Что мы потеряли из-за пожара

Тано подстригает волосы на веранде, как будто подрезает куст, а затем с помощью электробритвы выравнивает прическу на затылке и вокруг ушей. В готовом виде это выглядит по-военному, свежо и аккуратно, и Изуку это ненавидит. Нацуо выглядит готовым совершить убийство, когда видит это. — Что, черт возьми, произошло? Изуку не хочет говорить об этом. Это уже сделано. Он хочет, чтобы все это было сделано. — Похороны тети Инко завтра, — говорит Шото, сжимая в руке пучок зеленых кудрей. Он разбрасывал их в кустах вокруг поместья, объяснив, что птицы будут использовать их для выстилки своих гнезд. Изуку думает, что его мама рассмеялась бы и сказала что-то вроде: "Значит, то птичье гнездо, которое ты называешь волосами, теперь станет настоящим птичьим гнездом? Разве это не уместно!' — Что, они думали, что он собирается рвать на себе волосы посреди службы? Фуюми дает ему подзатыльник. Тоя делает то же самое. Изуку пытается улыбнуться, но это только заставляет их волноваться еще больше. Особенно когда Тано говорит им, что никто из Тодороки с ним не поедет. — Мы семья. Почему бы нам не пойти? —Требует Фуюми. — Ты даже не встречал эту женщину. — фыркая, говорит гувернантка. — Но мы знаем Изуку. Мы должны быть рядом с ним. — И рассказать миру, где он остановился? Сказать Хисаши, где он остановился? Ни в коем случае. Старатель уже организовал охрану, и это, конечно, не повлияло на то, что его дети были там и устроили сцену, когда им пришлось объяснять свое присутствие. Споры продолжаются, но все уже решено, и все это знают. Изуку втайне рад. Жизни Мидории Изуку и Аратаки Изуку до сих пор были разными, раздельными, и он хочет, чтобы так и оставалось. Так проще. Той ночью он спит крепко, но не очень хорошо, и просыпается, желая, чтобы день уже закончился. Он идет на утреннюю тренировку с остальными, и, возможно, потому, что он, наконец, достаточно исцелился или это сошло за жест сострадания к Гомею, инструктор, наконец, начинает свои инструкции по боевым искусствам. Как падать, как наносить удары руками и ногами, не причиняя себе вреда в процессе. У него пока недостаточно силы, чтобы делать удары мощными, и недостаточно гибкости, чтобы бить очень высоко, но падение оказывается таким же легким, как… ну и… падение. — Знать, как не пострадать, не быть скованным или выведенным из строя, даже важнее, чем победить своего врага. В турнирах по боевым искусствам победителя определяют на основе очков жизни или превосходства над противником, но в реальной жизни, будь вы профессиональный герой, полицейский или просто гражданское лицо, застигнутое в драке в баре, победителем становится тот, кто сможет уйти в конце. — Да, Гомей-сенсей! Позже, после того, как все его кузены торжественно попрощались с ним, и он сидит на заднем сиденье торжественной черной машины в торжественном черном костюме с торжественной личной помощницей Старателя - Ханоканой Эми, он думает о том, что сказал Гомей, и о том, что Хисаши - победитель, а его мама ... нет. Поездка долгая и без происшествий. Большую часть пути Ханокана разговаривает по телефону с охраной, директором похоронного бюро или однажды с самим Старателем. — Он будет там, — говорит она ему. — В профессиональном качестве. Его агентство неофициально занимается безопасностью, но вы, вероятно, его не увидите. Изуку догадывается, что это связано с Хисаши, на тот случай, если он появится. Дрожь пробегает по его спине при этой мысли, но он так же быстро отметает ее. Изуку никто для этого человека, и он больше ничего не мог сделать своей жене. Он быстро раздражается, думая о своем отце- злодее, и обращает свои мысли в другое место. В какой-то момент он засыпает, и когда Ханокана мягко будит его, они паркуются перед буддийским храмом, окруженным кедровым лесом. Изуку требуется мгновение, чтобы узнать это. Он уже был здесь однажды, во время школьной экскурсии. Он не помнит, что говорил о нем учитель, кроме того, что он старый и является национальной достопримечательностью, и хотя со стоянки этого не скажешь, он находился на вершине горы. Монах в рясе и мужчина в костюме кланяются ему, когда Ханокана представляет его, прежде чем проводить внутрь. Они дают ему попить воды и усаживают рядом с фотографией его матери в рамке. Она прекрасна. Изуку всегда считал свою маму хорошенькой, когда она была моложе, но только сейчас до него по-настоящему доходит, что она была красива вплоть до того дня, когда он видел ее в последний раз. Фотография сделана недавно, он ее не узнает, но на ней ее лучший деловой костюм, а прическа и макияж искусно уложены. В ней есть теплое сияние, уникальное для нее, которое он никогда по-настоящему не замечал, пока не остался без него. Он слышал, что беременные женщины и новобрачные обладают особым сиянием, и думает, что у Инко должно быть что-то похожее. У Ханоканы, привлекательной, хотя и серьезной женщины, этого нет. У Фуюми, молодой и пышущей здоровьем, его тоже нет. Даже у тети Мицуки, жизнерадостной и зрелой, его нет. Это было уникально для Мидории Инко. И теперь этого нет. Изуку плачет впервые за этот день. Перед похоронами проходят поминки, и после того, как он успокаивается и вытирает глаза, они переносят его и картину в комнату с алтарем. Прах его матери заключен в черную, отделанную золотом урну, стоящую на алтаре, окруженную белыми цветами, во время возжигания благовоний. Изуку сидит рядом с алтарем на подушке, присутствует ее ближайший и старший родственник, а Ханокана стоит на страже рядом с ним. Изуку не ожидает, что кто-то появится. Его мать разорвала связи со своей семьей еще до его рождения, и он не думает, что даже ассистентка Старателя будет знать, кому направить приглашение, и станет ли она вообще беспокоиться в целях безопасности. Но оказывается, что он недооценивает ее. Постепенно начинают появляться мужчины и женщины. Клиенты с работы. Соседи по квартире выражают свое почтение. Даже парикмахер его мамы. Приходит ее старый босс, седеющий джентльмен, которого он узнает по идеально завитым усам. — Таматака-сан, — приветствует его Изуку, выдавив улыбку. — Спасибо, что пришли. Я хочу, чтобы вы знали.… знали, что моя мама была очень благодарна вам за поддержку. Она ... она рассказала мне, как вы уговорили ее попытаться получить повышение. Спасибо вам за это. Это дало нам обоим надежду. Мы оба… мы оба ... Благодаря этому я мог с нетерпением ждать будущего. Но они оба в слезах, и Ханокана забирает его ненадолго, чтобы он снова успокоился. Когда он возвращается, Бакуго Мицуки как раз входит. Они встречаются взглядами и внезапно несутся навстречу друг другу, чуть не сбивая всех, кто стоит у них на пути. Ему десять лет, но она поднимает его на руки, как будто он не более чем малыш, прижимает к себе, как будто может втиснуть его в себя и унести. — Тетя, тетя... — Я здесь, Изуку. Я здесь, детка. Теперь у меня есть ты. Это приятно. Это кажется знакомым и заслуживающим доверия, и это первая нормальная вещь за несколько недель. Это тетя Мицуки в классной одежде, свирепая во всем, которая воркует над ним, как маленькая девочка с котенком. Она - миллион воспоминаний, некоторые из них его собственные, а некоторые - от его матери, о которой он еще не слышал. Когда она, наконец, опускает его на землю, она не отпускает, как будто боится, что кто-нибудь отнимет его. — Боже, что они сделали с твоими волосами?— сокрушается она. Это заставляет его улыбаться, даже когда он трет глаза. — Они отрастут снова. — говорит он. Мицуки не впечатлена. — Хм. И где они тебя держали? Центр содержания несовершеннолетних? Я пыталась найти тебя неделями. Я так волновалась. Чувство вины переполняет его. Он был глуп. Он был так сосредоточен на том, чтобы не думать о том, что он потерял, убеждать себя, что возвращаться больше не к чему, он не подумал о лучшем друге своей матери и о том, через что она, должно быть, проходит. Он не мог сказать, где находится, но мог попросить позвонить ей или даже отправить письмо. — Мне жаль...— говорит он, чувствуя, как у него снова наворачиваются слезы. — О, детка, это не твоя вина. Ни в чем из этого нет твоей вины. Ты можешь рассказать мне, где ты был? Как они с тобой обращались? Изуку не может рассказать ей. У него будут большие неприятности, и у нее тоже могут быть неприятности. Это секрет, и не только он может рассказать. Если бы он рассказал, Старатель перевел бы его куда-нибудь еще? Отправил бы он его обратно в CSWC? — Я не могу тебе сказать, — говорит он несчастным голосом. — Но они милые, я обещаю! Они достали мне мою собственную кровать и одежду, и я научился наносить настоящий удар! У меня появился друг, и он станет профессиональным героем, как Каччан! Выражение ее лица смягчается, появляется облегчение, и она снова обнимает его. — Я рада, что они хорошо к тебе относятся. Мы с Кацуки и Масару так волновались. У Изуку сжимается грудь. — Каччан? Каччан беспокоится обо мне? Он больше не злится? — Нет, конечно, он не злится. Он долго ждал встречи с тобой. И ты знаешь, как плохо он умеет ждать. — Он здесь? — спрашивает он, боясь даже надеяться. Он не знает, сможет ли выдержать, если ответ будет ‘нет’. — На улице с Масару. Ему нужно было успокоиться, прежде чем он сможет оказаться среди цивилизованных людей. В последнее время его характер был хуже обычного. Он скучает по тебе и по твоей маме тоже. Я думаю, разговор с тобой поможет. Шмыгая носом, он кивает. — Я бы хотел этого. Я тоже по нему скучал. — Послушай, Изуку, я знаю, что все было безумно, особенно когда этот ублюдок все ещё где-то там, не давая тебе видеть и делать все так, как ты помнишь, но я обещаю тебе, что независимо от того, сколько времени это займет, я надрываю задницу, чтобы снова собрать нас всех вместе, хорошо? Несмотря ни на что, я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя. Катсуки любит тебя. Масару любит тебя. Я обещаю, хорошо? — Д-да, хорошо Я тоже люблю тебя, тетя. И Каччана, и дядю Масару тоже. — Хорошо, — говорит она, резко кивая. Она открывает сумочку и достает толстую книгу. Нет, не книгу, фотоальбом. — И чтобы ты не забыл, я принесла кое-что на память. Это не маленький альбом. Он большой и толстый, его почти невозможно открыть стоя. Внутри полно фотографий, по четыре на странице, и, похоже, им нет конца. Фотографии его мамы с раздутым во время беременности животом, сияющей в камеру. Фотографии малыша Каччана и Изуку вместе в ванне, обрызгивающих друг друга. Фотографии его первого дня в детском саду. Дня на пляже. Рождественской вечеринки в офисе. Похода в зоопарк. Бакуго, его мама, он сам во всех мыслимых сочетаниях или в одиночку пролетают мимо, становясь старше с каждой страницей. Ему приходится частично закрыть книгу, грудь невыносимо полна, как будто каким-то образом освобождая место для альбома внутри. Ханокана, которая держалась на почтительном расстоянии от этой встречи, внезапно появилась рядом с ним, водителем, напряженно следовавшим за ней. Мицуки видит их приближение и целенаправленно встает между ними и Изуку. Ханокана делает паузу, расправляет плечи и продолжает подходить. — Я прошу прощения. Я не хотела прерывать... — Тогда уходи. — холодно говорит Мицуки. Ханокана, к ее чести, не отступает, просто делает вдох, второе дыхание и говорит. — Это вопрос безопасности Изуку. Нам нужно ненадолго покинуть помещение, пока охрана не очистит его, тогда я приведу его обратно. Теперь Мицуки колеблется, переводя взгляд с водителя на эту назойливую женщину. Изуку крепче сжимает альбом. Что происходит? Они волновались из-за того, что он разговаривал с Мицуки? — Пока служба безопасности не прояснит что, точно? — прямо спрашивает она. — Я не из службы безопасности, поэтому не спрашивала. Возможно, ничего. Пожалуйста, не вмешивайтесь, миссис Бакуго. Это плохо отразится на вас, если вы сделаете что-нибудь, что поставит под угрозу безопасность Изуку. — Ты сука. Ханокана не отвечает, просто обходит другую женщину и протягивает руку Изуку. — Пожалуйста, пойдем со мной, быстро. — Что происходит? — спрашивает он, беря ее за руку. Какой у него есть выбор? Он не хочет, чтобы у тети Мицуки были неприятности, и она сказала, что они скоро вернутся. — Я расскажу тебе в машине. Водитель выскакивает из двери впереди них, мчится к парковке, она хватает его за руку и ускоряет шаг. Изуку чувствует, как его беспокойство стремительно растет. Почему они торопились? Ханокана только что отстранил тетю Мицуки, что могло ее здесь так напугать? Он нервно оглядывается, но ничего не видит. Может быть, где-то среди деревьев? Он по-прежнему не видит ничего угрожающего, но то, что он видит, заставляет его остановиться как вкопанный. Каччан, выглядящий угрюмым и невозмутимым в темно-синем костюме и наполовину расстегнутом галстуке, крадется к храму, его отец терпеливо следует за ним, положив руку ему на плечо. Каччану требуется полминуты, чтобы заметить его, вероятно, сбитый с толку отсутствием волос, прежде чем он бросается в его сторону. Изуку тоже пытается направиться к нему, но рука Ханоканы сжимает его руку сильнее и почти сбивает с ног. — Подожди, это Каччан, — говорит он, не отводя взгляда от своего друга. — Это Каччан. Но она не сбавляет скорость, и тогда перед ними выезжает машина, и она заталкивает его внутрь. Она едва заползает сама, когда машина снова трогается с места. Он бросает альбом на сиденье, чтобы ему было легче двигаться, и поворачивается, чтобы посмотреть в заднее окно. Другой мальчик уже бежит, догоняя машину, блестящие черные ботинки стучат по асфальту. Его взгляд жесткий, решительный, и он не сбавляет скорость, но и машина тоже. — Останови машину, — умоляет он. — Пожалуйста, останови машину. Но Ханокана уже разговаривает по телефону, сосредоточившись на том, кто на другом конце. Они уходят, и он каким-то образом знает, что они не вернутся. Она солгала. Машина приближается к концу парковки, замедляется, готовясь к повороту на дорогу, и Изуку нажимает кнопку разблокировки на двери и выбрасывает себя из машины. Он слышит крик Ханоканы, ругательства водителя, даже когда поскользнулся и тяжело упал на тротуар. Его падение не такое изящное, как учил его Гомей, он разрывает шов на куртке и теряет левый ботинок, но ничего не ломается. Он с трудом поднимается на ноги и бежит к Каччану. — Деку, ты сумасшедший ублюдок! Но он улыбается, когда выкрикивает это, и Изуку улыбается в ответ, хотя знает, что у него будет так много неприятностей. Это того стоит, просто чтобы хоть раз произвести впечатление на его удивительного друга. И тут Каччан перестает улыбаться, перестает бежать, его глаза расширяются. Изуку слышит позади себя грохот, характерный скрежет металла и бьющегося стекла, и инстинктивно бросается с дороги в дренажную канаву. Фургон сворачивает и следует за ним, перепрыгивая бордюр и наезжая на него сверху. Изуку кричит. Фургон сильно подпрыгивает и приземляется с глухим стуком, крыло зацепляется за другую сторону канавы, даже когда шина зависает в нескольких дюймах над ним. Водитель жмет на газ, и колеса бешено крутятся. Изуку снова кричит, пригибаясь как можно ниже, пытаясь как можно быстрее выкарабкаться из-под фургона. Он чувствует, что его костюм рвется все сильнее, тысячи сосновых иголок впиваются в него, а спереди намокает холодная грязная вода. Но все, что его волнует, - это убраться подальше от этих шин. Он выползает на свободу, сначала из-под фургона, затем из канавы и прячется за деревьями. Он хватается за ближайшее дерево и встает. Ошеломленный и дрожащий, он смотрит в сторону парковки. Каччан там, где он его оставил, не по своей воле, поскольку Масару теперь обнимает сына обеими руками и использует весь свой взрослый вес, чтобы удержать бьющегося, взрывающегося ребенка. Оба Бакуго замирают, на их лицах ясно читается неверие в чудо его выживания. Он оглядывается на фургон, на свою почти смерть. Фургон все еще застрял, его передние шины яростно крутятся вперед, останавливаются, затем крутятся назад, ни за что не цепляясь. Выброшенный ребенок. Позади разбит автомобиль, передняя часть со стороны водителя разбита, сидит криво и загораживает вход. Изуку не видит Ханокану на заднем сиденье или водителя впереди, не знает, насколько серьезно они могут пострадать. Он делает неуверенный шаг к машине. Шины фургона внезапно перестают двигаться. Двигатель выключается. Дверь открывается, и оттуда вылезает Хисаши. — Беги, Деку, идиот! БЕГИ, БЕГИ, БЕГИ! Изуку разворачивается и бросается в лес. Его левое колено ноет, нога без обуви ноет, голова ноет. Но он не кричит. Он бежит, едва прихрамывая, сквозь потрескивающий подлесок. Он в нескольких десятках футов от деревьев, когда местность сходит с ума, падая в овраг, даже когда вокруг него вырастают валуны. Он не может подняться, ни вверх, ни вниз, поворачивает назад, надеясь, что Хисаши его не заметил. Но нет, Хисаши, его злодей, топает к нему, изо рта у него уже валит дым. Он собирается сжечь меня заживо. Как маму. Изуке падает на край оврага и переваливается через край. Он падает, скользит, перекатывается. Падая, он пытается зацепиться за корни и камни, но они вырываются из его рук или земли, пока он не достигает дна высохшего русла ручья, и там больше ничего не остается. Над ним вспыхивают деревья. На мгновение он не может пошевелиться. Ошеломленный падением, ошеломленный необъятностью пламени. Хисаши подходит к краю оврага. Он в огне. Всё его тело горит, от черного комбинезона до вьющихся рыжих волос, пламя бушует вокруг него. Даже пока Изуку смотрит, он, кажется, растет, как будто сам сделан из пламени. Затем он понимает, что это горит сам лес. На целое лето хватит сухих сосновых иголок и растопки, которые ловятся и распространяются. И все же Изуку не может пошевелиться. Страх и благоговение проникли в его мышцы, раздробили кости, приковали его к земле. Пожар разрастается. Каччан. Это его последняя мысль, и он не знает, что хочет с ней делать. Попрощаться? Умолять его спасти его? Пожелать ему хорошей жизни? Только ‘Каччан’ и желание протянуть ему руку в последний раз и получить от него ответную. Теперь от деревьев веет жаром, тлеющие угли рассыпаются вокруг него, задерживаясь в подлеске. Запах древесного дыма, обычно такой приятный, теперь удушающий. Как это может распространяться так быстро? И всё ещё Хисаши стоит на страже наверху, нечто похожее на человека, но чудовищное, вокруг него разрастается ад. Изуку отводит взгляд, пытается найти выход, но ничего не видит из-за собственных слез и едкого дыма. Он пытается встать и чувствует, как по щеке течет кровь. Он ударился головой? В канаве или в овраге? Не имеет значения, где и как. Он не может думать. Он не может видеть. Он не может двигаться. Я умру здесь. Раздается оглушительный грохот, и Изуку думает, что это Каччан прокладывает себе путь через лес. Но нет, даже Каччан не смог Массивные, горячие руки обвиваются вокруг него, притягивая к изгибу невероятно большой руки, и внезапно он летит. Сквозь дым, жар и оглушительный рев ада. Он зажмуривает глаза и задерживает дыхание как можно дольше. Жар, жар и еще разогрев. Это превращает его слезы в обжигающую соль на щеках. Конечно, он проглотил бы огонь, если бы сделал вдох. — Не волнуйся, мы почти закончили. С тобой все будет в порядке. Изуку не столько слышит слова, сколько чувствует, как они вибрируют в обнимающей его руке. Герой. Герой пришел, чтобы спасти его. И почти сразу, как он об этом думает, жар отступает, и он хватает ртом воздух. И сразу же начинает кашлять. — Успокойся. Ты надышался дымом. Дыши неглубоко, спокойно. Теперь ты в безопасности. — Хиса-Хисаши... — хрипит он. — Все в порядке. Он нас не догонит. Но это не то, о чем беспокоится Изуку… ну, не единственное. Он думает о том, что Каччан сказал ему несколько месяцев назад. Даже если герой защитит мирных жителей, если злодей уйдет, они просто причинят еще больше вреда людям где-нибудь в другом месте. Но здесь слишком тяжело дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, и в любом случае он не имеет права указывать герою, как выполнять его работу. ______________________ К тому времени, как братья и сестра Шото возвращаются из школы, Изуку нет дома. Его нет дома к ужину. Его нет дома ко сну. Никто ничего не говорит, и это странным образом напоминает жизнь до приезда его двоюродного брата. Сейчас Шото кажется невыносимо несчастным. С каждым часом он чувствует, как призрачная рука страха сжимается вокруг его сердца. Когда Изуку вернется домой? Он вернется домой? Были ли похороны просто предлогом, уловкой, чтобы вывезти его из дома так, чтобы никто не поднимал шума? Фуюми говорит, что нет, Старатель не позволил бы тому получить кровать, одежду или повышенную зарплату репетитора, если бы они не собирались оставить его. Возможно, Изуку разрешили навестить друзей или провести ночь в родном городе, прежде чем вернуться на следующий день. Сейчас Шото больше, чем когда-либо, возмущен тем, что взрослые домочадцы отказываются делиться своими планами или намерениями без крайней необходимости. Прошло всего несколько недель с тех пор, как Изуку стал частью семьи, но он вписался в жизнь Шото, как будто всегда был там. Его нелепые улыбки, его тихое бормотание, его теплота, его разговор. Шото знает, что он ненормальный. Что он упускает вещи, очевидные для других людей. Что он чаще всего стоит по другую сторону взаимодействия с пустым лицом и в замешательстве. Что из-за этого он кажется холодным и безразличным. Его братья и сестры понимают это, но Изуку - первый, кого это не только не отталкивает, но и нравится ему за это. Изуку понимает те социальные ритуалы, которые витают над головой Шото, но он не наслаждается ими и не нуждается в них так, как, кажется, другие люди. Шото ненормальный, но Изуку заставляет его чувствовать себя таковым. Только его мать заставляла его чувствовать себя так, и он думает, что сойдет с ума, если потеряет и его. Затем Изуку возвращается предрассветным часом, удивительно близко к первой ночи, когда он включил сигнализацию. Шото не слышит шума машины из своей спальни, хотя и не спит, но звук тяжелой, вялой поступи Гомеи проникает сквозь стены. Охрана не проходит через главный дом без крайней необходимости, ограничивается хозяйственными постройками, тренажерным залом и территорией. Один этот факт заставляет Шото выпрямиться в постели и включить лампу. Он не единственный, кто проснулся, потому что слышит, как Тоя проводит расследование. — Гомей-сенсей, что случилось? Что за дерьмо! Шото вбегает в зал. И там Изуку, едва в сознании, которого несет на руках Гомей. Он не такой, каким ушел тем утром. Его куртка и ботинки пропали, а оставшаяся одежда порвана и испачкана грязью, кровью и, судя по запаху, дымом. Кто-то пытался очистить его лицо, но от этого все остальное выглядит только хуже. Его глаза открыты, но расфокусированы. Шок или наркотики? Под запахом дыма в ожоге антисептика. — Все не так плохо, как кажется, — говорит Гомей. — У него легкое сотрясение мозга, несколько царапин и ушибов. В больнице ему дали несколько обезболивающих. На какое-то время он выйдет из игры. Тоя не спокоен. Фуюми не спокойна. Нацуо берет Изуку и несёт его в комнату Шото до того, как взрывается фейерверк. — Что случилось? — Спрашивает Тоя. Гомей оглядывается через плечо на женщину, которую до сих пор никто не замечал. Это ассистентка Старателя, та, чье имя Шото намеренно забывает, и та, кто сопровождала Изуку. Она тоже выглядит так, словно у нее был плохой день, хотя и далеко не такой плохой, как у его кузена. У нее повязка на лбу и кровь на безнадежно измятом костюме. У нее пропали очки. — Мне жаль говорить, но на похоронах был незваный гость. — говорит она. Фуюми понимает все первой. — Хисаши был там? Он пришел за Изуку? Шото отступает обратно в свою комнату, когда Тоя и Фуюми внезапно кричат на женщину, выдвигая требования и обвинения. Он не хочет в этом участвовать. Он просто хочет Изуку. Нацуо уже снимает с него испорченный костюм. Кожа под его одеждой покрыта фиолетовыми пятнами от синяков, но поразительно чистая по сравнению с его лицом и руками. Снимая каждый предмет одежды, Шото подводит итоги. Все ли пальцы на месте? Пальцы? Они черные от гангрены или сажи? Останется ли шрам от ожога? Порез? Это кровь вокруг его уха из-за пореза или разрыва барабанной перепонки? Весь Изуку здесь или Хисаши забрал у него что-то еще? Голова его двоюродного брата мотается из стороны в сторону при каждом движении. Шото садится позади него, подальше от дороги, но достаточно близко, чтобы поддержать его, иначе он опрокинется. Его кожа на ощупь прохладная, а ямочки покрываются гусиной кожей. — Изуку, ты меня слышишь? — Спрашивает Нацуо. — Мммммм. — У тебя где-нибудь болит? — Э-э-э. — Ты можешь рассказать мне, что произошло? — Нннн... — Да, я думаю, сейчас я прошу слишком многого, да? Нацуо выглядит слегка больным, но сохраняет легкий тон. — Ты хочешь сначала поспать, поесть или выпить что-нибудь? — Ммммммм — Ладно, приятель, пора спать. Они укладывают его в постель, не обращая внимания на беспорядок, оставшийся на белом постельном белье. Никого из них не волнует, что взрослые в этом доме причиняют неудобства. Не сегодня. Изуку засыпает прежде, чем его голова касается подушки. Шото ложится рядом с ним. — Собираешься присмотреть за ним для нас? — Спрашивает Нацуо. Он кивает. — Хорошо. Тебе включить лампу или выключить? — Включить. Ему может присниться кошмар. Его брат закрывает глаза и делает глубокий вдох. — Да. Нацуо выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Голоса в коридоре теперь приглушены, но он слышит, как его брат присоединяется к драке. — Ладно, хватит! Если ты собираешься кричать, выйди на улицу. Изуку не нужно слышать это прямо сейчас. Или когда-либо еще. Голоса прекращаются, по крайней мере на мгновение, звук удаляющихся шагов в поисках нового места для продолжения. Шото не понимает, как это произошло и почему, кто виноват, кроме самого Хисаши, и не хочет понимать. Он просто хочет знать, что это никогда не повторится. Что Хисаши пойман или мертв, а Изуку в безопасности сейчас и навсегда. Рядом с ним мальчик начинает дрожать, и Шото прижимается ближе, обнимая его своей теплой левой рукой. Глаза Изуку остаются закрытыми, но он шепчет сонным голосом. — Мммм… Шо... — Я здесь. Я буду здесь, пока ты не проснешься. — Шо… Шо… Я застыл. Хисаши был там, и я застыл . Насколько близко подобрался Хисаши? Насколько близок к смерти был Изуку? Его рука крепче обнимает кузена. — У тебя было сотрясение мозга. — Я застыл, Шо. Я застыл. Как я могу быть героем, если я слишком напуган, чтобы пошевелиться? — Все замирают. Это инстинкт. Тебя нужно научить не делать этого? — Как ты тренируешься? Но Шото не отвечает, и Изуку отключается, прежде чем он успевает спросить снова. Шото не отвечает, но все равно думает над вопросом. Это самое первое, чему научил его Старатель. Самый жестокий, но в конечном итоге самый полезный урок, который он когда-либо получал с пяти лет. И он эгоистично надеется, что Изуку этому никогда не научат. _______________________ Кацуки приносит своему отцу еще один пакет со льдом, разрываясь между чувством вины и желанием швырнуть его ему в голову. Кацуки поставил этому человеку синяк под глазом, но только потому, что Масару схватил его и отказался отпускать за Изуку. Он понимает. Инстинкт любого порядочного родителя - попытаться защитить своего ребенка, и он заплатил жизнью, пытаясь защитить своего разъяренного сына. Кацуки понимает это, но думает, что это чушь собачья. Они тоже должны были защитить Изуку. Они собирались усыновить его, официально сделать частью этой семьи и были обязаны защищать его. Масару и Мицуки, и особенно Кацуки. Он старший брат, черт возьми. Но он не защитил Изуку. Вместо этого он просто стоял там, когда мальчика переехал фургон. И его переехали. Катсуки видел это. Изуку неуклюже бросается в сторону, фургон сворачивает, надвигаясь на него. Кацуки ожидал увидеть кровь, брызжущую из земли, где упал его друг, но чудесным образом костлявость ботаника наконец-то оказалась полезной. Он всё ещё не мог в это поверить. Изуку выпрыгивает из машины, за долю секунды уворачивается от фургона, от узкой канавы, своим маленьким телом. Как идеально совпали эти случайные события, чтобы спасти идиоту жизнь. Кацуки приписал бы это какой-то причуде везения, если бы он уже не знал о лишнем суставе на пальце ноги Изуку. А потом Хисаши, гребаный злодей, вылез из фургона и имел наглость выглядеть взбешенным из-за этого. Вот тут он по-настоящему злится. Хисаши погнался за Изуку, а Масару схватил Кацуки, чтобы тот не последовал за ним. Какого хрена? Что за гребаная хуйня?! У Масару самого была огненная причуда. Катсуки мог начисто разнести голову ублюдку-убийце. Они должны были пойти за ним! Они должны были остановить его! Изуку мог погибнуть. Катсуки был уверен, что погиб, когда лес внезапно охватило пламя. Но к тому времени Герои были повсюду. На гребаной горе у черта на куличках дюжина профессиональных героев в униформе наводнила парковку, лес, храм. После этого Кацуки помнит только обрывки. Что какой-то герой помог перенести Кацуки в храм вместе с остальными гражданскими, и он не мог перестать кричать на Масару. Он не переставал кричать, пока не увидел Изуку, без сознания, но живого и невредимого, которого нес герой с какой-то физической мутацией, которая делала его похожим на очень упитанного кенгуру. Ему не разрешали приближаться, герои заперли маленького мальчика подальше от всех остальных, а затем полностью исчезли, когда приехала скорая помощь. Его мама потребовала сообщить, в какую больницу его везут, но герои настаивали, что не знают. Может быть, они и не знали, но они чертовски уверены, что что-то знали. Они все никак не могли случайно проходить мимо, когда появился Хисаши. Они знали, что он будет там, или, по крайней мере, ожидали, что он будет. И они все равно позволили бы Изуку прийти. В качестве приманки. — Это в новостях, — говорит его отец, когда Кацуки не бросает в него пакет со льдом. И, конечно же, это так, прямо там, на экране, во всем своем разноцветном великолепии. Ведущая новостей вся улыбается, восхваляя действия героев агентства Старателя за вмешательство в жестокую атаку злодея-поджигателя Дыхание Дракона. Кацуки хочет пнуть телевизор. Теперь они дают этому ублюдку имя злодея? Женщина продолжает разглагольствовать об отсутствии погибших и лишь незначительных травмах, полученных одним героем и маленьким мальчиком, который, как ожидается, полностью выздоровеет. Нет упоминания о том, что упомянутый мальчик - сын злодея, что нападение произошло во время похорон матери упомянутого мальчика, что упомянутый мальчик был повешен, как мясо у льва, ублюдками из агентства, которые якобы спасли его. — Агентство Старателя.... Он оглядывается через плечо на свою маму, которая бесшумно подходит к нему сзади. Она все еще в своем похоронном костюме, от нее разит дымом, под глазами темные круги. Она не кричала на Масару, даже не кричала на Кацуки, но, казалось, она чувствовала тяжесть их неудачи так же сильно, как и он. Ее взгляд застывает при виде изображений, мелькающих по телевизору. Герой баюкал Изуку на руках, его лицо было размыто для уединения. Пожарные борются с огнем. Старатель, игнорируя СМИ, выбегает из леса, охваченный огнем сильнее обычного, но такой же невозмутимый. Глаза Мицуки сужаются. — Хотя власти еще не задержали злодея, некоторые полагают, что он, возможно, попал в собственный пожар. — радостно сообщил ведущий новостей, затем переключился на снимок пожарного. — Распространенное заблуждение, что те, кто обладает причудами огня, защищены от пожаров. Это неправда. Многие обладающие огненными причудами обладают высокой термостойкостью, но как пожарный я могу сказать вам, что большинство людей умирает не от жары. Это удушье. Вдыхание дыма, нехватка кислорода или накопление углекислого газа. И если вы попали в лесной пожар, особенно в горах, есть еще больше опасностей от падающих деревьев и скал, которые вы не можете разглядеть из-за дыма. Вполне возможно, что этого злодея убило его собственное высокомерие. Кацуки мстительно надеется, что он упал со скалы, сломал ноги и пролежал там несколько часов, пока, наконец, не задохнулся. Новости переключаются обратно на ведущего новостей. — К сожалению, ничего нельзя подтвердить, пока пожар не будет потушен, на что, по расчетам пожарных, может потребоваться несколько дней из-за ... Мицуки выключает телевизор. — Он не мертв, — говорит она. — Это было бы чертовски просто. ________________________ Изуку засыпает под рев огня и маячащий силуэт своего злодея, голубые глаза которого сверкают сквозь пелену пламени. Он просыпается от грохота распахнувшейся двери спальни и врывается в неожиданно ставшую слишком маленькой комнату. Внезапно Шото оказывается сверху, ледяные осколки вылетают из его правого бока, как у встревоженного дикобраза. Его дядя, даже не колеблясь, хватает сына за левую сторону головы и швыряет на пол. Шото перекатывается в падении, как их учили, но за те секунды, которые требуются, чтобы выпрямиться, Старатель хватает Изуку за руку и стаскивает его с кровати. Изуку кричит, боль и испуг, воспоминания слишком резкие и выходят на поверхность. Что происходит? Почему его дядя так зол? Он собирается причинить ему боль? Он собирается сжечь его? Сжечь его, как пытался Хисаши? Как пытался брат этого человека? — Остановись! Оставь его в покое! Он не понимает. Он не понимает! — Кричит Шото. Нет, Изуку не понимает, или какая разница, если бы он понимал. Все, что он знает, это то, что его куда-то тащит слишком горячая и жесткая рука. По коридору, в один коридор, затем в другой, не из дома, а в место, которое Изуку уже очень хорошо знает. Спортзал. Старатель едва переступает порог, как швыряет Изуку, как мяч, на маты для упражнений, заставляя его кататься. Каждый ожог, синяк и порез причиняют ему боль. Боль шокирует, оставляя его распростертым на коврике, неуверенным, должен ли он двигаться и даже может ли вообще. Затем пламя дико вспыхивает, перекидываясь с лица на руки. Как Хисаши. И Изуку замирает. Дело больше не в боли, а в чистом ужасе. Он не может двигаться. Его убьют. Он сгорит. Старатель подбегает к нему, вокруг него ревут языки пламени, и пинает его. Удар не быстрый. Изуку предвидит это, но он ничего не может поделать. Не быстро, но достаточно сильно, чтобы он отлетел на несколько футов на другую сторону мата. Больше боли, но недостаточно, чтобы преодолеть шок. Он остается застывшим и рефлекторно скрюченным, когда мужчина снова набрасывается на него, нанося второй удар ногой тем же медленным, сокрушающим тело способом. На этот раз Изуку приземляется неправильно, уроки Гомей-сенсея пропали в панике, и он чувствует, что его рука неправильно поворачивается, как раз перед тем, как его лицо сталкивается с маттом. Кровь хлещет у него из носа, наполняя рот знакомым медным привкусом. Старатель снова поворачивается к нему, неторопливый и неудержимый. Воплощенная смерть. Между ними возникает стена льда, короткая, но толстая и зазубренная. Шото. Тяжело дышит и дрожит, не от страха, а от ярости. Его огненная и ледяная причуды активированы, они расползаются по каждой стороне его тела, поднимая пар в воздух вокруг него. Он такой маленький по сравнению со своим отцом, но в нем нет того страха, который прижал Изуку к полу. — Я сказал, оставь его в покое! — рычит он и бросается вперед. Он вскакивает и замахивается покрытым льдом кулаком на своего отца, нанося прямой удар в горящую челюсть мужчины. Старатель даже не вздрагивает, его собственный пылающий кулак взметается, чтобы врезаться в незащищенный живот Шото. Он летит, тяжело приземляясь на собственную ледяную стену, с дикими глазами и затаившим дыхание. — Шото! Его двоюродный брат валится на бок, давясь рвотой и воздухом, который он не может глотать. Пламя в нем погасло, лед соскальзывает с него в слякотные лужи. Приближается Старатель. Изуку снова кричит, но не от страха. Он приподнимается, вверх, все его тело кричит в знак протеста, от скрипящих костей до перекатывающегося живота. Комната плывет, пол поднимается, а затем отступает. Он опирается рукой на лед, спотыкается, пока не находит подходящее место. Старатель уже навис над Шото, протягивая к нему пылающую руку. Нет, не Шото! Не Шото! Не Шото! Он бросается на ногу своего дяди и кусает так сильно, как только может. Это не может быть достаточно сильно, мужчина одет в толстые огнестойкие брюки-карго, а ноги у него как у бронтозавра. Изуку ожидает, что его вышвырнут, как надоедливого домашнего кота. Или, может быть, его дядя подожжет ему ноги и сожжет дотла. Это не имеет значения, главное, чтобы он мог отвлекать его достаточно долго, чтобы Шото смог сбежать. Старатель останавливается. Изуку сжимает хватку еще сильнее, ожидая, что сгорит. Проходит секунда. Две. Три. Одна за другой, пока секунды не превратились в минуту. Две минуты. Час. День. — Ты... — хрипит Шото. — Можешь… отпустить ... сейчас. Изуку открывает глаза. Он смотрит вверх, вверх, в холодные голубые глаза своего дяди (отца), смотрящие на него в ответ. В нем нет ни следа гнева, ненависти или отвращения. Их не было, когда он врывался в их комнату, или в коридор, или в любой момент, когда он начинал терроризировать своего племянника. До сих пор на его лице не было ничего. Теперь все, что Изуку может видеть, это ... удовлетворение. Он разжимает зубы и отпускает ногу, убегая назад так быстро, как только позволяет его ноющее тело. Продолжает настороженно смотреть на мужчину, готовый на этот раз пошевелиться или, по крайней мере, попытаться это сделать. — Никогда не замирай, — говорит Старатель, это первое, что он сказал ему с ... с первого дня их встречи. Это звучит в нем, как колокол, сверхъестественный в своей жуткости. Как он узнал? Видел ли он Изуку? Прочитал ли он его мысли, его глубокий стыд? — Беги или сражайся, но никогда не замирай, иначе ты просто станешь жертвой. Ты понимаешь? Я должен быть сильнее. Я больше не могу так жить! Я должен быть сильнее! Влага на его лице теперь не слезы. Это кровь и пот. Его кровь и пот. Теперь его трясет от напряжения, страха и ледяного холода Шото, но он, наконец, снова чувствует контроль над своим телом. Медленно он натягивает улыбку на лицо. — Да, дядя! Я понимаю! — выпаливает он, как будто он Гомей-сенсей, как будто это был не более чем очередной урок. Потому что это именно то, что есть. Старатель не улыбается в ответ, не кивает и не усмехается. Он просто поворачивается и выходит из спортзала. Фуюми, Тоя и Нацуо отходят в сторону, когда он уходит, и Изуку удивляется, что не заметил их раньше. Но тогда не было никакой возможности, чтобы они не проснулись от всех этих криков. Фуюми вздрагивает, когда мимо проходит её отец, она отводит взгляд от всех них, её лицо дрожит от сдерживаемых слез. Нацуо и Тойя оглядываются на него с одинаковым выражением печали. Печаль и понимание. Изуку понимает, что это урок, через который они, должно быть, все прошли. Он обращает свое внимание на Шото, все еще согнувшегося и пытающегося дышать. Делая шаг к нему, силы внезапно покидают его, и он тяжело падает, но на этот раз правильно. Он проползает небольшое расстояние до своего двоюродного брата, кладет руку ему на спину и нежно поглаживает ее, как делала его мама после того, как его рвало. — Шо — шепчет он, — Ты в порядке? Его двоюродный брат издает смешок, возможно, это вздох, а может, и то и другое вместе. — Это... мой… вопрос. Это больно, все болит, но он заставляет себя улыбнуться. — Ты был великолепен. — Я был ... бесполезен. — На этот раз плачет не Изуку. Глаза Шото зажмуриваются, когда слезы гнева и разочарования текут у него из глаз. — Ты был храбрым. Его двоюродный брат подавляет всхлип, и Изуку прижимается щекой к его спине. — Я не мог… Я не мог ... — Ты знал, что не сможешь остановить его, прежде чем прыгнул. — рассуждает он, и его сердце наполняется гордостью. Болезненная усмешка сменяется чем-то мягким и естественным. — Но ты все равно это сделал. Ты защищал меня, хотя знал, что не сможешь победить. Так поступают герои. Так поступил бы Всемогущий. Шмыганье носом, глубокий вдох. Изуку прислушивается к этому через спину своего кузена, слышит, как его легкие наконец обретают устойчивый ритм, сердцебиение начинает замедляться. — Ты тоже. Ты тоже пытался. Да, думаю, так и было. Изуку хотел бы сказать, что на этом урок закончился. Его никогда в жизни так сильно не били, и он не новичок в драках. Однако никакая драка на школьном дворе не могла сравниться с преднамеренной агрессией человека, который хотел убить его, и другого, который мог бы сделать это в мгновение ока. Но, несмотря на то, что его освободили от тренировок и репетиторства, часы, проведенные в ваннах с английской солью, и столько дневного сна, сколько он хотел, урок не окончен, пока Старатель не решит, что все кончено. Во время беспрецедентного трехдневного визита домой случайно появляется Старатель, чтобы терроризировать своего племянника от пяти до двадцати минут за раз. Вытаскивать его из постели посреди ночи, во время ужина, во время учебы или даже активно прятаться от мужчины где-нибудь на территории. В выборе времени нет ни рифмы, ни причины, продвижение вперед может происходить неожиданно или нарастать медленно, но каждый раз удается застать Изуку врасплох, и почему-то это так же страшно, как и в первый раз. С каждым сеансом ему становится немного больнее, немного больше ожогов. Шото больше не вмешивается по просьбе Изуку. Теперь он понимает урок, и даже если Изуку это не нравится, это то, что ему нужно усвоить, и это кажется самым быстрым, если не самым разумным способом сделать это. Изуку все еще замирает, но с каждым разом все меньше. С каждым разом корни страха вырываются все легче. — Ты выставляешь всех нас в плохом свете. — однажды говорит Нацуо. Он улыбается, но натянуто. Напряжение было с тех пор, как Старатель вернулся домой, и будет продолжаться в течение нескольких дней после его ухода. — Такая улыбка вредна для здоровья. По крайней мере, время от времени стошни на этого человека. Нас всех стошнило на него хотя бы раз. — Я не люблю блевать. — Никто не любит блевать, но если ты собираешься это сделать, сделай это в первую очередь на человека, из-за которого тебя тошнит. Но Изуку действительно ненавидит это — ... Я могу попробовать пустить ему кровь? Тяжелый вздох. — В порядке. Полагаю, у тебя нет гепатита С? Он даже не знает, что это такое. Судя по нетерпеливому выражению лица Нацуо, он надеется, что нет. Пребывание в доме Старателя тяжело для Изуку, но он думает, что для всех остальных это еще тяжелее. Хотя большая часть его внимания сосредоточена на своем племяннике, он хотя бы раз отводит каждого из своих детей в сторону на разные уроки, и никто не уходит невредимым. Изуку наблюдает за ними всеми, пытаясь переварить их, когда, в конце концов, настанет его очередь, но это сложно. Разница в силе между его дядей и двоюродными братьями настолько огромна, а их отец ничего не делает, чтобы смягчить неравенство. Иногда на это больно смотреть, и это кажется излишне жестоким. Почему его дядя так суров к своим детям? Почему он должен тыкать их носом в их же слабости? Какой в этом смысл? Единственный успех, который он добьется, - смирится с собственным поражением? Тодороки Энджи - жестокий человек. Изуку не думает, что кто-то может смотреть, как их собственные дети ломают себя, чтобы быть признанными ими и не быть жестокими. Но он не такой жестокий, как Хисаши. Это не жестокость убийцы или садиста. Жестокость его дяди контролируема и целенаправленна. Он использует это, чтобы превратить своих детей, а теперь и Изуку, в ту версию самих себя, которую он хочет видеть. Сильнее, да, но в чем еще, Изуку не уверен. Он задается вопросом, пытался ли он со своей тетей Рей и случайно сломал ее в процессе. Он уже видит трещины в своих кузенах. Фуюми теперь почти не выходит из своей комнаты, кроме как пойти в школу, ничего не говорит за едой и ни на кого не смотрит. Тоя выглядит готовым вспылить, и иногда так и делает, в неподходящее время. Нацуо слишком старается улыбаться, и это говорит о том, что что-то исходит от Изуку. Худший из них, или, по крайней мере, тот, на кого больнее всего смотреть, - это Шото. Он уходит в себя, его мысли и эмоции прячутся в оболочку безразличия, даже когда они кипят и бурлят под поверхностью. Изуку мельком видел их в спортзале, но с тех пор он не видел их и следа. Даже легкая, непринужденная беседа, которой они обменивались, стала неестественной и неловкой. Он надеется, что это всего лишь Старатель, от которой прячется его кузен. И вот три дня закончились, и Старатель ушел. Это как если бы прошла буря. — Что ж, это было ужасно. — ворчит Тоя за завтраком. Нацуо соглашается. — Всё кончено. Давай никогда больше не будем об этом говорить. — Твой отец оставил инструкции возобновить твои регулярные тренировки с Гомей-сан. — говорит Тано из кухни. За столом раздается общий стон, и даже Шото немного опускается на стуле. Это заставляет Изуку улыбнуться. Никто не смел жаловаться, когда рядом был Старатель. — По крайней мере, отпусти Изуку. Сейчас он больше синяк, чем мальчик. — говорит Нацуо. — Твой отец приказал. — говорит их гувернантка. — К черту все. — Продолжай говорить это, Тоя-кун. — И особенно ты. — добавляет он, но себе под нос. Мама Изуку надрала бы ему уши, если бы он когда-нибудь выругался или даже посмеялся над чьей-то руганью, но Изуку думает, что некоторые люди, не большинство, но некоторые, прямо-таки красноречивы по этому поводу. Каччан был-есть таким. Тоя тоже может быть. — Как ты можешь улыбаться? Это лицевой тик? Ты только что принял еще обезболивающих? — Нацуо жалуется. — Мне нравятся тренировки. — говорит он. — Мазохист. — Что это? Минута молчания. Фуюми ухмыляется. — Продолжай. Объясни это ему. — Черт, шкаф цундере. — огрызается он в ответ, прежде чем повернуться к Изуку. — Я расскажу тебе, когда ты станешь старше. То есть достаточно взрослым, чтобы узнать, что это значит, где-то совсем в другом месте. — У меня есть словарь. — говорит Шото. — Ты предатель! На самом деле Изуку не любит тренировки, и все же ему это нравится. Тренировки сами по себе утомительны, неудобны и часто болезненны. Но тренировки также помогают ему не впадать в депрессию. Акт совершения чего-либо, активного изменения, даже если это совсем немного, помогает ему отвлечься от мысли о том, что он потерял, чего у него никогда не было и никогда не будет снова. Это отвлекающий маневр, но продуктивный. И он уже начал замечать разницу. Он далек от уровня силы и выносливости Шото и, вероятно, не приблизится еще долгое время, но теперь он может бегать быстрее и почти вдвое дольше, может делать почти вдвое больше отжиманий и скручиваний, может падать, не причиняя себе вреда, и может не замерзнуть. Прошло всего три недели, и половину из них он был ранен или истощен. Кроме того, это еще один способ провести время со своими кузенами. — Сегодня никаких боевых искусств. Тебе нужно немного остыть. — Говорит Гомей, когда они приходят в спортзал, предположительно, ради Изуку, поскольку никто больше не выглядит удивленным. — Тренировки Старателя могут быть такими же морально изматывающими, как и физически. — Я в порядке! Я справлюсь! — Изуку настаивает. — Да, парень. Возьми передышку. Он не так уж много их дает. — говорит Нацуо, начиная свою растяжку. Фуюми соглашается. — Ты через многое прошел в последнее время. Тебе следует относиться к этому спокойно. Но Изуку качает головой. — Я сильно отстал от всех остальных, и я не хочу терять достигнутый прогресс! — Я ценю твой энтузиазм. На этот раз это приятная перемена. — говорит Гомей, искоса бросая взгляд на старшего Тодороки, которого они старательно избегают. — Но слишком быстрая работа может нанести больше вреда, чем недостаточная, и у тебя все еще есть травмы, я не хочу, чтобы ты напрягался. Ваше запястье, например, все еще растянуто, а мышцы ног и спины не в состоянии выполнять интенсивные упражнения. На самом деле нет способа спорить с Гомеем, он точно знает, в каком ты состоянии, даже больше, чем ты сам, но Изуку чувствует разочарование. Тренировки Старателя были важными, но во время них он не мог выполнять обычные упражнения или отрабатывать те небольшие навыки боевых искусств, которые ему показали. До UA осталось четыре года, но ему предстоит преодолеть неизмеримое расстояние, и он чувствует, что каждый прожитый день - это упущенные возможности. Его конфронтация, или, на самом деле, отсутствие таковой, с Хисаши только подчеркнула, как далеко ему предстоит зайти. — Итак, что я могу сделать? — спрашивает он немного угрюмо. — Тренировка гибкости, равновесия и координации. Но сначала растяжка. Тебе нужно оставаться гибким, особенно во время восстановления. Твои мышцы захотят подтянуться по мере заживления. Приступай к делу. — Да, Гомей-сенсей! Он присоединяется к остальным на ковре и начинает выполнять движения. Даже здесь он отстаёт от своих кузенов. Он ограничен базовыми упражнениями, ничего более интересного, чем те, которым учили в школе, но в них есть несколько более продвинутых приемов. Фуюми может выполнять шпагат стоя, балансируя на одной ноге. Тоя переходит в полный прогиб назад. Нацуо может коснуться своей головы ногой, лежа на животе. — Йога. — говорит Тоя, когда замечает его пристальный взгляд. — Сенсей сегодня начнет с тобой заниматься. Именно этим он и занимается. Пока его двоюродные братья заняты на силовых тренажерах или соревнуются друг с другом в спортзале, Изуку остается на матах и осваивает йогу. Он всегда думал о йоге как о чем-то, чем занимаются девушки, много наклонов и странных поз, но никогда не понимал, как это работает как упражнение. Гомей показывает ему. Это одновременно просто и очень сложно. Начальные позы просты, но поддерживать их или переходить в более сложную позу - нет. Он часто теряет равновесие или застревает на полпути к позе, ему не хватает ни силы, ни гибкости, чтобы завершить ее. И это дыхание сводит его с ума. — Тебе нужно продолжать дышать. Я знаю, что ты пытаешься сосредоточиться, но тебе нужно также продолжать дышать. — скажет тренер для одного упражнения, а затем: — Теперь выдохни одним длинным вдохом, принимая позу. Нет, ты слишком быстро выдохнул. Попробуй еще раз. Это не должно быть таким напряженным, как его другие тренировки. Это, конечно, не вызывает у него такой сильной боли, но к концу он чувствует, что готов просто лечь и поспать, чего не бывает на других тренировках. — Ладно, давай на сегодня закончим. — Но, сенсей, есть еще пятнадцать минут! — Не для тебя. Еще немного, и ты разобьешься. Сомневаюсь, что твоему наставнику понравилось бы, что ты засыпаешь посреди его уроков. Мы продолжим это днем. Изуку разочарован, в основном, самим собой. Наблюдение за своими кузенами в течение последних пятнадцати минут не заставляет его чувствовать себя лучше. Они сияют так же, как сияют Всемогущий и Каччан. Красивые и уверенные в себе, смеются ли они или глубоко сосредоточены, бегают друг с другом наперегонки по трассе или самостоятельно поднимают тяжести. Наблюдая за ними, он чувствует себя таким же сияющим, как грязная швабра. Он любит их больше, чем считал возможным за такое короткое время, но он чувствует пропасть между ними, которую не знает, сможет ли когда-нибудь преодолеть. — Не дави на себя так сильно, — говорит Тоя после того, как они уходят и направляются к двери. — Что бы ни сказал или сделал Старатель, тебе не нужно ничего доказывать. И внезапно пропасть между ними становится шире, чем когда-либо. Его ноги останавливаются сами по себе, разочарование и отчаяние останавливают его на полпути. Остальным требуется мгновение, чтобы заметить, что он не следует за ними. Они оборачиваются и замирают, такого выражения на его лице они раньше не видели. — Ты не понимаешь. Как ты мог? Ты никогда не был без причуд. Ты, вероятно, даже не встречал никого, кто был бы таким. Ты думаешь, это как получить какой-то бесплатный пропуск. О, у него нет причуд, поэтому Старатель не подтолкнет его к какой-то будущей профессии, которую он не хочет. Ему повезло! Но ... но.. Ты думаешь, нелепые ожидания Старателя настолько ужасны? Попробуй жить, когда никто вообще не ожидает от тебя чего-либо. В том, что все думают, что раз у тебя нет причуд, значит, у тебя нет и таланта. У тебя не может быть какого-нибудь значимого интеллекта, физических способностей, воображения или амбиций любого рода, потому что ты меньше обычного. Меньше посредственности. Ты думаешь, мне нечего доказывать? Мне будет что доказывать каждый день моей жизни. И ты стоишь там и несешь чушь об Старателе, и он, вероятно, заслуживает почти всего этого, но только почти. Потому что, каким бы ужасным отцом он ни был, он не был неправ. Я стоял перед Хисаши, человеком, который убил мою мать, который пытался убить меня, и я не мог даже пошевелиться. Я замер. Я был жертвой. И как ужасно, и какими бы болезненными ни были его тренировки, я бы делал это снова, и снова, и снова, и снова, если бы это означало, что мне больше никогда не придется становиться жертвой. Так что не ... не говори мне ничего подобного. Его кузены ошеломлены и потеряли дар речи. Все они, кроме Шото, который, зная его тайные амбиции, не выглядит ни удивленным, ни виноватым. Без причуд или нет, он никогда не думал, что Изуку не должен давить на себя. Внезапно он смущается, понимая, что только что вырвал бесцеремонный комментарий из контекста и обрушился на своих кузенов с тирадой о вещах, которые он никогда не хотел говорить. По крайней мере, он думал, что никогда не хотел им говорить. — Прости...— бормочет он и спешит мимо, чтобы скрыться в своей комнате. Позади себя он слышит, как Нацуо что-то говорит. — Молодец, чертов эмо. __________________________ После школы Фуюми сразу идет в свою комнату. На следующий день после визита Старателя всем становится не по себе, но сегодня она мрачнеет по другой причине. Изуку накричал на них тем утром. Ну, накричал на Тою, но чувствовалось, что это адресовано им всем. Это застало её врасплох, застало врасплох их всех. Изуку, который никогда не терял самообладания, который может улыбаться несмотря ни на что и, пожалуй, самый милый маленький мальчик, которого она когда-либо встречала… накричал на них. Это беспокоило её весь день, отвлекало на уроках и портило аппетит за обедом. Это беспокоит её даже сейчас, после того, как она сделала несколько выводов из инцидента. Во-первых, это давно назрело, и, вероятно, грядет нечто большее. Изуку прошел через ад, и время от времени ожидаются истерики. Бог свидетель, за эти годы у нее их было немало, и ее братья были ничуть не лучше. Наверное, это хорошо. Это означало, что он наконец почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы дать волю чувствам. Вторая вещь, или, скорее, вещи, к которым она пришла, это то, что она глупо думала, что Изуку простой, не Тодороки. Теперь она понимает, что была фанатичкой. Он призвал их к этому. Они предположили, что быть без причуд каким-то образом проще, чем иметь причуды, что Изуку вырос в очень обычной и ничем не примечательной жизни из-за этого. Не то чтобы они считали его глупым или даже особенно слабым, но им и в голову не приходило, что он может быть особенным. Он им нравится, его было очень легко полюбить, но они с самого начала отличали его от себя. Он был Аратакой Изуку, нормальным, милым маленьким мальчиком, который прошел через что-то ужасное и теперь жил с ними. Необычные обстоятельства, но не необычный мальчик. Но Изуку особенный, замечательный в том смысле, который она только начинает понимать, и, вероятно, в том, чего она еще не знала. Он прошел через ад, больший ад, чем даже она или ее братья могли бы утверждать, но он не ожесточился и не разозлился, как они. И теперь, после того утра, она знает, что в той жизни, которой он, должно быть, жил, не было ничего нормального, что он тоже был обособлен, и каким-то образом это подготовило его к нынешней жизни. Как Тодороки. Аратака - это просто имя, которое он носит поверх правды. Чем больше она думает об этом, тем более замечателен он. Не менее печально и мило, но сейчас тоже замечательно. Он улыбнулся в начинании после его атаки. Она сама этого не видела, не могла смотреть, как его и Шото избивали, но Тоя рассказал ей. — Он улыбнулся. Кровь текла по его лицу, он разнес все к чертям, когда этот пылающий придурок говорил с ним свысока, и он улыбался так, как будто у него было лучшее время в жизни. Я думаю, он напугал этого ублюдка. Он никогда раньше так быстро не заканчивал урок. Она не могла вспомнить, когда в последний раз улыбалась этому мужчине, на тренировке или после нее. Не могла вспомнить, когда она думала о нем как об отце или была благодарна за то, что он ей дал. Но Изуку улыбался ему, никогда не присоединялся к их мелочной критике в его адрес, просто брал то, что было полезным, то, что ему от него нужно, и отбрасывал все презрение и контроль, которые были с этим связаны. Он съел яблоко и выплюнул яд. Ей интересно, как он это делает. Как он может делать все, что делает, не разбившись вдребезги. Они, честно говоря, так мало знают о нем. Это заставляет её чувствовать себя избалованным ребенком, тщеславным и неподготовленным к реальному миру. Она ничего не делает для себя, просто следует распорядку дня, установленному для неё человеком, которого она ненавидит, без малейшего представления, к чему это её приведет. В следующем году она будет выпускницей, а после этого поступит в университет, но она все еще не знает, чем хочет заниматься и решено ли это за нее. Будет ли она жить в общежитии? Наконец-то заслужила хоть каплю свободы? Мысль о том, чтобы бросить своих братьев и кузена, оставляет ее холодной. Несмотря на всю безопасность и свою тетю-гувернантку, дети Тодороки всегда заботились друг о друге. Но даже когда она так думает, она знает, что это не совсем правда. Она не была хорошей сестрой, особенно для Шото. После того, как их мать сбежала, Фуюми стыдно признаться, что она винила своего младшего брата. Шестилетний мальчик, уже подвергшийся насилию со стороны Старателя, оставленный искалеченной матерью, более изолированный, чем кто-либо из них, и первым чувством, которое она испытала к нему, была не жалость и не желание защитить. Это была обида. В конце концов, это негодование сосредоточилось на его законном получателе, Старатель, но к тому времени она разрушила ту веру, которую могли иметь в нее ее братья. Теперь они были лучше, объединились против общего врага, но Шото по-прежнему никогда не доверяет ей. Никогда не доверяет никому из них, о ком она могла бы рассказать. И зачем ему это? Она ничего не могла сделать для него. Для него, для Тои, для Нацуо, для себя. Она даже не могла смотреть, как Старатель избивает его и Изуку, уже травмированного. Просто стояла и слушала, как это происходит, отказываясь смотреть. Но это полезно. Старатель - профессиональный герой, 2-й лучший в стране, а они были всего лишь детьми. Хорошо обученные дети, но все же дети. Это расстраивает и так невыносимо несправедливо, и она не может отделаться от мысли, что именно это в первую очередь свело с ума их мать. Дело было не в побоях. Он ударил Рей только тогда, когда она попыталась помешать "тренировке" Шото, и она все равно снова и снова вставала между ними. Это её не испугало. Нет, не сами побои, а беспомощность, которая их сопровождала. Осознание того, что даже если она получит пощечину, или бросок, или встряску, это ничего не изменит. После этого Шото все равно пришлось тренироваться, но теперь, после того, как она стала свидетелем того, насколько бесполезной она была, чтобы защитить его. Теперь с разбитым лицом она не могла обнажиться, чтобы показать его друзьям и семье, но не могла спрятаться от собственных детей. Как она могла не сойти с ума? Как она могла любить их и не сойти с ума от того, что каждый день видела, как над ними издеваются? Изуку сказал, что выдержит тренировки Старателя, потому что это заставит его чувствовать себя меньшей жертвой, но это всегда заставляло Фуюми и ее братьев чувствовать себя с точностью до наоборот. Что он превратит их во все, что захочет, или полностью уничтожит по прихоти. Она надеется, что Изуку никогда так не думает, что он может взять все, что ему нужно, из Старателя и продолжать выплевывать яд. Она надеется, что он сможет научить их делать то же самое. Как будто ее мысли призвали его, раздается легкий стук в дверь, и ее двоюродный брат заглядывает в комнату. На его щеке все еще заживают синяки, а из-под слишком коротких волос выглядывают швы, но он улыбается ей так, словно он самый счастливый мальчик в мире. — Ужин готов. Тано-сан послала меня к ... Ты в порядке? Она понимает, что плачет. Она быстро вытирает слезы. — Не волнуйся об этом. Я просто жалела себя. — пренебрежительно говорит она. Изуку, как никто другой, не должен иметь дело с ее сентиментальными мыслями. Но он уже внутри, закрывает за собой дверь и садится рядом с ней на кровать. — Все в порядке. Раньше я тоже себя жалел. — говорит он, и его улыбка становится меланхоличной. — Ты знаешь, потому что я был без причуд, и я ничего не мог с этим поделать. Она пристально смотрит на него. Она пытается представить, как он дуется, и не может. — Ты наименее сожалеющий человек, которого я когда-либо встречала. — говорит она, и от этого его улыбка снова становится ярче. — Спасибо! Иногда это тяжелая работа - не позволять себе падать духом. Это требует большой практики. Так говорила моя мама. "Ты должен практиковаться в том, чтобы быть добрым к себе". Она не должна была спрашивать об этом. Ей семнадцать, и она не должна обращаться к десятилетнему за советом, но она чувствует себя подавленной, а он рядом с ней практически горит, как свеча. — Как… как ты подбадривал себя? Зная, что у тебя никогда не было причуд и ты ничего не мог с этим поделать? Он размышляет. — В основном ... в основном я думал о том, что я мог бы сделать. Например, если бы я поймал себя на мысли, что было бы действительно круто иметь причуду, позволяющую мне лазать по стенам, я бы вместо этого пошел и залез на дерево. Или, если все дразнили меня на перемене, я шел играть к другу домой после школы. Или, если мой учитель игнорировал меня на уроке, я усердно учился и получил высший балл в викторине. Это не всегда так тесно связано, и иногда это срабатывало не очень хорошо, но делать что-то… Я думаю, что просто делать что-то помогло. Это напомнило мне, что я могу сделать больше, чем не могу. Ну ... разве это не была зрелая и хорошо продуманная техника? Это звучало как то, что мог бы порекомендовать психотерапевт или школьный консультант. Но Фуюми не думает, что поверит психотерапевту или школьному консультанту так, как она верит своему двоюродному брату. Он Тодороки. Он знает вещи, о которых большинство людей боятся даже подумать. Нет смысла не попробовать. Но Изуку еще не закончил. — Хочешь, я тебя обниму? Если это не помогало, объятия обычно помогали. — предлагает он. Тодороки не обнимаются. По крайней мере, с тех пор, как исчезла их мама. Они сжимают плечи, подталкивают локтями и взъерошивают волосы, но не обнимаются. Но ... если это поможет. — Думаю, мне бы это понравилось. Она ожидает, что он обнимет ее за талию, уткнется головой в ее подбородок. Вместо этого он забирается к ней на кровать и встает, обхватив ногами ее бедра, и наклоняется над ней, так что его тонкие руки притягивают ее к своей груди, а подбородок упирается в ее голову. Как будто она маленькая девочка, и он собирается защитить ее. — Вот так моя мама обнимала меня. Как будто она могла защитить меня от всего мира. Фуюми закрывает глаза и крепко обнимает его в ответ. — Ты тоже...