Playing dead

Привычный коридор, наполненный потрескиванием люминесцентных ламп, ведет в глубину морга. Светлая плитка на полу, кое-где треснувшая, а кое-где и вовсе лишившаяся своих частей блестит больничной стерильностью. В наушниках играет перегруженная гитара, а чарующий низкий баритон, что переходит на крик, заставляет мурашки пробегаться по спине. Девушка ритмично шагает по коридору, кажется, даже улыбается своим мыслям, здоровается с уборщицей, не зная, ответили ли ей что-нибудь, музыка через чур громкая. Вот наконец знакомая дверь в кабинет, снятые наушники и ритмичный стук в дверь. Доктор Лехрер стоит спиной, не оборачиваясь на вошедшую и в её глазах вспыхивает привычная обида. Она правда старается, составляет осколки зеркала в целое отражение, воскрешает прошлое и воссоздает память, но ему нет никакого дела до её работы. Танатопрактик для любого врача, окончившего медицинский университет лишняя трата времени, неспособная по-настоящему участвовать в процессе жизни и смерти, лишь привносящая в него блестящую мишуру и притворную завершенность, хотя на самом деле завершенность уже в самой смерти и ей не нужны глупые украшения. Кажется зачерствевший за годы работы патологоанатомом, он устало закатывает глаза, когда слышит, что родные покойного заплатили за макияж и так называемую «улыбку». Для него это лишь попытка обмануть самих себя. Прохладная газировка без сахара, приятно шипит во рту, разбавляя безмолвную тишину помещения, а после пары глотков девушка прикладывает металлическую банку к горячему лбу, кажется её снова кинуло в жар, наверное, давление подскочило. Раздается звон инструментов, а следом приближающиеся шаркающие шаги, приходит осознание, что врач закончил свою работу, поэтому она разворачивается к нему лицом, губы мужчины неприятно кривятся, когда он видит темно-сливовую помаду на губах коллеги. — Прекращала бы ты мазать эту дрянь на губы — хрипит тихий старческий голос. — С этой твоей трупной кожей, ты становишься совсем похожа на покойницу. Девушка привычно улыбается, кажется, пропуская мимо ушей грубые слова, пусть говорит что хочет, его возраст наложил на него свой отпечаток и это было понятно с первого взгляда. Зализанные назад остатки седых волос, морщины между бровей и глубокие носогубные складки, красноречиво выдающие какую эмоцию, он испытывал чаще всего в своей жизни, длина рукава медицинского халата приходилась точно на косточку запястья, длина рубашки — на линию запястья, там, где начинается кисть руки, педантично выверенные полтора сантиметра. В руках никогда нельзя было заметить дрожи, пусть перед ним в прозекторской лежит «подснежник» или будто прокрученная через мясорубку, жертва аварии, даже ребенок. — Развлекайся, Ева. Дверь за мужчиной закрывается и дышать становится чуть легче, наконец здесь только запах хлора, спирта, формалина, она и её работа. Отражение в зеркале над раковиной насмешливо повторяет слова Лехрера. Трупная кожа. У трупов становится намного лучше видно все вены и капилляры, кожа будто истончается, у неё тоже, с рождения бледная и тонкая. Такой желанный и популярный среди её ровесниц загар, на деле только сжигал кожу, оставляя после себя множество новых пигментных пятен и легкий коричневатый оттенок, от которого поскорее хотелось отмыться. В конце концов девушка пришла к мысли, что это не так уж и плохо, что огромные синяки под глазами добавляют ей больше статуса, мол посмотрите, как много я работаю, на сон совсем нет времени. Она слабо улыбается своему отражению. Собирая длинные, темные волосы в косу и пряча их под одноразовую шапочку, девушка приближается к её сегодняшнему «гостю» и принимается рассматривать лицо покойницы. Левая щека покрыта ссадинами, а челюсть слегка сдвинута, кажется, выбита, будет трудновато ровно подложить вату, пропитанную формалином, для фиксации мышц лица, ведь её родные хотели видеть улыбку. Шприц с гелем для придания нужной формы губам, вздрагивает в руке, когда нога трупа слегка дергается — трупный спазм. Она мягко приподнимает подбородок покойницы и принимается за работу. Кажется, она постаралась на славу сегодня. Лицо выглядело свежим и румяным, умиротворенным, таким, каким должно быть лицо человека, направляющегося в рай. Это то, что должны лицезреть родственники, чтобы им проще было отпустить, не видя предсмертных страданий отраженных в застывших мышцах покойников. Красивая, молодая, такие правильные черты лица. Жаль. Кивая на прощание охраннику, Ева выходит на улицу, позволяя легкой прохладе вечера пробраться под не застегнутую кожаную куртку. Сигарета касается губ, а зажигалка загорается завораживающей вспышкой. Хочется выпить. Бар, да… кажется в переулке возле автобусной остановки был бар. Поправляя сумку на плече и зажав сигарету между губ, вновь достает наушники, заглушая громкой музыкой голос в голове вторящий: молодая, красивая, мертва, жаль, жаль… Темнота сумерек укрывает город, мягко расслабляет, обозначает конец дневной суеты, границу между человеческой собранностью и забвением. Хочется забыться, становится невозможно противостоять желанию почувствовать вспашки удовольствия от жгучего алкоголя, раскрепощенности, может сегодня она позволит себе принять чьи-нибудь ухаживания, не испугается, не поспешит домой, отшутившись и самостоятельно оплатив выпивку. Глаза вспыхивают теплым светом уличных фонарей в отражении маленького карманного зеркальца, когда девушка старается слегка растереть смазавшийся черный карандаш во внутренней слизистой глаз, подкрашивает помадой внутреннюю часть губ. Небо становится все темнее, молния сверкает совсем рядом, яркой полоской света разрывая тьму, а затем оглушительный грохот на пару секунд заполняет все вокруг. Пальцы разжимаются и зеркало выскальзывает из рук, с металлическим звоном падая на асфальт. Чёрт. Зеркальная поверхность треснула ровно по середине, большой осколок так и норовил выпасть наружу. Девушка закрыла зеркальце, вставив выпадающую часть на место и мрачная улыбка коснулась губ. Семь лет неудач или сколько там… Бар встретил запахом перегара, застоявшегося горячего воздуха и пота, не лучшее заведение, обычно от духоты становилось ужасно плохо, голова шла кругом, а в горле пересыхало, но идти куда-то еще было откровенно лень. Присаживаясь за барную стойку и закидывая ногу на ногу, Ева оглянулась по сторонам осматривая обстановку. В общем-то плевать. Плевать и на духоту, и на контингент, и на бармена, бросившего на неё недоверчивый взгляд. Пришлось доставать паспорт. Когда бокал был почти пустым, а музыка в наушниках стала казаться медленнее, боковое зрение уловило крупный силуэт, движущийся в её сторону. Он не сводил с неё глаз. Он показался знакомым, но эта мысль быстро была отброшена, сейчас знакомыми ей кажутся только лица людей, что она видела на работе, потому-как лица прохожих она старается не рассматривать, слишком часто возникает мысль, что живое лицо выглядит странно фальшивым, профессиональная деформация. Мужчина опустился рядом с ней, и она почувствовала, что от него уже изрядно пахнет спиртным, а ещё машинным маслом, потом и кажется чем-то металлическим, сладковато-солоноватым. Она поморщилась, стараясь спрятать лицо за волосами. Он не кажется высоким, но при этом выглядит огромным, невозможно до конца понять мышцы это или полнота, скорее всего и то и другое. На вид лет тридцать, рубашка похожая на военную, но сам он таковым не выглядит. Когда его руки ложатся на стол, девушка замечает, насколько они огромные, и насколько темной выглядит его кожа по сравнению с её. Бармен подходит чтобы принять заказ, все тело вздрагивает, когда эта огромная лапища накрывает девичью ладонь, приподнятую, чтобы попросить повторить её напиток. Он скалится во все зубы. – Повторите девушке её напиток. За мой счет. Рука оказывается свободной, тяжелое дыхание мужчины отзывается мурашками по всему телу. Широко распахнутые светлые глаза, впиваются в его лицо будто она этого не ожидала, будто не поняла зачем он подсел. Гром за окнами бара, оглушительно рокочет, когда он вновь улыбается. Накатывает животный страх, абсолютно не ясный, ведь не случилось ничего из ряда вон выходящего. Но почему-то каждая клеточка тела, сопротивляется его прикосновениям. Густой спертый воздух бара становится еще тяжелее проталкивать в легкие. Нервным движением заправленные за ухо волосы не остаются не замеченными, его взгляд останавливается на небольшом шраме на её брови, детском воспоминании о падении с велосипеда. – Отдыхаешь, Liebling? Точно, этот акцент – немецкий. Отвечать не хочется, хотя низкий хрипловатый голос, кажется привлекательным. Шершавый шелест осенних листьев, располагающий, приторно мягкий. Она совершает ошибку, поддается, разворачиваясь к нему, слегка затуманенный взгляд его глаз, цепляет, что-то внутри, под кожей, заставляя воспринять панику, нарастающую внизу живота, за влечение и позволяет утянуть себя в бессмысленный разговор. Она совершит вторую ошибку, когда сядет в его машину. Он уже точно знает, что она это сделает.