Playing dead

Тяжелые тучи за окном автомобиля, кажутся скорбной процессией, следующей за её гробом. Темная вуаль скорбящей матери-луны, накрывает её лик туманом. Под колесами шуршит гравий, когда катафалк со всё еще дышащим телом, сворачивает на грунтовую дорогу. На границе восприятия закрытых глаз, вспыхивает теплый свет фар, пляшущий на стволах деревьев. Не нужно открывать глаз, чтобы узнать, что он смотрит. Разум пульсирует тупой болью, он приложил её головой о дверь машины, когда её взгляд упал на отсутствие ручек внутри. Зверь слишком хорошо ориентируется на пути к своему логову, ему почти не нужно уделять внимания дороге. Тысячи вопросов вгрызаются в мозг, но почему-то главный из них, суждено ли ей оказаться на столе у доктора Лехрера. Наверное, это непозволительная роскошь, хороший охотник найдет применение каждому кусочку тела, утеплит волосами стены, пустит милые косточки на рукояти ножей. Но она пока не знает хороший ли он охотник. Чего он хочет, насколько опытен, сможет ли она получить шрамы, что будут свидетельствовать об активном сопротивлении или ей будет доступна только пассивная защита. Насколько брезглив, насколько самоуверен, насколько ещё человек. Она позволяет себе дышать чуть громче, обозначая свое присутствие, прекращая попытку спрятаться от тусклого света приборной панели, в сумраке самого дальнего угла задних сидений. В этом нет никакого смысла, потому-что даже если он не видит, то чувствует. Руки свободны, можно бросится, стараясь придавить его шею ремнем безопасности, можно схватить руль и провернуть его в неизвестном направлении в надежде, что основной удар прийдется на похитителя, что когда его найдут, будут долго решать каким образам распиливать переднюю часть автомобиля, чтобы вытащить его по частям было удобнее. Едва слышный болезненный стон, попытка пошевелится. Не получится. Не выйдет стать последней неожиданностью в его жизни. Перед глазами все плывёт, будто она только вынырнула из-под воды и старается проморгаться, избавится от лишней жидкости, застилающей взор. Возможно, сожаления о отсутствии хоть каких-нибудь попыток сопротивления, придут позже. Сейчас слабая надежда ещё теплится в груди, оборачивая острые края бритвенных лезвий паники, мягким одеялом веры в надуманность грядущей боли. Это обман, никто не станет оглушать и везти куда-то одноразовую игрушку, функция которой – стать плотским удовольствием на один вечер. Так просто не отпустят, нет конечно. Лицо кривится от неприязни к самой себе, ведь она нашла его достаточно привлекательным, чтобы вообще подойти к этой чертовой машине. Восприняла как легкий способ забыться, избавится от навязчивых мыслей. И это даже сработало, радуйся Евочка, теперь тебя не беспокоят чужие потерянные жизни, потому-что нужно переживать за свою. Лицо мужчины выглядит как каменное изваяние в холодном полумраке. Его глаза, самые страшные глаза, что девушке приходилось видеть в своей жизни, жадно изучают хрупкий силуэт в отражении зеркала заднего вида. И этот взгляд не похож не на один из тех, что раньше касались её тела. Это вовсе не страсть, не жгучая похоть. Конечно, ему интересно, что скрывается под одеждой, но намного интереснее, что под кожей. – Ты такая молчаливая,mein Schatz. Даже не спросишь куда мы едем? Дичи не положено задавать вопросов. Маленький зайчик не спросит, где его будут свежевать. И её тоже не хотелось знать. Широкая фальшивая улыбка, обнажает клыки, заставляя вжаться в сидение. Его глаза будто не живые… Верно, вот, что насторожило в баре, ни одна эмоция не отражается в них. Они всегда холодны, слегка прищурены, будто он целится, перед выстрелом. Будто всё остальное лицо маска, которую он меняет в зависимости от ситуации, подбирая ту эмоцию, что должен бы был показать нормальный человек. Сухие глаза наполняются слезами. Нет, нет, нужно срочно, что-то сделать, бросится, как она и планировала, попытаться, плевать, что он следит за каждым движением, будто чувствуя, как сокращается каждая мышцы, он предугадает, плевать, плевать. Только не то, что будет дальше. Может что-нибудь, здесь, под рукой, рядом, что-нибудь чем можно ударить, да хоть чертова щётка для стёкол, хоть что-нибудь, пожалуйста. Машина тормозит перед огромным забором, они медленно открываются, давая возможность рассмотреть фасад дома. Это неважно, скорее, пока они не внутри, пока она ещё не окончательно в ловушке. Выпад выходит слишком медленным, слабые руки пытаются нащупать ремень безопасности, подтянуть его вверх, к горлу похитителя, рокочущий смех вибрирует в замкнутом пространстве автомобиля. Её запястья грубо обездвиживают и сводят вместе, перехватывая одной рукой. – Ты пыталась меня обнять, Tierchen? Ему весело, и она начала забавлять его раньше положенного. Гадство. Машина проезжает вперед и когда ворота закрываются, немец отпускает запястья выходя из автомобиля. Дверь рядом с девушкой открывается, и она старается отползти как можно дальше, размахивая ногами наугад, кажется даже задевая плечо мужчины ботинком, прежде чем чувствует грубую хватку на лодыжке. – Нет, не нужно! Тело скользит по мягкой коже сидений, а затем секундная невесомость сменяется глухим ударом головы о бетонную плитку. Немец слегка оттаскивает её в сторону, шершавый бетон раздирает нежную кожу головы, с жадностью впитывая свежую кровь. Слышится хлопок двери. В глазах темнеет. Кровь… Девушка пытается приподнять руку, чтобы прикоснутся к голове. Тяжелый кожаный ботинок опускается, на её и без того травмированное запястье, боль пронзает руку до самого плеча. Кажется, слышится хруст костей. Больно, как больно. Кровь пропитывает волосы, делая их черными, они липнут к голове, создавая ужасный беспорядок. Возлюбленный металлический запах, щекочет нос, будоражит его воображение, когда мужчина отпускает ноги, позволяя им безвольно рухнуть на плитку и нагибается, чтобы схватить Еву за руки. Голова идёт кругом, когда резкий рывок заставляет приподняться и очередной болезненный вскрик растворяется в темноте ночи. Тело не слушается, когда его тащат по коридорам дома, ноги автоматически передвигаются, безумно медленно, в резких движениях мужчины чувствуется нетерпение. Кажется, она даже старалась слабо сопротивляться, молодец, ну просто умница. Только вот в этом уже нет никакого смысла. Дезориентация, темнота вокруг, множество поворотов, что наконец приводят к заветной двери, а затем легкий толчок в спину, утрата хрупкого равновесия и пустота. Боль вновь находит её, стоит только вынырнуть из забвения. Вокруг кромешная темнота, спертый воздух, пропитанный металлом, и тишина. До ужаса тихо, настолько, что её бешено бьющееся сердце звучит как барабанная установка. Ноющие запястья что-то удерживает, а любая попытка пошевелится оборачивается только большей болью. Она ударилась головой, точно… Её мучитель оставил её здесь, просто так? Бессознательные его не интересуют, он хочет видеть реакцию. Это дурной знак, сулящий её активное участие в том, чем они должны заняться в его планах. Добиться реакции любыми способами. Кажется, ему не нравилось, когда она не отвечала на вопросы, этого более чем достаточно, чтобы представить какой уровень вовлеченности в процесс он жаждет видеть. Пришлось приподнять голову, чтобы разглядеть окружение. Мастерская, с огромным количеством разнообразных инструментов. Мрачная улыбка скривила губы. Он точно привез её сюда не для того, чтобы учить резьбе по дереву или ремонтному делу. Тело содрогнулось, слегка отступившая боль, позволила прочувствовать насколько здесь было холодно. Паникующий разум рисовал неясные тени в углах помещения, только и ждущие, когда она станет ещё слабее, чтобы набросится, растерзать и вывернуть наизнанку, преподнеся вернувшемуся хозяину прелестную картину. Шаги на лестнице послышались раньше, чем это случилось, тени растворились в внезапно вспыхнувшем, ослепляющем свете люминесцентных ламп. Видеть это приторно улыбающееся лицо оказалось противнее, чем представлять как бесформенные тени копошатся в собственном растерзанном теле, но и глаз отвести не получалось. Он искренне верил, что сейчас будет весело. Опускаясь на уровень с сидящей на полу девушкой, Стрейд старался не упустить ни капли отчаянья, плещущегося в глазах напротив. Это было как глоток воды, для потерявшегося в бескрайней пустыне, так долго жаждавшего испить этот абсолютно безвкусный для других нектар. Однако нет ничего слаще крови. Отвращение на её лице было неприятным, хотелось поскорее заменить его другой эмоцией. Что ж начнём со страха. – Хочешь чего-нибудь перед тем, как мы начнём? О, ей много бы чего хотелось. Например, размозжить ему руки висящим на стене молотком, а затем заставить ублюдка смотреть как она собирает остатки обратно, играючи пытаясь восстановить прежнюю форму, словно складывает пазл или отрезать ему пару пальцев и запихнуть в каждое отверстие, которое существует в его теле, а может подвесить его как пиньяту и бить до тех пор, пока она не получит в качестве приза бордово-красное угощение. Ева отрицательно мотает головой. – Что ж, мне тоже не терпится начать. В его руке серебряным пламенем вспыхивает лезвие ножа. Дыхание перехватывает от одного его вида. Большой, охотничий, такой, каким разделывают туши животных, должно быть чудовищно острый. Девушка отчаянно мотает головой в попытке подтянуть к себе ноги, должно быть жалкое зрелище. – Одежда будет мешать, kleiner Hase. Он хватает девушку за голень, подставляя острие к краю джинс. – Я сама, сама сниму! Голос звучит писком затравленного зверька. Да уж, конечно, снимешь сама, со связанными руками. Мужчина на секунду замирает, глаза вспыхивают предвкушением, когда он отпускает ногу и наклоняется ближе. На секунду, кажется, будто он хочет её обнять, от него исходит болезненный жар, его кожа, невыносимо горячая, практически обжигает. Раздается щелчок и руки оказываются освобождены, девушка тут же подтягивает их к себе, растирая затекшие запястья, правая рука плохо слушается, движения дерганные, он всё-таки повредил, что-то наступив на неё. Немец отстраняется, наблюдая попытки подняться, дрожащими, непослушными руками стянуть джинсы, вытащить руки из куртки, как она сдавленно шипит, когда один из ногтей цепляется за грубый материал и сгибается пополам, ломаясь. – Можно мне оставить бельё? Ева замирает, рефлекторно отправляя раненный палец в рот. – Оставь. Пока-что. Его глаза прослеживают движение, и он безумно медленно протягивает нож рукоятью вперёд. – Порежь себя, Häschen. Она принимает оружие и позволяет себе сладкую мысль вонзить его вовсе не в своё тело. Но он ожидает этого и наказанием за подобную выходку может стать решение ублюдка, что руки ей вовсе не нужны, слишком много с ними хлопот. Порезать…порезать себя… Она опускает голову рассматривая свое тело. Такое холодное и бледное, это же совсем не страшно если представить, что она уже мертва, это совсем не сложно. Это как на работе, верно, это вовсе не она. Просто ракурс непривычный. Пусть ей не приходилось резать своих «клиентов», но она часто видела швы, доктор Лехрер зашьёт и эти раны, точно зашьёт и будет совсем не больно, ведь мертвым не может быть больно. Надрез получается глубже, чем девушка рассчитывала. Это ощущение, совсем не боль, ты уже мертва, это наваждение. Она поднимает голову и встречается взглядом со своим похитителем, сердце пропускает удар. Его глаза ожили, наполнившись пожаром голода, поощрения, это плохо, плохо. Хотя если ему нравится, может она сделает всё сама, до тех пор, пока она контролирует ситуацию, всё будет в порядке. Ведь так? Она возвращает свой взгляд к предплечью и режет ещё раз чуть ниже. Теплые струйки крови согревают ледяную кожу и становится даже слегка приятно. Накатывает легкая тошнота, но ведь это не её кровь верно, это просто мертвое тело в секционном зале. Режет вновь, кажется ещё глубже чем до этого, чувствуя как лопается кожа. Нет это перебор, это больно, мертвым не должно быть больно. Она роняет нож, панически прижимая ладонь к порезам, будто стараясь вернуть кровь обратно, поднимает затравленный взгляд на мужчину. Стрейд в восторге, взгляд, почти нежный, оглаживает окровавленное плечо, практически забираясь под кожу, тошнота усиливается. Мысли плывут, сосредоточится на чём-то конкретном никак не выходит, рука горит, слабея с каждой секундой. Она чувствует себя пьяной, тело наполняет странная легкость, кажется это из-за потери крови. Грубые руки толкают её на бетонный пол, одна подхватывает нож, а другая привычным движением разрывает майку, обнажая грудь. Голова, вновь принявшая на себя удар, болезненно пульсирует, сознание на секунду меркнет, а затем с новой силой вспыхивает, когда нож размашисто проходится по бедру, разрезая ткань оставшегося нижнего белья вместе с кожей. Как же до чертиков раздражает невозможность пошевелится, ответить болью на боль, поменяться местами и вжимать его в пол видя страх, исказивший лицо. Вопль нарушает безмолвие подвала, когда нож впивается в внутреннюю часть бедра, побуждая раздвинуть ноги. Он чертовски глубоко, задел мышцу не иначе. Другая нога дергается в протестующем жесте, стараясь из последних сил, Ева бьет наугад. Ошибка. Не до конца осознавая, что произошло, она переводит размытый взгляд к бедру. Рукоять ножа… а где… где лезвие? К странному чувству наполненности, чего-то лишнего в ноге, добавляется осознание, она слегка шевелит ногой и слух режет звук металлического острия, царапающего бетон, девушка заходится в истеричном смехе. Она возвращает свой взгляд к мужчине и не находит в его лице не капли здравомыслия, затвор спущен, пути назад нет. Смущение вспыхивает на грани сознания, когда руки скользят по бедрам, размазывая кровь по коже, а голодные глаза впиваются в хрупкое тело, пересчитывая косточки выступающих ребер. Затем все внимание достаётся ужасно бледной коже, на которой прекрасными цветами распускаются багровые синяки. Он растирает кровь, словно художник, старающийся как можно быстрее избавится от пустого холста. Огрубевшие, мозолистые пальцы касаются, натянутой кожи рёбер, будто оценивая, насколько легко их будет вогнуть внутрь. У него самого кружится голова, от этого потрясающего вида, и не менее потрясающего запаха крови, смещавшегося с остатками сладковатых духов девушки. Звякает пряжка ремня и безмолвные слезы вновь текут по этому милому личику. Огромные, широко распахнутые глаза, смотрят куда-то мимо и немец прижимается лицом к её лицу, когда совершает первый размашистый толчок внутрь. Евочка скулит, однако эта боль ничто, по сравнению с пережитым ранее, потому она сжимает зубы, поднимая голову к потолку, абстрагируясь от грубых ритмичных толчков, его животного рычания, того, как он тычется в её шею словно слепой котенок, оружия вогнанного в ногу. Жгучее сухое трение внутри, грубые руки давящие на свежие раны, всего этого нет. Перед глазами остается только белый шум, а следом наконец накрывает желанное забвение.