О любви и удовольствии

В Коноху пришла весна. Для Изуны это было одновременно чудесное и непростое время. В период цветения сакуры его потребность быть с Тобирамой обострялась многократно, и Изуне требовалось прилагать гораздо больше усилий, чем обычно, чтобы держать её под контролем. Однако это пылкое и глубинное желание было обоюдоострым кинжалом. Тобирама, всё в Тобираме, неизменно очень чутко реагировал на него. Как бы сильно Изуна ни старался перекрыть свою нужду работой, общением, тренировками и бытовыми занятиями, когда Тобирама заключал его в объятия, всё его тело и душу словно охватывало необузданное ревущее пламя. И Тобирама делал всё возможное, чтобы оно не посмело обжечь изнывающего Изуну и его самого. Их секс, обычно и так яркий и насыщенный, в весенний период становился просто неописуемо бурным. И даже оказывался выше некоторых первостепенных приоритетов. Тобирама физически не мог быть холоднокровен, когда Изуна так сильно его хотел... В обычное время они занимались любовью по вечерам, перед сном. Каким бы напряженным и сложным ни был день, и Тобираме, и Изуне близость отлично помогала морально восстановиться и звершить прожитые сутки в удовольствии и душевном покое. И большую часть времени они, подарив друг другу оргазм, просто лежали в объятиях, целовались и разговаривали, отдыхая и глубоко наслаждаясь друг другом. Однако с приходом весеннего тепла проблемы селения и жизненные события словно уходили на задний план, обнажая совершенно невыносимую, острую нужду Изуны. За единственные сутки могло случиться так, что Тобираме приходилось интенсивно ласкать его в душе ранним утром, после, вырвавшись на перерыв, замыкать свой кабинет, в котором он смог бы полноценно остаться с Изуной наедине, а вечером — доводить тело Изуны до той черты, когда после крупных судорог экстаза и искренних громких стонов изнеможённый супруг попросту отключался в его руках, всецело обмякая. Исключением не стал и сегодняшний день. Сенджу зашёл в штаб полиции по служебным делам. Изуна поставил подпись и печать на необходимых документах. И перед тем, как ненадолго распрощаться с Тобирамой, отошёл в уборную, чтобы помыть руки от чернил. Тобирама же сам не успел опомниться, как оказался в запертой кабинке, тесно сжимая Изуну со спины и глубоко вторгаясь в его разгорячённое тело. Единственное, что было Изуне не по душе в этой ситуации — это прискорбная невозможность громко застонать от восторга, обильно выплёскивая в голосе радость, удовольствие, любовь и наслаждение. — Изуна... — Тобирама крепко зажмурился, чувствуя, как супруг восхитительно сжимает его. — В тебе так горячо... — Тобирама... — трепетным эхом отозвался Изуна, сильно выгибаясь в пояснице для него, чтобы открыться как можно больше. Его исступлённый шёпот подрагивал. — Ты делаешь очень хорошо... — Извини, что пришлось уединяться в таком месте... — Не нужно извинений, — Изуна склонился ниже, уперев локти в плиточную стену. Тобирама шумно выдохнул: поза, в которой супруг был готов полностью отдаться ему, оказалась весьма откровенной, даже развратной. — Лучше всего будет, если ты кончишь в меня как можно глубже... — Изуна... — от этих слов в Тобираме дрогнула и плоть, и душа. Плотно закрыв рот Изуны ладонью, чтобы с губ супруга ненароком не сорвался сладкий стон, он зарылся носом в густые тёмные локоны на его затылке, в блаженстве вдыхая их запах, и размашисто задвигался внутри. Изуна закатил глаза, больше не в силах выдерживать это удовольствие, нарастающее в нём до ощущения невыносимости. Он беспомощно промычал в ладонь Тобирамы, его колени задрожали. — Изуна... — вновь горячо позвал его Тобирама, обжигая шёпотом покрасневшее ухо и чувствуя, как душа его возлюбленного вся трепещет и тает в его руках. Подобная авантюра вполне могла плохо кончиться и уж точно не являлась взвешенным решением, но она была необходимостью. Тобирама искренне считал: уж лучше он смоет за дверь случайного посетителя техникой суйтона, чем оставит Изуну изнывать в одиночестве, окружённого служащими и большими объёмами ответственности. Благо, тогда в уборную никто не явился, пока они были там. — Тобирама... — поздним вечером обратился к нему Изуна, когда сумел успокоить дыхание. — Я в последнее время как с цепи сорвался. Если это сильно выматывает тебя, ты не обязан-... — Не обязан что? Любить своего прекрасного мужа? — взяв его острый подбородок и вынудив пристально заглянуть в глаза, строго отрезал Тобирама. — Я обязан это делать, я хочу это делать и я хочу быть обязанным это делать. — Тора... — от этих фраз растомленное тело Изуны охватила мелкая дрожь. — Изу-чан, ты хочешь ещё? — Тобирама огладил подушечкой большого пальца его мокрую припухлую губу. — Скажи честно. — Да, — покорно открылся ему Изуна. — Безумно хочу. Пока у меня не онемеют щёки и язык. Пожалуйста. И широкая ладонь вновь надавила на его встрёпанный затылок, заставив глухо замычать от острого наслаждения, которое испытывало заполненное горло. Весна была непростым временем для них обоих. Но они переживали этот яркий период вместе, создавая между собой особенную близость. Никто из них не мог сказать наверняка, хорошо это или плохо, но они словно растворялись друг в друге полностью, стирая все возможные границы. Это требовало невероятного количества энергии, но в то же время — каждая секунда их единства содержала настолько крепкую концентрацию блаженства, которую, как искренне считал Тобирама, не способны дать ни наркотики, ни земные развлечения, ни Чистый Мир. Созревший плод страсти, который они бережно выращивали в своей любви, каждую весну испускал неописуемое обилие сладкого и жгучего сока. Поначалу Изуна полагал, будто подобное происходит оттого, что его тело молодое и неукрощённое. И со временем нос к носу столкнулся с непредвиденным парадоксом: чем больше Тобирама урезонивал его, тем глубже, крепче и сильнее становились его привязанность и вожделение. Тобирама же понял давно: той самой основополагающей причиной их сокровенных историй являются не гормоны, не характер и не желания плоти. Так проявлялись чувства Изуны к нему. Чувства настолько сильные и необъятные, что даже обычный приход тепла был способен разбудить их бурлящий вулкан. И для Сенджу не было ничего слаще, чем принять их, бескрайние и обжигающе горячие, до единой капли... Изуна напрасно волновался о том, будто его нескончаемые потоки лавы способны навредить Тобираме. Ведь, сколько бы он ни горел, бушуюший океан, с радушием и заботой встречающий его, никогда не испарялся...