Bring This Boy Back to the Garden

Де­кабрь 1917 В го­роде ти­хо – ни дать ни взять ла­зарет­ная мер­твец­кая. Нас­то­ящий склеп с по­чер­невшим кир­пи­чом и кам­ня­ми вмес­то кос­тей. По­зади – Ма­ас, выж­женные лу­га и форт Ду­омон. Ка­жет­ся, на всем бе­лом све­те ос­та­лись толь­ко я и мой про­вод­ник. Ме­ня выз­ва­ли об­ратно на­кану­не Рож­дес­тва. По­ка мой отец от­пе­ва­ет умер­ших и крес­тит но­ворож­денных, та­кие, как я, при­бав­ля­ют ему ра­боты. Мы с то­вари­щами выс­во­бож­да­ем ду­ши из те­ла с за­вид­ной быс­тро­той. Еще не­делю на­зад я ле­жал под чис­ты­ми прос­ты­нями, оде­тый в све­жее белье, и нян­чил но­ющую ру­ку, как ре­бен­ка. В на­шей де­рев­не ти­хо: отец пах­нет ла­даном и па­лены­ми спич­ка­ми. Но за­пах се­ры бу­дит мыс­ли об око­пах, о Юр­ге­не, смо­лящем од­ну за дру­гой тол­стые си­гары из но­вой блес­тя­щей ко­роб­ки. Как хо­рошо я за­пом­нил этот день. ***  - Им-то уже ни к че­му. В ад­ских кот­лах их и си­гарет­кой угос­тят, и при­курят.  - Нет, им при­курит сам апос­тол Петр.  Мы с Ан­дже­личем прик­ры­ва­ем по­лотен­ца­ми те­ла на по­лу. Улу­чив мо­мент, я пе­рево­рачи­ваю ма­лень­кую фран­цуз­скую де­воч­ку на грудь и при­ношу ей оде­яло. Я бы спел ей ко­лыбель­ную, но не знаю ни од­ной фран­цуз­ской. Не хо­чу петь на не­мец­ком – дам что хо­чешь, она бо­ялась не­мец­ко­го до смер­ти. - Dors bien, - я уку­тываю ее в оде­яло и под­ни­ма­юсь на но­ги.  Юр­ген и Штольц на кух­не: бро­са­ют в меш­ки ко­чаны ка­пус­ты. Я по­могаю им, по­ка нас не на­чина­ют обс­тре­ливать с воз­ду­ха. Мы вы­бега­ем на­ружу, приг­нувшись. Ан­дже­лич та­щит в ру­ке ка­кой-то че­модан. - Быс­тро, быс­тро! От шу­ма глох­ну: рвут­ся сна­ряды, ле­тят ос­колки. По­зади ме­ня кто-то кри­чит. Обо­рачи­ва­юсь – Ан­дже­лич сто­ит на ко­ленях, мун­дир на спи­не – чер­ный от кро­ви. Тут уж не до меш­ков и не до ка­пус­ты – по­ка я бе­гу на­зад, ос­ко­лок по­пада­ет мне в ру­ку.  Ан­дже­лич уми­ра­ет ак­ку­рат пе­ред при­быти­ем са­нитар­но­го по­ез­да, а я ни­чего, дер­жусь. А че­рез па­ру ме­сяцев – уже до­ма.  ***  Отец слу­жит мес­сы и каж­дое ут­ро пе­релис­ты­ва­ет ре­лиги­оз­ный ка­лен­дарь «Ruhe» - па­лом­ни­чес­кие за­мет­ки, фо­тос­нимки с тро­гатель­ны­ми над­пи­сями. Ста­рик буд­то за­был, что по­кой ос­тался толь­ко на стра­ницах. На­кану­не мо­его отъ­ез­да он бла­гос­ловля­ет ме­ня и це­лу­ет в лоб, как ког­да-то в детс­тве. Ми­лый, доб­рый отец. Он хо­чет, что­бы я при­сутс­тво­вал на ве­чер­ней мес­се. Сре­ди жен­щин и де­тей я – как орел, за­летев­ший в ов­чарню. На хо­рах по­ет маль­чик, а мне горь­ко. При­хожан­ка ря­дом кла­дет ру­ку мне на пле­чо: «За ва­ми кай­зер и Бог. Я гор­жусь тем, что знаю нас­то­яще­го ге­роя на­шей ро­дины».  На ме­ня смот­рят все – не каж­дый день в де­рев­ню воз­вра­ща­ет­ся ра­нен­ный на фрон­те сол­дат; а мне горь­ко. Ес­ли вой­на не за­кон­чится, че­рез па­ру лет маль­чи­ка – и сот­ни та­ких, как он – при­зовут. Их спи­ны сог­нутся под муш­трой, а во вре­мя пер­во­го боя по­лови­ну убь­ют. Хруп­кие свет­ло­воло­сые маль­чи­ки, вче­раш­ние школь­ни­ки, по­хожи на тон­ко бле­ющих яг­нят. От них пах­нет мо­локом и до­маш­ним хле­бом, а по­том – та­баком, си­гаре­тами и по­рохом. Ру­ка, вче­ра дер­жавшая пе­ро, се­год­ня сжи­ма­ет прик­лад.  Те­перь мес­сы не при­носят мне об­легче­ния – я боль­ше не мо­гу ве­рить в Бо­га. ***  Опять пе­редо мной эти пус­тые до­роги. Хоть бы в Рож­дес­тво вы­пал снег и чер­ная зем­ля ста­ла бе­лой. Гос­по­ди, Ты ос­та­вил сво­их лю­дей, скрой же сле­ды ог­ня, пус­то­ты и смер­ти.  Спус­тя еще час я ви­жу но­вые ру­ины. Они так же не­уз­на­ва­емы, как ли­цо, рас­кро­шен­ное прик­ла­дом ружья.  - Что это? – спра­шиваю я. – Дол­го ли ехать еще?  - Это L'île aux fleurs.  - Ос­та­нови­те там.  Бре­ду на­угад, оги­баю во­рон­ки и му­сор. Вот и ос­татки ча­сов­ни – я ведь был тут ког­да-то. Го­лову ста­туи отор­ва­ло от те­ла, и она удив­ленно смот­рит из за­зора сте­ны. Я по­чему-то знаю: это Свя­той Бер­нардин.  Не­бо по­тух­шее и се­рое. Вер­но ска­зали мне – там, на­вер­ху, ни­кого нет. Ру­ины на фо­не не­ба ска­лят­ся ды­рами окон. Но за ни­ми – сте­на са­да и – не­уже­ли плющ?  Бе­гу впе­ред, спо­тыка­ясь об ос­татки бы­лого ве­личия, лед на озяб­шей зем­ле хрус­тит под но­гами. А впе­реди – сад, сок­ры­тый сте­ной, уви­тый плю­щом, как буд­то сей­час ле­то, как буд­то – чтоб его – нет ни­какой вой­ны.  Сте­ны сох­ра­нились нет­ро­нуты­ми. Прош­ли ме­сяцы, за ко­торые зах­ва­тили и от­би­ли об­ратно Ду­омон, раз­ру­шили Фле­ри и весь L'île aux fleurs. А сте­ны са­да не из­ме­нились с тех пор, как я впер­вые их уви­дел.  Рас­сте­гиваю во­рот гим­настер­ки и на­хожу ключ на шнур­ке с имен­ным же­тоном. Дро­жащей ру­кой от­кры­ваю дверь. И зи­ма, сот­ни вос­по­мина­ний из раз­ре­зан­ных ро­гат­ка­ми тел и отор­ванных рук ос­та­ют­ся да­леко. А пе­редо мной – сол­нце, за­рос­шие мхом до­рож­ки, ку­коль­ный чай­ный сер­виз, зе­лень де­рев­ни Фле­ри и бес­ко­неч­ное, пах­ну­щее жизнью ма­ковое по­ле. Я втя­гиваю этот за­пах и ста­нов­люсь не­уяз­вим.  _____________________________________________________ *L'île aux fleurs (фр.) – цветущий остров; *dors bien (фр.) – спи спокойно; *Ruhe (нем.) – мир, покой.