Bring This Boy Back to the Garden

Once there were green fields kissed by the sun

Once there were valleys where rivers used to run

Once there were blue skies with white clouds high above

Once they were part of an everlasting love

We were the lovers who strolled through green fields

Май 1913 Мы встре­ча­ем­ся в Ис­па­нии воз­ле стро­яще­гося со­бора Саг­ра­да Фа­милия. Мо­лодой че­ловек в шля­пе и с тем­ны­ми оч­ка­ми на но­су са­дит­ся ря­дом со мной на ка­мен­ный па­рапет. — Ну и раз­мах, — за­меча­ет он. — Я не ве­рю, что этот храм дос­тро­ят. — С че­го бы та­кой скеп­ти­цизм? — Мой отец счи­та­ет, что ве­ра не нуж­да­ет­ся в кра­сивой обо­лоч­ке. Че­ловек в оч­ках под­ни­ма­ет бровь. Не­уве­рен­ный, я про­дол­жаю: — А ес­ли ве­ре нуж­ны фи­зичес­кие до­каза­тель­ства, она пе­рес­та­ет быть нас­то­ящей. Он фыр­ка­ет, на­ходя это за­бав­ным. — Пот­ря­са­ющее умо­зак­лю­чение, бра­во. Ваш отец — фи­лософ? — Мой отец — свя­щен­ник. — Про­тес­тант? — Ка­толик. — От­ку­да же у ка­толи­чес­ко­го свя­щен­ни­ка мо­жет быть сын? — Стро­го го­воря, при­ем­ный сын, — от­кли­ка­юсь я. — Мои ро­дите­ли умер­ли очень дав­но — я их и не пом­ню. — Тог­да не бу­ду то­ропить­ся вы­ражать со­болез­но­вания, — че­ловек про­тяги­ва­ет ру­ку. — Джей­мс Виль­ям Мак­Брайд, здесь про­ез­дом. При­ехал по­любо­вать­ся на стро­итель­ство. — Ми­ха­эль Лан­ге. Вы ан­гли­чанин? — Во­об­ще-то, шот­ландец. Или фран­цуз. Не знаю. Мой отец — шот­ландец, а мать — фран­цу­жен­ка, и вы­рос я в L'île aux fleurs. Это на ре­ке Мёз, Вер­ден. — Знаю, я бы­вал там ког­да-то. Это ведь поч­ти на гра­нице. — Вы авс­три­ец? Или нет, по­дож­ди­те, не­мец. Я знаю этот ак­цент. Джей­мс Мак­Брайд улы­ба­ет­ся с ви­дом че­лове­ка, пос­тигше­го за­гад­ку сот­во­рения ми­ра. — Ну, это бы­ло нес­ложно, — от­ве­чаю я, все еще у­яз­влен­ный его от­но­шени­ем к ка­толи­чес­кой цер­кви. — Я ду­мал, пос­ле Бис­марка ка­толи­кам в Гер­ма­нии при­ходит­ся нес­ладко. — Бис­марк вот уже пят­надцать лет, как умер. — Ох, Лан­ге, — взды­ха­ет Мак­Брайд, — вы та­кой же скуч­ный, как и ваш отец? — Я не скуч­ный, я — убеж­денный ка­толик. Мак­Брайд вы­тира­ет вис­ки плат­ком с мо­ног­раммой «LF». — L'île aux fleurs, — охот­но по­яс­ня­ет он, ви­дя мой ин­те­рес. — По­местье мо­его де­да по ма­терин­ской ли­нии. Жут­кое стро­ение — и­езу­ит­ский стиль, не­ого­тика, баш­ни, ар­ки, ко­лон­ны в од­ной ку­че. Моя мать обо­жа­ет его. — Бы­ло бы ин­те­рес­но взгля­нуть, — веж­ли­во от­зы­ва­юсь я. Этой вес­ной не­веро­ят­но жар­ко. От жа­ры ни­куда не деть­ся — она про­ника­ет под бо­тин­ки, ру­баш­ку и белье. Ка­мен­ные сте­ны, пусть и са­мые жут­кие, смо­гут ук­рыть от го­ряче­го ма­рева. Мак­Брайд хмы­ка­ет. — Вы упа­дете нав­зничь, ког­да по ва­шим эс­те­тичес­ким чувс­твам так во­пи­юще про­топ­чется эта гро­мади­на. Единс­твен­ное, от че­го там не нас­ту­па­ют кон­вуль­сии, это ча­сов­ня. Я люб­лю ее и сад. — До­гады­ва­юсь, что вы не ка­толик. Так кто же вы? — Ате­ист. Я ве­рю толь­ко в се­бя са­мого. Нас­ту­па­ет поч­ти­тель­ное и до­воль­ное уг­ро­жа­ющее мол­ча­ние, выз­ванное стол­кно­вени­ем двух про­тиво­полож­ных иде­алов. Ко­шусь кра­ем гла­за на Мак­Брай­да — рас­стег­ну­тая пу­гови­ца ру­баш­ки, кап­ля по­та на вис­ке и за­виток во­лос воз­ле уха. Мне ста­новит­ся слож­но ды­шать. — Жа­ра, да? — со­чувс­твен­но ки­ва­ет Мак­Брайд. — У вас нет плат­ка? Вот, ес­ли хо­тите, возь­ми­те мой. Я что-то нев­ра­зуми­тель­но мы­чу. Ру­ка Мак­Брай­да де­ликат­но про­тира­ет мой го­рячий лоб. — Ну как, уже луч­ше? — Угу, — от­зы­ва­юсь я. Это са­мое ос­мыслен­ное, что я мо­гу про­из­нести и не по­казать­ся иди­отом. — Вы, нем­цы, все та­кие? — Ка­кие? — Нем­но­гос­ловные. Что там еще го­ворят? Праг­ма­тич­ные, черс­твые, стра­да­ют от­сутс­тви­ем фан­та­зии. Я рад, что он пе­ревел те­му. — А что го­ворят про фран­цу­зов? — Что мы ро­ман­ти­ки, ре­волю­ци­оне­ры и по­эты? В этот мо­мент я го­тов по­верить, что Мак­Брайд — ре­волю­ци­онер и по­эт. Он сни­ма­ет оч­ки и вдох­но­вен­но смот­рит на ме­ня из-под шля­пы. Толь­ко сей­час я ви­жу, как он юн — мо­жет быть, да­же мо­ложе ме­ня. — А это прав­да? — Я мо­гу вам ска­зать со­вер­шенно точ­но, что я не по­эт. В шко­ле мы все пи­сали сти­хи, но эти­ми бу­маж­ка­ми мож­но толь­ко под­те­реть оп­ре­делен­ные час­ти те­ла. — Я бы по­читал. — А вам поз­во­лит ва­ше ка­толи­чес­кое вос­пи­тание? — Мак­Брайд по­да­ет­ся бли­же. — А, Лан­ге, чи­тать та­кое? У ме­ня пе­ресы­ха­ет во рту. — По­чему нет? Что там та­кого осо­бен­но­го? — Я, Герр Лан­ге, за­кон­чил кол­ледж Свя­того Иво Бре­тон­ско­го. Это час­тная шко­ла для маль­чи­ков. Зна­ете, что бы­ва­ет в та­ких шко­лах? — он сме­ет­ся, уви­дев мое ли­цо. — Лад­но, я, на­вер­ное, пе­рес­та­рал­ся с ин­три­гой. Мы, в ос­новном, об­ме­нива­лись за­пис­ка­ми очень воз­вы­шен­но­го со­дер­жа­ния. Про вес­ну, мо­ре, лю­бовь. «Как кра­сивы звез­ды на ноч­ном не­бе, мой друг, пря­мо как ва­ши гла­за». «Я так за­меч­тался о вас, что ме­ня вы­поро­ли пос­ле уро­ка ли­тера­туры». «Пом­ни­те, как мы це­лова­лись с ва­ми под ли­пами прош­лой вес­ной?». Уж по­верь­те, мне и этих рас­ска­зов дос­та­точ­но. Ще­ки у ме­ня рас­цве­та­ют алым, как ма­ки Про­ван­са. — А боль­ше все­го, — пог­ру­зив­шись в вос­по­мина­ния, меч­та­тель­но до­бав­ля­ет Мак­Брайд, — мы меч­та­ли у­еди­нить­ся в цер­кви и лю­бить друг дру­га так, как пер­со­нажи тай­ком про­читан­ных книг. Я рас­ска­зывал при­яте­лям про ча­сов­ню мо­ей ма­тери, и мы фан­та­зиро­вали, ле­жа на се­не в дро­вяном до­мике. — Как ро­ман­тично. Слу­хи, од­на­ко, не врут. — Фан­та­зия ос­та­лась фан­та­зи­ей, но, — пос­ле за­дум­чи­вой па­узы про­дол­жа­ет Мак­Брайд, — я бы не от­ка­зал­ся от ее ис­полне­ния и сей­час. — Воз­му­титель­ное свя­тотатс­тво, — я слы­шу в сво­ем го­лосе от­цов­ские ин­то­нации. — Пф. А вы — воз­му­титель­ный за­нуда. Я пы­та­юсь от­вернуть­ся с дос­то­инс­твом, но не вы­дер­жи­ваю и фыр­каю в от­вет. Мы сме­ем­ся до слез. — Так в чем же свя­тотатс­тво? — уже серь­ез­но спра­шива­ет он. — Раз­ве лю­бовь мож­но по­делить на пра­виль­ную и неп­ра­виль­ную, на свя­тотатс­тво и свя­тыню? — Не ду­мал, что мы го­ворим о люб­ви. — Я го­ворю о ней. — Аа… мм. Мне на­до по­думать. Ес­ли лю­бовь — грех, по­чему Гос­подь сот­во­рил та­ких, как он? Ес­ли нет, по­чему, кос­нувшись его, я по­паду в ад? Что-то не скла­дыва­ет­ся у ме­ня в го­лове. Все бы­ло так прос­то под сво­дом от­цов­ской цер­кви. — Вы спе­шите? — спра­шива­ет Мак­Брайд. Он те­перь си­дит вплот­ную ко мне, меж­ду на­шими бед­ра­ми — толь­ко тон­кая ткань брюк. — Сей­час? Нет. — Нет, во­об­ще. Хо­тел приг­ла­сить вас пос­мотреть по­местье. Я уми­раю там со ску­ки — мать с Ага­той все вре­мя в Па­риже, а ста­рая ня­ня пос­то­ян­но спит. — Не спе­шу, — го­ворю я. — В кон­це кон­цов, я здесь со­вер­шаю па­лом­ни­чес­тво. Мо­гу про­дол­жить его во Фран­ции. — По­едем же пер­вым по­ез­дом, Лан­ге. Раз­вле­чете ме­ня ис­то­ри­ями о ва­шем детс­тве. В до­роге я пи­шу пись­мо. «До­рогой отец, я за­дер­жи­ва­юсь. На­дол­го ли — не знаю. Еду ос­матри­вать ста­рин­ные фран­цуз­ские цер­кви. Обе­щаю при­вез­ти нес­коль­ко от­кры­ток, так что твоя кол­лекция по­пол­нится. От­прав­ляю кар­точки с мо­нас­ты­рем Мон­серрат. С лю­бовью, Ми­ха­эль». Ки­даю пись­мо в ящик поч­то­вого от­де­ления в Па­риже. В ва­гоне пер­во­го клас­са — Джей­мс нас­то­ятель­но поп­ро­сил ме­ня ока­зать ему честь и поз­во­лить оп­ла­тить мой би­лет — мы го­ворим обо мне, о нем, о детс­тве и о мо­рали. — От­че­го вы та­кой нез­до­рово сдер­жанный? — Джей­мс си­дит на рос­кошном си­дении, под­жав но­ги к гру­ди. — Дол­жна же быть при­чина. — Я сдер­жан ров­но нас­коль­ко по­ложе­но. Я не фиг­ляр и не кло­ун. — Так я, ста­ло быть, кло­ун? — ти­хо спра­шива­ет Джей­мс. — Вы это хо­тите ска­зать? — Вы…. — гор­дость не поз­во­ля­ет мне из­ви­нить­ся. — Так кто же я? — Вы — бе­запел­ля­ци­он­ный выс­кочка. Еще и ате­ист. Мак­Брай­да на­чина­ет ду­шить смех. — Лан­ге, — го­ворит он. — В ва­ших ус­тах это зву­чит как при­говор. Вы бы рас­пя­ли ме­ня, как Хрис­та, и прот­кну­ли сво­им копь­ем? Мо­его ды­хания сно­ва пе­рес­та­ет хва­тать на то, что­бы про­из­но­сить чле­нораз­дель­ные фра­зы. Го­тов пос­по­рить, он ска­зал это спе­ци­аль­но. Сму­щен­ный, я тру­дом об­ра­щаю взгляд к ок­ну и упор­но рас­смат­ри­ваю жи­вопис­ные пей­за­жи фран­цуз­ских де­ревень. — Сколь­ко вам лет, Лан­ге? — Двад­цать два. — А мне — де­вят­надцать. Раз­ве это не луч­шее вре­мя? — Как по мне, оно ни­чем не луч­ше и не ху­же прош­лых двад­ца­ти лет. — Лан­ге, — го­лос Джей­мса зву­чит над мо­им ухом, — Ми­ха­эль. Рас­ска­жите же мне про ва­ши скром­ные юные го­ды. — Я вы­рос при цер­кви. Ра­ботал служ­кой по вы­ход­ным, каж­дое ут­ро ез­дил в шко­лу за шесть ки­ломет­ров на ве­лоси­педе. Это бы­ло хо­рошее вре­мя. — У вас бы­ли друзья? Не по­верю, что вы не ус­тро­или ни од­ной ша­лос­ти. — Мы кла­ли мо­нет­ки на рель­сы. Иног­да сбе­гали с уро­ков. — Вас на­казы­вали? — Толь­ко в шко­ле. Мой отец всег­да очень добр ко мне. — Так, ста­ло быть, вы счас­тли­вый че­ловек, — Мак­Брайд взды­ха­ет, и я, не вы­дер­жи­вая боль­ше, по­вора­чива­юсь к не­му. — Моя мать боль­шую часть вре­мени ме­ня иг­но­риру­ет. — А ваш отец? — Пь­ет, ду­ма­ет­ся, где-то в Шот­ландии. Он со­ору­дил мне ка­чели и до­мик на де­реве, а че­рез не­делю ис­чез. — Вы лю­били его? — Бе­зум­но. — Джей­мс. Мне так жаль. Мне ужас­но жаль. И по­чему-то — не­ожи­дан­но для не­го и для ме­ня — я об­ни­маю его. По­рыв за­кан­чи­ва­ет­ся, и я ис­пу­ган­но отс­тра­ня­юсь, поп­равляю одеж­ду и во­лосы. — Лан­ге, — изум­ленно за­меча­ет Джей­мс, — да вы че­ловек сюр­при­зов. — Ва­ша оче­редь. Рас­ска­жите мне о ва­шем детс­тве. — Моя мать бы­ла хо­лод­на, как гра­нит. Но с Ага­той — мо­ей сес­трой — нам не при­ходи­лось тос­ко­вать. В на­шем рас­по­ряже­нии был весь сад — я имею в ви­ду, боль­шой сад, и ма­лый — мой лич­ный сад. Я по­лучил его на пя­тый день рож­де­ния. — Ка­кая стран­ная идея — да­рить сад. — Да, это не сбор­ный ко­рабль или ав­то­мобиль, но я ско­ро оце­нил по­дарок. Там ку­ча ук­ромных мест, где мы пря­тались и ос­тавля­ли друг дру­гу за­пис­ки, а клю­чи бы­ли толь­ко у нас дво­их. Я пред­став­ляю се­бе сад и двух де­тей в нем — маль­чи­ка в мат­роске и де­воч­ку в со­ломен­ной шля­пе. Га­мак меж­ду де­ревь­ями, ве­ревоч­ную лес­тни­цу вок­руг вет­вей, ша­тер из стуль­ев и си­него оде­яла. — Дол­жно быть, вы бы­ли очень счас­тли­вы. — Я счас­тлив и те­перь. В от­сутс­твие Ага­ты сад — мое единс­твен­ное раз­вле­чение. В нем мно­го вос­по­мина­ний. Ви­дя, что я рас­тро­гал­ся, Мак­Брайд пе­реса­жива­ет­ся поб­ли­же и кла­дет го­лову мне на пле­чо. Его во­лосы пах­нут та­баком и мы­лом. Вско­ре он за­сыпа­ет — я ук­ры­ваю его пид­жа­ком. ________________________________________________________ Мы при­ез­жа­ем в L'île aux fleurs на за­кате. Быть мо­жет, по­местье и прав­да ужас­но, но в пос­леднем сол­нце оно — груз­ное, сон­ное — ка­жет­ся мо­гущес­твен­ной за­щит­ной кре­постью. Я не ви­дел та­кого ни­ког­да. Вок­руг рас­ки­нул­ся ог­ромный сад, об­ви­ва­ющий сте­ны до­ма зе­лены­ми по­бега­ми. Мак­Брайд вды­ха­ет пол­ной грудью. — Это вам не Лон­дон и не Бер­лин. Чувс­тву­ете, ка­кой воз­дух? — Прек­расный сад. — Это боль­шой сад. Я по­кажу вам мой. Но по­дож­ди­те, сна­чала ос­ве­житесь внут­ри до­ма. Джей­мс до­пыты­ва­ет прис­лу­гу, по­ка я пе­ре­оде­ва­юсь в жи­лом кры­ле. Он встре­ча­ет ме­ня вни­зу с из­вести­ем: Ага­та с ма­терью в Па­риже на не­оп­ре­делен­ный срок. А это зна­чит, что мы, не счи­тая са­дов­ни­ка, эко­ном­ки и нес­коль­ких гор­ничных — од­ни, аб­со­лют­но од­ни. — Од­ни, — нег­ромко и ра­дос­тно пов­то­ря­ет Джей­мс у две­ри в сад. — Вслу­шай­тесь в это сло­во, Ми­ха­эль. Еще не­дав­но я его не­нави­дел. По­возив­шись, он от­кры­ва­ет за­мок. — Доб­ро по­жало­вать в то мес­то, ко­торое всег­да ос­та­ет­ся преж­ним. В са­ду кро­ны де­ревь­ев срос­лись в те­нис­тый ко­ридор. Ме­лодич­но и пе­чаль­но свис­тит из кус­тов чер­ный дрозд. Впе­реди — ис­кусс­твен­ный пруд с зас­то­яв­шей­ся во­дой и пок­ры­тыми мхом кам­ня­ми. — В детс­тве я хо­тел во­до­ем с дрей­фу­ющей па­годой, что­бы пря­тать­ся там, ког­да грус­тно. К со­жале­нию, здесь это не­воз­можно, так что я по­лучил вот это, — Джей­мс ука­зыва­ет в глубь де­ревь­ев. — До­мик, сде­лан­ный ва­шим от­цом? — Да, и ка­чели ря­дом. Я лю­бил ка­чать­ся на них. — Мак­Брайд… — Да, — Джей­мс нес­лышно под­хо­дит. Свет зо­лотит его ры­жие ба­ки. — … ес­ли бы вы мог­ли, вы бы хо­тели его вер­нуть? — Я не уве­рен, что знаю. Столь­ко вре­мени прош­ло. Бо­юсь, мы бы не по­няли друг дру­га. — А. Да, ко­неч­но. — Ну же, Ми­ха­эль, — Джей­мс бе­рет ме­ня под ру­ку и ве­дет по тро­пин­ке. — Не грус­ти­те так. Мне те­перь сов­сем не скуч­но. Вы мне еще не рас­ска­зали о ва­шем ран­нем детс­тве. Ся­дем тут, на это чу­дес­ное по­лено. — Я ска­зал, что ни­чего не пом­ню. Впро­чем, мне го­вори­ли, я был ди­кова­тым ре­бен­ком. Приш­лось при­ложить мно­го уси­лий, что­бы сде­лать из ме­ня че­лове­ка. — Ка­кое гру­бое вы­раже­ние. Зна­ете, со мной вы мо­жете быть ди­ким. — А вы хо­тели бы? — Я хо­тел бы, что­бы вы бы­ли са­мим со­бой. Пой­дем, я по­кажу вам ча­сов­ню. Мы стал­ки­ва­ем­ся с ка­нони­ком в бо­ковом не­фе — он пе­реб­ра­сыва­ет­ся с Мак­Брай­дом па­рой слов и вы­ходит на ули­цу. И сно­ва — мы сов­сем од­ни. — Пом­ни­те о мо­ей меч­те? На прак­ти­ке я да­лек от ее ис­полне­ния — я здесь да­же не дро­чил. Пос­мотри­те на эти вит­ра­жи. Мне все вре­мя чу­дит­ся, что они наб­лю­да­ют за мной. Де­ва Ма­рия смот­рит как-то по­доз­ри­тель­но. Ме­ня ох­ва­тыва­ет зна­комый свя­щен­ный тре­пет. — Вы ска­зали это в цер­кви. — Да. — Вы про­из­несли это в до­ме Бо­га. — Да я уже по­нял, Лан­ге. Слы­шали бы вы то, что слы­шал мой ду­хов­ник на еже­недель­ных бе­седах. Ме­ня по­роли до кри­ков. — И пра­виль­но де­лали, — я чувс­твую се­бя ужас­но ос­кор­блен­ным. Джей­мс Мак­Брайд зас­лу­жен­но по­лучил каж­дую свою пор­ку. — Еще бы, я ведь это­го и до­бивал­ся, — он ух­мы­ля­ет­ся. — Уди­витель­но, как они не до­гада­лись за все го­ды. — Про­шу вас, да­вай­те вый­дем, — все вмес­те — стыд, злость и что-то еще де­ла­ют мое те­ло го­рячим и не­пос­лушным. — Вы не мо­жете вес­ти се­бя так в ос­вя­щен­ном мес­те. — Стой­те. Вы лю­бите ор­ганную му­зыку? -…что? Ах. Да, люб­лю. — У нас ус­та­нов­лен ор­ган Жа­ко-Жанпь­ер, и на служ­бы при­ез­жа­ет ор­га­нист из де­рев­ни. Мо­жем заг­ля­нуть как-ни­будь пос­ле ве­чер­ней про­гул­ки. — Поч­ту за честь. — Вот ведь за­нуда. И как ваш отец вас тер­пит. Он хму­рит­ся, но в го­лосе — вос­хи­щение. — Идем.