
Пэйринг и персонажи
Описание
Написано в 2017. МакФасси!Военное АУ.
О двух людях, встретившихся волею случая и проведших вместе предвоенное лето 1913ого года.
Примечания
Было на фикбуке когда-то давно, потом было удалено. Выкладываю снова в рамках ностальгии по былым фандомным временам. Посвящение и прочее тоже скопировано из первой шапки.
- Вдохновлено книгами: «Возвращение в Брайдсхед» И. Во, «Искупление» Й. Макьюэна, «Особенная дружба» Р. Пейрефитта, «Таинственный сад» Ф. Бернетт, «На западном фронте без перемен» Э.М. Ремарка и песней «The Green Fields of France»;
- название: «Bring The Boys Back Home» by Pink Floyd + “The Secret Garden”;
- песня в эпиграфе: “Greenfields” by The Brothers Four;
Послушать можно тут: https://youtu.be/ih7Vq-7lhU8?t=1m35s
- во многом почти оридж;
- religious issues, Ремарковщина и пафос;
- штампы, много штампов;
- нездоровые отношения между гг + даб кон;
- оба главных героя – юные, романтичные, получившие классическое образование того времени. Отсюда их восприятие мира.
Посвящение
Посвящение:
Посвящено моему хорошему другу fliss.
Спасибо всем, кто помогал мне советом, консультировал и просто поддерживал и не давал бросить.
Часть 3
19 июля 2024, 10:12
Июль 1913
МакБрайд и я становимся неразлучны. Мы устраиваем бесконечно долгие прогулки по полю, исследуем поместье и целуемся в кабине автомобиля. Джеймс останавливает его на проселочных дорогах за мили от дома и тянет меня за рукав пиджака.
- Иди сюда.
И я лезу за ним на заднее сидение.
- Поцелуй меня, - приказывает он. – Да, вот так. Стой.
Он снимает шляпу и разматывает шейный платок. Это действует на меня, как ткань матадора на быка. Джеймс кончает от одних только укусов в шею и моей руки в его волосах. На его светлых брюках расплывается недвусмысленное пятно.
Джеймс везет меня к подруге своей матери – мадам Клемен.
- Успокойтесь, это всего лишь визит вежливости.
- И что это за женщина?
- Чопорная и старомодная, как турнюр, которые она, клянусь, еще застала. Ведите себя прилично и не смотрите на меня таким голодным взглядом.
- Она католичка? Уверен, мы с ней найдем много общих тем.
- Кого вы обманываете, Ланге. Смотрите, не выдайте себя.
- Скорее уж вы выдадите себя этим румянцем на щеках.
- Она к этому уже привыкла.
Это дает мне пищу для размышлений.
В гостях мы целомудренно переглядываемся. Джеймс выбирает «Va, pensiero» из огромной коллекции пластинок и возвращается обратно в кресло. Мадам Клемен неодобрительно замечает, что Верди – пошлый и предсказуемый.
- Он даже не создал ничего своего. Бесталанный подражатель Доницетти.
Джеймс закидывает ногу на ногу и проверяет карманные часы.
- Это смелое замечание.
- Анна должна была привить вам лучший вкус, мой дорогой. В вас заметен этот современный налет безвкусия и погоня за яркими красками.
Я барабаню пальцами по подлокотнику.
- Что ж, - без особых эмоций говорит Джеймс. – Я люблю Верди. Возможно, я тоже пошлый.
- И что же вам так нравится в нем, молодой человек?
- Буквально все. Нравится, что его легко понять, нравятся бессмысленные украшательства и «монструозная гитара оркестра». Так, кажется, писали в газете?
- Вы же понимаете, что это искусство для плебеев.
- В Италии бы с вами не согласились.
Мы прощаемся и идем по мощеной улице пешком; где-то в переулке цокают лошадиные копыта.
- Я кажусь вам пошлым, Ланге? – спрашивает МакБрайд. – Я бы счел это, верно, за комплимент.
Он не ждет ответа.
Мы заходим в крошечное кафе на углу улицы: среди герани и георгин МакБрайд откидывается на спинку стула и отпивает кофе. От его улыбки моему сердцу тесно в груди.
- Хотите историй из моего детства? Я думал об этом сегодня. Как мы становимся теми, кто мы есть, что изменило нас. Нужно ли нам это.
- Прошу вас.
- Как вы помните, я учился в католическом колледже. В этих школах, где проходит большая часть мальчишеской жизни, случаются самые важные вещи. В каменных стенах распускаются первые робкие чувства, как бутоны ландышей.
- Вы влюблялись по-настоящему? Не ради игры?
- Еще бы, Михаэль. По нескольку раз в год. Мой первый поцелуй случился, как ни странно, в церкви после причастия. Только прошу вас, реагируйте на это без экзальтации.
- Почему там?
- Мы убирались после службы и вместе вешали комжи в гардеробе. До этого мы обменивались записками целый месяц, и я был безумно влюблен. Я даже не успел ни о чем подумать – он подошел ко мне и поцеловал.
- Он?
- Эмиль.
Я ничего не могу поделать – смотрю на МакБрайда тяжелым взглядом.
- Ланге, - смеется он. – Это что, ревность? К ребенку?
- Вы знаете, где он сейчас?
- Понятия не имею. Но что это был за поцелуй, Ланге. Самый неумелый в моей жизни, но один из лучших.
Я молча наклоняюсь и целую МакБрайда в его алый развратный рот. От него пахнет кофе, и он послушно впускает мой язык внутрь, разрешая мне утвердить мои права.
- Потерпите до дома, - просит он, когда мы оба жадно глотаем воздух. – Мы не одни. Кроме того, история еще не окончена.
- Неужели? О чем же вы еще хотите поведать – о мастурбации в исповедальне? Об эрекции во время проповеди?
- О славной порке, которой меня бесплатно обеспечивали на протяжении всех старших классов.
Джеймс облизывает губы.
- Расскажите же.
По моему тону он, верно, понимает, что я зол, и удовлетворенно хмыкает.
- Не подумайте, что я был исключением. Пороли всех, только меня – чуть регулярнее остальных. Это была целая церемония в кабинете директора с вымачиванием розог и душещипательными нотациями.
- Порол директор?
- Нет, месье Маршанд. Этакий Геракл с маленьким мозгом и большими руками. Директор предпочитал наблюдать, сидя за столом. Маршанд провел всю жизнь в системе образования и набил руку – во всех смыслах – на юношеских задницах.
- Кхм.
- Спокойствие, Ланге. Одно удовольствие было наблюдать за его работой: рука с розгой мерно движется, пот течет по щеке; ни малейшего проблеска мысли в глазах. А какие же ощущения посылала розга в мое исстрадавшееся тело! Я оставлял на скамье шортики и белье; меня провожал десяток сочувственных взоров. Самым сложным было не показывать наслаждения на лице.
Зная МакБрайда, я могу представить, что задача была не из легких. Он слишком чувствителен, чтобы молчать даже при поцелуях.
- Я задирал свитер повыше и ложился на колоду для порки. Такие мероприятия были публичными – дверь радушно оставляли раскрытой. Любой мог войти и насладиться зрелищем, и это то, чего я всегда желал с радостным волнением. Увлекшись, Маршанд придерживал учеников за лопатки – давил своей лапищей, как гидравлическим прессом. Сейчас я задумываюсь, Ланге – а не был ли он этим любителем мальчиков, которые в предрассветный час прохаживаются около дормитория, чтобы увидеть…
- Хватит. Перестаньте. Какая мерзость.
- И кто говорит мне это?
Я молчу.
- Двуличный Михаэль Ланге.
- Я глубоко верующий. Но плоть слаба.
- Да-да. Вера не мешает вам вести себя, как голодное животное.
- По крайней мере, я не получал греховного удовольствия от наказаний.
МакБрайд смотрит на меня с жалостью.
- Как можно так растрачивать себя на пустое? Как можно жить этими постыдными желаниями?
- Carpe diem, Михаэль, - Джеймс пыхает сигаретным дымом. - Ловите мгновение.
- Не дымите на меня.
- Что, боитесь случайно вдохнуть дьявольский фимиам?
Я демонстративно отодвигаюсь.
- Не желаете посетить завтра Флери?
Я не отвечаю.
- Не будьте занудой, Ланге, вам не к лицу. Флери – очень живописное место.
- Мы поедем?
- Сначала да, а потом пройдемся пешком через поле. Да не обижайтесь вы.
- Тогда перестаньте ставить под сомнение мои христианские добродетели.
- Ну, полно, полно, - Джеймс хлопает меня по плечу. – У меня и мысли нет в вас сомневаться.
- Прекрасно.
- Вы прелесть, Ланге. Нам пора идти. Возьмете меня за руку?
_______________________________________________________
Green fields are gone now, parched by the sun
Gone from the valleys where rivers used to run
Gone with the cold wind that swept into my heart
Gone with the lovers who let their dreams depart
Where are the green fields that we used to roam
- Вот так. Здесь. Я кладу на грудь Джеймса бутон – мертвый, но еще свежий. Ему уже не суждено распуститься. От ветра волосы в беспорядке. МакБрайд до боли красив с маками на груди и растрепанными кудрями. А я – очень вряд ли. Я не слишком привлекателен, но Джеймс круглосуточно рассказывает мне какие-то сказки о моих пальцах и плечах. Что ж, если благодаря этому он позволяет мне быть с ним – меня устраивают эти истории. Куда делись все церковные догмы? Я стал жадным и сумасшедшим, вместо утренней молитвы я трахаю сонного и сладко стонущего Джеймса, я зажимаю его в холле перед завтраком, я отсасываю ему под обеденным столом в большом зале. - А ведь вам не нужен именно я, - шепчет Джеймс, когда мой член свободно проникает в него. – Вам нужна новая религия, которой вы готовы довериться. И вам нравится моя религия – тут нет тяжелых сводов церквей и молитв, я даже не написал свое Евангелие. - Как ты растянулся. - Еще бы. Ты же трахаешь меня по три раза в день. Только посмотри на свой член – как вообще можно принять такой отбойный молоток. - Не болтай лишнего, иначе я заткну твой грязный рот платком. После бесстыдных криков, упоминания Бога всуе и одного из самых ярких оргазмов в моей жизни Джеймс сворачивается, прижавшись к моей груди. Его шея – в засосах, больше похожих на ссадины. - Но я не в обиде, - внезапно продолжает он. - Совсем нет. Я ведь создал вам храм и научил обрядам. Я не придумал рая или ада, следовательно, у меня нет понятия греха. Обнимая его, я молчу. Громко, быстро стучит его сердце. Это звук моей юности. Так стучат по шпалам колеса поезда, но я – единственный в нем пассажир. Поезд вовсе не должен был останавливаться, но почему-то замедлил ход, и человек без паспорта и билета чудом запрыгнул на подножку. *** Во Флери я пожимаю руки крестьянам, брожу по нагретым дорогам и глажу худые кобыльи крупы. МакБрайд знает тут всех. Говорит с женщинами, шутливо отбивается от кучки босых детей, угощает мужчин сигарами из своего портсигара. Он держится неловко – я знаю, почему. Прижав МакБрайда к стене в темном переулке, я спускаю его подтяжки и засовываю ему руку за пояс брюк. Между горячих ягодиц еще подсыхает моя сперма. Джеймс кусает меня за шею – он пахнет потом и возбуждением. Мои пальцы проталкиваются внутрь, и в ту же секунду Джеймс стонет мне в рот. - Трахни меня… Как тебе хочется, как угодно. Поставь меня на колени, заставь сосать твой член. Дай мне что-нибудь… Джеймс бормочет еле слышно, а в глазах уже то неосмысленное марево похоти, которое выбивает почву у меня из-под ног. Как я хочу обладать им, оставлять свои метки и запах, брать не задумываясь, зная, что он кончит и от жестокости, и от ласки. Мои пальцы теперь более умелые – Джеймса бьет дрожь. Он откидывает голову назад, позволяет намотать свои волосы на кулак и закусывать нежные места на шее. - Боже-Боже, как ты сводишь меня с ума, - вдруг выдыхает он. – Этот акцент, эти руки. А почему? Они ведь совсем не нежные. - Так может, тебе это и нравится? Когда тебя нагибают, порют, делают собственностью? - Ох. МакБрайд утыкается мне в плечо. Я освобождаю его член из-под белья – головка уже течет мутными каплями. Он почти на грани. Я забываюсь, и что-то толкает меня прошептать ему в ухо: - Шлюха. Ты просто грязная шлюха. Не стоило мне этого говорить, потому что наша идиллия на этом заканчивается. Джеймс неверяще смотрит мне в глаза, отстраняется и заправляет опадающий член в брюки. - Я не ваша шлюха, Герр Ланге, - говорит он и уходит, не оборачиваясь. Я бреду следом за ним через поле, как побитый щенок. Последнее солнце освещает маки, превращая их в тающее на горизонте кровавое озеро. Их запах – дурманящий, тошнотворный, но, может, мне тошно от себя самого. Джеймс – далеко впереди. Он идет неспешно, засунув руки в карманы, и смотрит под ноги. Среди макового поля он кажется маленьким и хрупким. Но он не таков: он сильнее, крепче меня. Я подозреваю, что, если бы МакБрайд хотел, он бы запросто положил меня на лопатки. Как же я хочу забыть этот день во Флери. Нагнать МакБрайда, извиниться, вернуть время назад. Но я слишком горд, чтобы склоняться перед кем-то, кроме Бога.