Причуды мастера

Никита был в хорошем настроении, и я ужасно боялась его испортить. Я посадила себя в жесткие рамки, запретив смотреть на художника с неприкрытым вожделением. Я не могла взять и просто все разрушить. В конце концов, мне нужен был этот мужчина, как очередная порция кофеина для любителей бодрящего напитка. Я не могла определиться, любовь это или безумная страсть, но это чувство не давало мне покоя день ото дня. Я не питала никаких надежд, но и сдаваться тоже не собиралась. Я просто варилась во всей этой какофонии едва осознанных чувств и острых желаний, не имея силы воли выкарабкаться. Но причиной хорошего настроения была никак не муза. С причиной я встретилась несколькими днями позже после моего покорного и не подлежащего обсуждению возвращения к художнику. Я снимала с себя одежду и тайком поглядывала на Никиту. Он был облачен в черные широкие штаны и футболку с изображением библейского сюжета, который издали выглядел как-то вульгарно, и я силилась разглядеть его. Он стоял около мольберта и готовил холст, щурясь на солнце, проникавшем через высокие, ничем не занавешенные, окна. Субботний вечер в Праге я проводила в обществе загадочного и непредсказуемого белоруса, при виде которого мое сердце начинало прыгать, словно участвовало в прыжках в высоту на Олимпиаде. Повернувшись ко мне, он молча поднял брови, держа в руках акварельные кисти. Я кивнула и прошла на середину комнаты, которая была залита ярким пражским солнцем. Стоя под щекочущими теплыми лучами и холодным пронизывающим взглядом художника, меня бросало в дрожь. Никита сидел на тумбе неподвижно и не приступал к картине, и я не смела задать ему вопрос. Тишину в мастерской нарушил протяжный звонок его мобильного телефона. Схватив трубку, он коротко ответил: - Да. Я успела заметить, как на секунду его каменное лицо преобразилось: черты смягчились, глаза потеплели. Его изменил голос на том конце провода. Торопливо подойдя к окну и не отнимая телефон от уха, художник выглянул на улицу, окинув взглядом Карлов мост. И улыбнулся. От его нежной улыбки у меня по спине пробежалась толпа мурашек. Закончив разговор, белорус оглянулся на меня, мысленно проворачивая в голове какой-то план. Больно схватив меня за локоть длинными пальцами, он поволок меня к раздвижной черной двери, ведущей в небольшой коридорчик, следом за которым располагалась ванная комната, огражденная прозрачными перегородками. Отшвырнув меня к стене, Никита взялся рукой за дверь. - Не показывайся, пока я не приду за тобой, - сказал он глубоким голосом и решительно задвинул дверь, закрывая от моего взора мастерскую. Совершенно растерявшаяся и озадаченная, я стояла около двери и переминалась с ноги на ногу. Какое-то время в мастерской была полнейшая тишина, а потом туда кто-то вошел. Я прижалась ухом к двери и, затаив дыхание, прислушалась. Я еле уловила какую-то возню, и мое любопытство навязчиво нашептывало мне на ухо слегка приоткрыть дверь и посмотреть, что там происходит. Я несмело коснулась пальцами двери. Мое сердце так громко колотилось, и я испугалась, что его стук услышат те, кто находится в мастерской с Никитой. Осторожно потянув дверь в сторону и открыв ее на 3 сантиметра, я уставилась в центр комнаты. Мое сердце ушло в пятки. Никита стоял лицом ко мне, а в его объятиях находилась девушка с длинными ярко-каштановыми волосами, легкими волнами спадающими ей на спину. Художник бережно придерживал правой рукой ее за талию, а левой касался головы девушки, приподнимая ее для поцелуя. Грациозные руки таинственной незнакомки скользили по плечам и груди Никиты, ни на секунду не останавливаясь. Никита углубил поцелуй, его пальцы зарылись в густые каштановые волосы, и девушка резко прижалась к художнику. С ее губ сорвался тихий стон. Мне следовало немедленно закрыть дверь и отойти вглубь коридора, как мне велел Никита, но вместо этого я продолжала наблюдать, нервно кусая потрескавшиеся губы. На секунду оторвавшись от девушки, белорус скользнул губами по ее шее, прокладывая дорожку из поцелуев к плечу и ловко расстегивая длинными пальцами легкую блузку красавицы. Руки девушки залезли Никите под футболку и потянули ее наверх, обнажая его прекрасное тело. Незнакомка что-то сказала на белорусском, и Никита, легко подхватив ее на руки, отнес к кровати. Больше я ничего не могла видеть, но и этого было достаточно, чтобы мое сердце приняло очередной выстрел. Я отошла от двери и прислонилась спиной к холодной стене. Из мастерской доносилось шуршание, приглушенный скрип кровати, томные вздохи и звуки влажных поцелуев. Заткнув уши руками, я принялась измерять коридорчик шагами, поджимая пальцы на ногах от холода. Забавно ли будет сейчас с шумом спустить унитаз? А, может, раскрыть двери и просто стоять в проходе, наблюдая за совокуплением любимого мужчины и прекрасной барышни? Я горько усмехнулась, отмечая в мыслях свою глупость. В маленьком коридорчике сгустились сумерки, и я не знала, сколько времени находилась здесь. Даже с закрытыми холодными ладонями ушами я услышала, как тишину разрезал приглушенный низкий стон Никиты, дополненный хрипловатым женским. Вместе они слились, словно музыка, словно гимн их неведомой мне страсти, оглушительно прозвенели и плавно стихли, растворяясь друг в друге. Я метнулась под маленькую лестницу, ведущую на чердак и спрятанную в темном уголке коридора. Поджав под себя колени и обхватив их руками, я постаралась сделаться как можно меньше. Моей горечи и так было слишком много для этого маленького холодного помещения. … Когда перед моими глазами появились босые стопы Никиты, я все еще сидела, с силой прижимая руки к ушам. Совершенно окоченевшая, я потеряла счет времени. Я подняла голову и была припечатана взглядом голубых круглых глаз к стене. Белорус был все еще взбудоражен после оглушительного оргазма, и я учуяла запах его пота. - Вылазь оттуда, - сухо приказал мне художник. – Нам еще работать. Мне захотелось истерично расхохотаться, но вместо этого я на четвереньках выползла из-под лестницы. Не по моей, черт возьми, вине было упущено столько времени! В мастерской горела лампочка над кроватью, и в шаге от нее стоял мольберт с подготовленным чистым холстом. Он отошел к мольберту и молча указал мне пальцем на кровать, которая была все еще смята. Я остановилась, не решаясь опуститься на ложе, которое еще не остыло после жаркого секса. Внутри меня все противилось, и я с трудом сдерживала противную соленую жидкость, собравшуюся в уголках моих глаз. - Ложись на живот, - надменно сказал Никита. - Сюда что ли? – мой голос предательски дрожал. - Да, сюда. Приподнимись на локтях и опусти голову. Я забралась на постель и легла животом на тонкие шелковые простыни. Они были полностью пропитаны запахом Никиты. Поднявшись на локтях так, что грудь касалась шелка и, оставив голову в том положении, в котором мне было велено, я уставилась затуманенным взглядом на белоснежную подушку. На секунду художник приподнялся и накинул на мои ягодицы и ноги алую вуаль, которая мягко струилась по моему телу. - Не двигайся, – приказал он и приступил к работе. Я старалась не двигаться, но мои плечи вздрагивали всякий раз, когда очередная слеза из моих глаз капала на подушку. Волосы закрывали мое лицо, и я всецело отдалась бесконечной печали, терзавшей мое сердце. В мастерской стояла оглушительная тишина, лишь мои тихие всхлипывания изредка нарушали ее, но Никита игнорировал эти звуки, полностью поглощенный картиной. Когда слезы закончились, я почувствовала себя невероятно уставшей, но продолжала позировать, в глубине души зная, что это получится одна из самых красивых картин, нарисованных Никитой. Я не знаю, сколько времени мне пришлось лежать так, но, когда художник подошел к кровати и, убрав пряди с моего лица, за окнами было уже темно. Я вздрогнула от неожиданности и отвернулась, пряча от парня опухшие глаза и красный нос. Достаточно было того, что он слышал, как я плачу. - Можешь вставать, - равнодушно сказал Никита, отходя от постели. Но я знала, что он успел увидеть мое заплаканное лицо. Я торопливо вскочила, но запуталась в красной вуали и, подхватив ее, вышла в коридорчик. Вспомнив, что мои вещи остались в мастерской, я вернулась, подтянув мягкую ткань до самого подбородка, и взглянула на диванчик. Конечно, парень предусмотрительно убрал мои вещи перед тем, как в его квартире появилась прекрасная девушка. - Вещи, - произнесла я охрипшим голосом. Проследив за моим взглядом, Никита кивнул на комод. - В первой полке. Оплата там же. Я поспешила к комоду, придерживая руками вуаль. На моих все так же аккуратно сложенных вещах лежало 400 долларов. Так вот какова цена моим сегодняшним страданиям. Подхватив одежду, я метнулась к раздвижным дверям и скрылась за ними. В полнейшей тишине и темноте я оделась и, нацепив на лицо маску совершенного спокойствия, вышла в мастерскую. Здесь царил полумрак. Никита сидел на подоконнике, заткнув уши белыми капельками наушников, и смотрел в окно. Когда я появилась в проеме дверей, он не шевельнулся. Втянув голову в шею, я быстрыми шагами приблизилась к выходу. Художник продолжал игнорировать меня, и я, не сказав ни слова, вышла на лестничную площадку. Мне безумно хотелось хлопнуть дверью, да так, чтобы она с петель слетела, но вместо этого я тихонько притворила ее и пустилась бегом по лестнице. На улице заморосил тоскливый ноябрьский дождик, но народу было все равно много: субботу жители и гости притягательной Праги предпочитали проводить в Старом городе. Я не спеша спустилась к основанию Карлова моста и решительно толкнула дверь в пивной бар «Чертовка». Заказав 12%-ное пиво Plzeňský Prazdroj, я уставилась на открывшуюся моему взору Влтаву. «Не задавай никаких вопросов. Не лезь ко мне в душу. Не позволяй себе испытывать по отношению ко мне каких-либо чувств.» Понимала ли я тогда, принимая условия этой жестокой сделки, что уже испытывала к нему нежные чувства?