О любви и удовольствии

Селение безостановочно росло. К Конохе за последний месяц присоединились ещё трое кланов. Хаширама и Мадара, которые превратили их совместную мечту в неоспоримую реальность, всё своё детство и молодость проливая ради неё реки крови, теперь поддавались искушению почить на лаврах хотя бы ненадолго, и их совершенно нельзя было за это винить. Однако посаженное дерево, дабы оно росло крепким и здоровым, требовалось поливать. Тобирама, наверное, работал в Скрытом Листе за всех вместе взятых. Тот груз ответственности, который свалился на его непременно могучие, но в то же время оправданно не всесильные плечи, был исполинским. Изуну это беспокоило. Учиха понимал: подобное происходит отчасти потому, что Тобирама осторожен и обстоятелен в политике, и оттого не спешит доверять важные сведения и дела тем, к кому он не испытывает необходимого уровня доверия. Однако по иронии судьбы так случилось, что необходимый уровень доверия Тобирама испытывал лишь к одному человеку — к Изуне. И Изуна старался ценить эту честь, как умел. В работе он был трудолюбив и ответственен. В роли шиноби — дотошен и аккуратен, исполняя миссии без сучка и задоринки. А дома старался вдохнуть в Тобираму столько любви и поддержки, сколько это было возможно, дабы хоть немного реабилитировать уставшего супруга после очередной канители, в которой требовалось отвоевать для Конохи законное место под солнцем. Несмотря на то, что свободного времени теперь оставалось на донышке, Изуна делал всё возможное, чтобы извлечь из него максимальную пользу. Одним из его важнейших решений было вернуться к самостоятельной готовке. Немногим ранее они с возлюбленным обыденно завтракали и ужинали в заведениях, где хорошо проводили время за тёплой беседой в приятной обстановке. Но теперь Изуне была нужна не просто вкусная еда. Он был намерен сделать так, чтобы приготовленные им блюда были доверху нафаршированы заботой и любовью, и уж эту миссию не мог доверить постороннему, пусть тот будет хоть троекратно профессиональным поваром. Наверное, в чём-то с Тобирамой они всё-таки были схожи. Будь то бережная нарезка свежего филе лосося для сашими, шинковка лука-порей для ароматного вскипающего сябу-сябу, розжиг углей для унаги с рисом или выпечка такояки с ягодной начинкой к чаю — всё это Изуна неизменно готовил с таким усердием и сосредоточенностью, будто желал впечатлить самого даймё. И ему успешно удавалось впечатлять того, кто был для него в тысячи раз дороже, чем даймё. Когда Тобирама брал палочками кусок предложенного блюда и смыкал на том губы, истощённый после сумасшедшего дня, в его глаза словно возвращалось сияние. Изуна с трепетным содроганием сердца каждый раз наблюдал за тем, как расслабляются плечи его любимого супруга, а на бледные щёки возвращается лёгкий румянец. — Изуна... — однажды сказал ему Тобирама за ужином, когда Учиха заботливо выставил на стол последнюю пиалу, которую щедро наполнил цукудани. — Твоя готовка невероятна. Когда я ем её, мне отчего-то хочется заплакать прямо над тарелкой, словно маленькому ребёнку. Изуна грешным делом подумал, что увлёкся во время процесса: — Я переборщил со специями? — взволнованно уточнил он, присев рядом с Тобирамой на дзабутон. Это предположение вызвало в Тобираме улыбку. — Нет, — поспешил он разуверить мужа. — Нет, что ты, всё безумно вкусно. И очень хорошо выглядит. Напротив... — он вновь с удовольствием взял палочками кусок нежного рыбного филе и тихо остудил то дуновением. — ...твоя готовка настолько хороша, что я не могу отделаться от чувства, будто выживал во время войны только ради того, чтобы сейчас у меня была возможность есть твоего запечённого угря с рисовой лапшой. Изуна ощутил, как сердце в его груди тает, словно карамельный леденец. — Надеюсь, мои нехитрые блюда восполнят в тебе немного сил, Тобирама, — губы Изуны украсила улыбка, исполненная нежности — он был тронут. Тобирама кивнул, с аппетитом жуя: — Они с этим отлично справляются. Просто невозможно оторваться. Хм... ты добавил что-то особенное? — Секретный ингридиент, — игриво подмигнул ему Изуна, подперев щеку кулаком. — Неужто глутамат натрия? — озадачился Сенджу. — Кое-что посильнее, — Изуна улыбнулся ярче, наслаждаясь смесью эмоций на лице возлюбленного. — Это любовь к тебе. В неприлично большом количестве. Они рассмеялись вместе. Тобирама, слегка смущённый, уже давно не скрывал в своей улыбке, насколько сильно он счастлив возвращаться домой. Пусть у них и была всего лишь пара часов в сутки, чтобы побыть друг с другом, каждая их минута оказывалась переполнена смыслом и эмоциями, отчего жизнь чувствовалась яркой и приятной. А этот непростой период, в котором они оба упрямо держат спиной невероятный объём труда, определённо точно вскоре закончится. И даже останется в памяти, как самое настоящее счастливое воспоминание, потому что они преодолевали это непростое время вместе, усердно поддерживая друг друга. Перед сном Тобирама изучал служебные документы. Информации было очень много, а времени напротив — очень мало, отчего Сенджу жертвовал сном. Изуна, увы, не мог помочь ему в этом, поскольку у него была другая специализация, а в тех договорах сам чёрт ногу сломит, что уж говорить об Учихе, который и подавно потеряется. Он много раз пробовал освоить это искусство ведения важных бумаг, однако тщетно — пока проницательный и глубоко развитый ум Тобирамы проводил тщательный анализ, у Изуны просто-напросто вскипала голова без всякого заметного результата. Всё дело было в том, что у Тобирамы оказался блестяще развит интеллект в то время, как непосредственно общение вызывало у него заметные трудности. А Изуна же напротив имел талант практически слёту очаровать кого-угодно и создать о себе и о том, о чём он говорил, самое лучшее впечатление, однако если дело касалось сложной задачи, к которой требовался стратегический подход, ему приходилось довольно непросто. — Тобирама, уже довольно поздно, — заметив, что мелкие кандзи вынуждают Тобираму нервно хмуриться и никак не способствуют сну, Изуна попробовал найти компромисс: — Может, попробовать собрать с утра совещание и решить возникшие вопросы в команде? — М, нет, здесь нужна моя подпись и печать, — мотнул головой Тобирама, не теряя сосредоточенности. — Да и сотрудники в резиденции перегружены... — он вздохнул и бросил короткий взгляд на часы. — Я, наверное, задержусь до полуночи. Если тебе мешает свет, я уйду в кабинет. — Не уходи. Будь со мной, — Изуна не выпустил Тобираму с их совместного футона, даже требовательно надавивший ладонью на его широкую грудь. — Я спокойно усну с включенным светильником. А пока полежу рядом с тобой. Дай знать, если тебе понадобится совет или стороннее мнение. Тобирама обратил к нему усталый, но полный нежности взгляд. — Хорошо, Изуна. Спасибо... Учиха тихо разделся догола, сложив тёмно-синюю юкату неподалёку от футона, и осторожно устроился рядом с Сенджу у локтя. Тишину теперь тревожило лишь их синхронное тихое дыхание и шелест бумаги... Секундная стрелка дремотно отбивала размеренный ритм... Тонкие пальцы Учихи, помедлив, деликатно проникли под подол чёрного кимоно, в котором Тобирама ходил дома. — Изуна... — сладко вздрогнув, глухо выдохнул Сенджу, когда супруг нежно сжал его в паху. — Тебе хочется внимания? Изуна понимал, что ради его прихоти, если таковая возникнет, Тобирама хоть на встречу Пяти Каге опоздает, чем бы подобная выходка ему ни грозила. Поэтому с лаской уверил: — Тора, любимый, я ужасно не хочу, чтобы ты отвлекался. И в то же время очень хочу избавить тебя от напряжения. Позволишь пососать тебе, пока ты занят? Я всё сделаю аккуратно и тихо. Самым первым на подобное заявление отреагировало именно тело Тобирамы — член в сжатой ладони Изуны тут же дрогнул и стал стремительно наполняться горячей пульсацией, с каждой секундой становясь все больше и твёрже, пока подол чёрного кимоно очевидно не взбугрился между бёдер. Сам же Тобирама, шумно выдохнув, заметно покраснел. — Мне будет приятно, Изу-чан. Только, пожалуйста, не действуй во вред себе... — посчитал нужным он предупредить, прекрасно знающий, как супруг беспокоился о нём. — Ни в коем случае, — получив вожделенное разрешение, Изуна развязал на возлюбленному оби и в пылком предвкушении склонился над его обнажённым животом. Казалось, его губы уже долгое время мучительно изнывали от тоски, потому что, стоило Изуне ласково прижать их к члену Тобирамы, как весь его рот тут же сделался многократно чувствительнее. Учиха строго напомнил себе, что его цель — удовлетворить Тобираму, а не разжечь внутри себя пожар похоти, ведь чтобы благополучно тот потушить, его возлюбленному придётся истратить много сил, которые и без того были на вес золота. — Мх... — едва слышно запнулся на выдохе Тобирама, на миг зажмурившись. Он, несмотря на сбившееся тяжелое дыхание, вновь попытался вникнуть в текст и поднес широкий лист документа ближе к лицу, дабы скрыть тем бесконечно пленительный вид, где обнажённый Изуна откровенно ласкает его. Изуна, видя, что у Тобирамы получается продолжать работу, тут же весь томительно расслабился, податливо выгнувшись, и с наслаждением погрузил его член в рот. И едва ли сдержался, чтобы не замычать от восторга. Нужно было вести себя тихо и не отвлекать супруга, если уж вызвался подсобить. Однако весь его рот стал ощущать себя просто неописуемо хорошо, отчего вмиг весь наполнился горячей слюной доверху. Изуна торопливо сглотнул ту и вновь обнял пухлыми губами крупную розовую головку, не в силах отстраниться. Ни холодное мороженое в жару, ни клубничный леденец на фестивале, ни карамельные конфеты — ничего из этого не приносило его языку и части того удовольствия, которое доставлял член возлюбленного. Изуна всецело и тщательно облизал его, полностью увлажнив и стараясь держать себя в узде... однако пару мгновений спустя вдруг обнаружил, что плавно спускается по тому горлом, жадно пряча плоть супруга глубоко в своей шее, и притом совершенно ничего не может с собой поделать. — Изуна... ха... Изу... — неудивительно, что концентрация Тобирамы сбилась, отчего тот, тяжело и сбито дышащий от возбуждения, смущённо накрыл листом бумаги ярко-красное лицо. — Мн... мх... — кротко откликнулся Изуна, с жадностью отсасывая ему у самого основания, и в его сладком мычании явно звучало виноватое "Извини меня, Тобирама... я правда не хотел сбивать тебе настрой...", но Учиха был не в силах даже на секунду оторваться, чтобы озвучить это. Не увлечься для него на поверку оказалось невозможным. Изуна поначалу приказывал себе не терять голову, после буквально умолял себя об этом, а напоследок и вовсе внутри себя слёзно вымаливал остаться хотя бы крупицу самообладания. Но его тело вдруг словно решило действовать само по себе, обволакивая, гладя, сжимая, отсасывая член Тобирамы покрасневшими мокрыми губами, которые мерно скользили то к самому верху, то к самому низу. Удовольствие заволакивало всю его голову и сводило с ума. Большая нежная головка, хорошенько натянувшая изнутри его щёку... Интимный, сокровенный запах возлюбленного, которым жадно дышал Изуна, стоило его носу утонуть в мягкой поросли белых волосков на лобке, пока массивный член погружался как можно глубже, растягивая и лаская его счастливое горло... Большой, горячий и вкусный, он одинаково вызывал в Изуне глубочайший восторг, стоило либо ласково расцеловать его ствол с нежной тонкой кожицей, либо погладить крупной головкой свой язык, либо достать им до самой глубины, в которой от гулких глотков дёргался кадык. — М-м-м... — у Изуны больше не было возможности сдерживать аппетитное звонкое причмокивание и сладкое приглушенное мычание. Пока он был глубоко увлечён, ему совершенно внезапно мельком вспомнился удивительный факт о его теле: стоило только ему увидеть натто, как, казалось, всего его целиком вывернет наизнанку, настолько Изуна не переносил забродившие бобы. И попади в него хоть один, организм Учихи определённо совершит экстренную эвакуацию всего того, чему не посчастливилось попасть внутрь в предыдущие четыре часа. Но с Тобирамой всё было совершенно иначе. Тобираму, с какой стороны ни глянь, Изуна любил в миллионы раз больше, чем натто. И когда его член погружался в горло Изуны, единственный рефлекс, который он вызывал — это фейерверк абсолютного экстаза в головном мозге и обжигающую волну возбуждения, которая безвозвратно захлёстывала тело. Изуне становилось так неописуемо хорошо, словно его глотка сама понимала, что делает приятно любимому человеку, и оттого, сокращаясь и тесно обволакивая упругий ствол, чувствовала исключительное удовольствием и ничего кроме него. — Изуна... ах!.. — Тобирама, разгорячённый, уже навзничь лежал на их футоне в распахнутом кимоно и слепыми в страсти глазами смотрел в потолок. Его грудная клетка заполошно вздымалась. Те документы, которые абсолютно точно имели высокую важность, оказались смяты — видимо, в резком импульсе наслаждения Сенджу ненароком сжал те кулаке. Изуна, громко сопя, с аппетитом сосал его член ещё минут пять, аккуратно придерживая тот пальцами у основания. Хорошенько обволакивая его губами, упорно работая щеками и с наслаждением облизывая, он настолько увлёкся, что упустил тот момент, когда супруг достиг разрядки. И с удивлением обнаружил, как его щёки обильно заливает изнутри густая горячая сперма. С огромным удовольствием проглотив ту и принимаясь тщательно очищать возлюбленного языком, Изуна ощутил, что только сильнее распалился. — Изу... — с усилием придя в себя после оглушительного оргазма, хриплым низким голосом позвал его Тобирама, глаза которого всё ещё были подёрнуты пеленой горячего блаженства. — ...это очень хорошо. Я не смог долго держаться. Извини, что не предупредил... — Тебе не за что извиняться, Тора... — влажное дыхание и горячий шёпот Изуны продолжали сладко обжигать его обласканное тело. Тобирама ощутил, как весь он будто бы тает от всепоглощающего расслабления. Он некоторое время завороженно любовался обнажённым телом супруга, которое омывало интимное приглушённое свечение напольной лампы из рисовой бумаги. — Изу-чан... — затем слетел с его тонких губ тихий шёпот, а широкая ладонь бережно накрыла темноволосую макушку. — ...ты выглядишь очень возбуждённым. И об этом было совсем несложно догадаться — Изуна буквально не мог с ним расстаться, исступлённо оглаживая языком его отяжелевшую мошонку и тесно прижимая его мокрый член к своей щеке ласковой ладонью. Наконец, огромным усилием воли отпрянув от Тобирамы и утирая мокрые губы запястьем, Учиха искренне раскаялся: — Прости меня, Тобирама, — он тяжело дышал, смиряя себя. — Я хотел помочь тебе сбросить пар, чтобы тебе лучше спалось, а не поддаваться личным капризам... — Это не капризы, — Тобирама уверенно мотнул головой, неспособный отвести от него взгляд. — Я вижу, как ты нуждаешься. Изуна вздохнул, опустив плечи. Тобирама был абсолютно прав. Больше всего на свете Учихе сейчас хотелось быть с супругом на футоне, пока они оба не дойдут до исступления. Но в данной ситуации, где и без того не выспавшегося Тобираму ждала завтра гора сложных дел, это было бы довольно эгоистично. — Не нужно меня соблазнять, Тора, прошу... — буквально взмолился Учиха, усиленно отворачиваясь и жмурясь, дабы не сводить с ума своё жаждущее тело видом доступного и разгорячённого Тобирамы. — ...я ведь так могу и не отказаться. Тобирама сбросил с локтей свободные рукава кимоно, оставаясь обнажённым, и вплотную приблизился у возлюбленному, аккуратно коснувшись затем его острого подбородка и вынуждая обернуться обратно, чтобы вновь встретиться взглядом с его большими чёрными глазами. — Если ты переживаешь о моих обязанностях, то это напрасно, — уверенно заговорил он. От недавнего удушающего удовольствия его голос звучал низким и хриплым: — Даже если завтра я буду вынужден подписать соглашение о распределении биджу между селениями, меня гораздо больше беспокоит твой неудовлетворённый ротик. Изуна, всхлипнув, сладко вздрогнул. Слова возлюбленного вызвали в нём жгучий коктейль противоречивых чувств: — Тобирама, — попытался Учиха прислушаться к голосу разума, — мои развратные желания абсолютно не стоят того, чтобы пренебрегать делами деревни. — Сейчас мне абсолютно плевать на дела деревни, — в тихом голосе Сенджу было безмерно много темперамента. — Единственное, что я должен сейчас сделать — это основательно вылизать твою дырочку, пока ты, Изу-чан, не начнёшь молить о том, чтобы я вошёл в тебя. И если деревня не позволит мне этого сделать, гори она хоть трижды. Данное заявление полностью сломало в Учихе все возможные защитные преграды. Горячие руки Тобирамы, сжавшие его талию и огладившие изогнутую спину, вынудили его душу и тело сдаться без всякого боя. — Ох. Ты тоже сильно заведён, Тора, — понял Изуна, когда Тобирама пылко припал к его открытой шее поцелуем. — Не нужно так говорить. Лучше давай заместо деревни... сгорим сами... Эти слова вызвали в Тобираме абсолютное согласие, которое ярко пылало в мокром и глубоком поцелуе, соединившем их губы. А на следующий день Тобирама пришёл на целый час раньше и отдал Изуне пышный букет ирисов с бархатистыми тёмно-фиолетовыми лепестками. Изуна, трепетно принявший цветы, выглядел глубоко ошеломлённым. — Пытаясь сделать всё идеально, я допускал огромную непростительную ошибку... — Тобирама пристально смотрел в его глаза и звучал абсолютно серьёзным. — Я волновался только о том, чтобы Коноха существовала на самых выгодных условиях, не замечая, что тело моего самого дорого человека чувствует себя одиноко. Изуна... — его голос ненароком дрогнул. — ...если тебе будет плохо в этой деревне, то для меня в ней не будет никакого смысла. Пожалуйста, извини, что все эти дни я уделял тебе так мало внимания. Изуна бы хотел его разуверить и возразить, что Тобирама поступал благородно и разумно, ставя общие нужды селения выше своих собственных. Но, уже разомкнув губы, вдруг понял, что они подрагивают, а по его щекам — струятся горячие дорожки слёз. Это не были слёзы боли или грусти, а совсем напротив — казалось, те льдинки одиночества, которые успели образоваться внутри его сердца, вдруг разом все расплавились от искренних слов Тобирамы и поспешили вытечь из глаз талой водой. А сердце, лёгкое и освобождённое, громко застучало с новыми силами. Так ничего и не ответив, Учиха зажмурился, пытаясь вернуть себе контроль над эмоциями, и ревностно прижал большой букет к своей груди. — Изуна... — Тобирама, видя это, сделал осторожный шаг и заключил его в объятия, прижимая. Его ладони подрагивали. — Я заставил тебя так долго держаться... будь я проклят, если когда-нибудь снова так поступлю... — Нет, Тобирама... — Изуна, мотнувший головой, абсолютно точно не держал на супруга никаких обид. — Просто я, оказывается, сам не понимал, насколько сильно по тебе соскучился... Они ещё долго стояли в прихожей, неспособные разомкнуть тёплое и сокровенное объятие, пахнущее цветами. И после Тобирама больше не был излишне осторожен и подозрителен, с удивлением обнаруживший, что Коноха не рухнула, даже когда его контроль над происходящим в ней слегка ослаб.