The Blood

Flashback

Они его нашли. Он не может понять, как это произошло. Кажется, «драконы» захватили весь морской вокзал и теперь преследуют его по всей пристани, пытаясь поймать. Мальчик безвольно опускает голову. Не в силах больше стоять и прижимается спиной к холодной железной стене контейнера, за которым укрывается. Воздух, словно тысячи острых иголок, раздирает дыхание на рваные лоскуты. В горле горечь и саднящая боль от неистового, изнуряющего бега. Тело сотрясает дрожь, по спине бегут мурашки, а сердце бьётся так жалобно и часто, что готово вырваться из груди. — Юнги-я, — слышится тяжелое дыхание мужчины, а затем басовитый голос единственного человека, которому мальчик всё ещё верит. — Не надо убегать. Ты же знаешь, он всё равно тебя найдёт. Юнги молчит, слушает и даже не дышит. А голос продолжает: — Будет только хуже. Прошу, давай вернёмся. Вместе. Обещаю, я не отдам тебя ему на растерзание. — Теперь слышны вкрадчивые шаги, и перед ним вырастает невероятно огромная фигура его крёстного Ма Дон Сока. Он приближается к нему, выставив руки вперед на полусогнутых ногах, подступает так, словно перед ним не ребёнок, а дикое животное, и да, мужчина видит этот взгляд загнанного в ловушку зверя с решимостью бороться до конца. — Прошу, поверь мне, — он протягивает мальчику руку. Смотрит таким тёплым взглядом и всё ещё настороженно подступает. — Дай мне руку. Тебе не убежать от Жёлтого Дракона, пойми. Юнги понимает, что больше не может оставаться на месте. Нужно бежать, спрятаться и найти способ выжить. Единственный человек, который его защищает, не сможет его уберечь. Он должен сам бороться за свою жизнь. Мальчишка поднимает голову и смотрит на крестного. В глазах стоят слезы, но он не позволяет себе расплакаться. Мин Юнги должен быть сильным. Он должен быть храбрым и должен выжить, ведь он обещал Тэмину забрать его с собой. — Я знаю, — говорит он отчаянно. — Но я должен попробовать. Я должен хотя бы попытаться. Горло сжимается, а дыхание становится прерывистым, будто кто-то невидимый держит за шею. Ужасный страх охватывает с такой силой, что сердце начинает биться быстрее, а кровь громко пульсирует в висках, наполняя голову назойливым шумом. Под действием невидимого импульса, Юнги срывается с места и бежит вниз по откосу, подальше от морского вокзала. Каждый шаг отдается эхом в ушах, и с каждым мгновением страх усиливается, подгоняя его вперед. Он падает и расшибает лицо о мелкий гравий, в котором утопает подошва обуви при беге. Не теряя ни секунды, чтобы остановить кровь, мальчишка вскакивает на ноги и продолжает бежать, ощущая, как теплая струйка стекает вдоль щеки. Несмотря на боль, он бежит изо всех сил. С уверенностью, рожденной из самого мучительного страха, Юнги знает, что решение сбежать от отца было безумным. Инстинкт подсказывает ему, что сегодня его последний день на земле. Он с трудом переводит дыхание, пытаясь не поддаться панике. Расстояние от вершины холма до чьих-то фермерских угодий около километра, мальчик преодолевает за десять минут. Бежит, проклиная свое доверчивое безрассудство, заставившее поверить в свои силы и попытаться изменить свою адскую жизнь. Эти горькие мысли еще больше затрудняют дыхание, но он не останавливается. Вскоре его взгляд привлекает нечто вроде сарайного помещения. Сердце колотится, адреналин пульсирует в венах. Не раздумывая, он бросается туда, ноги сами несут его. Добежав до угла, мальчик падает на бетонный пол, обхватывая колени руками, пытаясь унять дрожь. В просторном помещении аккуратно сложены лопаты, разнообразные садовые инструменты и несколько тщательно сформированных тюков сена, каждый из которых имеет идеальную квадратную форму. Мальчик сидит в самом темном углу сарая, обхватив колени руками, и боится даже пошевелиться. Ноги затекли до такой степени, что он их совсем не чувствует. Он боится пошевелиться, боится глубоко дышать — его пугает звук собственного дыхания, боится, что опять, услышит знакомый голос, и тогда его сердце точно не выдержит, разорвется от ужаса. Юнги представляет себе, как, преодолев страх, он поднимается и бежит, бежит изо всех сил. Как успевает на пассажирский корабль, который уносит его прочь от этого кошмара, от этого места, где все напоминает о том, кто он есть. Как он пересекает это проклятое расстояние, разделяющее полуостров с материком, и оказывается в Танься, где его ждет новая жизнь, новая надежда. Несколько ударов сердца стоит звенящая тишина, нарушаемая назойливым жужжанием комаров и едва слышным лаем собак. «Видать, не так уж далеко я убежал»,— едва успевает мальчишка подумать, как с внешней стороны, с улицы, от деревянной стены, к которой он прижимается спиной, доносится тихий, но зловещий смешок. Словно пораженный электрическим током, он отскакивает от укрытия, разворачивается, выставив перед собой палку, которую судорожно хватает с пола. В эту напряженную минуту он осознает, что держит в руке лишь тонкий прутик, которым и комара не отгонишь. Снова раздается зловещий смех и низкий, леденящий кровь голос. Этот голос… Такой родной и всё же ужасающий. За все восемь прожитых лет он никогда не слышал его таким, каким ощущает сейчас. С одной стороны, он кажется знакомым и уютным. С другой стороны, этот голос — холодный, беспощадный. От него цепенеют мышцы и перехватывает дыхание в горле. Он никогда не думал, что страх может разрастаться до таких чудовищных размеров, заглушая любые мысли, желания и волю. Из-за плавного поворота широких дверей сарая появляется человеческая фигура. Медленные шаги, как удары молота, чеканят звук по бетонному покрытию, каждый шаг — как гвоздь, вбиваемый в крышку гроба его воли, не оставляющий ни малейшего шанса на сопротивление. Страх захлестывает волнами парализующей дрожи, ноги отказываются слушаться, тело трясется. Мальчишка с отчаянием отбрасывает прутик, словно тот обжигает ему руку. Его испуганный взгляд останавливается на громоздком хозяйственном инструменте, напоминающем копье. С трудом он поднимает его, ощущая, как тяжесть тянет руки вниз, заставляя напрячься до предела. — Стой! — отчаянно кричит Юнги, направляя на приближающегося человека тяжелый металлический стержень, который он крепко сжимает в обеих руках. — Не подходи! Мин Намгун словно не слышит его. С безразличным выражением лица он продолжает идти прямо на нацеленный в него лом, который с трудом удерживает щуплый мальчишка. А с губ отца уже срываются бесстрастные слова: — Юнги, сын мой. У тебя нервный срыв. — Мрачный, пронзительный взгляд темно-карих глаз прожигает мальчика насквозь. — Что ты задумал? Ты, как и я, — Дракон. Ты мой наследник. И я не позволю тебе уйти от меня. Ужас. Стылый ужас разрастается в груди, вызывая судорожное искривление губ и дрожь в руках. Нервный озноб пробирает до костей, вызывая мучительные судороги в каждой мышце. — Пожалуйста, заклинаю тебя — остановись! — дрожащим голосом произносит мальчишка, срывая с глаза одинокую слезу, катящуюся по разбитой щеке. — Позволь мне уйти. Я больше не могу этого выносить. Умоляю тебя, отец, сжалься надо мной. Вокруг деревянного сарая звучат мягкие, почти неуловимые шаги, тонущие в густой траве. Юнги, чьи нервы натянуты до предела, слышит лишь смутный, но пугающий шум, который проникает в сознание. Он понимает: кто бы это ни был, они не отступят. Они все пришли за ним. У него нет ни минуты, чтобы собраться с мыслями. Юнги с отчаянием оглядывается вокруг. Два выхода из сарая, и путь через широкие ворота преграждает его собственный отец. Шаги приближаются, тихие, но настойчивые, с противоположной стороны, из узкого прохода. Он загнан в угол, потому что на самом деле всего лишь беспомощный ребенок. В душе царит безысходность. Дрожь, охватившая тело и не поддается контролю. Он бросает затравленный взгляд за плечо отца, затем оборачивается к другому выходу. И все еще продолжает крепко сжимать лом в руках. Юнги встречается взглядом с ледяными глазами напротив. Шаги за спиной становятся все громче, отчетливее. Кажется, они шуршат по траве за ближайшим изгибом стен, приближаясь с неумолимой неизбежностью. На мгновение мальчика охватывает паника. Он и так уже понимает, что пути выбраться отсюда нет. Юнги сейчас мечтает о возможности хотя бы просто отдышаться, чтобы сбросить с себя это паническое состояние изматывающей дрожи, получить несколько минут передышки, чтобы осмыслить те крохи бредовых путей выхода и планов побега, которые возникают в его голове. Но в конечном итоге он окончательно принимает жестокую правду: выхода нет. Он отпускает один конец своего «оружия», и оно с резким звоном врезается остриём в пол. В месте удара остаётся небольшое углубление. Ударная волна отдаётся болью в его вторую руку, которая всё ещё крепко сжимает металл. Мальчик бросает взгляд назад, убеждаясь, что задний выход всё ещё пуст, а затем заставляет пальцы правой руки разжаться, отпуская уже тёплый от собственных прикосновений большой, тяжёлый, заостренный с обоих концов металлический стержень. Подняв глаза на отца, он произносит дрожащим голосом: — Я сдаюсь. С оглушительным грохотом лом обрушивается на бетон, и этот звук эхом разносится в воздухе как предвестник неизбежного рока. Мин Намгун, не говоря ни слова, подходит к сыну. Молча протягивает повелительную руку в драгоценных перстнях, обхватывает тонкую шею и порывисто прижимает его к себе. Ребенок не понимает, что происходит. Мысли крутятся вихрем. Что значит эта ласка от отца, которую он никогда не знал, но которая так желанна, что все, что он пережил от этих рук, становится неважным. Юнги прикрывает глаза и наслаждается теплом. Нега и умиротворение заполняют его полностью, не оставляя места ни для чего другого. Сильный, способный защитить от всех бед отец прижимает его к себе, позволяя впервые в жизни ощутить отеческие объятия. Он и не думал, что в них может быть так тепло. Юнги, поддаваясь порыву, новому чувству, осторожно поднимает обе руки, робко обнимая отца в ответ. В этот момент Намгун легонько поднимает его за подбородок и, улыбаясь, произносит: – Ты Дракон, Юнги. В то же мгновение он с силой бьет тыльной стороной ладони по щеке сына, прожигая ее кольцами. Кажется, шейные позвонки смещаются, и в глазах вспыхивают искры пронизывающей боли, от которой ребенок заваливается у его ног. А Намгун с презрением шипит: – А Драконы никогда не сдаются и никого не молят о жалости к себе. Юнги рушится на бетон, позволив глубокой тьме обморока окутать его, унося в блаженное небытие, где нет ни мучительного страха, ни обжигающей боли.

***

Всё в этой комнате кажется знакомым: каждое пятно на потолке, каждая трещинка на стене, каждая неровность на полу. Всё, кроме самой комнаты. Он уже понимает, нет — он знает здесь всë: четыре стены, три шага между ними и три шага от стены до двери. Одно маленькое окно расположено так высоко, что свет из него не достигает того места, где находится он. По всей комнате беспорядочно расставлены 14 картонных коробок, и в каждой из них лежит наполнитель для подарков, назначение которого ему неизвестно. Однако он не знает, где находится сам, и не понимает, сколько времени здесь провел. Каждый раз, когда он открывает глаза, то оказывается в этой комнате. Он не знает, сколько раз уже возвращался сюда из небытия: три, двадцать, сто? Он не может вспомнить. Ему кажется, что это происходит так часто, что он уже потерял счёт. Судя по свету, который проникает через маленькое окно, он находится здесь уже второй день. Дважды ему приносили еду — жалкий кусок хлеба и бутылку воды. «Видимо, так решил отец — наказать меня»,— думает Юнги. «А что будет дальше? Или, может, никакого «дальше» уже не будет? Может, меня вообще не существует?» Чувство обреченности и пустоты накрывает с головой, как тяжёлая волна. Становится невыносимо жутко, и он начинает кричать. Крик, отражаясь от стен, оглушает и валит его на пол. По телу проходят мощные судороги, словно невидимые тиски сжимают изнутри. Мальчик встаёт с пола, пошатываясь, и подходит к двери. Гладкая поверхность двери холодит ладонь, но он всё равно продолжает её гладить, будто надеется найти утешение в этом прикосновении. Стена. Трясущимися руками проводит по голому бетону, ощущая под пальцами шероховатости и неровности. Слышен стук собственного сердца, громкий и неровный, он прикладывает руку к груди, чувствуя слабые толчки. Собственное сердце пытается вырваться из плена. Он вновь один на один с этим кошмаром. «Есть ли у меня имя?» Он не помнит или не хочет вспоминать. «Если меня никак не зовут, значит, меня и нет»,— думает Юнги. Но, ущипнув себя за внешнюю сторону ладони, он осознает, что существует. «Но то, что я ощущаю себя, ещё не значит, что я есть. И как мне называть самого себя? Разве это так важно?»— продолжает размышлять мальчик. «Да, назову себя как хочу. Потом всё равно не будет иметь значения. Когда это «потом»? Потом, когда-нибудь». Юнги видит, как солнце бьется в железную раму крошечного окошка. Его лучи отражаются от холодного металла, создавая ослепительные вспышки. Они искрятся и переливаются, как алмазы, и блестят там, наверху, где кажется, что до них можно дотянуться рукой. Но он знает: они слишком высоко, слишком недосягаемы. «Моё имя — Глосс», — решает он. В замке поворачивается ключ, и с громким скрежетом засовы медленно отодвигаются. Дверь со скрипом открывается, и яркий свет из коридора ослепляет пленника. Он инстинктивно закрывает глаза руками, словно пытаясь защититься от внезапного удара. Пока мальчишку ведут по коридорам небольшого двухэтажного здания, он не встречает ни одного человека. Путешествие заканчивается в просторной светлой комнате, где его встречает пустота. — Жди, — говорит один из людей Жёлтого Дракона, указывая на стул в центре комнаты, и уходит, прикрыв за собой дверь. Страх снова поднимается по позвоночнику, медленно превращая тело в один перекрученный жгут нервов. Затем следует короткий яростный всплеск, за которым следует новая волна… И так снова и снова. Тишина давит своим присутствием. Сознание Юнги замирает, точно парализованное. Оно оказывается запертым в клетке из белых стен, которые смыкаются вокруг него, поглощая все звуки. Абсолютная тишина становится почти невыносимой, она давит на него сильнее, чем все, что он видит в этой комнате. Ему кажется, что он оглох, а его тело превратилось в безжизненный кусок плоти. Ощущение себя сужается до маленькой точки на ладони левой руки, в которую он впивается ногтями правой, пытаясь вернуть хоть какое-то чувство себя. Время будто останавливается, и ничего не меняется. Где-то глубоко внутри себя он пытается заплакать, чтобы хоть на мгновение изменить свое состояние, но тщетно — ничего не получается, ничто не откликается. Единственное, что ему остаётся, — это ждать. Он не может определить точно, сколько прошло времени с тех пор, как его оставили в этой комнате. Время кажется замерзшей глыбой льда, которая сковывает все вокруг. Неожиданно дверь за спиной открывается, и снова эти шаги — даже от звука его шагов ощущается сила и властность. В комнате разносится озоновый запах шторма: холодок, водяная пыль и особый привкус, который остается после удара молнии. Маленький, худенький, бледный мальчишка сжимается, будто ледяные иглы проникают в его кожу. Ему так страшно, что хочется съежиться, как от ледяного ветра. Стихия давит на уши и тело, заставляя сердце биться быстрее. Мин Намгун опускается на стул напротив и садится полубоком. Он откидывается на спинку и высоко кладет ногу на ногу, сцепив пальцы и опустив ладони на одно колено. Мужчина смотрит долго и молчит. Иногда молчание страшнее любого оружия. Его тонкие брови сведены, он о чем-то думает, а затем вскидывает взгляд к небу за окном. Юнги чувствует, как сердце колотится в горле, и замирает в ожидании действий отца. Глотать и дышать нормально не получается, каждая минута тянется вечность, а напряжение в воздухе только нарастает. — Ты решил сбежать, прихватив мои денюжки? — Металл в отцовском голосе разрезает воздух и сердце ребенка бьется с быстротой крыльев колибри. — Ай-я-яй! Юнги напряженно молчит, молясь всем известным и забытым богам, чтобы страшная участь обошла его стороной. А отец продолжает: — Красть у своих очень нехорошо! — Обвинительные интонации и сила, похожая на давящую ледяную глыбу, пугают, но не до такой степени, чтобы не попытаться защититься. — Ты даже не спросишь, почему я это сделал? — дрожащим голосом говорит ребенок. — Причина не важна! — с яростью в голосе произносит мужчина, устремляя на сына взгляд, способный, кажется, испепелить его. В глубине души Мин Намгун испытывает непонятное и нездоровое чувство гордости за то, что сын, терпящий его грубое обращение и побои, осмелился взять судьбу в свои руки и попытался сбежать. Однако он отвечает самым холодным тоном, который имеется в его арсенале: — Когда у меня отнимают что-либо, то плата взимается немедленно. Происходящее разрывает душу и разум ребенка на части, низводя последний до состояния, когда страх перед обрушившимися испытаниями становится всепоглощающим, захлестывая остатки здравого смысла. Возможно, в эти немыслимо страшные мгновения древний инстинкт самосохранения — это единственное, что помогает ребенку справиться с этой бурей эмоций. — Но наши силы не равны, — ядовито улыбается Намгун. Он с лёгкостью встаёт с кресла, заставив Юнги вздрогнуть и вцепиться в край стула. Мальчик машинально жмурится и замирает от ужаса. Мужчина отходит к окну и, сложив руки на груди, продолжает улыбаться. От одной этой улыбки кровь в жилах ребенка застывает. Вдруг дверь захлопывается, оповещая о том, что в комнату кто-то вошел. Юнги едва заметно вздрагивает, но не может заставить себя обернуться. Он продолжает сидеть спиной к вошедшему, до боли впившись пальцами в царгу* стула. Некоторое время вошедший стоит в тишине, а затем Юнги слышит тихий скрип половиц. Шаг, ещё шаг, ещё один. Шаги звучат всё ближе и ближе, и мальчик осознает, что кто-то неотвратимо приближается к нему. Наконец, он заставляет себя обернуться, хотя всё его существо противится этому. На удивление он видит мальчика примерно своего возраста или чуть младше. Юнги хмурится, пристально вглядываясь в лицо незнакомца, и, медленно, но верно угадывает знакомые черты. Он с трудом поднимается на ноги. Лишь когда тот подходит ближе, он может рассмотреть мальчишку и распознать до боли знакомые детали: золотистые, как шоколад, волосы, орехового цвета глаза, детское, но чересчур строгое личико. — Ты Кай? — взволнованно спрашивает Юнги, чувствуя, как сердце начинает бешено колотиться. Он импульсивно делает шаг вперёд. — Как Тэмин? Незнакомый мальчик упрямо молчит и демонстративно проходит мимо него, чтобы встать рядом с его отцом. Мужчина покровительственно кладет большую ладонь на плечо мальчика и отвечает вместо него: — Это брат твоего друга. Он утверждает, что ты задурил голову его близнецу и заставил этого глупого омегу сбежать с тобой. Юнги стоит в полной растерянности, не зная, что ответить на эти обвинения. Слова застревают в горле. Он не может найти ни одного разумного объяснения. Мысли путаются, и он не понимает, как оправдаться перед лицом этих обвинений. На плечи ложится непосильный груз вины, который тяжелым камнем давит на совесть. Вина становится все более невыносимой, делая молчание тягостным. В конце концов, Юнги не может больше сдерживаться: — Извини меня, Кай. Я не должен был соглашаться, — голос дрожит, а в глазах читается искреннее раскаяние. Он виновато трясет головой, не находя слов, чтобы выразить всю глубину своего сожаления. — Я думал только о себе и не учел, что мог подвергнуть твоего брата опасности. Намгун мгновенно меняется в лице, сдвинув брови к переносице, и резко выпаливает: — Снова просишь прощение, размазня! — Мальчишка вздрагивает от голоса отца, густого и гулкого, пробирающего до глубины души и рокочущего. Намгун продолжает с ноткой раздражения в голосе: — Наш малыш Кай очень зол, он хочет справедливого наказания для тебя. Мин Намгун сейчас похож на хищника, которого плющит от желания вонзить зубы в жертву. Всё, что ему нужно, — это показать, что он тут хозяин. И еще сделать как можно больнее. Потому что сын чувствует, как отец упивается его страданиями. На Юнги внезапно накатывает волна ярости. Он со всей своей детской силой ударяет кулаком по железной поверхности стула. Рука начинает ныть, но это не приносит облегчение. Маленький альфа осмеливается повысить голос и выкрикивает: — Что тебе от меня нужно?! — договорить он не успевает. Тело сотрясает жуткая дрожь, и в воздухе комнаты повисает тяжелый, насыщенный озоном запах. — Вот таким ты должен быть, сын мой, — злобно ухмыляясь, произносит мужчина, его глаза сверкают холодным огнем, а на лице застывает маска извращенной гордости. Медленно разводя руки в стороны, он словно пытается охватить весь насыщенный воздух в помещении. Широкая грудь вздымается, а ноздри раздуваются, будто он вдыхает не просто воздух, а саму жизнь, каждый ее глоток. Задрав голову и прикрыв глаза, он шумно вдыхает колючий воздух, что, кажется, хочет поглотить его весь, впитать каждую крупицу ярости и ненависти, что бурлят в душе сына. А затем резко опускает голову и пронзает собственное дитя острым взглядом. — Если ты сможешь победить Кая, — продолжает он, резко подталкивая мальчика вперед и указывая на него напряженным пальцем, — я прощу тебе твою дерзость и кражу моих денег. Но помни, если ты потерпишь неудачу, наказание будет жестким и неотвратимым. Ты должен доказать, что достоин носить в себе кровь Дракона. Кровь, которая течет в жилах великих воинов и победителей. Ты должен стать лучшим из лучших, чтобы я мог гордиться тобой. Намгун снова усаживается на свой стул, его взгляд становится неподвижным, словно застывшие глаза, которые смотрят со старых, покрытых пылью картин, висящих на стене. Губы сжаты в безмолвном напряжении, но пальцы, сложенные на коленях, непрерывно двигаются, отбивая невидимый ритм. Не успевает Юнги даже осмыслить происходящее, как мальчишка стремительно бросается в его сторону. Удар скользит по нетравмированной части щеки, но Юнги успевает инстинктивно отклониться, избегая попадания в голову. Кай проносится мимо него вправо, сбивая стул с такой силой, что тот с грохотом падает на пол. С трудом затормозив, он резко разворачивается к Юнги спиной, плечи его вздымаются от тяжёлого дыхания, а темно-русые волосы разлетаются в беспорядке. Когда он наконец оборачивается, Юнги видит широко раскрытые глаза и рот, в едва сдерживаемом крике. Эти большие почерневшие глаза смотрят на него с такой холодной, беспощадной жестокостью, что по спине пробегает холодок. В их глубине сверкает ненависть и откровенное презрение, когда Кай поворачивается в его сторону. — Ты хотел забрать у меня брата! — цедит он сквозь искривившиеся от презрения губы. Громко дыша, Кай сотрясается в плечах и сжимает кулаки от злости. Затем снова бросается на него. Мальчишки вцепляются друг в друга, хватаясь за одежду так сильно, что еще немного — и у обоих она пойдет по швам. Нелепая со стороны детская возня с шумным дыханием, шипением и рваными выдохами заканчивается тем, что Юнги решает получить наказание за свою эгоистичность сполна и позволяет брату Тэмина повалить его на пол. Он позволяет Каю осыпать себя ударами по всем неприкрытым местам, прикрывая лишь голову. А тот бьет раскрытыми ладошками, по-детски неумело, но со всей злостью. И что для Юнги его удары, по сравнению с жесткими руками собственного отца, все равно что поглаживание. В какой-то момент все прекращается, и Юнги, подглядывая одним глазом из-за «щита» из своих рук, видит, как Намгун, схватив Кая за шкирку, оттаскивает близнеца Тэмина от него. Тот почти висит в его руках и барахтается, как рассерженный кот. В комнату кто-то входит и уводит разгневанного мальчишку. В следующее мгновение огромные руки отца хватают его с такой яростью. Он буквально ставит сына на ноги, как фигурку оловянного солдатика, и рычит: — Что это было, Юнги! А! — смотрит гневно, требует незамедлительный ответ. — Ты решил испытать мое терпение, мальчишка?! — Я заслужил его гнев, — тихо под нос отвечает сын. — Ты мог спокойно продавить этого слизняка силой своего зверя, — Намгун беснуется, его почти трясет, и на секунду Юнги кажется, что сейчас тот переломит его пополам. Он жмурится, когда отец снова кричит: — Я столько сделал, чтобы пробудить в тебе Дракона! Думаешь, мне нравилось подвергать тебя таким испытаниям?! В твоем ДНК ненависть! Ты убийца, как и я! И этого ничто не изменит, потому что ты моя плоть и кровь! Ты думаешь, я не вижу, как ты прячешь свою силу? Ты думаешь, я ничего не знаю о тебе? — Испытаниям? — Юнги усмехается куда-то в пол под ногами, отчего-то именно от этого слова веет вселенской несправедливостью. — Ты меня просто бьешь. И я не убийца. Я просто мальчик. Он больше ничего не говорит. И теперь смотрит на отца, а внутри него что-то в очередной раз ломается. Он не хочет быть тем, кем его хотят видеть. Он не хочет быть частью этой семьи. Он просто хочет быть свободным, как его Холли, гордый сокол, который не принадлежит никому. Юнги надломлено произносит: — Я Тони Глосс. — снова опуская взгляд в пол. Слова сына, словно удар под дых, заставляют Намгуна замолчать. Он смотрит на него несколько нескончаемо долгих минут, лицо искажается от еще большего гнева. — Что ты несешь, бестолочь! — издевательским тоном продолжает он. — Отрекаешься от меня? Помни, мальчик мой: «Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также», — цитирует Намгун. И ухмыляется этой своей дьявольской улыбкой. — Ты уже ничего не изменишь, я в твоей крови, в твоем ДНК. Мин Намгун уходит, оставляя собственное дитя стоять пригвожденным к полу, в недоумении, где же расправа за его своеволие. Спустя какое-то время за ним приходит человек из клана, и Юнги снова оказывается в импровизированном месте заточения, к которому, кажется, начинает привыкать. Потому что здесь спокойно и уже не так страшно. И ему нравится это его одиночество.

***

Судя по сменившемуся времени суток за окном его комарки, проходит один день, когда за ним возвращаются и отводят в ту же белую комнату. Он вновь здесь один. Снова эта давящая тишина и клетка из четырёх белоснежных стен, но одно радует — это свет льющегося в окно солнца, горячий, в который хочется укутаться, как в одеяло или теплые объятия отца. Юнги ведь теперь знает их. В них тепло и, как оказалось, предательски опасно, оттого очень больно. В комнате все так же пусто. Два железных стула, стеллаж у одной из стен с аккуратно расставленными папками с документацией. На массивном металлическом столике канцелярские принадлежности и маятник, представляющий собой устройство с тремя шариками, подвешенными на тонкой леске. Он заметил его еще в первый раз когда здесь был. Опять эта звенящая где-то в правом ухе тишина. Она тяжелее и шире, чем все его мысли. В этой глубокой, вязкой тишине немые мысли, как тяжелые камни, с трудом и болью погружаются на дно, оставляя за собой лишь тревожное эхо. И еще этот навязчивый запах. Едва уловимый, но он есть, и Юнги ощущает его с пугающей четкостью. Свежий, но пронизанный металлическим привкусом — запах крови, безошибочно узнаваемый. Он проникает в ноздри, вызывая удушливое чувство отвращения. И этот запах исходит от картонной коробки, стоящей на столе. Юнги сразу заметил её — единственный новый предмет, появившийся в комнате с тех пор, как он был здесь в последний раз. Коробка в точности такая же, как и в его комнате, но интуиция подсказывает, что она иная. С опаской, медленно мальчик подходит ближе с четким намерением разглядеть её получше. С рывком, чтобы не томить себя мыслями, раскрывает её. В следующее мгновение Юнги едва сдерживает крик, который моментально застревает в горле. Ноги подкашиваются, и он отлетает от стола, словно какая-то невидимая сила отталкивает его. Он судорожно ищет опору для тела, которое уже бьется в истерическом ужасе. И спиной прижимается к стене. Хочется слиться с ней, стать ее частью. Слезы неконтролируемым потоком начинают бежать по щекам. Настоящие, горячие, соленые. Его. Они текут, как кровь, смешиваясь с отчаянным криком, который рвется наружу, но не может вырваться из груди. Единственное, что Юнги сейчас может произнести: «Холли... прости». А затем, как на бесконечной записи, повторять: «Прости, прости, прости... Я не хотел... Не хотел, чтобы так вышло». Он оседает на пол, сжимаясь в комок невыносимой боли и скорби. Гордая, свободная птица, которая дарила ему радость, теперь лежит мертвой тушей на дне коробки, окруженная праздничным наполнителем, который стал её последним пристанищем. Солнце уже готовится к заходу, разливая красные краски по небу. А мальчик только сейчас прекращает плакать. Юнги кажется, что он выплакался за всё время своего неприкаянного детства. Он плакал весь день, не просто скорбя о потере пернатого друга, но и выпуская наружу всю боль, что два долгих года копилась внутри, словно яд, под тяжестью жестоких ударов и унижений от родного отца. С губ срывается шепот, обращенный в пустоту. Он не знает, к кому обращается — к самому себе, к невидимому собеседнику, к той пустоте, что теперь поселилась внутри него и стала его домом. С трудом разлепив пересохшие губы, он шепчет: «Научи меня улыбаться. Я ведь больше не могу. Я разучился, пребывая в этой никчемной жизни». Как только он успевает закончить мольбу, в комнате раздается голос, от которого когда-то кровь стыла в жилах, а теперь пробуждается лишь холодная ненависть. — Это твоя плата за своеволие, сын мой, — произносит отец. Его слова, как тяжелый молот, обрушиваются на мальчишку, ломая остатки его детской невинности. Юнги не замечает, когда отец успевает войти в комнату. Влажный взгляд уже давно прикован к горизонту, где последние лучи солнца медленно угасают. — Ты даже не осмелишься спустить своего зверя на меня? — ледяным тоном произносит Намгун, нависая над сидящим на полу сыном. Тяжелая аура давит, все еще заставляя Юнги опустить голову под этим весом. — Ты продолжаешь прятать от меня свою силу? Твой запах... Его нет! — он презрительно кривит губы, продолжая сверлить его взглядом. Повисает долгая пауза. Намгун опускается на корточки, не отводя взгляда. Он наклоняется, чтобы заглянуть сыну в глаза. Голос становится тихим, но от этого не менее жестким: — Ты боишься показать мне, кто ты есть на самом деле? Или ты просто слишком слаб? — слова звучат как пощечина, оставляя мальчишку сидеть безмолвным истуканом. Намгун снова поднимается на ноги, складывая руки в карманы брюк, и поддевает ноги сына носком своих безупречно отполированных брогов. Этот жест, полный презрения и превосходства, становится последней каплей. Юнги поднимает голову. Глаза сверкают яростью, но он молчит. Отец, довольный произведенным эффектом, отступает к столу, садится на край и с усмешкой наблюдает за сыном, который медленно поднимается с пола, сжимая кулаки. — Ты размазня и слишком мягок, как твой папаша! — Намгун смотрит на сына, дрожащего от гнева. Ноздри улавливают едва ощутимый запах приближающейся бури. Этот запах напоминает ему о собственном, но он точно знает, что исходит он от Юнги. Тот сейчас буквально кипит от ярости, и это именно то, чего он добивается. Намгун хочет, чтобы его наследник спустил с цепи внутреннего зверя и позволил ему взять верх. — Знаю, ты никогда меня не простишь, но поверь, мне самому было тяжело, я смотрел на себя так, как ты сейчас смотришь на меня. — продолжает альфа, с гордостью наблюдая за явным выражением ненависти, которое отражается на мальчишеском лице, особенно в его жестких и грозных глазах. — Каждый раз я хотел прекратить это, но ты каждый раз отказывался сдаваться и пробудить силу стихии и смотрел на меня вот так, —Намгун небрежно указывает на его лицо и заканчивает: — с ненавистью. — Я тебя ненавижу! — Восьмилетний мальчик выглядит таким маленьким перед большим и властным мужчиной, но кричит он отчаянно громко. Море гудит и ревет, обрушивая ледяные соленые брызги на высокий скалистый берег. Мин Намгуну уже сорок один год, но он никогда не видел, чтобы море поднималось так высоко и ярилось с такой силой, даже его собственное. А сердце, прежде каменное от злобы, теперь бьется быстрее, ощущая на себе всю мощь сыновьей ненависти. — Вот оно! Ненависть создала мой мир. Научила жить, научила дышать. Я отравлен ею. — Он с гордостью указывает сначала на себя, а затем на Юнги. — Благодаря ненависти ты познал себя. То, что ты чувствуешь ко мне, сделает тебя сильнее. Юнги пытается прислушаться к себе, к своему внутреннему ребёнку, но слышит лишь пустоту. Его нет, он словно умер. Осталась лишь пустая оболочка: плоть, мясо, кости. В этом теле больше нет ни духа, ни жизни, ни тепла. Мальчик без души, без света, без надежды. — Я больше ничего чувствовать не могу, — безжизненно отвечает Юнги. И внезапно шторм, который он поднял над их головами, стихает, подавленный его же безразличием. Мальчик, поглотив свою ярость, мягко касается вздымающейся грудной клетки, и море успокаивается, отражая его внутреннее спокойствие. — Меня больше нет в моем собственном теле. Будто через меня можно руками стены потрогать. Я не понимаю, кем я хочу быть и кто я на самом деле. Я как пешка на шахматной доске. Деревянная фигурка. Ненастоящий. И это меня убивает сильнее, чем ты можешь себе представить. — Уведите его прочь! Пока я не переломил ему хребет! — срывается с места отец. В комнату сразу вбегает его подчинённый, схватив не сопротивляющегося мальчишку за плечо крепким хватом, и подталкивает к двери. В какой-то момент Юнги даже кажется, что этот человек испытывает к нему жалость и скорее хочет увести его от греха подальше. Но Намгун уходит первым. Отец буквально проносится мимо, оставляя за собой шлейф озонового запаха. А Юнги остаётся только провожать его широкую спину холодным взглядом. Это последнее, что запечатлеется под его веками на всю жизнь в память о родном отце, Мин Намгуне, Желтом Драконе. Солнца больше нет, только шум дождя долгий, бесконечный и давящий на мозг. Но что-то в нем есть. Юнги с его музыкальным слухом слышит особую мелодию, что приносит умиротворение. В душе теперь тишина, там спокойно и мертво. Ровно, и это тоже приносит неестественное спокойствие. Дни серые, что мешает определять, какое время суток, кажется, прошло три дня с момента встречи с отцом. С тех пор за ним больше не приходят, оставив в этой «темнице». Только иногда его выводят, чтобы он справил нужду. Удивительно, но организм приспособился к этому расписанию. Человек действительно способен привыкнуть ко всему.

***

Темные стены уже давят на Юнги, как гигантские каменные глыбы, готовые раздавить каждую клетку его тела. Монотонный звук становится самым худшим кошмаром, заполняя каждый уголок сознания. Мальчик изо всех сил пытается сосредоточиться на своем дыхании, но оно становится прерывистым и слабым, как будто каждый вдох — это борьба за жизнь. Сердце бьется все медленнее. Оно тоже устало бороться с бесконечным кошмаром. Он закрывает глаза, но это не приносит облегчения. Перед его внутренним взором начинают мелькать образы прошлого, но они кажутся размытыми и далекими, как тени в тумане. Он пытается вспомнить лица тех, кто казался ему близким, их всего два человека, но они исчезают так же быстро, как и появляются. В голове звучит только один вопрос: «Почему я здесь? Что я сделал не так?» Руки дрожат, а ногти впиваются в ладони, оставляя глубокие борозды. Но и это не приносит физической боли. Внутри него зияет пустота, как будто там выжженная пустыня, где больше нет ничего живого. Он ждет, с каждым мгновением всё больше теряя надежду, что когда-нибудь эта пытка закончится. Но время идёт, а он всё так же остаётся в этой клетке из бетонных стен, наедине с пустотой и своими мыслями. В один из таких дней, когда за окном бушует непогода, Юнги отчетливо различает сквозь шум дождя звуки выстрелов и приглушённые крики, доносящиеся с улицы. Затем слух улавливает скрежет засовов его комнаты. Дверь открывается, и он видит того самого подчиненного отца. На лице мужчины читается смесь страха и растерянности. Альфа успевает схватить мальчика за рукав куртки и тут же падает, словно мешок с костями, перед самым выходом, пораженный пулей в висок. Юнги замирает. Сказать, что он напуган, было бы неверно. Он думает о том, как быстротечна человеческая жизнь и как много власти у человека, в руках которого находится кусок металла, способного отнимать чужие жизни. Ему хотелось бы обладать такой властью. Юнги смотрит на тело, лежащее у его ног, и чувствует, как в нём поднимается странное, почти болезненное желание. Он хотел бы обладать такой властью. Хотел бы быть тем, кто решает, кому жить, а кому умирать. А в проеме его комнаты появляется незнакомый человек. Юнги не смотрит на него, он смотрит лишь на тело под ногами и лужу, растекающуюся из-под головы. Густая, красная, с запахом железа. Нравится. Ему определенно нравится. Этот запах щекочет обонятельные рецепторы и оседает металлическим привкусом на языке. И вот Юнги уже чувствует направленное к его лбу дуло пистолета и, наконец, поднимает глаза на человека, который сможет прекратить его земные страдания и подарить ему билет в один конец в Дом Предков. Альфа крепкий, высокий, с острыми, как бритва, скулами и пронзительно глубокими глазами. От него веет домашним теплом, и он не может поверить, что этот человек способен отнимать жизни. Но лучше пусть этот незнакомец поможет ему отправиться к папе, которого он никогда не знал. — Спустишь курок, и я в ответ тоже, — звучит глубокий бас, и Юнги мгновенно узнает голос крестного. — Жаль будет, если твои мальчики и твой омега останутся без любимого отца и мужа, — затем слышится щелчок взведенного курка. Незнакомец резко перекручивается и выставляет перед собой Юнги как живой щит, прижимая к его виску дуло пистолета. Он держит его так крепко, что кажется, может сломать ему кости. Дуло упирается в висок, неприятно вдавливаясь в нежную кожу. — Твой? — холодно спрашивает альфа, сильнее упирая пистолет в голову мальчика, тем самым указывая на него. — Мой, — отвечает крестный, не отводя взгляда от Юнги. — Самое страшное для родителя — видеть, как отнимают жизнь его ребенка на его глазах, — шепчет незнакомец, и голос мужчины дрожит от тяжести момента. — Драконов меньше, и мы уже отсюда не уйдем. Это наше последнее пристанище. Но я все еще могу забрать тебя с собой, Черный Волк, — твердо говорит Ма Дон Сок, делая шаг вперед, чтобы показать серьезность своих намерений. — Если ты выведешь его из этой мясорубки, я позволю тебе уйти. Ты сможешь вернуться домой, обнять детей и своего омегу. Это не слишком большая плата за твою дальнейшую счастливую жизнь. — Приемлемый обмен, — отвечает мужчина, чей подбородок Юнги видит снизу. — Приют Святого Рафаэля.* Я спонсировал его. Там о нем позаботятся, — с горечью в голосе говорит крестный. — А теперь идем. Я помогу тебе выбраться отсюда, Чон. — У меня есть квартира в районе Квансангу в Силле. Я спрячу его там, пока не уляжется эта шумиха. Потом твой приют. — Спасибо, Чёрный Волк. Это моё последнее «спасибо», — произносит Дон Сок.

***

Юнги провел в квартире Черного Волка почти целую неделю. Время, проведенное в ней, стало для него настоящим раем. В первый же день ему принесли достаточно продуктов, чтобы продержаться неделю, и больше никто его не беспокоил. Общение ограничилось лишь коротким приветствием от человека из клана Чон, который холодно представился как Мистер Ли и помог разместиться в апартаментах, принадлежащих клану. Последующие дни стали для Юнги самыми счастливыми и безмятежными за всю его осознанную жизнь. Он только ел, спал и смотрел телевизор, наслаждаясь одиночеством и восстанавливаясь. Каждая минута этого времени была наполнена покоем и умиротворением, словно он заново учился дышать. Но, как всегда, все ожидаемо закончилось. Все хорошее имеет свойство заканчиваться. Юнги предстояло отправиться в приют. В конце недели за ним пришел тот же альфа, что и вытащил его из бойни в доках Минов. Юнги поднимается с дивана медленно и неохотно, чувствуя, как каждая мышца тела сопротивляется этому движению. Маленькие пальцы, неуклюжие и дрожащие, с трудом справляются с задачей натянуть куртку и завязать шнурки. В каждом движении мальчишки сквозит отчаянная попытка оттянуть неизбежное. Мин Юнги знает, что приют — это не место для отдыха и спокойствия. Это место, где его ждут новые испытания и борьба. Мужчина, стоящий у двери, молча наблюдает за ним. Глаза альфы холодны и равнодушны, как будто он всего лишь посланник судьбы, ведущий его в новый этап жизни. Юнги бросает на него короткий взгляд, и в растерянных глазах мелькает тень страха перед неизвестностью. Это единственное, что успевает заметить Чон У-Сон, поражаясь стойкости маленького человека, который потерял отца, но который все еще старается держаться. — Он мёртв? — спрашивает мальчик, чем вводит У-Сона в ступор. Чон на секунду замирает, вопрос застает его врасплох. — Кто? Твой отец? — уточняет он, понимая, насколько глупо звучит его вопрос. Конечно, ребёнок спрашивает о своём отце. — Мин Намгун, — неожиданно для него, мальчик говорит о Жёлтом Драконе. — Да. — Отвезите меня на его могилу, — просит мальчишка и звучит сейчас по-детски требовательно. — Я хочу попрощаться. Это последнее, о чём я прошу перед тем, как окажусь в приюте. Отвезите меня, Чёрный Волк. После этих слов Чон У-Сон осознает, что перед ним не просто ребёнок. Это не сын главы Капо, а, возможно, сам наследник Жёлтого Дракона — ребёнок, о котором ходили слухи в узких кругах, но которого никто никогда не видел. Всем было известно, что у Мин Намгуна никогда не было омеги, не говоря уже о ребенке. Но эти глаза... Они слишком холодные, как у его истинного отца, один в один. Царга* — Верхняя соединительная планка между ножками столов, стульев, табуреток. Рафаэль* — бог-покровитель, который является воплощением мудрости мира. (Религия в Омегаверс)