смотри в глаза

      Питер в разгар июня не похож сам на себя, выглядит совсем по-другому, ощущается совсем не так, как зимой или осенью — особенно сейчас, когда каждый день сопровождается ярким, слепящим солнцем, и нет ни намека на привычные свинцовые тучи. Даже фасады, светящиеся выбеленными карнизами, не похожи сами на себя — не тянут куда-то вниз, наоборот, смотрятся помпезными и живыми — такими, какими их видеть приходится редко.       Жарко, пыльно и громко, слишком людно и живо. В центре — не протолкнуться, в плечо то и дело врезаются туристы, снующие туда-сюда в непонятой и не свойственной городу спешке. Женя туристический сезон всей душой ненавидит — ему, привыкшему к меланхолии, парадный Петербург не к душе.       В душном вагоне метро со всех сторон толпятся люди, не то что сесть — даже стоять неудобно, когда за спиной подпирают воодушевленные и разморенные жарой и видами гости города. Пытается отбивать ногой ритм песни в наушниках, отвлекается от легкого волнения, копящегося где-то под лопатками, и едва ли не пропускает нужную станцию, заглядываясь на отражения в стеклах окон.       Был здесь последний раз когда-то очень давно, и то проездом, поэтому телефон из рук не выпускает, отслеживая маршрут по картам. Чувствует, что его вряд ли кто-то из людей вокруг примет за местного, потому что путает выходы, неловко плетется против шерсти, стараясь не сбиться с курса. От мамы приходит сообщение — спрашивает, когда ждать домой, и какие планы у Жени на вечер. Но тому даже ответить нечего, он про свои планы знает не большее неё — только то, во сколько ему нужно прийти, и что когда-нибудь — наверное — его отпустят домой с деньгами.       Изначально всё задуманное казалось авантюрой, и сейчас, если честно, сомнения никуда не делись; началось, как по классике, с банальной нехватки денег, которая к концу первого курса ощущалась особенно остро. Трех тысяч стипендии на все его нужды решительно не хватало, старый ноутбук, звучавший так, будто вот-вот взлетит на воздух, намекал всеми способами, что одной чисткой уже не отделаешься, и скоро пенсионера-друга, сопровождавшего его последние лет пять, придется заменить.       Сначала смотрел объявления на сайтах с вакансиями, даже отправлял отклики на парочку, но условия оказывались такими, к каким «тепличный цветочек»-Женя был попросту не готов. Учеба в университете и без того выматывала, тратить лето на тяжелый труд в подсобках ресторанов откровенно не хотелось; идею с заработком после неудачных поисков пришлось отложить, хотя вечера на сайтах с объявлениями он проводить не перестал.       И наткнулся там однажды на предложение, которое показалось уж слишком заманчивым — «требуется натурщик, без типажа, 700 рублей/час». Пришлось вбить в поиск, чем занимаются натурщики — и испытать воодушевление от одного факта того, что это, по сути, работа мечты: от Жени только сидеть неподвижно и по возможности не засыпать, а взамен — достаточно щедрая зарплата. Рассчитывал, конечно, на больший доход, но и жаловаться тут грех — всё лучше, чем мыть посуду и уносить тарелки. Так ещё и с флёром прикосновения к прекрасному.       Откликнулся на объявление сразу же, с нарастающим интересом, спросил, что от него требуется — и получил в ответ ёмкое «посидеть неподвижно». Договориться с человеком, ищущим натуру, оказалось, в целом, довольно просто.       Женя, признаться честно, и не догадывался, что где-то поблизости обитают настоящие художники — замечал, конечно, студентов, таскающих в метро огромные холсты, допускал, что кто-то и сейчас пишет картины, наверное, так же, как и сто лет назад, но был так далек от всех этих возвышенных и творческих миров, что смотрел на перспективу позирования с нарастающим любопытством. Думал про себя, что было бы неплохо сфотографировать картину с разрешения автора — мама с бабушкой, наверное, будут от такого полотна в восторге.       За то время, что прошло от момента, когда Женя откликнулся на объявление, уже несколько раз попытался найти в интернете имя, указанное в авторстве. Прежде всего, чтобы иметь представление, куда и к кому он собирается идти — мечтательно представил, что это начинающий Да Винчи, или начинающий… любой другой великий художник — Женя их, к своему стыду, знал не так много. К тому же, нет ничего странного и в простом интересе — не имел ни малейшего понятия, как может выглядеть современный художник, пишущий с натуры. Так ещё и в мастерской — именно там автор объявления назначил встречу. Но ни одной работы, даже страницы в интернете, прямо указывающей на существование некого Марка Кондратюка, найти не получилось. Решил для себя, что доверится судьбе — хотя сейчас, подходя к нужному дому, указанному в переписке, начинал изрядно беспокоиться за собственную безопасность. Идет, вообще-то, домой к незнакомцу, под, возможно, вымышленным именем — не звучит как сценарий, где можно расслабиться.       Впрочем, скрывать свое имя он мог и из-за того, что слишком известен, и на объявление бы откликались бесчисленные поклонницы — такая версия слегка успокаивала, пусть и не звучала достаточно реалистично, чтобы все сомнения отпали.       Указание простое — позвонить на код домофона и подняться на пятый этаж, но почему-то Женя трется около входа дольше, чем стоило бы, прокручивая в голове, так ли ему нужны эти семьсот рублей за час; в целом, бывали предложения и прибыльнее, и непонятно, почему он так решительно отозвался именно на роль натурщика. В голове нарисовался сценарий — вдруг его попросят позировать голым, а он, дурак, пришел сюда, совершенно к раздеванию не готовый?       С другой стороны, любой опыт — это опыт. С этой мыслью жмет на стершиеся кнопки цифр, и под тихий писк толкает тяжелую деревянную дверь.       Вбегает по ступеням, выискивая нужную квартиру, мысленно представляет, как будет выглядеть этот художник — как те художники, которых показывают в фильмах, в берете и грязном пиджаке, или как неприметный пожилой мужчина в очках и с подтяжками? Оба варианта, признаться честно, симпатии не вызывали, и снова захотелось помолиться — лишь бы не пришлось раздеваться перед пожилым мужчиной в очках и с подтяжками.       Замирает перед входной дверью, неуверенно постукивая, и вздрагивает, когда та со скрипом начинает отворяться.       «Лишь бы не дед в подтяжках» — думает, и замирает в удивлении, когда видит перед собой два больших глаза и копну кудрявых волос.       — Добрый день, — в картавом голосе, кажется, сквозит неуверенность, и дверь продолжает открываться совсем медленно. Женя успевает задуматься, не перепутал ли квартиры, но замечает на незнакомце фартук, изрядно заляпанный краской — первый признак художника. В этот же момент со сквозняком доносится резкий запах чего-то химического — как из отцовского гаража, но с примесью старости. Теперь становится ясно, что дверью он всё-таки не ошибся. — Проходите.       Незнакомец, записанный на сайте с объявлениями как Марк, отступает, пропуская внутрь — Женя проходит вперед неуверенно, тихо здороваясь в ответ и оглядываясь с опаской — вокруг ничего, что намекало бы на криминальный оттенок всей этой истории, и сам парень, открывший ему, выглядит совсем ровесником, совсем не похож на художников, какими их показывают обычно — просто парень. Кажущийся, по правде, не менее смущенным, чем сам Женя. «Студент» — пролетает в голове, и всё резко встает на свои места; хотя для студента, оглядываясь по сторонам, мастерская кажется великоватой.       — Наденьте резиновые тапочки, чтобы не испачкаться, — он подпинывает пару тапок, проходя внутрь, рукой подзывая идти за собой. Помещение, в котором они находились, небольшое и тесное, прихожая даже меньше, чем в квартире у Жениных родителей — и заставлена, кажется, всем подряд. Сбоку, на потрепанном деревянном комоде, выставлено бесчисленное количество всяческих мелочей, фигурок, каких-то открыток и сухих цветов — ставит к комоду рюкзак, не находя на нем самом места. Из глубины мастерской доносится голос: — Здесь могут быть пятна краски в самых неожиданных местах.       — Наверное, можно на «ты», мы, кажется, ровесники, — Женя бормочет с сомнением, проходя вглубь квартиры в болтающихся тапках — оказались на пару размеров больше нужного. — Ого.       Перед ним, растерянно осматривающимся, открылся вид на просторное помещение с огромными, притягивающими взгляд окнами — и множеством холстов, покрывающим почти всю площадь стен. На них разные сюжеты — от абстракции, яркой и непонятной, до вполне читаемых портретов, чего-то, напоминающего натюрморты с вазами и цветами, какие-то вполне серьёзные сцены — пейзажи выглядят мрачными, темными.       — Да, можно на «ты», — голос со спины вынуждает дернуться, парень подошел совсем бесшумно. — Мне надо представиться.       Он уверенно прошел вперед, давая возможность чуть дольше рассмотреть интерьер — то тут, то там стояли домашние растения в горшках, и, насколько Женя мог определить на глаз, не все из них подавали признаки жизни; макушкой врезался во что-то под потолком — поднял глаза почти испуганно, и наткнулся на небольшой картонный кукурузник — красно-синий самолетик болтался из стороны в сторону, привязанный к перилам открытого второго этажа. Что было на нем — не видно, но интересно стало сразу же — либо пыточная, либо место для сна.       Где-то висели ленты, рамки с непонятными исписанными листами, напоминающими письма, портреты каких-то неизвестных Жене людей — он разглядывает бесцеремонно всё, за что цепляется взгляд, и только увидев указывающую руку, замечает небольшой диванчик, накрытый разноцветным вязанным покрывалом.       Кофейный столик рядом тоже изрядно потрепанный, электрический чайник, стоящий на нем, местами измазан краской — Марк щелкает кнопку, облокачивается на одну из тумб, обводя взглядом помещение.       — Меня зовут Марк, я независимый художник. Работаю в разных стилях, предпочитаю не сдерживать себя в рамках чего-то одного. От вас… от тебя требуется высидеть хотя бы несколько часов на сегодня, можем делать перерывы, как тебе понадобится, и каждый час прерываться на пятнадцать минут. Могу сделать чай или кофе, если есть желание, — тараторит на одном дыхании, коротко и неестественно улыбаясь. — Всё устраивает?       Выглядит он почему-то так, будто не спал пару дней — только сейчас, когда возникла короткая заминка, стали заметны глубокие тени под глазами. Сам Марк, в этом распахнутом фартуке, кажется олицетворением усталости, и сжимает руки как-то нервно, чересчур напряженно. Женя, осознавая, что слишком долго рассматривает человека, стоящего напротив, поспешил перебить тишину:       — Да-да, конечно, — отвернулся нарочито резко, избегая зрительного контакта — благо, вокруг действительно было, что рассмотреть. Только сейчас взгляд упал на мольберт с выбеленным холстом — достаточно крупным, Жене на глаз кажется, что там есть и метр в высоте. Вдыхает напряженно, думая, что и вправду нарвался на художника — никогда и не думал, что занесет в такую необычную среду.       — Хорошо, — Марк отвечает просто, приподнимаясь, переходя за холст.       — Мне же не нужно… — Женя теряется, оставаясь сидеть на диване, поглядывая снизу-вверх — диван скрипит громко до неловкости, чайник гремит, сообщая о том, что вода закипела, а он, по правде, ощущает себя здесь совсем неприкаянным, кожей чувствует теперь ожидающий взгляд — и понимает, что работа, казавшаяся ему такой простой, может даться с трудом. — Ну, мне нужно раздеваться?       Лицо собеседника, кажется, каменеет, выдавая абсолютно нечитаемую эмоцию.       — Ну, как сказать, — Марк опускает глаза, Женю, поджавшегося, будто сканируя. Чешет голову, отводя взгляд, и явно прикладывает усилия, чтобы сформулировать ответ: — Это необязательно, но если ты привык работать без одежды…       — Что? — теперь уже Женина очередь таращиться в ответ, едва ли не подскакивая от такого предположения. — Я похож на человека, который привык работать без одежды?       — Многие натурщики только за этим и работают, — отвечает просто, разводя руками. — Нет, ты можешь не раздеваться, это необязательно. Вообще не нужно. И не смотри на меня так, это нормальный вопрос перед работой!       — Как я смотрю? — Женя задает этот вопрос раньше, чем думает, что это всё-таки неуместно — он пришел работать, а не задавать глупые вопросы. — Ладно, я… не буду раздеваться. Когда мы начнем?       Марк кивает с явным раздражением, молчаливо соглашаясь, что вступительный разговор не сложился — коротко объясняет, что позу нужно выбрать так, чтобы двигаться минимально и как можно реже, указывает на предпочтения — Женя собирается с духом, настраивается на час работы, и замирает, вальяжно опираясь локтями на спинку дивана.       О взгляде, принимая постоянное положение, он не думал — смотрел куда придется, и поймал Марков удовлетворенный кивок. Теперь разглядывал окружение, постепенно выравнивая взбудораженное неудобным разговором дыхание, и пытался придумать, чем занять голову на ближайшие шестьдесят минут.       Сам Марк выглядит интересно — фартук на нем даже не завязан, будто надет как формальность, и на широкой футболке, проглядывающей под ним, виднелись следы недавней работы. Он отворачивает высокий деревянный мольберт, и, судя по скрежету половиц, веса в нём достаточно — теперь работа, которую тот вот-вот начнет, закрыта от Жениных глаз, и остается только рассматривать руку, сжимающую инструмент, похожий на уменьшенный шпатель для штукатурки, и темно-серые глаза, с почти врачебным интересом вглядывающиеся то в него, то в холст.       Сидеть становится неловко — Женю никто и никогда так не разглядывал, и из-за чересчур пристального внимания невольно хочется закрыться, улыбнуться или отвести взгляд — он рассматривает картины на стенах, пытаясь угадать сюжеты, пытается прочитать мелкий шрифт в письмах, прибитых к этим же стенам булавками, и прокручивает в голове все возможные мысли, лишь бы отвлечься от чужого взгляда.       Время идет невыносимо медленно — от скуки всматривается в то, как на палитру, выглядывающую уголком, выдавливается краска, как разливаются по баночкам жидкости, которые Женя, кажется, видел в строительном магазине. Запах химии, встретивший его у порога, усиливается, снова становится заметным — остается надеяться, что никаких противопоказаний к такой ингаляции у него нет.       Проходит, по ощущениям, целая вечность — широкие шкрябанья кисти по мольберту не прекращаются, и Женя, чувствующий, как начинают затекать плечи, не выдерживает первым, тихо заговаривая и стараясь не двигаться лишний раз.       — Давно ты рисуешь? — голос слегка проседает, и он прокашливается по привычке, чувствуя, какая непривычная в этих стенах акустика.       — Правильнее сказать — пишу, — Марк поправляет тихо, не отвлекаясь от работы. — С детства. Какое-то время портил стены на заброшках, сейчас, когда появилась мастерская, ушёл в масло с головой.       — Ого, — Женя тянет задумчиво, снова всматриваясь в вытянутую вдоль мольберта фигуру. — Учился? Ну, рис… писать. Я думал, ты студент.       — Есть корка о художественном образовании, но толку от нее мало. Больше помогло, что с детства тусовался в мастерских у местных знакомых художников. Смотрел, как они работают, тоже пытался что-то придумывать и повторять. Теперь провожу здесь всё свободное время, иногда выставляюсь, иногда покупают, — жмет плечами, замирает, особенно пристально глядя Жене в глаза — от такого резкого контакта снова начинает хотеться спрятаться, и Женя отводит взгляд, сам того не желая. Марк отмирает, и, как ни в чем ни бывало, продолжает говорить, шаркая кистью по деревянной доске палитры. — Хотелось бы сделать это основным доходом, но пока что приходится преподавать, чтобы хватало на краску.       — Здорово, — отвечает глупо, разминая плечи — они начали поднывать ещё быстрее, чем он мог предположить. Чайник на столе, судя по всему, уже успел остыть.       Ощущение времени сильно меняется, когда перед глазами только мерные движения Марка, то отходящего, то подходящего к мольберту. Мысли понемногу начинают путаться, и из полудремы выдергивает уже мягкое предложение перерыва.       Соглашается сразу, не задумываясь, с трудом слезая с дивана — плечи действительно разболелись с непривычки, хочется пройтись — пока Женя неловко ищет уборную, и закрывается в ней ненадолго, к его возвращению Марк делает кофе — крепкий, сладкий и, кажется, пряный. Это удивляет — признаться, не рассчитывал на такую милость, поскольку знакомство, насколько можно судить, у них не слишком задалось.       От всей этой мастерской такое ощущение и остается, как этот кофе — сладко, крепко и пряно. И хотя Женя никогда особо не любил кофе, этот пробует и допивает с искренним удовольствием, не сводя глаз с огромных окон, выходящих на такие же сталинки, как и та, в которой они находились.       — Осилишь ещё два таких подхода? — Марк спрашивает между делом, делая глоток, включая небольшое радио — Женя успевает опешить, не ожидав увидеть такой раритет, но замечает воткнутую туда флешку — становится яснее, хотя колорита самому факту эта деталь не убавляет. Теперь, едва ли слышно, на фоне шумит какая-то спокойная музыка — то ли альтернатива, то ли пост-панк. — Вижу, что ты устал уже. Никогда раньше не был натурщиком?       — Не доводилось, — Женя улыбается примирительно, ещё раз осматриваясь — нет, это всё-таки кажется чем-то совсем волшебным — пусть здесь и не чувствуется особого гостеприимства, всё равно повезло нарваться на такого интересного персонажа. Главное, что не дед с подтяжками, нуждающийся только в обнаженной натуре. Будет хвастаться теперь, что в знакомых есть настоящий художник, да ещё какой — ровесник и вполне симпатичный. Хотя с симпатичным он загнул, конечно — впрочем, и отрицать, что Марк его не отталкивает, тоже нет смысла. Отталкивает, пожалуй, только манерой общения. — Осилю, да. Успеешь закончить?       — Конечно нет, — Марк посмеивается глухо, и по лицу его, как Жене кажется, проходит бегущая строка: «Ну что за идиотский вопрос?». — Буду заканчивать по памяти пару недель. Но если ты придешь ещё раз, будет неплохо.       — Могу и прийти, — отвечает, не задумавшись, и делает последний глоток. Кофе остыл, на дне попадается то ли гуща, то ли молотые специи. — У меня сейчас много свободного времени, пока каникулы.       — На кого учишься? — Марк спрашивает с интересом, больше продиктованным вежливостью, и поднимается, оставляя кружку. — Можем продолжить, если ты готов.       Женя рассказывает про медицинский, пока принимает ту же позу, настраиваясь на ещё один час. Марк рассказывает тоже, но кратко и без особого энтузиазма — учится на заочном, работает в художественной студии — это особенно удивляет, потому что таких молодых преподавателей Женя ещё не встречал. Когда узнает, что в группе у Марка совсем дети, лет по восемь — удивляется ещё больше, но испытывает к этому факту, при всём скепсисе к молодому художнику, искреннее уважение.       В целом, сам не был бы против походить на уроки рисования к такому педагогу — будь он только немного подружелюбнее. Интересно, ведет ли он с себя с детьми так же, как с натурщиками? Или такой интонацией, трубящей «Пожалуйста-помолчи-хотя-бы-полчаса» награжден только Женя?       Замечает, осматривая помещение раз за разом, огромное количество книг, составленных стройными рядами на неброских стеллажах. Отсюда не получается разобрать корешки — только щурится попусту, не узнавая авторов и названия. Снизу, если не путает с каким-то другим замудренным устройством, стоит виниловый проигрыватель, стопками рядом с ним сложены пластинки в обычных бумажных конвертах; оказывается, радио — не самое экзотичное, что здесь можно найти. Глаза разбегаются, за всё хочется ухватиться — и, по правде, на каждую деталь, бросившуюся в глаза, назревают вопросы, которые пока что не находится смелости задать.       Работают ещё два подхода, пока на город не начинают наползать сумерки, и боль в плечах не становится постоянной. Женя, досиживая последний час, не стесняясь рассматривает Марка, думая обо всём подряд — и о том, как может выглядеть работа на его холсте, и о том, как забавно вьются его волосы, и о том, как он выглядит среди детей — представляется это с трудом.       Ловит себя в моменте, где снова сталкивается с Марком взглядами; тот опять смотрит безотрывно, сосредоточенно, едва ли отвлекаясь на холст — Женя отворачивается, как и в прошлые разы.       — Смотри мне в глаза, — говорит неожиданно, тихо, и добавляет почти смущенно: — Если можешь.       Женя, теряясь, коротко кивает, снова глядя в ответ — и чувствует, как по спине пробегают мурашки. От этой фразы, брошенной резко, ощущения такие, будто окатили холодной водой. Послушно вглядывается, не без гнетущей неловкости, и понимает, что, видимо, позировать, глядя в глаза — достаточно интимное занятие. Не сказать, что это дается трудно — но чем дольше тянутся секунды, когда он всматривается в ответ, тем сильнее кажется, что сил на обратную дорогу у него не останется совсем.       Если неподвижность выматывала физически, то постоянный зрительный контакт почему-то выматывает морально.       Срабатывает таймер на телефоне — Марк добивает ещё несколько мазков, тихо благодарит — Женя со стоном разминает плечи, и молится, чтобы к завтрашнему дню они прошли. Помещение заполняется мерным шумом — Женя собирается, Марк закрывает тюбики и баночки, едва ли оглядываясь на натурщика.       Договариваются встретиться через несколько дней — надо же дописать. Женя оценивает, что с такой зарплатой готов провести в обстановке мастерской ещё пару дней; натягивая кроссовки и забирая рюкзак, пролежавший весь день у комода, коротко оборачивается, ожидая, когда Марк попрощается; но тот, краем глаза замечая Женину растерянность, бросает негромкое:       — Дверь захлопывается сама.       Приходится кивнуть, сдерживая внутри себя назревшую претензию — просидели же тут полдня, в одной комнатке, можно бы и повежливее. Смиряется, и, бросая нарочито любезное прощание, выходит на лестничную клетку.       Получает уведомление о переводе уже сидя в метро по пути домой, и понимает, что даже не вспомнил о деньгах. От всего этого вечера остается странная, необъяснимая рационально тяжесть, но перебивается она тем, что двенадцатичасовая смена на полноценной работе и с той же зарплатой далась бы гораздо сложнее.       Прямой взгляд, изучающий, впивающийся куда-то глубже, чем казалось — он не может выкинуть из головы следующие несколько дней.