоит пойти в школу, чтобы научиться лучше общаться. Теперь все смотрят на него так, будто у него выросла вторая голова, которая только что за две минуты прочитала всю «Повесть о Гэндзи». Он чувствует, как его лицо горит от смущения. Старатель выглядит таким же впечатлённым, как и всегда, что совсем не так. Он открывает рот, вероятно, чтобы сказать резкое «нет», но Тоя опережает его, хихикая. — Робот в классе? Он пристрелит первого придурка, который испытает его терпение, если, конечно, он не зайдёт в женскую раздевалку и его не исключат первым. Чёрт возьми, этого никогда не случится. Он уже обречён навсегда остаться изгоем, давайте подождём, пока он не навредит обществу. — Тоя! — огрызается Фуюми. — Это совершенно неуместно. Шото вполне способен общаться, как и все остальные. Как говорит Изуку, он просто неопытен. Он во всём разберётся. — Да, но до или после того, как его исключат? Говорю тебе, он не продержится и недели. Даже Старатель знает, что этот маленький тролль не справится в реальном мире. — Ты — Я не пойду, — прямо говорит Шото, глядя на всех них, но задерживая взгляд на самом Старателе. Бросая ему вызов. — Я не пойду. Это помешает моим настоящим тренировкам. И, как будто это решило вопрос, он берёт палочки для еды и продолжает есть свою соба. Прежде чем Старатель успевает ответить, Изуку прерывает ошеломлённую тишину. — Но это не так! Я проверял! Я тренируюсь столько же, сколько и ты, и хожу в школу. Тебе придётся вставать немного раньше и немного изменить свой график, но это определённо возможно. Пожалуйста, Шото? Ты узнаешь много важного! Если ты не будешь готов общаться с другими людьми, когда придёшь в UA, это может помешать командной работе во время спортивного фестиваля и повлиять на стажировку! Шото не спеша доедает свою соба, прежде чем прямо сказать: «Мне это неинтересно». Тоя ухмыляется. — Видишь? Старатель открывает рот, чтобы что-то сказать. Изуку задерживает дыхание. Но, кажется, все собираются вставить свои пять копеек. Тано появляется из кухни, где она, несомненно, подслушивала. Её лицо выражает неодобрение, а серые глаза устремлены прямо на Изуку. — Ты, дерзкий мальчишка! Как ты смеешь сомневаться в решениях Тодороки-сама? Он знает, что лучше для его собственного сына и наследника. Он знает, как мудро держать Шото подальше от развращающего влияния масс с их шумной и поверхностной «массовой культурой», их преступной молодёжью и непристойными вкусами. Позорно то, до чего докатился мир, и Шото не нужен ни один из его пороков. — От имени этих непутёвых подростков спасибо, — криво усмехается Нацуо. Тоя фыркает. Однако Изуку теряется. Прерывание Тано не входит в сценарий, но ему придётся импровизировать. — Но-но, Тано-сан, это неправда! Шото станет героем, который спасёт этих людей! Он должен хотя бы немного понимать их. И как он сможет возглавить клан Тодороки, если не знает, как всё устроено в реальном мире? — Ну что ты, сопляк... — Хватит! Все вздрагивают от нетерпеливого рыка Старателя, включая Тано, которая делает шаг назад в сторону кухни. Пламя на лице мужчины вспыхивает от волнения, его взгляд обводит стол по кругу, прежде чем остановиться на Изуку, который выпрямляется в кресле. — В том, что ты сказал, нет ничего такого, чего бы я не учитывал ранее, — раздражённо говорит он. — Я уже решил, что Шото будет учиться в средней школе Сомей. — Что? Вы ничего подобного не упоминали! — восклицает Тано, готовая выдвинуть ряд возражений, но замолкает, когда её работодатель пристально смотрит на неё. Она отступает ещё на шаг в кухню. — Теперь, когда он достаточно взрослый, чтобы тренироваться самостоятельно, нет причин продолжать его обучение дома. — Он поворачивается к Шото. — Считай это частью своего обучения и не халтурь. Я не хочу слышать от тебя никаких жалоб. Его младший кузен смотрит на него лишь мгновение, прежде чем отвернуться и нахмуриться, глядя на свою еду. Старатель поворачивается к остальным детям. — Он идёт. Это окончательно. Никто ничего не говорит. Никто не может ничего сказать. По крайней мере, не разразившись истерическим смехом, что может показаться немного подозрительным. Мужчина кивает, принимая их молчание за капитуляцию, а затем снова поворачивается к племяннику. Изуку выпрямляется в кресле. — Я рассчитываю, что ты будешь присматривать за ним и помогать ему, когда потребуется. Считайте это подготовкой к изучению курса поддержки героев. Изуку судорожно сглатывает. — Я-я буду. Обязательно. Да, Одзи-сан. С-спасибо. И на этом всё. Напряжённо, тихо, все молча продолжают есть, погрузившись в свои мысли о том, что только что произошло и что всё это значит. Тоя и Шото заканчивают первыми и в ярости уходят, и в кои-то веки их отец не гонится за ними. Он уже считает, что выиграл эту битву. Затем он сам заканчивает есть и идёт в спортзал, оставляя Изуку, Нацуо и Фуюми смотреть друг на друга через стол. — Так… это только что произошло, — говорит Нацусо с явным благоговением. — Скажи мне, что это только что произошло. — Это произошло. — подтверждает Фуюми, но выглядит не менее озадаченной. Изуку чувствует, как его глаза наполняются слезами, а улыбка растягивается от уха до уха. — Это действительно действительно произошло. ____________________ В тот вечер они выходят на территорию поместья, взволнованные и безрассудные от победы. Слишком опасно говорить свободно в доме, когда рядом Старатель и Тано, но они могут сдерживать смех лишь до поры до времени. Разложив одеяло в дальнем углу их участка, они наблюдают, как красное летнее солнце садится за горизонт, а над ними проступают звёзды. Никто из них не знает названий созвездий, но они будут помнить их очертания в грядущие годы и то, как они собирались под ними и были счастливы. — Думаешь, он действительно уже всё решил? — с любопытством спрашивает Изуку. Был ли его план более эффективным, чем он думал, или его дядя уже знал, что Шото пойдёт в среднюю школу, и держал это в секрете? — Может быть. Он всегда играл, держа руки близко к корпусу, — говорит Фуюми. — Чушь собачья, — говорит Тоя. — Если бы он уже решил, то сказал бы об этом, по крайней мере, тёте Ханако. Кроме того, он раздул из этого целую историю о том, что Изуку «идёт своим путём» отдельно от Шото, а теперь он ждёт, что тот будет присматривать за Шото? Он просто не хотел признавать, что Изуку думал о том, о чём не думал он сам. — Злой гений, — соглашается Нацуо. — Или, знаете, что-то, что звучит не так глупо, как «добрый гений». — Ученый? — Предлагает Фуюми. — Я не такой умный, — смущённо говорит Изуку. На самом деле это не так. Его тесты по английскому — тому доказательство. И дело не в том, что он учился быстрее или легче, чем другие люди, а в том, что он мог концентрироваться на них дольше, чем среднестатистический шестиклассник, и он мог делать это только потому, что у него была сильная мотивация. От этого зависели его мечты. — Тебя когда-нибудь проверяли? — Не совсем. Хотя Каччан был. Он набрал много баллов, но не гениальный уровень, и в школе мы оба всегда учились примерно одинаково, так что, думаю, учитель не видел смысла тестировать нас обоих. Раздается коллективный стон его кузенов. — Потому что это… чёрт, я надеюсь, что тебе никогда не придётся туда возвращаться. Я не хочу показаться снобом, но начальная школа Мустафу, честно говоря, звучит как отстойная школа, чем больше я о ней слышу, — говорит Тоя. — Это было не так плохо, но Соми мне нравится больше. Может быть, в старшей школе будет по-другому. То ли потому, что Изуку отличается от других, то ли потому, что в старшей школе будет больше учеников, которые не знали его в начальной, он не знает и не хочет строить догадки. Его застало врасплох невежество ученика Соми, и он не хочет питать ложных надежд на следующий год, где бы он ни оказался к тому времени. — Как думаешь, ты вернёшься в Мустафу в среднюю школу? — тихо спрашивает Шото. — Я не знаю. До этого ещё больше полугода, так что, может быть, но дядя, кажется, так не думает. — Он не учитывает многих вещей, которые должен учитывать, — усмехается Тоя себе под нос. — Я не хочу, чтобы ты уходил. — говорит Шото. — Шо... — Я знаю, что тебе, наверное, стоит, но всё же… Я бы хотел, чтобы ты поехал со мной. Я там никого не знаю. Нацуо тихо посмеивается. — Шото-кун нервничает перед первым днём в школе? Это мило. — Нет, это не так. Я так давно хотела поехать, но никогда не думала, что у меня получится. Я, честно говоря, не знаю, чего ожидать. Я никого не знаю. Что я буду делать, если не знаю правил? Или скажу что-нибудь глупое? — Что ж, это возможно, — соглашается Нацуо. Фуюми пинает его. — Тебе просто придётся разобраться в этом, как и всем нам, — вздыхает Тоя. — Это не всегда будет весело, но это возможно. Изуку не может вечно быть твоим костылём. Фуюми бросает в него конфету. — Ай. Я имею в виду, мы постараемся помочь тебе, насколько это возможно. Наступает тишина, пьянящая эйфория успеха, которая теперь смягчается мыслями о реальном будущем со всеми его неопределённостями и неприятностями. — Я тоже не хочу идти, — наконец тихо говорит Изуку. Все его двоюродные братья и сёстры поворачиваются к нему с разной степенью удивления и беспокойства. — Тебе не хватает этого? — спрашивает Нацуо. — Свободы, я имею в виду. А твой друг, Каччан? — Ну да, конечно. Я очень скучаю по нему, и по Мустафу тоже. Не столько по школе, сколько по всему остальному. У меня там много хороших воспоминаний, но… Наверное, это похоже на то, что говорила моя мама. Мы собирались уехать из Мустафу, понимаешь? Чтобы сбежать от Хисаши, мы переезжали в Хосу, чтобы начать всё сначала. И я спросил её, что, если мы будем скучать, и она сказала, что мы точно будем скучать, но мы должны дать новому месту шанс подарить нам новые воспоминания и новый опыт. И я думаю, что теперь я понимаю. Я скучаю по Мустафу, но я буду скучать и по этому. Здесь так много всего произошло, и моя семья так сильно выросла, что это место всегда будет для меня драгоценным. Что бы я ни делал и куда бы ни пошёл, я что-то потеряю. — Эй, — тихо говорит Фуюми, слегка шмыгая носом. — Ты не потеряешь нас. Даже если ты будешь жить где-то в другом месте, мы всё равно останемся твоей семьёй. Это не изменится. — Да, но… что, если Бакуго не захотят, чтобы я был рядом с тобой из-за Старателя? Или если он не захочет, чтобы ты разговаривал из-за Бакуго? Или если Идол попытается удержать меня подальше от Бакуго? Тётя Мицуки — та, кого моя мама выбрала, чтобы заботиться обо мне, и она любит меня, а я люблю её, и Каччан не поймёт, и он разозлится, но на самом деле ему будет очень больно, и… Шото крепко обнимает его, заглушая слова и сопровождающие их слёзы. Шото многого не понимает, упускает из виду тонкости, но он понимает боль и конфликт Деку. Он сам многое чувствует и знает, что его братья и сёстры тоже. Они хотят, чтобы Деку остался с ними, и хотят, чтобы Деку был счастлив, но, к сожалению, у этих двух желаний совершенно разные пути. У их двоюродного брата был шанс на любящую мать, доброго отца и темпераментного, но заботливого брата, на что-то вроде нормального детства. Они могут любить его и поддерживать, но не могут гарантировать стабильность и безопасность, которых никогда не знали сами. — Это будет следующая миссия, — говорит Шото. — Найти способ помирить Старателя и Бакуго, чтобы мы не расстались. Мы не потеряем друг друга. Нацуо протягивает руку через плечо, чтобы взъерошить волосы Изуку. — Да. Операция «Мустафу». Мы разберёмся. После того чуда, которое ты только что сотворил, это будет проще простого. __________________ К утру Старатель уходит, оставляя детей Тодороки наедине с Тано, которая в плохом настроении и не спускает с них глаз. Волнение прошлой ночи сменилось удовлетворением. Они победили. Наконец-то, безоговорочно, они победили. Не в войне, которую они вели на истощение с самого начала, а в своём первом значительном сражении. Они так долго думали, что сопротивление — это огонь и лёд, кулаки и крики, но это тактика Старателя, использующая его природные преимущества. Изуку научил их тому, чему они не научились сами: сотрудничеству, преданности, хитрости, терпению. Они всегда знали свои слабости, отец с самого начала тыкал их носом в них, но теперь они видят его слабости. Его гордостью, его амбициями так же легко манипулировать или ранить, как их собственными телами или вещами. Изуку позволяет им насладиться своим озарением, но его собственные мысли уже обращаются к «Операции Мустафу», к манипуляциям и правде, к обещаниям и контрмерам. У него есть смутное представление о том, как вести себя с дядей, их взаимное обещание всё ещё свежо в его памяти. Но как сделать так, чтобы расстояние и разделяющая их преданность не разрушили его? Бакуго — не Старатель, и он не может надеяться обмануть их так же, да и не стал бы. Каччан может распознать его ложь так же легко, как Изуку может распознать его ложь, а тётя Мицуки превратила проницательность в профессию. Ему придётся быть честным, но этого будет недостаточно. Глядя на розовые шрамы на своих руках, он не знает, с чего начать. Его дядя не сжигал его, не напрямую и не намеренно, но нет смысла приукрашивать его роль в этом инциденте. Тётя Мицуки будет презирать его всю жизнь, если уже не презирает. Как её успокоить? Как убедить её в том, что лучше продолжать общаться с человеком, который похитил его и может попытаться сделать это снова? Хватит ли сочувствия к его кузенам? А Каччан… великолепный, дерзкий, гордый Каччан, который всегда защищал его, когда это было важно, и злился на него за то, что тот сам навлекал на себя неприятности, чей гнев был вызван собственными страхами и неуверенностью. Позволить ему вернуться к Тодороки, пусть и ненадолго, чтобы его сожгли, украли или сделали что-то похуже? Он не простил бы свою мать за то, что она допустила это. Он не простил бы Изуку за то, что тот этого хотел. Погрузившись в эти головоломки, уставившись непонимающим взглядом в руководство по VDS, он не замечает, как Тано входит в гостиную, пока она не подходит к нему сзади и не даёт ему звонкую пощёчину. Руководство выскальзывает у него из рук, он вскидывает руку, чтобы защититься, и скатывается с дивана, чтобы встать на ноги. Он смотрит на неё в непонимании и шоке. — Ты, — рычит она, — это твоя вина. Что он может на это ответить? Он знает, что она имеет в виду под «этим», и в кои-то веки её предубеждение против него привело к верному выводу. Сквозь его удивление просачивается страх, он боится того, что это может означать. Если бы она знала правду, если бы она могла доказать её, она могла бы всё исправить. — Я… я не понимаю, о чём ты говоришь, — говорит он, блефуя и надеясь, что, как и в случае с её предыдущими обвинениями, у неё нет никаких оснований для них, кроме собственной злобы. — Ты ужасный ребёнок, ты дешёвый обманщик. Я с самого начала знала, что ты гнилой. Ты с самого начала замышлял, как уничтожить эту семью, не так ли? Играл на их чувствах, настраивал их против меня, заискивал перед Тодороки-сама. Что ж, меня не одурачить твоим маленьким кукольным театром! С тех пор, как ты появился, дети становятся всё более непослушными и скрытными. Я точно знаю, что ты делаешь. Он делает шаг назад, боясь, что она снова нападёт на него, и не зная, что делать, если она это сделает. Отступить? Дать отпор? Позвать на помощь? Ему приходит в голову, что он не знает её причуду и насколько она опасна. Вероятно, она связана со льдом, как у тёти Рей, но он не знает наверняка и проклинает себя за то, что раньше не спросил своих кузенов. Но раньше она была просто неприятной, а не опасной. Теперь он знает только то, что она злится и ведёт себя неразумно. — Я Она шипит, как разъяренная кошка, прерывая его. — Не говори. Я не хочу больше слушать твою ложь, и я собираюсь рассказать Старателю. Все о твоих тайных собраниях, твоих записных книжках и твоей ревности. И тогда он поймет, какое ты манипулятивное, неблагодарное создание. Его записные книжки? Видела ли она записи в его записных книжках, касающиеся операции «Соми»? Нет, не могла. Он попросил Тою и Шото сжечь все компрометирующие записи по ходу дела и запер даже менее подозрительные записи в ящике стола. Оставлял ли он их когда-нибудь без присмотра? Возможно, забывал в портфеле на ночь или оставлял на столе, чтобы поработать позже… Она делает шаг вперёд. Он быстро отходит к другой стороне дивана, сохраняя дистанцию и барьер между ними. Если у неё есть причуда, он хочет иметь пространство и время, чтобы избежать её. Она ухмыляется, довольная его страхом, своей способностью пугать его. — Вот погоди. Он заставит тебя пожалеть! Он заставит тебя пожалеть, что ты вообще слышал имя «Тодороки», а когда он с тобой покончит, он тебя изгонит! Он умывает руки от тебя и твоей семьи, как и должен был сделать в первый раз. Нет, она блефует или просто сошла с ума. Разве его кузены не закатывали глаза и не смеялись над этим? Насколько же она нелепо заблуждается и самовлюблённа? В его блокнотах или где-то ещё нет никаких доказательств, она просто ждёт, что его дядя поверит ей на слово. Подождите. — В первый раз? Что она имела в виду под «первым разом»? Она говорила об отречении Хисаши? Но нет, она вдруг отводит взгляд или, скорее, оглядывается, словно боится, что её услышат. Как будто она только что выдала какой-то секрет или, может быть, собирается это сделать. — Это не имеет значения. Скоро ты и наша семья перестанете общаться, так зачем мне что-то рассказывать? Но её невозмутимость испорчена ядом в её глазах, ядом в её тоне. Её нападение стало приманкой в ловушке. Он должен игнорировать это. Игнорировать её. Выйти из гостиной, из дома, на территорию, где охрана сможет их увидеть и вмешаться, если она последует за ним. У неё нет против него никаких доказательств, и теперь, когда она произнесла свои угрозы вслух, она может это понять и устроить засаду в надежде, что он выдаст себя. Вот только предчувствие вопит у него в голове, как пожарная сирена. Опасность, опасность, опасность! Не из-за того, что она знает, а из-за того, чего он не знает. Какой бы секрет она ни хранила, он может причинить ему вред, он знает это, и ему нужно завладеть им, чтобы защитить себя в будущем. Он должен заглотить наживку, не попавшись в ловушку. Или попасться в ловушку и подготовиться к удару. Гомей-сэнсэй сказал, что он создан для того, чтобы принимать удары, и опыт это подтвердил. Он должен рискнуть и предположить, что она недооценивает его, а не наоборот. — Ты лжёшь, — говорит он с притворной уверенностью. Его голос дрожит, но он твёрдо произносит слова. — Ты ничего не знаешь. Дядя Энжи не стал бы доверять тебе ничего важного. Ты сама не Тодороки, как бы ты ни притворялась Его колкости направлены на то, чтобы уязвить её непомерную гордыню, её самую очевидную слабость, но они режут ему язык, даже когда он их отпускает. Жестокость никогда не была ему свойственна, а личные трагедии сделали его более восприимчивым к ней, а не менее. В мире так много бессмысленной боли. Он предпочитает быть лекарством, а не болезнью. Но еще больше он предпочитает не быть жертвой. Она ощетинивается, и её хмурое лицо превращается в карикатуру на саму себя, в маску Но, изображающую свирепого демона с раскрасневшимися чертами. — Я знаю больше, чем ты, самовлюблённый сопляк, мог бы надеяться. Ты думаешь, что разгадал эту семью, не так ли? Но ты не знаешь самого главного, и, вероятно, тебе даже не приходило в голову задаться этим вопросом. Почему Тодороки-сама, богатый и влиятельный человек с большим наследием и престижем, взял к себе ребёнка без причуд, сына убийцы? Ты настолько глуп, что считаешь себя каким-то призом? Его инстинкт — протестовать, заявлять, что эта тайна принадлежала ему с самого начала. Но какой смысл пытаться что-то доказать тому, кто так упрямо не желает ничего знать? Так упрямо ненавидит? Это всё равно что пытаться успокоить злую собаку, которая лает на тебя с другой стороны забора. Итак, он ничего не говорит. Она думает, что добилась своего. — Так и было, не так ли? Ха! Когда он впервые узнал о тебе, то поспешил откреститься от твоей семьи. Практически выставил твою мать за дверь. Он был так возмущён! Ловушка захлопнулась, и он чувствует, как она сжимается вокруг его горла. Его мать? Здесь? Когда? Почему? — Ты… ты лжёшь, ты никогда… даже не видела… она никогда не была… — Никогда здесь не была? Конечно, была. Уродливая маленькая соня. Она пришла просить о защите у Старателя, обманом заманила его на встречу. Он думал, что она пришла от имени его брата, какая-то запоздалая попытка примирения, я полагаю, но она просто хотела втянуть его в свои грязные семейные проблемы. Постоянно упоминала тебя, как будто ему должно быть дело до совершенно незнакомого человека. Он прогнал её, и правильно сделал. А потом она умерла. Тано говорит это так, будто его мама сделала что-то незрелое и эгоистичное, доставив неудобства другим ради внимания или назло. Но его мать не просто умерла. Она не заболела, не попала в аварию и не покончила с собой. Это не то, что сделала или не сделала его мать. Это то, что кто-то сделал с ней. Она не просто умерла. Её убили. И Старатель мог бы это предотвратить. Его мать пришла к дяде и умоляла его защитить её и Изуку не как родственника, а как героя, и он отправил её прочь. — Он чувствовал себя виноватым из-за этого, как будто это вообще имело к нему какое-то отношение, и он взял тебя к себе, несмотря на твои многочисленные недостатки, и относился к тебе как к одному из своих. И как ты ему отплатил? Попытался занять законное место Шото и стать его наследником? Абсурд! Ты… В его голове проносятся воспоминания о прошлом лете, о днях, проведённых в душном номере мотеля, о выходных, когда его мать ещё ходила на работу в своём строгом чёрном костюме. В какой из этих дней она отправилась навестить его дядю, своего зятя, и вернулась одна, зная, что ей придётся встретиться с мужчиной, который, как она в глубине души понимала, был опасен? Почему? Почему Старатель отверг её? Ничего бы не случилось, если бы я проводил её раз или два, когда ей нужно было встретиться с Хисаши? Или даже просто отправил бы с ней одного из своих героев? Помощника? или даже стажёра? Почему его мать сочли недостойной спасения? Даже ниже его долга? Тано всё ещё говорит, но он не может разобрать, что она говорит, да ему и не хочется. В ушах у него стоит гул, а в груди колотится сердце, как будто его заживо глотает какой-то невидимый монстр. Его воображение яркими мазками рисует прошлое. Его мать выходит из такси у поместья Тодороки в своём чёрном костюме и с тревогой смотрит на дом. Кабинет его дяди, мужчина, сидящий в кресле, с гордо выставленным напоказ пламенем на лице, отбрасывающим тени по всей комнате. Его мать, плачущая, умоляющая, протягивающая к нему руки за помощью, пока охрана тащит её по коридорам дома к двери. И его мать ничего не сказала. Ничего о его знаменитом герое, о котором, как он думал, она ничего не знала. Почему? Чтобы уберечь его от отказа, который, как она знала, они получат? Чтобы сохранить его детское обожание героев? Неважно почему. Она была его матерью, и какой бы ни была причина, она сделала это, чтобы защитить его. И Старатель оставил её гореть. — - ты должен был умереть вместе с ней! «Должен был сгореть вместе с ней» — вот что она имеет в виду. И от этой мысли у него задрожали руки. Теперь он знает, что значит гореть. Не просто задыхаться от дыма или обжигаться летящими углями, а пузыриться, шипеть и плавиться, превращаясь в пепел. Его мама... с головы до ног... её волосы, её глаза, её губы и она сама... его мама... Почему? Почему она? Почему так? Когда все, что должен был делать его дядя, было его работой? Он приходит в себя от звука ударов плоти о плоть и криков Тано. Он моргает, но его глаза не хотят фокусироваться, и он понимает, что плачет… нет, рыдает. Всё его тело дрожит, вздымается, и он не может дышать. Нацуо хватает его — он понимает, что это Нацуо, по его росту и прохладным ладоням — и отводит в сторону от драки. Нет, это не драка, слишком односторонняя, чтобы её можно было назвать дракой, судя по крикам Тано. — Изуку, эй, ш-ш-ш… просто дыши, просто сделай глубокий вдох ради меня, я держу тебя, эй… — тихо бормочет Нацуо, его слова превращаются в бессмыслицу, в успокаивающий тон. Когда это не помогает, он подхватывает Изуку на руки и выносит из комнаты, ненадолго останавливаясь, чтобы обратиться к кому-то. — Я несу Изуку в нашу комнату. Вызовите охрану, чтобы они их разняли. — Конечно, — серьёзно отвечает Тоя, — чуть позже. Изуку думает, что, должно быть, потерял сознание, потому что в следующий момент он уже лежит и рыдает, уткнувшись в грудь Нацуо, и хватает его за рубашку, словно хочет сорвать её. Как может быть ещё больнее, чем раньше? Потому что теперь он знает, что значит гореть, знает слишком хорошо, чтобы притворяться, что это не так, и знает, как она, должно быть, страдала. И как легко этого можно было избежать. Его дядя, человек, которого он так старался понять, которому был благодарен, посмотрел ему в глаза и сказал: «Это больше не имеет значения». Как будто её жизнь была взаимозаменяема с кузенами, элитными школами и модной тростью. Неужели Старатель действительно верил, что теперь чаши весов уравнялись? Неужели он хотел сделать Изуку соучастником унижения его собственной матери? Истинный масштаб трагедии обрушивается на него, вновь разрывая старые раны от горя, глубже и шире, чем прежде, пронзая его до самых костей души. Он то приходит в себя, то теряет сознание, то засыпает, иногда просыпаясь и обнаруживая, что Нацуо свернулся калачиком рядом с ним, а иногда Шото стоит позади него и держит его так, словно он вот-вот рассыплется на части. Нацуо спрашивает, не хочет ли он поговорить о том, что случилось, но это вызывает новый приступ плача, и после этого никто больше не спрашивает. Иногда он слышит разговоры других. — Она не вернётся, — яростно говорит Фуюми, расхаживая взад-вперёд по комнате. — Обычно я бы сказал, что ты очень убедительно выиграл этот спор, — говорит Тоя, сидя на своём обычном месте за столом. — Но тётя Ханако будет плакаться Старателю... — Я сожгу этот дом дотла, прежде чем позволю ей снова переступить его порог. — ... у тебя нет причуды ... — Для этого и нужен бензин. Изуку закрывает уши и пытается заглушить их. Он больше не хочет думать о пожарах. Тано не возвращается, и дом остаётся стоять. Фуюми и Нацуо готовят и убирают в её отсутствие, а Шото и Тоя по очереди присматривают за Изуку, сворачиваясь калачиком рядом с ним, гладя его по волосам или беря за руку, чтобы водить его по дому в оцепенении. Рыдания и обмороки постепенно прекращаются, оставляя его опустошённым, измученным и уставшим до мозга костей. Он чувствует себя плохо, телом и душой, но ни отдых, ни лекарства не помогают. Гомей бросает на него один взгляд и, даже не прикасаясь к нему, освобождает от тренировок на неделю. VDS остается в футляре нетронутым, руководство нераспечатанным, его блокноты без пометок. Всякий раз, когда он смотрит на них, он не может не думать: «Вот чего он хочет от меня», — и с отвращением отводит взгляд. Под горем и апатией он чувствует первые проблески ненависти к дяде, и его горе становится ещё глубже. Как до этого дошло? Он так много простил, так почему же не может простить это? Почему он не может выплюнуть этот яд? Возможно, потому что на самом деле он этого не хочет. Потому что ненавидеть Хисаши — всё равно что ненавидеть далёкую и недосягаемую Луну, и его сердце жаждет нанести удар по более близкой цели. Если в этом и есть какое-то милосердие, то лишь в том, что ни один из его гнева и ненависти не был направлен на его двоюродных братьев. Теперь он понимает их лучше, чем когда-либо, и больше, чем когда-либо хотел. Их неспособность любить своего отца и простить его отзывается в нём. Они связаны друг с другом не только кровью и обстоятельствами, но и обидами на своих матерей. Он всё ещё любит их и верит, надеется, что всегда будет любить. Они терпеливо ждут объяснений его мании и последовавшей за ней депрессии, но слова не приходят. Они и так изнемогают под бременем тирании Старателя, и он не хочет делать их ношу ещё тяжелее. Кроме того, Тоя тоже знает, что значит гореть. Со временем его самый сердитый кузен поймёт это сам. — Старатель возвращается завтра, — говорит Тоя, когда они собираются за столом, чтобы поесть. Это не так изысканно, как раньше готовила Тано, но её отсутствие почему-то делает еду вкуснее. — Он захочет объяснений. Мне всё равно, скажем мы ему правду или нет, но мы должны ему что-то рассказать. Сначала они смотрят на Изуку. Но слова не идут. Они застревают у него на языке, и еда кажется прогорклой. Завтра перед ним будет стоять его дядя. Что будет делать Изуку? Что он может сделать? Что, если после того, как он расскажет правду, дядя ответит только: «Это уже не важно»? Фуюми говорит первой. — Я возьму на себя ответственность. Это я выгнала её из дома. — Он сделает тебе больно, — протестует Нацуо. — Значит, я должна позволить кому-то из вас взять вину на себя и пострадать вместо меня? Я самая старшая. Это я ударила её и выгнала. Я разберусь с этим. — Нет, не надо, — наконец говорит Изуку, выходя из апатии. — Я что-нибудь придумаю. Он чувствует, как внутри него разгорается маленький огонёк привязанности, когда они не задают ему вопросов, а также тяжесть камня, который он должен придумать. В ту ночь он проводит почти час в ванне, слушая эхо капающего крана и приглушённое биение собственного сердца, когда он погружается в воду. Его мысли всё ещё вялые, они пробираются сквозь его депрессию, чтобы достичь сознания, тяжёлые и грязные от его тёмных эмоций, временами едва различимые. Но постепенно он приходит к нескольким выводам. С этой целью он пишет два письма. Одно — Старателю, запечатывает его и оставляет на своём рабочем столе. Второе он берёт с собой в школу на следующий день. ________________ — Думаешь, кто-то умер? — шепчет кто-то, и Иида резко оборачивается на своём месте. До начала урока ещё несколько минут, но большинство его одноклассников уже здесь, отдохнувшие и оживлённые после летних каникул, и собрались вместе, чтобы похвастаться своими летними приключениями. А потом в классе воцарилась тишина. Аратака подходит, и Иида, взглянув на него, понимает, что он имел в виду. Их новый одноклассник выглядит… каким-то измождённым. Он кажется худее, тёмные круги под глазами делают его глазницы впалыми и похожими на череп, а его обычно уверенные движения теперь напоминают шатающуюся походку. Первое впечатление Ииды — что он болен, но взгляд Аратаки говорит ему, что дело не только в теле. Аратака молча садится на своё место, слегка кивнув Ииде и Кикичи. Иида видит, как он снова погружается в свои мысли. Он обменивается обеспокоенным взглядом с Кикичи, которая, кажется, умирает от желания что-то спросить. Но какой бы настойчивой она ни была, она не наивна и не глупа. Если он ещё ничего не сказал, то точно не скажет, пока весь класс пристально наблюдает за ним. Поэтому они ждут. — Ты в порядке? Что-то случилось? — спрашивает Иида, когда они переодеваются в спортзале. Аратака замолкает, уставившись на свой шкафчик. Затем он вздыхает. —;Я ... могу я попросить об одолжении? — Одолжении? Какого рода? — В этом нет ничего плохого. Ничего такого, что, как мне кажется, ты бы не хотела сделать в любом случае, просто… В следующем году ты пойдёшь в академию Соми, верно? — Да, — говорит он, не понимая, к чему он клонит и как это связано со странным настроением Аратаки. — Мой друг, Тодороки Шото, тоже пойдёт туда в следующем году. Если… если вы будете в одном классе, не могли бы вы присмотреть за ним? Он никогда раньше не учился в классе и очень нервничает. — Конечно, — охотно соглашается Иида. — Но разве ты не пойдёшь с нами? — …Я так не думаю. В любом случае, нам нужно спешить. Прежде чем Иида успевает спросить, почему его не будет и куда он идёт, Аратака хватает свою одежду из шкафчика и спешит переодеться. Ясно, что его друг не хочет об этом говорить, потому что впервые с тех пор, как Иида извинился, его избегают. Аратака исчезает во время обеда и на перемене, слоняется рядом с учителями, но, кажется, его внимание сосредоточено на чём-то всё более тревожном. Кикичи, кажется, чувствует себя немного лучше. Он замечает, как они тихо разговаривают в коридоре между уроками, склонив головы друг к другу. Кикичи слегка краснеет, то ли из-за близости Аратаки, то ли из-за того, что он говорит, Иида не может понять. Он снова видит их вместе в конце дня, на маленьком островке в потоке учеников, идущих домой или на внеклассные занятия. Он наблюдает, как Аратака достаёт из сумки сложенную записку и протягивает ей. Она кивает и принимает это, ее румянец темнеет еще сильнее. Потом он ушел. Иида подавляет чувство неприятия, которое он испытывает. Он чувствовал себя оправданным, называя Аратаку своим другом в эти дни, но это не давало ему права владеть всеми его секретами. Действительно, его главная привлекательность для другого мальчика заключается в том, что он настаивает на том, что ему вообще не нужно было знать его секреты. Но он думает, что заслуживает какого-то объяснения. — Что он хотел сказать? — спрашивает он Кикичи, когда она наконец начинает сама идти к главным воротам. Мечтательное выражение ее лица сменяется раздражением. — Не твое дело! — Я тоже просто беспокоюсь о нём! — огрызается он, прежде чем взять себя в руки. Она вздрагивает и виновато отводит взгляд. — Ничего особенного. Просто ему нужно было кое-что сделать. Он попросил меня передать записку Тодороки, — говорит она. Иида хмурится. Насколько ему известно, у Аратаки нет никаких занятий после уроков в кампусе. И разве он сам не должен был поговорить с Тодороки, когда они подвозили его утром? Его всё больше и больше беспокоит это загадочное поведение. Он выходит вслед за Кикичи на улицу, и, хотя она выглядит раздражённой, она не возражает. — Как думаешь, нам стоит его открыть? — наконец спрашивает она, поднимая сложенную бумагу. — Конечно, нет, — говорит он. В конце концов, это не для них. — Конечно, нет, — эхом отзывается она и вздыхает, как будто он — тяжёлое бремя. Он задаётся вопросом, открыла бы она его уже, если бы его не было рядом. Почему Изуку не отдал ему письмо, чтобы он его доставил? Возможно, он хотел, чтобы Кикичи узнала его содержание, а значит, и все остальные в классе. Он понимает, что это не слишком благородно, и не развивает эту мысль. У входа они ждут вместе, высматривая Тодороки даже после того, как подъезжают их собственные машины. Наконец они появляются. Двое мальчиков и девочка, очень похожие друг на друга и источающие едва сдерживаемую силу. Иида не помнит их имён или особенностей, но на протяжении многих лет он видел их мельком, слышал шепот, который следует за ними повсюду. Иида старается никогда не участвовать в сплетнях, знает, как неприятно и больно быть объектом досужих домыслов, но всё равно узнаёт их в лицо. Возможно, как только они доставят записку, они расскажут им, в чём причина странного поведения Изуку? Похоже, Кикичи пришла в голову та же мысль. — Тодороки-сэмпай! — зовёт она, размахивая запиской в воздухе, словно флагом, подающим сигнал далёким кораблям. Все трое одновременно поворачиваются к ней, когда она подбегает к ним, а Иида спешит за ней. Она решает подойти к самому младшему и самому знакомому из братьев. — Сэмпай! — Эээ… Одноклассница Изуку-куна, верно? — Кикичи Мегуми, приятно познакомиться! — говорит она, слегка кланяясь, прежде чем практически сунуть ему в лицо записку. — Аратака-кун занят и попросил меня передать это тебе. — О ... спасибо тебе, Кикичи-тян. Мальчик принимает записку, выглядя таким же озадаченным, как чувствовал себя Иида. Его братья и сестры собираются поближе, когда он разворачивает записку и начинает читать. Ни Иида, ни Кикичи не могут прочитать это со своего ракурса, но они могут видеть тени слов на обратной стороне тонкой бумаги и знают, что это нечто большее, чем просто несколько быстро нацарапанных предложений. Это абзацы из аккуратно написанных символов, переходящие от одной страницы к другой. Иида и Кикичи переглядываются, пока брат и сестра Тодороки молча читают письмо про себя. На лицах подростков постепенно появляются разные выражения, и по их разнообразным реакциям невозможно понять, о чём письмо. Боль, гнев, беспокойство, печаль… Только на лице рыжеволосого мальчика застывает бесстрастная маска, а в ярко-голубых глазах нет никаких эмоций. Внезапно младший Тодороки, держащий письмо, резко поворачивается, тычет письмом в грудь рыжеволосого и уходит. — Нацуо, подожди! — зовёт его девочка и бежит за ним, оставляя позади голубоглазого мальчика, который спокойно складывает письмо и убирает его в карман. — Эм… всё в порядке? — нервно спрашивает Кикичи, и её любопытство сменяется беспокойством. — Всё так, как и должно быть, — загадочно говорит он и поворачивается, чтобы последовать за остальными. ____________________ Кацуки полагает, что он должен быть благодарен своим родителям за то, что они не вызвали на него полицию, но после того, как он был наказан на все летние каникулы, он начинает задаваться вопросом, не было ли в тюрьме менее чертовски скучно, чем сидеть взаперти в доме номер двадцать четыре семь. Его родители прочитали утреннюю газету после инцидента, Взрыв на общественном пляже! прямо на первой полосе, и старая карга сложила два и два и получила "Катсуки, ты маленький засранец!" Наказанием, после того как мама отчитала его, стал настоящий домашний арест с угрозой повторения того же, если они позвонят домой (что они делали каждый день в разное время) и его там не окажется. У отца, по крайней мере, хватило такта притвориться, что он просто звонит, чтобы попросить сына выполнить какое-нибудь небольшое поручение или узнать, что он хочет на ужин, но все звонки мамы начинались со слов: «Ну что, заключённый, ещё не сбежал?» Тьфу. Не то чтобы он сделал что-то ужасное. Никто не пострадал, и их личное имущество не было уничтожено. К тому же городской совет наконец-то оторвал свои задницы от стульев и проголосовал за то, чтобы наконец-то навести порядок, после того как Департамент здравоохранения и безопасности прознал об этой истории. Хорошо, что хорошо кончается, или как-то так. Но он не какой-нибудь плаксивый ребёнок, который жалуется на несправедливость жизни. Он тренируется дома и изучает информацию в интернете, просматривая видео с героями и режимы тренировок (а также кулинарные видео, потому что, чёрт возьми, нет ничего постыдного в том, чтобы знать, как себя накормить). Когда он совсем отчаивается, он отвечает на сообщения некоторых своих одноклассников. Или смотрит дневное телевидение. Или бьётся головой о стену. Что бы ни было наименее болезненным в данный момент. Время от времени он достаёт письма Изуку, говоря себе, что просто хочет просмотреть свои записи о чтениях QTM, но в итоге всегда перечитывает их от начала до конца в поисках какой-нибудь зацепки, которую упустил раньше. Теперь, когда он уже узнал правду, он видит, как тщательно Изуку его обманывал, как все, что он рассказывал о своей жизни, было о том, чего не было в его жизни, а не о том, что в ней было, и даже тогда у Кацуки были подозрения. Потому что то, чего, по словам Изуку, не было в его жизни, — это несчастье. Да, точно. И как раз в тот момент, когда он уже готов взорвать себе голову, чтобы хоть как-то развеять скуку, начинается учебный год, его наказание заканчивается, и у него появляются более подходящие цели, на которых можно выместить своё разочарование. Он всё ещё не нашёл подходящей альтернативы пляжу Дагоба для тренировок, но теперь у него есть возможность снова свободно бегать по городу и искать подходящие места. Он переодевается в рабочую одежду, чтобы сделать именно это, когда звонит телефон. Он не обращает на него внимания. Наверное, это просто старая карга, которая хочет его отчитать. Телефон переключается на голосовую почту. — Каччан… Тётя Мицуки и дядя Масару, наверное, вас ещё нет дома. Извини, я попробую ещё раз позже… Он бросается к телефону, в спешке отбрасывая в сторону стул, и хватает трубку. — Деку? — ... Каччан? — Кто-нибудь еще называет тебя ‘Деку’, Деку? Короткий, жалкий смешок. — Нет, только ты. — Я думал, ты даже не помнишь этот номер, или тебе пришлось искать телефонную книгу? — говорит он, проклиная себя за раздражение в голосе. Но гнев всегда был предвестником его эмоций. — Я не забыл. Клянусь, не забыл. Голос мягкий, дрожащий от эмоций, от которых у Кацуки перехватывает дыхание от нежелательного сочувствия. Ему больно? Ему страшно? — Где ты? — вместо этого спрашивает он, заставляя себя говорить по-другому, на другую тему. Это возможность. Он знает это, но не знает, что это за возможность, знает только, что не может упустить её во второй раз. — На железнодорожной станции Укёме, в таксофоне, — говорит он. Его рука крепче сжимает трубку. Вокзал? — Что случилось? — он требует ответа. — У меня нет с собой денег на билет. Пожалуйста, пожалуйста, приезжай и забери меня. — Голос Изуку срывается на другом конце провода, он знакомо всхлипывает перед тем, как заплакать. Кацуки никогда не думал, что будет скучать по этому. — Я уже в пути. Не высовывайся, пока я не приеду. — Каччан. — В чем дело, Деку? — Мне жаль. — …Не так сильно, как тебе будет жаль, ботаник. Просто сиди смирно. Он вешает трубку. Следующие пять минут он тратит на то, чтобы опустошить свою школьную сумку и напихать в неё всё, что может понадобиться. Деньги из родительского тайника на билеты, запасная толстовка для Изуку, электрошокер для извращенцев, потому что он не настолько глуп, чтобы использовать свою причуду в толпе. Только после этого он звонит маме. — Чего? — отвечает она. — Я собираюсь забрать Изуку. Я опоздаю на ужин. — Катсуки, что ты... Он вешает трубку и уходит. Пробегая девять кварталов до станции, он мысленно повторяет маршрут, по которому шёл в прошлый раз. Его мамы нет рядом, чтобы идти на безопасном расстоянии на случай, если что-то пойдёт не так или он заблудится, и Кацуки втайне рад этому. Теперь всё зависит от него. Он не знает, в какую именно ситуацию попадёт, но Изуку обратился к нему за помощью, и этого достаточно. Он не знает, что подтолкнуло Изуку к этому, сделал ли он все необходимое, чтобы разорвать связи со своими кузенами, или какой-то новый ужас подтолкнул его, наконец, искать убежища в другом месте. Его это тоже не волнует. Он отказывается испытывать жалость к ботанику, беспокоиться или неуверенность. Это придет позже, когда будет сделано то, что нужно. Прямо сейчас он позволяет себе чувствовать только восторг и дикую решимость, что на этот раз у него все получится. На этот раз Изуку возвращается домой.