The Blood

Несмотря на то, что зима всё ещё ощущается в воздухе, каждый день приносит с собой всё больше тепла. Природа начинает пробуждаться от зимнего сна, и это чувствуется в каждом уголке. Деревья, скованные ледяным пленом, теперь освобождаются и начинают покрываться свежей зеленью. В парках и садах на сакурах анонсируя приход весны появляются почки. Эти почки, как первые цветы на лугу после долгожданного дождя, обещают скорое цветение и обновление, наполняя сердца надеждой и радостью. Хосок и Юнги весь субботний день пропадают неизвестно где. Чонгук сидит на диване в гостиной с обиженным и неприветливым видом. Детское лицо выражает не столько гнев или раздражение, сколько глубокое сочувствие к своему положению младшего брата, который, как ему кажется, был оставлен в одиночестве и забвении. В глазах читается смесь грусти и понимания, что в этот момент он действительно один, и никто не может разделить его чувства. Юнги проходит в гостиную и плюхается рядом на диван. Младший брат упорно делает вид, что не замечает вошедших. А Хосок с довольной миной и опухшими губами, как бабочка, вспархивает вверх по лестнице и скрывается в своей комнате. — Чего такой грустный вид? — Интересуется Юнги. Он непроизвольно кладет руку на шею маленького братика и голова последнего невольно прижимается к его груди.— Кто расстроил моего донсена? Чонгук же возмущенно отстраняется, скрестив руки на груди, с выражением явного недовольства и решимостью не продолжать разговор. А Старший слегка приподнимает брови и, наклонив голову, с явным интересом и некоторым недоумением обращается к нему: — Так. Что случилось, Гуки? — но после короткого размышления он осознает все и без лишних слов: — Извини меня, — продолжает подросток, не дождавшись ответа. — Я знаю, что обещал, и мне очень жаль. Сегодня я не смог составить тебе компанию. Но я… — Ты меня обманул! — перебивает его расстроенный мальчик, сердито сверкая глазами. Он нарочито дёргает скрещёнными руками, крепче прижимая их к груди, и так же сердито морщит нос, выражая своё недовольство. — Получается так. Хочешь, сейчас пойдем и побросаем мяч? Хотя уже довольно поздно. — Нет, не хочу! — Дуешься? Юнги порывисто обхватывает затылок младшего брата и опрокидывает того к себе на колени. С явным пренебрежением к его возмущению, он начинает щекотать того под мышками, отчего мальчишка ёрзает, ворочается и пытается вырваться, но в конце концов разражается неудержимым смехом, который невольно заставляет Юнги в ответ растянуть довольную десневую улыбку. От былой обиды, отражавшейся на лице Младшего, не остаётся и следа. Сквозь выступившие слезы смеха Чонгук видит на неестественно раскрасневшейся нижней губе старшего брата лиловый ореол и чувствует незнакомый, едва уловимый цветочный шлейф. Что-то внутри него поднимает волну, скручивает, неприятно обжигает стенки желудка. Большие круглые глаза пронзительно и озадаченно всматриваются в бледное лицо, чем заставляют Юнги прекратить дурачиться, вопросительно взглянуть в ответ и задать вопрос. — Что? — Что это? — Чонгук ткнув пальцем в губу брата, слегка давит, борясь с побуждением сделать тому больнее и надавить со всей своей ребяческой силой. — Вот здесь! — Он настойчиво указывает на нижнюю губу. — Тебя что, укусили прямо сюда? — А это. Юнги вспоминает отлично проведенный день на двойном свидании с омегами и вкус первого поцелуя, отдававший шоколадным мороженым и арбузной жвачкой. Он неосознанно прикасается пальцами к губам и мысленно улетает на несколько часов назад в этом дне, не заметив, как Чонгук нервно приподнял свою голову с колен, а затем и вовсе сел, скрестив уже ноги, и как тот всё ещё продолжает прожигать его гневным взглядом в ожидании ответа. — Это... Подрастешь — узнаешь. Юнги поворачивается к младшему брату и ласково щелкает того по носу. А затем встает с дивана, собираясь пойти побыстрее к себе в комнату и закончить сегодняшний вечер приятным расслабляющим душем. — Думаешь, я совсем дурак!? — внезапно восклицает Чонгук, явно раздражённый, чем приводит Старшего в замешательство. — Думаешь, я совсем маленький и ничего не понимаю. Мне уже девять! — Он с гордостью демонстрирует свой возраст, едва не тыча пальцами в лицо своего хёна. — Ты целовался! — говорит он с упреком. Хён стоит в немом изумлении несколько секунд, а затем спокойным тоном начинает отчитывать своего донсена. — Не сомневаюсь, что ты много чего знаешь, Гуки. Но ты не должен разговаривать в подобном тоне со старшими. — Август. Тишину, повисшую между братьями, словно острый нож, разрезает глубокий мужской голос. Комната наполняется густой, почти осязаемой атмосферой. Воздух становится плотным и насыщенным, пропитанный таинственным ароматом. Чувствуется землистая, с нотками сухофруктов, глубина табачного листа, который медленно раскрывается, источая свои богатые и многогранные ароматы. Чонгук, сидя на диване, с любопытством выглядывает из-за тонкой фигуры Юнги. Тот, не поворачиваясь, ожидает продолжения фразы, слегка наклонив голову назад. Подросток сильно жмурится, словно в глаза попал шампунь, и морщит нос, раздувая «крылья» небольшого носа. А сосредоточенный взгляд говорит о том, что он напряжён, словно сейчас пытается предугадать каждое слово, которое услышит или произнесёт. Атмосфера в комнате становится напряжённой, и воздух наполняется эмоциями, которые парнишка сам в себе сдерживает. — Нам нужно серьёзно поговорить. Жду тебя в своём кабинете немедленно, — приказывает господин Чон, развернувшись, глава Дома уверенно ступает своими черными хоулкатсами* по зеркально-чищеному паркету, направляясь в свой кабинет. — Иди к себе, Чонгук, — строго произносит Мин, но, заметив на лице младшего брата тень грусти смягчает тон. — Завтра, обещаю, мы обязательно покидаем мяч. Юнги тяжело тащит своё тело к кабинету господина Чона. Подойдя вплотную к двери, он на секунду опускает голову, прижимаясь к ней лбом, будто силясь взойти на эшафот. Предполагая о сути разговора, хмыкает, скривив губы. А затем все же решительно открывает дверь и входит в кабинет, не заставляя хозяина себя ждать. В комнате горит приглушенный свет. У-Сон стоит у открытого окна, раздвинув тёмно-синие портьеры. — Закрой скорее дверь, — говорит мужчина, показывая зажатую между пальцами сигарету. Ухмыльнувшись, он добавляет: — Сонджин меня убьёт за это. —Выпустив клуб дыма, глава Чон предупреждает: — Тебе лучше присесть. Подросток входит в кабинет и садится в низкое кресло, обитое тканью в яркую желто-синюю шотландскую клетку. Перед ним стоит небольшой, но изящный круглый чайный столик на изогнутых ножках. Чуть поодаль, напротив, возвышается массивный черный рабочий стол с рельефными деталями и тонкой резьбой. Который словно призывает к серьезным и важным делам. В том же стиле, что и стол, стоит кресло, обтянутое льняной тканью с металлическими заклепками, подчеркивающее деловую атмосферу кабинета. Мин внимательно изучает картину, висящую на тёмно-синей стене. На полотне изображён всадник, несущийся на каурой лошади по бескрайнему зелёному полю. Теперь его мысли заняты этим загадочным персонажем. «Куда же спешит этот человек? Пытается ли он кого-то догнать или, наоборот, убегает от погони? Ждёт ли его кто-то в конце пути, или он потерял всех по дороге? А может быть, у него никогда и не было никого, и единственное, что приносит ему истинное наслаждение, — это ощущение полёта и свист ветра в ушах?» Юнги растворяется в лабиринтах своих размышлений, а взгляд застывает на стене, настолько глубоко он погружается в свои мысли. — Кхм, Август? — У-Сон осторожно, но настойчиво прочищает горло, пытаясь привлечь внимание подростка. В голосе слышится легкая тревога, будто он опасается, что его последующие слова останутся без внимания. Юнги, как загипнотизированный, продолжает неотрывно смотреть на стену. Взглядом настолько сосредоточенным, таким, что кажется будто, он пытается разглядеть там что-то очень важное. У-Сон наблюдает за ним с возрастающим беспокойством, замечая, как тонкие линии напряжения проступают на лбу парнишки. Наконец, осознав присутствие собеседника, тот медленно переводит взгляд на хозяина кабинета. Глаза Юнги, обычно яркие, но в то же время зачастую холодные, сейчас кажутся тусклыми и усталыми, будто он не спал несколько ночей подряд. У-Сон тихо садится в кресло напротив. И Юнги внезапно вздрагивает, словно просыпается от глубокого сна, и, наконец, переводит взгляд на свои сцепленные пальцы. Он опирается на локти, упираясь ими в колени, его плечи поникают, спина сгибается, а на бледном лице скользит тень надежды. «А что, если всё-таки…» — Через несколько дней тебе исполнится пятнадцать лет, — начинает разговор господин Чон с деловой интонацией. Перед ним сидит подросток, который молчит, лишь кивая головой и пытается улыбнуться. — Ты знаешь, что тебе придётся покинуть наш дом? Юнги снова молча кивает в ответ. — Я принял решение отправить тебя на дальнейшее обучение за границу, — произносит Чон, откинувшись на спинку кресла и отведя взгляд в сторону окна, он задумчиво постукивает пальцами по столу, размышляя о чём-то своём. — Ты будешь проходить обучение в одном закрытом учебном заведении в Танься,* в провинции Сычуань. — Поднебесная, — шепчет парень. Он сглатывает, мысленно ругая себя за свою наивность, и поднимает взгляд на лицо главы клана. Дыхание сбивается, и он настороженно спрашивает: — Это закрытое учреждение. Что это? — По прибытии тебя ознакомят со всем, — отвечает альфа уверенным и спокойным голосом. — Пока что тебе стоит знать лишь то, что ты будешь обучаться у лучшего мастера на всем Востоке. Юнги внимательно смотрит в глаза собеседнику, пытаясь понять, насколько серьезны его слова. Волнение и любопытство внутри смешиваются, и он не может удержаться от следующего вопроса: — А кто этот мастер? Мужчина на мгновение замолкает, взвешивая свои слова, а затем произносит: — Его имя известно далеко за пределами Поднебесной. Он — это человек, чьи знания и мастерство не имеют равных. Ты будешь учиться у него, и это станет началом твоего пути к несокрушимости. — Снова? Очередная игра на выживание в моей жизни? — Юнги поднимает на Чона-старшего взгляд, полный безысходности. Теперь глаза подростка кажутся пустыми, без малейшего намека на искру жизни. — А когда мне жить? — шепчет он тихо, обращаясь к самому себе, не желая быть услышанным. Мин Юнги проделал достаточно долгий путь, стремясь к тому, что было столь желанно его сердцу — к дому. Что казалось, ещё немного, и он достигнет своей цели. Но, когда юный альфа почти добрался до места, его повернули назад, чтобы он начинал всё сначала. «Что ж, судьба смеётся сейчас, должно быть, с особым наслаждением». — Ты вылетаешь 10 марта. Мои люди встретят тебя в аэропорту и отвезут в нужное место, — твердо говорит глава Дома не допуская возражений. — А сейчас иди. — Я понял тебя, хённим,* — отвечает подросток, стараясь вложить в голос максимум покорности и уважения. После чего молодой альфа не в силах сдержать нервное напряжение, резко поднимается с кресла, беспокойно хлопнув ладонями по коленям. Он бросает последний взгляд на хозяина и, словно избегая неизбежного, исчезает за массивной дверью. В комнате повисает тишина, нарушаемая лишь легким запахом табачного дыма, который становится все более густым и тяжелым, отражая внутреннее состояние хозяина. Хоулкатс* — классические мужские туфли оксфорды, сделанные из одного куска кожи; единственный шов располагается сзади. Танься* — территория современной Китайской Народной Республики. Хённим*—более формальная форма обращения "хён" , используется при обращении, например, к главарю мафиозно-бандитской группировки

***

Испытывая сожаления, что послужил причиной дурного настроения младшего брата. Юнги бесшумно приоткрывает дверь в детскую комнату. Угрызения совести не позволяют ему просто пойти к себе и забыться, оставив богатыми на события и новости день в прошлом. Подросток приближается к широкой кровати почти бесшумно, осторожно ступая по полу. Маленькое тело, укрытое одеялом, слегка вздрагивает, и из-под него доносятся тихие всхлипы и шмыганье носом. Он присаживается на край кровати, виновато склонив голову. Сейчас он ощущает боль от того, что собственная грудина становится ему в разы меньше, сдавив сердце и легкие. Конечности теперь кажутся ему тяжелее тонны, словно налиты свинцом. Спина прогнулась под невыносимой тяжестью, как если бы позвоночник превратился в желе. Горло раздражающе першит, глаза жжет, будто в них насыпали песок. А внутри бушует ураган, готовый вырваться наружу в любой момент. Юнги не может понять, когда он успел накопить столько грехов, что вселенная раз за разом наказывает его. Ему ведь ещё нет и пятнадцати. Ему дали попробовать на вкус, что такое быть нужным, дарить и принимать заботу, быть любимым братом и желать назвать кого-то папой. Но за всем этим он потерял из виду, что он Мин Юнги всего лишь принадлежит клану Чон. Как вещь, как раб. Мин не может избавиться от ощущения, что его жизнь — это бесконечный круг из потерь. Юнги не понимает, за что его наказывают, ведь он всего лишь пытается жить. Но каждый раз, когда он получает шанс вырваться из этого замкнутого круга, вселенная словно насмехается над ним, нанося новые удары. Парень чувствует себя запертым в клетке, из которой нет выхода. Каждый новый удар судьбы словно подтверждает, что он не достоин счастья и любви. Юнги не злится на Чонгука, он чувствует его беззаветную братскую любовь. Не злится на Хосока. Тот считает его лучшим другом. А Сонджину и господину Чону безмерно благодарен за возможность почувствовать и узнать, что такое дом. Он злится на свою судьбу. Каждый раз беззвучно кричит: «Почему?» Почему именно с ним она так жестока. «Отчего» продолжает изживает из его детского невинного сердца веру в добро и все самые светлые чувства. Под безжалостным взглядом и стальными руками Мин Намгуна, Юнги словно заковывался в непробиваемую броню. Он прятал в себе ребенка так глубоко, как только мог, чтобы никто не смог его увидеть. Последняя иллюзия стала для него единственным спасением, его последней надеждой. Ему так не хотелось, чтобы этот хрупкий мир рухнул, чтобы все мечты и желания развеялись, как дым. Он жаждал семью, дом, где его любили бы и принимали таким, какой он есть. Поломанным и разбитым, но готовым на все, чтобы найти свое место под солнцем. Внутри него произошло раздвоение, поскольку он не смог полностью прожить жизнь ребёнка, но в какой-то степени остался им. В то же время, он рано стал взрослым, научившись самостоятельно справляться с трудностями не получая должной поддержки. В нем странным образом переплелись черты детства и зрелости, создавая личность, полную противоречий и внутреннего напряжения. А его любовь идет рука об руку с болью. Когда-то давно юный альфа отдал своё сердце самому красивому омеге, и тот оставил на его сердце, которое уже тогда было полно ран и кровоточило, ещё один шрам, до сих пор не затянувшийся. Возможно, когда-то что-то светлое он чувствовал даже к отцу-тирану. Его любовь к единственному родному человеку была пропитана болью, словно горьким сиропом. В детстве ему было невыносимо трудно справляться с жестоким обращением, которое он терпел в одиночестве. Когда с молчаливого согласия взрослых, мальчик перестал искать защиты в ком-либо. Внутри все наполнилось нестерпимой болью, которая со временем превратилась в глубокую зияющую пустоту. Эта мучительная рана стала его постоянным спутником, окрашивая каждую минуту существования в мрачные тона страдания и одиночества. Вот и получается, что наслаждаться любовью теперь он просто не может, а страдания становятся для него привычными спутниками данного чувства. Парень давно понял, что судьба не будет к нему благосклонна. Поэтому Юнги отчаянно молится всем богам, если они существуют, о перерождении в следующей жизни в камень. Или, ещё лучше, в скалу, чтобы стать частью чего-то вечного и незыблемого. Он мечтает о том, чтобы быть неподвижным, как скала, гореть на солнце, омываться сезонными дождями. Он хочет освободиться от эмоций и осознания всей безнадежности бытия, словно камень, лишенный души. Он стремится к вечному покою и избавлению от страданий, как скала, не подверженная изменениям.

***

— Почему отец тебя прогоняет? Ты в чем-то провинился? — Шмыгая носом, Чонгук подает голос из-под одеяла. — Не хорошо подслушивать, Гуки. Грустно усмехается Мин и кладет руку на спину младшего брата, слегка похлопывая, силясь унять их общую боль. Ведь Чонгук, как никто другой, привязан к нему, а он — к этому светлому, чистому ребенку. Этот ребенок — единственное, что заставляет его просыпаться каждое утро. Мальчик резко скидывает одеяло и, повернувшись лицом, смотрит на брата. Красные, влажные глаза слегка припухли, а на виске слиплись мокрые волосы. Он молча ждет ответа, глядя на него с детской обидой и безысходным отчаянием, которое словно комом застряло у него в горле и не позволяет говорить. Старший брат видит, как мальчик старается сдержать слезы, но они предательски блестят в его глазах. — Нет, Гуки, я не провинился, — тихо отвечает Юнги. У самого слова тоже застревают в горле, а мысли рассыпаются, как песок в руках. Он сам не понимает, как ответить на простой вопрос, который Младший задаёт с такой настойчивостью. — А что тогда? Ты плохо себя вёл? — строго требует тот объяснений и звучит по-детски требовательно. — И это тоже здесь ни при чём, — отвечает Старший, пытаясь казаться уверенным, хотя внутри него бушует буря эмоций. — Я тогда не понимаю. — Тебе не обязательно понимать всё, — Юнги пытается успокоить его, хотя сам едва держится. — Просто знай, что никто не виноват. И не злись на отца. Он делает глубокий вдох, стараясь взять себя в руки. И чувствует, как напряжение между ними нарастает. Юнги понимает, что должен найти правильные слова, чтобы успокоить братишку. — Послушай, Гуки, — начинает он снова и тон его становится намного мягче. — Иногда взрослые не могут объяснить всё так, как нам хочется. Они тоже могут ошибаться и принимать неправильные решения. Но это не значит, что они плохие люди. Просто иногда жизнь бывает сложной и запутанной. Чонгук смотрит на него с недоумением, но постепенно его взгляд смягчается. Он кажется понимает, что Старший пытается донести до него что-то важное, и это помогает ему успокоиться. Юнги медленно опускается на подушку, и голова безвольно падает на нее. Он лежит, уставившись в потолок, где тени от мебели играют, создавая причудливые узоры. Скрестив руки на груди и вытянув ноги, он ощущает, как усталость и напряжение постепенно покидают его тело. Веки, тяжелые, как свинец, начинают медленно закрываться. Под закрытыми веками, словно в калейдоскопе, начинают мелькать фосфены.* Эти слабые зеленоватые, желтоватые и оранжевые вспышки, похожие на мерцающие огоньки, образуют простые, но отчетливые формы: точки, круги, короткие линии. Они переплетаются, создавая картины ушедшего, мрачного прошлого и туманного будущего. Эти видения, возникающие из глубин сознания, наполняют его душу тоской и меланхолией, но в то же время приносят странное умиротворение. — Юнги-хён? — Да, Гуки. — Нужно поговорить с папой. Он не позволит отцу отправить тебя куда-то там… В другую страну. В глазах Чонгука вспыхивают яркие искорки. Он приподнимается на локтях. А улыбка, полная искреннего тепла, озаряет пространство вокруг. Чонгук пристально вглядывается в лицо Старшего, застывшее в безмолвном покое, словно в посмертной маске. Каждый мускул тела брата неподвижен, как у покойника в гробу. В этот момент тот действительно выглядит так, будто уже переступил черту между жизнью и смертью. Это зрелище настолько пугающе, что маленькое сердце ребенка сжимается, как высохшее яблоко, готовое вот-вот рассыпаться на мелкие кусочки. — Нет, Гуки, это уже не поможет, — смиренным тоном выговаривает Юнги, не глядя на младшего брата, чтобы не видеть, как отнимает у того последнюю надежду. — Но почему? — не унимается Чонгук. — Просто я уже взрослый, и мне пора учиться жить одному. Так бывает в жизни, братишка. — Но... — Чонгук не успевает договорить, как Старший перебивает его. — Ложись спать, Гуки. А он чувствует, как в глазах собираются слёзы. Мальчик пытается сдержать их, но они всё равно текут по щекам. Он теперь знает, что это конец. Старший брат уходит, и он останется без человека, который всегда был рядом, поддерживая и вдохновляя. Без его тепла и покоя, которые наполняли каждый день, мир для него станет холоднее и мрачнее. Юнги не дает младшему брату ни малейшего шанса возразить или разжечь в себе слабую искру надежды на то, что существует еще хотя бы малейший шанс остаться в этом доме, быть частью семьи Чон. Ведь надежда — это самое коварное зло, потому что она лишь продлевает его мучения, заставляя цепляться за иллюзии, которые никогда не станут реальностью. Чонгук обессилено опускается на спину, чувствуя, как отчаяние проникает в каждую клеточку тела. Он поворачивается к Юнги и закидывает на него руку, крепко сжимая ткань бомбера на груди. Его лоб касается плеча Старшего, а дыхание становится еще более тяжелым. Юнги ощущает, как Младший дрожит. Он обнимает его в ответ, чувствуя тепло и дрожь ребёнка. Поглаживая по черным волосам, Юнги шепчет: «Я здесь, с тобой. Спи, малыш». И снова действует эта их таинственная связь, настолько глубокая и прочная, что ее невозможно описать словами. Они отчего-то знают, что даже в самые мрачные и безнадежные времена, когда весь мир вокруг рухнет, их души всегда найдут друг друга, как солнце и луна в бесконечной вселенной. Они будто существуют исключительно друг для друга. Эта нерушимая связь подобна тончайшей нити, что сплетается из их душ, невидимой глазу, но осязаемо крепкой. Она словно мост, перекинутый через бурную реку жизни. Она прочнее стали и крепче алмаза. И как бы ни пытались разорвать эту нить другие, братья найдут дорогу друг к другу, словно две звезды, притянутые магнитом судьбы. Ведь то,что чувствует Юнги рядом с маленьким волчонком — это свет, который не угаснет даже в самые темные времена, как маяк в ночи, указывающий ему верный путь. Впереди у него самая темная ночь, но когда-нибудь непременно настанет рассвет. Фосфен* —это движущиеся визуальные образы (обычно в форме звездочек и пятен), которые мы видим, когда закрываем глаза.