Сколько у неба звезд?

      Мы с Диппером - одно целое, одно звено крепкой стальной цепи. Так было, так есть, и так будет. Наше детство ослепляла радуга конфетти, а вкус шоколадной глазури был сладким до тошноты, до ядовитого ощущения на языке. Запах фруктовых карамелек на переменах в школе дарил радость и желание жить. Наши кучерявые волосы всегда пахли одним и тем же шампунем - запах спелой вишни - вдыхаешь, и сразу же чувствуешь иллюзию кислинки у себя во рту. Нашим детством была приторная сладость, но лишь так мы находили в себе силы оставаться детьми, чувствовать себя ими. И мы верили, что конфета в закромах портфеля дарит нам настоящее счастье. Я и Диппер были слишком малы чтобы понимать, как устроен мир, но если дома на десерт мама дает нам вафли, значит день официально можно считать счастливым.  - Диппер, ты спишь? - спрашиваю я однажды брата, лежа в темных сумраках нашей с ним комнаты. Мне было двенадцать. - Чего тебе, Мэйбл? Мама услышит что мы не спим и будет кричать как в прошлый раз. - Ну я один вопрос задам и все. Можно? - помню как пыталась состроить щенячий взгляд, не задумываясь о том, что в отсутствии освещения его невозможно увидеть.       Наши кровати разделял всего лишь письменный стол, но его личный уголок в комнате все равно казался таким далеким от меня. - Ну давай, что там у тебя? - я слышу как скрипит старая деревянная кровать под его весом, когда он поворачивается в мою сторону, дабы казаться заинтересованным в моем вопросе. - Диппер, скажи… а сколько у неба звезд? - я искренне надеюсь услышать точное число, ведь я знаю как сильно мой брат увлекается астрономией. - Глупышка, правильно говорить не «у неба», а «на небе»…       Он явно планировал закончить фразу но я злюсь на его дотошность. - Ну ты и зануда, Диппер! Отстань, я спать! - я демонстративно натягиваю на себя ватное одеяло и отворачиваюсь к стенке, смотря на рисунок брата, который он подарил мне на День Рождения в прошлом году. - Ты меня не любишь… - маленькая я начинаю плакать. Сначала в глазах лишь неприятно щемит, но чем больше я разговариваю, тем сложнее сдерживать слезы. - Всегда называешь меня глупой и стараешься показаться умнее меня! А я тебя никогда глупым не называю! - я зарываюсь в одеяло с головой и тихонько хнычу, в свои двенадцать я чувствую себя никому не нужным ребенком, чувствую, что Диппера в семье любят больше. Но на вопрос «почему так?» ответа найти не могу.       Сквозь свои всхлипы и тяжелое дыхание я слышу как брат поднимается со своей постели и тихонькими шагами идет ко мне. Он аккуратно отодвигает одеяло - боится спугнуть меня - и спокойно ложится рядом. Его ладонь слегка поглаживает меня по голове пару раз, и, боясь сделать что-то не так, он просто кладет ее на мою талию; не обнимает, не прижимает к себе, просто кладет, от чего его ладонь расслабленно свисает на моем боку. - Мэйбл, ты глупая лишь в те моменты, когда думаешь что я и вправду тебя не люблю. А так, мне просто нравится тебя дразнить. - Не дразни меня больше, глупый Диппер. - я передразниваю его и переворачиваюсь. Его рука немного приподнимается от моего движения, а затем снова опускается мне на талию и уже свисает у меня за спиной. Почему он не хочет по нормальному обнять меня? Он и правда меня не любит… В его лице заметно неспокойствие, видимо, он взволнован сказанным мной, но я все еще злюсь, и уже больше не на бесящее «глупышка», а на то, что ему, кажется, неловко обнимать меня.       Но мы все еще брат и сестра, единственные друг у друга в нашем доме, в школе, на детской площадке и у гостях у прадядей.       В детстве мы были одним целым, неразрывным узлом для самых себя, но в тот момент я впервые подумала о том, что Диппер не любит меня так, как люблю его я. И когда-то наша цепь оборвется, раскрошится на маленькие части, узел станет не таким прочным, а может, и вовсе развяжется.       На утро наша мама заходит в комнату и будит нас с вопросом о том, почему Диппер не у себя в постели. Я быстро нахожу отмазку и утверждаю, что мне просто приснился страшный сон. Почему-то было стыдно сознаваться в правде, ведь родители обычно никогда не замечают моих обид внутри семьи.       Еще с детства нам приходится искать отговорки к нормальным вещам, и так получилось, что с каждым годом ложь перед родителями становилась все более неправдоподобной. И моя личная ложь перед Диппером - тоже.       Родители были обеспокоены тем, что у нас нет друзей по отдельности, что я не дружу с девочками, а Диппер - с мальчиками. Все свободное время мы проводили вместе, даже на переменах в школе мы были лишь в компании друг друга. Но откуда родители узнают об этом, если им нагло не соврать?       Но ложь перестала иметь какое-либо значение, когда мама с папой решили отдать меня на попечительство родственникам в Гравити Фолз, а сами уехали в Европу в поисках «новой роботы». Я, нет, мы знали почему так происходит, и почему они были готовы забрать вместе с собой лишь Диппера. Ни один родитель не будет в силах сказать своему ребенку о том, что он лишний, что он нежеланный. Я прекрасно чувствовала это, но слишком хотелось верить в другую, несуществующую «правду». - Мэйбл, прости, но тебе придется уехать к прадядям в Орегон. Мы не сможем обеспечить вас двоих на новом месте. Только не обижайся, прошу, мы заберем тебя сразу же, когда поставим себя на ноги. - сказал мне однажды отец, после слов которого я почувствовала как связь с Диппером начинает расшатываться. Стальная цепь теряет одно звено.       Я бьюсь в истерике, мне уже четырнадцать, а я чувствую себя шестилетним ребенком, которого когда-то обделили подарком на Рождество. Чья-то теплая рука ложится уверенным движением на мое плечо. Диппер. Он пытается утешить меня, но какой смысл, если мы больше не можем быть вместе как брат и сестра, как друзья, как… кто еще? - Мэйбл, я не поеду, - стишенным голосом говорит он, пока я слезно прячу лицо в своих ладонях, - я не хочу в Европу, если там не будет тебя. Никуда без тебя не хочу.       Звено цепи на месте, оно никуда не исчезало, не раскалывалось и не терялось. Это всего лишь моя иллюзия.       У него был выбор, но как сказал сам Диппер, его никогда и не было. Он не ставил на равные чаши весов меня и новую жизнь, ведь я, определенно, была куда важнее.       Мама с папой недовольны - их любимый сын отказывается вместе с ними строить красивую жизнь, он жертвует собой ради их (нежеланной) дочери. Но это не было выбором или жертвой, просто его сестра была любимой, была его приоритетом. В последующие годы они будут присылать письма лишь на имя Диппера, они будут спрашивать как его дела, узнавать о его планах на будущее, и оставлять жирные намеки на его приезд во Францию. И лишь в конце каждого из писем будет выделено пару строк на мое имя: «А что там новенького у Мэйбл?». Но даже при таком нехорошем раскладе происходящего мы с братом все еще оставались мы.       Сейчас нам семнадцать, и мы боимся, что даже в глуши Гравити Фолз, маленького городка посреди леса, наша тайна окажется не в безопасности. Мне страшно, что однажды звено цепи все-таки порвется, и мы оба останемся ни с чем. Я тешу себя мыслями о сегодняшнем дне, а завтра уже буду надеяться на завтрашний, живу одним днем, чтобы каждая минута с Диппером казалась чем-то дольше, чем шестьдесят секунд.