The Fixer-Upper club

      — О Боже, о Боже, о Боже.              — Да ладно, Гермиона, я сомневаюсь, что все было настолько плохо…              — Я выпила в два раза больше, чем следовало, прочитала Рону лекцию о согласии, говорила с Драко о своей сексуальной жизни и вырубилась в Гостиной! Как по-твоему, это звучит?!              — Не забудь про блевотину, — услужливо подсказала Джинни.              — Что?              — Я шучу, шучу, извини, тебя не вырвало. Хотя я понятия не имею, как тебе это удалось. Это чудо, правда.              — Слабое утешение, Джин, — сказала Парвати. — Она, наверное, чувствовала бы себя намного лучше, если бы ее вырвало прошлой ночью.              — Я не могу в это поверить, — постанывала Гермиона, игнорируя их обеих. — Почему меня никто не остановил?              — Потому что ты Гермиона Грейнджер, — ответила Джинни.              Наступило печально известное утро после вечеринки, и Гермиона лежала в своей постели, держа Живоглота на коленях и испытывая невероятную жалость к себе, в то время как Парвати и Джинни, развалившись на ее одеяле, жевали волшебные бобы Берти Боттс с самодовольством двух людей, которые знают свои пределы и проснулись без похмелья.       Гермионе повезло меньше.       Хогвартс-экспресс отправлялся через два часа, и Гермиона была совсем не готова провести весь день в поезде.              — Мне так неловко, — простонала она, закрывая лицо руками.              — Все в порядке, — настаивала Джинни. — Рон любит тебя, он простит тебя. И я сомневаюсь, что Малфою есть хоть какое-то дело до твоей сексуальной жизни, так что об этом я бы тоже не беспокоилась. Что касается пробуждения в Гостиной, то, признаюсь, это немного смущает, но, по крайней мере, мы нашли тебя первыми.              — Да, после Денниса Криви… — начала Парвати, но Джинни шикнула на нее.              — Слушай, — сказала она. — Тебе совсем не так много нужно взять с собой. Ты можешь просто положить все это в свой чемодан и отнести Глотика вниз сама. Почему бы тебе еще немного не поспать, я найду заклинание от похмелья, и мы разбудим тебя через час?              Гермиона одурманенно посмотрела на них обеих.              — Вы обе настоящие ангелы, — заявила она.              — Да, мы знаем, мы знаем, — с нежностью сказала Парвати. Она спрыгнула с кровати и взмахом палочки подняла пододеяльники Гермионе до подбородка. — Спи крепко, маленькая пьяница.              Гермиона надеялась, что ей удастся пробормотать «спокойной ночи» прежде чем она заснет, но усталость навалилась на нее так быстро и так безраздельно, что она не была до конца уверена.             

***

             Как оказалось, сон Гермионы прошел не совсем по плану. Вместо того чтобы час спустя быть разбуженной Джинни, довольно крупная сова влетела в окно спальни без всяких предисловий и уронила письмо прямо ей на лицо. Гермиона резко проснулась в слепой панике, а Живоглот взвыл, спрыгнул на пол и побежал прятаться под кровать Парвати.       Осознав, что нет никакой угрозы, кроме пристального желтого взгляда огромной совы, которая теперь сидела в изножье ее кровати, Гермиона медленно села, чувствуя, как учащается пульс, и попыталась прийти в себя. Была ли это… сова Драко?       Ей потребовалось несколько попыток, чтобы открыть конверт, но в конце концов ей удалось вытащить пергамент.              «Последнее собрание клуба перед Рождеством?»              Гермиона задумалась. До отхода поезда оставался всего час. Она все еще не собрала вещи. У нее было похмелье, она все еще была в пижаме и еще не завтракала.       Она хотела пойти.             

***

             Она встретила Драко, как всегда, в Южном крыле. Гермиона почувствовала, как ее лицо просияло, когда она увидела его, и смущенно спрятала руки в карманы.              — Как самочувствие? — спросил он с ухмылкой.              Она съежилась.              — Не очень… Послушай, мне очень, очень жаль, что я была… кем бы я ни была прошлой ночью. Я просто выпила… слишком много. Мне действительно жаль.              Он отмахнулся от нее с застенчивой улыбкой.              — С тобой все было в порядке.              — Я не хотела, — сказала она мягче. — Не хотела ставить тебя в неловкое положение тем, что сказала, а потом набросилась на тебя, и я… Мне правда жаль. Я, э-э, не помню, как попрощалась с тобой, но не могу представить, что смогла тогда поблагодарить тебя, так что… Спасибо.              Он прикусил губу, его щеки покраснели.              — Потребовалось некоторое время, чтобы подняться в башню, но мне удалось отвести тебя в Гостиную, а потом ты, э-э, довольно быстро заснула на диване, и… ну, я не хотел тебя будить, так что, да.              Гермиона сильно покраснела.              — Спасибо.              — Эгоистичные причины, — сказал он, и она рассмеялась, не совсем понимая, что он имеет в виду, но все равно забавляясь.              Они пошли вместе, не нуждаясь в сигнальных чарах в этой части коридора, по которому они уже проходили сотни раз. Каждый класс, мимо которого они проходили, пробуждал в груди Гермионы еще один лепесток гордости — гордости за себя, гордости за них. Они вместе ремонтировали, закрепляли, опечатывали и поддерживали друг друга, и видеть все это вместе при дневном свете было гораздо более эмоционально, чем она ожидала.       Вместе они возвели стены.       Пока они шли, Гермиона поняла, что ее вчерашние тревоги казались глупыми и беспочвенными. Ради всего святого, она уже взрослая. Конечно, она могла бы справиться с тем, что другой мужчина показался ей привлекательным. У нее не было причин бояться этого. Такова природа человека, верно? Просто это требует тщательного обдумывания. И, видит бог, если Гермиона в чем-то и была хороша, так это в этом.       К тому же, рассуждала она, приближались каникулы. Она не увидит Драко несколько недель, так что дистанция, вероятно, пойдет ей на пользу. Это остынет, они останутся друзьями, и в отношениях с Роном.… в итоге… будет прогресс.              — Ты уезжаешь на поезде? — спросила она Драко через некоторое время.              — Нет, — просто ответил он. — Я остаюсь здесь.              Она кивнула, не желая совать нос в чужие дела.       — Я напишу тебе.              Он покраснел.              — Не то чтобы я не одобрял эту мысль, но я уверен, что ты будешь слишком занята для этого. Не могу представить, чтобы Рождество у Уизли было скучным.              — Это, наверное, самое приятное, что ты когда-либо говорил о них, — поддразнила она.              Он хмыкнул, и она снова рассмеялась. Она чувствовала себя невесомой, неподвластной времени, как будто Южное крыло было их собственным маленьким идеальным миром, где вселенная на мгновение остановилась и перевела дух. Она повернулась к нему лицом.              — Я буду скучать по этому, — тихо сказала она.              Было похоже, что он пытался подавить улыбку, потому что в уголке его рта появилась ямочка.              — Не надо строить из себя пуффендуйку, Грейнджер, — пробормотал он.              — Ладно, ворчунья, — поддразнила она. — Я знаю, ты тоже будешь по мне скучать.              Он усмехнулся.              — Как по дырке в голове.              — Все еще считается, — прощебетала она, проскакивая в сторону, в классную комнату, которую они еще не исследовали. Она послала в нее серию искр, наблюдая, как скрытые заклинания с ревом оживают перед ними. Драко подошел и встал плечом к плечу с ней в дверном проеме.              — В следующем семестре нам предстоит еще многое сделать, — сказал он.              — Ммм, — Гермиона повернулась к нему лицом, на мгновение остановив палочку и не в силах скрыть улыбку. — Я не могу дождаться, а ты?              Драко порозовел.             

***

             Молли Уизли была в своей стихии, когда приветствовала Рона, Джинни и других детей, которых она считала своими, в Норе. Они трансгрессировали с вокзала Кингс-Кросс, несмотря на то, что Артур настаивал на том, чтобы сопровождать их, а это означало, что они получат еще несколько минут материнской заботы, пока они один за другим проходили через дверной проем.              — Гермиона, дорогая! О, я так рада, что ты смогла погостить у нас, заходи, заходи! Боже мой, с тех пор как мы там учились, размеры порций уменьшились вдвое? Вы все — стручковая фасоль, все вы!              Гермиона просияла, когда старшая ведьма заключила ее в объятия.              — Спасибо, что пригласили меня на Рождество, Молли.              — О боже, в любое время, дорогая, — сказала она с нежной улыбкой и потрепала по щеке. — Давайте, заходите. Ужин будет на столе когда вы распакуете вещи! — крикнула она Гарри и Рону, которые были уже на полпути к лестнице. — Гермиона, милая, — сказала она более мягким голосом, беря ее за руку, — я знаю, что это твое первое Рождество без родителей. Если тебе что-нибудь понадобится, дай нам знать, хорошо?              Гермиона кивнула, не совсем веря, что сможет заговорить.              — Спасибо, — выдавила она из себя, и, в последний раз ободряюще сжав ее руку, Молли поспешила на кухню, а Гермиона, таща за собой чемодан, направилась в спальню Джинни.              Нора была именно такой, какой она ее всегда помнила: беспорядок, волшебство, суета и занятость всех ее обитателей. Музыка, болтовня и шум повседневной жизни сочились из каждой двери, как мед.       Распаковав и перебрав содержимое своего чемодана, чтобы привести его в хоть какой-то порядок, Гермиона снова спустилась вниз. Она лениво посмотрела на печально известные семейные часы Уизли и с удивлением заметила, что они повернуты к стене.       Ой.       Она направилась к ним, в кончиках ее пальцев вспыхнуло любопытство, она потянулась, чтобы дотронуться до часов, повертеть в руках, узнать причину, но что-то остановило ее.       Нет.       Какое-то горе было личным. И не ей было совать нос в чужие дела.       Когда она вернулась на кухню, теплое и знакомое чувство начало разливаться в ее груди, как шелест открываемых страниц. Гарри и Рон сидели за обеденным столом, уже увлеченные игрой в волшебные шахматы, Джинни хихикала со своей матерью у духовки, а из старомодного радиоприемника сбоку доносились нежные звуки Селестины Уорбек. Артур и Перси были увлечены серьезным разговором о маггловской политике, пока левитировали украшения на огромную рождественскую елку в углу, такой высокой, что её верхняя часть упиралась в потолок под прямым углом. С верхушки опасно свисал на редкость уродливый искусственный ангел.       На кухне пахло великолепной стряпней Молли, окна слегка запотели от жары, а болтовня и смех наполняли помещение теплом. Это ощущалось как дом.       Не успела она переступить порог кухни, как Молли с энтузиазмом направила ее к столу, где она с готовностью уселась, улыбаясь происходящему вокруг. Рон перестал подбадривать одного из своих слонов (который в данный момент вышибал дух из одного из коней Гарри) и улыбнулся ей.              — Как дела? — нежно спросил он, и она улыбнулась.              — Замечательно.              Молли поспешила к ней и поставила перед ней миску, от которой шел пар.              — Ешь, — настаивала она, сжимая ее плечо.              — Эй, где моя порция? — спросил Рон.              — Ты прожил здесь восемнадцать лет, ты можешь сам взять себе тарелку, — грозно сказала Молли. Когда она повернулась, чтобы уйти, Гермиона заметила что-то в кармане ее фартука.              И если присмотреться, то это могла оказаться просто часовая стрелка.       Остановившаяся навсегда.             

***

             Неделя перед Рождеством пролетела как одно мгновение. Они развлекались играми всех форм и размеров, от квиддича до покера, и каждый вечер ложились спать измотанными, насытившись вкусной стряпней Молли и усталостью от хорошей компании. В те вечера, когда Джинни и Гарри не убегали тайком девушки не ложились спать, болтали, хихикали и строили планы на следующий год, рисуя искры на потолке своими волшебными палочками.       Джинни и Гарри были так влюблены друг в друга, что у Гермионы защемило в груди — и в хорошем, и в плохом смысле этого слова. Казалось, им все далось так легко. Независимо от того, какие разногласия или проблемы возникали, их чувства друг к другу означали, что нет ничего непреодолимого; они могли обсудить что угодно с уверенностью, что любят друг друга достаточно сильно, чтобы справиться с любой ситуацией. Их часто можно было застать за тихими разговорами наедине, слова предназначались только друг для друга. Руки искали руки под обеденным столом, взгляды украдкой прожигали лазерами любую комнату, которая их разделяла. Планы Джинни на будущее касались Гарри так же, как воздух, которым она дышала, — как будто он был чем-то само собой разумеющимся, неизменным на протяжении всей жизни, и она была только рада включить его в свои планы.       Гермиона мечтала о такой легкости. Казалось, что ее отношения с Роном находятся на расстоянии миллиона миль от непринужденных отношений Гарри с Джинни, и напряженность проявлялась, как трещины в бетоне, в те вечера, когда они с Роном проводили время наедине. У них все было хорошо, пока это было похоже на дружбу, пока не предпринималось попыток продвинуться дальше тех непринужденных дружеских отношений, которые между ними были в течение семи лет. Но как только Рон клал теплую руку ей на ногу, придвигался ближе, а дыхание касалось ее шеи, это покалывающее, зудящее недовольство распространялось по телу Гермионы, как мурашки по коже. И ей приходилось отступать, придумывать оправдания, отодвигаться на достаточное расстояние от него, чтобы ее дыхание замедлилось, а сердце перестало выпрыгивать из груди.       День шел за днем, Рон старался все меньше и меньше, и огонь в его глазах понемногу остывал. И Гермиона начала опасаться, что если она в ближайшее время ничего не предпримет, то может просто потерять его.       К счастью, дневные часы были достаточно насыщенными, чтобы отвлечь ее от этого. В Норе царила постоянная суета, люди приходили в гости каждый божий день.       Андромеда Тонкс была особенно частой гостьей, неизменно держа на руках восьмимесячного Тедди Люпина с розовыми волосами. Гарри был без ума от своего крестника почти так же, как и его собственный крестный, и Гермиона однажды вечером заметила, как они с Джинни воркуют над маленьким Тедди, и нежный взгляд их глаз сказал Гермионе все, что ей нужно было знать об их совместных планах на будущее. Тедди уже становился старше и сообразительнее, и благодаря своей новообретенной способности ползать держал в напряжении весь клан Уизли привычкой исчезать из комнаты, а через двадцать минут его находили сосущим кончик хвоста Живоглота, который, как ни странно, казалось, нисколько не возражал.       Однажды вечером за обеденным столом из ниоткуда появился Чарли и с гордостью продемонстрировал то, что выглядело очень убедительно — драконье яйцо. Он с блеском представил его Джорджу, сказав, что это принесет ему целое состояние на продажах в магазине, который с энтузиазмом согласился и поинтересовался программой разведения. Молли сорвалась с места, воцарился хаос, и потребовалось полчаса ее криков, чтобы братья смогли сказать достаточно слов, чтобы объяснить, что это был розыгрыш. Словно по сигналу, «драконье яйцо» взорвалось, выпустив облако синего дыма, а неприятным побочным эффектом стал запах прокисшего молока, который пронизывал всю кухню в течение следующих тридцати шести часов.       Билл и Флер заглянули в канун Рождества, чтобы сделать объявление; она с гордостью демонстрировала, что у нее под платьем наметился животик. Ожидание появления на свет ее первого внука было невыносимо для Молли, и ужин в тот вечер прошел довольно интересно, так как каждые пять минут она разражалась слезами, из-за чего все носовые платки в доме немедленно летели ей на помощь.       Сам рождественский день прошел в головокружительной череде еды, напитков и веселья. Гермиона с головой окунулась в празднование, решив не думать о прошедшем Рождестве. И все же, было трудно не вспоминать о ее родителях, которые были за много тысяч миль от нее, каждый раз, когда Артур целовал Молли в щеку, а она краснела, каждый раз, когда Джордж тайком бросал кому-то на колени ириску Гиперъязычки, каждый раз, когда кто-то вытаскивал рождественскую хлопушку, взрывая ее в комнате и осыпая всех конфетти.       Уизли, как всегда, были более чем щедры на подарки. Удивительно теплый вязаный джемпер с буквой «Г» и коробка сладостей были ожидаемы, но от этого не стали менее ценными. Гермиона также получила книгу с логическими головоломками и красивое новое перо от Гарри; коробку шипучих конфет «Уиззби» от Джинни, из которой девушка быстро украла парочку; и флакон духов от Рона, которым Гермиона не была уверена, что когда-нибудь воспользуется, поскольку от него слабо пахло кошачьей мочой, но, тем не менее, поблагодарила его за это. Все это было знакомо, все это было ожидаемо, но все равно довольно очаровательно.       Однако после обеда произошло нечто совершенно неожиданное: к окну подлетела большая (и теперь уже довольно знакомая) сова. Красивая птица Малфоя прилетела с подарком и улетела с нежным криком после того, как Гермиона достала написанную от руки записку «С Рождеством, Грейнджер» и небольшой сверток, в котором, как выяснилось, лежала пара великолепных перчаток. Они были сшиты из какой-то незнакомой пряжи, но, должно быть, стоили довольно дорого, потому что были удивительно мягкими и теплыми, а цвет их был глубоким, насыщенным изумрудно-зеленым. Щеки Гермионы вспыхнули, когда она попыталась как можно незаметнее открыть подарок и отложить его в сторону, стараясь не улыбаться, но когда она снова подняла глаза, Рон неуверенно наблюдал за ней.       Когда с последним блюдом было покончено, все переместились в гостиную с такими набитыми животами, что, казалось, никто ничего не мог делать, кроме как продолжать пить, болтать и дремать на диванных подушках.       В конце концов Гермиона решила, что ее веки слишком отяжелели, чтобы держать их открытыми, и направилась наверх, в спальню Джинни, только чтобы осознать, что дверь плотно закрыта, а изнутри доносятся два тихих голоса. Учитывая, что Джинни и Гарри исчезли примерно за полчаса до этого, Гермионе не нужно было гадать, кто находится внутри.       Вздохнув, она прошла немного вниз по лестничной площадке и нашла достаточно толстый ковер, на котором устроилась, прислонившись спиной к стене. Она не знала, как долго она там пробыла, но вздрогнула, когда дверь спальни Рона приоткрылась и в проеме показалось его лицо.       Он улыбнулся ей, его веснушки казались золотыми в желтом свете.              — Эй, — прошептал он.              Улыбнувшись, чтобы скрыть знакомую неуверенность в груди, Гермиона поднялась на ноги и позволила ему поманить себя внутрь, закрыв за собой дверь с тихим стуком.              — Счастливого Рождества, — тихо сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.              Она подчинилась, волоски у нее на затылке встали дыбом, но, к счастью, никакой другой реакции не последовало. Они вместе присели на краешек его кровати, и Гермиона огляделась, заметив, что он сократил количество принадлежностей «Пушек Педдл» настолько, что между оранжевыми постерами на простой белой стене осталось несколько просветов. Ее сердце заколотилось.              — Счастливого Рождества, — ответила она. — Ты хорошо проводишь праздники?              Он кивнул.              — Очень хорошо. Особенно учитывая, что ты здесь.              Она покраснела и на мгновение опустила голову, испытывая странное смущение. Что-то промелькнуло в его глазах, и он наклонился, чтобы поцеловать ее снова, на этот раз глубже.       Его руки переместились: одна на ее талию, другая — на ее волосы. Он подался вперед, прижимаясь к ней всем телом, и она мгновенно напряглась. Словно почувствовав перемену, он отстранился.              — Что не так? — спросил он нерешительно.              — Я просто… — она запнулась. — Прости, я просто не думаю, что сейчас подходящий момент, и…              И, наконец, в выражении лица Рона что-то дрогнуло, появилась брешь в броне терпения и понимания, которую он носил все это время.              — Как ты думаешь, когда-нибудь будет подходящий момент? — он прошептал.              Адреналин заструился по венам Гермионы.              — Я не… я не знаю…              — Потому что, если ты этого не хочешь, я имею право знать, — его голос был ломким — на первый взгляд твердым, но на грани надлома.              — Нет, Рон, я действительно… — начала она.              — Нет, ты этого не хочешь! — закричал Рон, эмоции, наконец, прорвались наружу, как будто все шлюзы разом открылись, его голос сорвался, брови нахмурились от боли. — Ты этого не хочешь! — он схватил ее за руку, притягивая к себе, но она отдернула ее с такой силой, что хрустнули суставы ее пальцев. — Видишь?! –отчаянно сказал он.              Ее голос дрожал, в горле стоял комок страха и стыда.              — П-прекрати, я не…              — Ты даже не можешь прикоснуться ко мне, не так ли? Каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе, или целую тебя, или, Боже упаси, говорю, что люблю тебя, ты отшатываешься! Почему ты просто не можешь сказать мне, что происходит?              — Я просто не знаю! — воскликнула она. — Может, это просто нормально, и мне просто нужно больше времени, чтобы я смогла…              — Нет, Гермиона, это ненормально! — взревел он. — Ненормально, когда та, кто говорит, что любит меня, съеживается каждый раз, когда я просто беру ее за руку! Послушай, я даже не могу…              Он потянулся к ней, положил руки ей на талию и притянул к себе с такой силой, что наверняка останутся синяки. Внутри у Гермионы что-то оборвалось. Она схватила его за руку, словно тисками, и оттолкнула от себя с такой силой, что он рухнул на кровать и ударил себя кулаком в грудь, тяжело дыша.              — Если ты когда-нибудь, — прошипела она, доставая палочку и приставляя ее к его челюсти, — сделаешь это еще раз, Рональд Уизли, я заставлю тебя чертовски пожалеть.              Кровь так громко стучала у нее в ушах, что она едва расслышала, как Рон открыл рот, чтобы что-то сказать, в его глазах были стыд и вина.               — Гермиона, мне так жаль…              — Оставь это, — отрезала она, слезая с кровати и отходя как можно дальше. Ее грудь вздымалась, желудок скрутило.              Рон медленно, неуверенно сел.              — Мне… мне так жаль, я не должен был этого делать, — прошептал он.              Они молча смотрели друг на друга, Рон потирал след от ее палочки на шее, а Гермиона крепко прижимала руки к груди, словно спасательный жилет.              — И… что теперь? — спросил он срывающимся голосом.              Гермиона изо всех сил старалась, чтобы ее лицо не сморщилось, слезы наворачивались с каждым ударом сердца.              — Я… Я не знаю, — прошептала она. — Я думаю… Думаю, я собираюсь вернуться в школу.              — Гермиона…              — Пожалуйста, не пытайся остановить меня, — тихо сказала она, не отрывая взгляда от нитки на его одеяле. — Я думаю, нам обоим нужно немного времени побыть в одиночестве. И мы поговорим, когда ты вернешься.              — Но я не хочу…              — Мне все равно, — прошипела она, и слеза, наконец, преодолела ее сопротивление и скатилась по щеке. — Мы должны, если хотим спасти это. Нам нужно подумать. И мы не сможем этого сделать, если я буду здесь, с тобой и твоей семьей, каждую минуту каждого дня. Мне… мне нужен… перерыв.              Последовала долгая пауза, лицо Рона было совершенно ошеломленным. Прошло несколько минут, пока, наконец, он не кивнул, медленно, прерывисто.              — Ладно. Ладно, ты права. Перерыв, — выдохнул он. — Если ты этого хочешь. Черт возьми, Гермиона, я хочу, чтобы это сработало. Очень хочу. Мне так жаль. Я не должен был…              Она просто кивнула, не решаясь заговорить.       Кажется, прошла целая вечность в тишине, и так как ни один из них не желал нарушать молчание, Гермиона в конце концов наклонилась, чтобы собрать небольшую стопку рождественских подарков, которые она оставила у двери.              — Прости, — пробормотала она. — Увидимся…              И тут его взгляд упал на пару зеленых перчаток в ее руках. Мгновение Рон молчал.              — Это как-то связано с Малфоем? — прошептал он.              У Гермионы кровь застыла в жилах, и следующие несколько секунд молчания показались ей длившимися целый час. Вид пустоты в его глазах, словно это был предрешенный исход, лишил ее дара речи.              — Как ты смеешь? — выдохнула она. — Конечно, нет. Это касается нас с тобой. Как ты смеешь предполагать, что моя дружба с Драко может как-то повлиять на нашу…              — Я предполагаю, что это не просто дружба, — сказал он, и его голос был грубым и едким, как кислота.              И в груди Гермионы вспыхнула ярость, острая и чертовски восхитительная.              — Хватит, Рональд! — закричала она, больше не заботясь о том, что ее могут услышать. — С меня хватит твоей ревности! Это касается только нас и не имеет никакого отношения к Драко чертову Малфою! И если ты недостаточно взрослый, чтобы понять это, то мы в гораздо худшем положении, чем я думала!              Хлопнувшая за ней дверь принесла ей не такое удовлетворение, как она надеялась, но была к этому близка. Она побежала по коридору и, забыв обо всем, распахнула дверь в спальню Джинни и ворвалась внутрь, не обращая внимания на приглушенный вскрик Джинни и на то, что Гарри в панике чуть не свалился с кровати. Она схватила свой чемодан и запихнула в него все, что смогла найти.              — Гермиона, какого черта?!              — Я возвращаюсь в Хогвартс! — воскликнула она, и в ее голосе послышались слезы.              Джинни натянула простыни и поползла к ней, пытаясь прикрыть свое тело, насколько это было возможно.              — Подожди, Гермиона, что случилось, ты не могла бы?..              — Нет, я не могла бы! — Гермиона закричала, ее грудь тяжело вздымалась. — Мне нужно идти!              Она вытащила из угла последние свои вещи и, решив, что этого достаточно, направилась к двери. Они оба потрясенно уставились на нее, как будто она сошла с ума.              — Я… Простите, — прохрипела она.              И, позвав Живоглота, который бросился к ней в объятия, она развернулась на каблуках и трансгрессировала.       Несколько мгновений резкой дезориентации, и вот она уже стоит за воротами Хогвартса, дрожа на ночном воздухе. Ее гнев утих, но чувство вины начало проникать в каждую пору, поражая ее, как инфекция.       Она была так занята отрицанием существования их с Драко несуществующих отношений, что закрывала глаза на собственную вину. Именно ее неспособность общаться с Роном привела к тому, что все стало так плохо. Как будто она взвалила всю вину на его плечи, не задумываясь о своих недостатках и бездействии, которые привели к этому. И это осознание разъедало ее, как болезнь.       Казалось, прошло несколько часов, прежде чем за воротами появилась разгневанная профессор Макгонагалл, одетая в клетчатый халат.              — И какое же время вы называете подходя…? — она взглянула на покрытое пятнами, дрожащее, заплаканное лицо Гермионы, и гнев исчез с ее лица. Ворота немедленно открылись. — Что случилось, мисс Грейнджер? — спросила она с нехарактерной мягкостью в голосе.              И это стало последней каплей. Гермионе ничего не оставалось, как упасть в объятья директрисы и разрыдаться.             

***

             День подарков выдался ясным и холодным, и Гермиона чувствовала, что у нее нет сил, как физических, так и эмоциональных.       Флора, единственная девочка, оставшаяся в общежитии на Рождество, взглянула на нее и направилась прямиком на кухню, вернувшись с самой большой кружкой чая, которую Гермиона когда-либо видела. Она готова была расплакаться от благодарности.       Накануне вечером, после того как Макгонагалл удалось оторвать плачущую Гермиону от себя, она, не теряя времени, отвела ее прямиком к мадам Помфри, которая ласково назвала ее «глупой девчонкой» и дала ей согревающее зелье и несколько тщательно отмеренных успокаивающих средств в равных дозах.       Гермиона никак не объяснила свое состояние, но она подслушала тихое признание двух пожилых женщин в том, что «первое Рождество — это тяжело». Гермионе не потребовалось много времени, чтобы понять, что они имели в виду первое Рождество без родителей. И хотя на самом деле все происходило не из-за этого, она не могла отделаться от ощущения, что все могло бы сложиться немного по-другому, если бы ее родители были по-прежнему рядом. При этой мысли на глаза навернулись слезы.       Она отказалась оставаться в больничном крыле на ночь, но когда около двух часов ночи она поднялась в спальню, разбудив Флору, то упала на кровать и зарылась лицом в подушки, пока они не промокли насквозь.       На следующее утро она обнаружила, что лежит, свернувшись калачиком, в изголовье кровати, на подушках, в джемпере свободной вязки, нежно сжимая в руках огромную кружку с чаем. Пара мягких зеленых перчаток, казалось, смотрела на нее с сундука.       Флора, с которой Гермиона с начала учебного года почти не общалась, кроме как в играх с другими девочками, сжалилась над ней и сумела не дать ей погрузиться в меланхолию, достав старую игру «Волшебный морской бой» и заставив ее принять в ней участие. Они сидели вместе, вычерчивая квадраты и наблюдая, как заколдованные фигурки разлетаются вдребезги при каждом ударе, и с каждым мягким словом Флоры Гермиона чувствовала, как ее обида утихает.       Они сыграли одну партию, затем вторую, третью, и к четвертой игре Гермиона снова смеялась. Когда Флора победоносным криком уничтожила ее последний боевой корабль, Гермиона почувствовала, что ее переполняет благодарность за поддержку окружающих ее девушек. Младшая девочка позволила Гермионе обнять себя на несколько мгновений, затем отстранилась, мило сморщила носик и предложила спуститься в Большой зал на обед.       Когда они спускались по лестнице Гермионе казалось, что она находится почти во сне. Она не потрудилась накинуть мантию и спускалась по ступенькам, одетая только в джемпер, пушистые носки и свободные спортивные штаны; она держала в руках остатки чая в пустой кружке, которую никак не могла выпустить из рук. Грейнджер была уверена, что ее волосы были в диком беспорядке, но почему-то ей было все равно. Высокие потолки и стены, украшенные картинами, наполнили ее чувством тоски и ностальгии, и, казалось, она впервые осознала, что это будет ее последний год здесь.       В большом зале, как обычно во время рождественских каникул, был только один длинный стол, за которым расположились около двадцати студентов со всех факультетов, угощаясь едой и напитками и весело болтая. Флора скользнула на свое место рядом с младшим мальчиком из Хаффлпаффа, которого Гермиона не узнала, и неуверенно села рядом с ней.       Было как-то странно думать о еде, когда все, что она знала, казалось, перевернулось с ног на голову за последние двадцать четыре часа, но в животе у нее урчало, поэтому она с благодарностью потянулась за бутербродом и на несколько минут погрузилась в свои мысли.       Она не знала, как обстоят дела у них с Роном. Она не думала, что они расстались, не совсем. Но она не была до конца уверена, что они все еще вместе.       Возможно, если бы она смогла понять, почему ей было так некомфортно из-за их физической близости… это могло бы спасти их отношения в целом? Но если все, что они делали, — это брали время на переоценку, тогда почему это казалось таким… окончательным?       И почему она отказывалась позволить себе осмотреть Большой зал в поисках каких-либо признаков Драко?             

***

      В тот день, написав письмо миссис Уизли, в котором поблагодарила ее за гостеприимство и доброту и выразила свои искренние извинения за столь внезапный отъезд, Гермиона оделась потеплее, включая шарф и шерстяную шапочку, и отправилась в Совятню.       Она позволила себе на мгновение почувствовать вину за ту суматоху, которую, без сомнения, оставила после себя в Норе. Трудно было поверить, что их с Роном крики не разбудили ни одну живую душу, и, конечно, существовала вероятность, что она травмировала бедных Гарри и Джинни, так внезапно ворвавшись к ним. Она сделала мысленную пометку извиниться перед ними, когда они вернутся в школу.       Она была так погружена в свои мысли, что не заметила, как в Совятне появилась чья-то фигура, и налетела прямо на человека, которого Гермиона пыталась избегать весь день. Она вскинула руки, чтобы защититься, и они оба отшатнулись назад, подальше от другого, с выражением шока на лицах. Сердце Гермионы заколотилось очень быстро. Слишком быстро.              — Д-Драко! — пролепетала она, заправляя выбившийся локон волос за ухо. — Что ты здесь делаешь?!              Он моргнул, глядя на нее, его щеки порозовели над зеленым шарфом. У него всегда были такие рельефные скулы? Почти скульптурные, подумала она.              — Я, э-э, отправляю письмо, — натянуто произнес он. — Что ты здесь делаешь?              — То-тоже самое, — пробормотала она.              Его глаза были такими серыми.              — Я думал, ты собиралась к Уизли?              Она прикусила губу.              — Я так и сделала. У нас, э-э, ничего не вышло.              Его брови на мгновение приподнялись, прежде чем он заставил себя снова принять нейтральный вид.              — …О, — сказал он.              — Ммм.              Если бы только Гермиона могла контролировать свое сердцебиение так же легко, как Драко мог контролировать выражение своего лица.              — Э-э, спасибо за рождественский подарок, — быстро сказала она, краснея. — Они были прекрасны.              Он застенчиво улыбнулся.              — Не стоит благодарности. Спасибо тебе за твой.              Она подарила ему небольшой набор перьев для каллиграфии. В этом не было ничего особенного, ничего такого, чего он не смог бы себе позволить, но он упомянул, что всегда хотел научиться каллиграфии, и, в общем, Гермиона прислушалась.              — Не за что, — ответила она, чувствуя, как от странного смущения у нее мурашки бегут по коже. — Э-э, кому ты пишешь?.. — спросила она, чтобы хоть что-то сказать.              — Эмм, неважно! — быстро сказал он, пряча письмо за спину.              Любопытство взяло верх над смущением.              — Неужели? — она попыталась схватить письмо. — Давай, ты можешь рассказать мне…              — Это письмо для тебя, — быстро сказал он, стиснув зубы. — Но… теперь ты здесь, так что, ура, тебе это не нужно, — он скомкал листок и засунул поглубже в карман.              Она моргнула, глядя на него, и на ее лице медленно расплылась улыбка.              — Что ты хотел мне сказать?              Несколько мгновений он боролся с собой и, наконец, вытащил письмо обратно из кармана. Он протянул ей скомканный пергамент, избегая встречаться с ней взглядом.              — Я отдаю это тебе только потому, что так будет не так неловко, как говорить об этом, — проворчал он.              Она вскрыла конверт.              «Грейнджер,       Надеюсь, у тебя было веселое Рождество. Профессор Флитвик выпил восемь порций хереса и дремал за обеденным столом, пока Хагрид не начал напевать какую-то старую шотландскую застольную песню и не сбил его со стула особенно диким взмахом своей кружки. Макгонагалл попыталась изобразить неодобрение, но все это время она беззвучно смеялась.       В любом случае, я хотел сказать, что я работал в другом классе один. Я осторожен, честное слово, я знаю, что иначе ты будешь волноваться.       Скучаю по твоей компании.       Драко.»              Она снова подняла глаза и увидела его лицо, еще более красное, чем раньше. Его губы были сжаты от смущения, глаза опущены. Это сказало ей все, что она могла бы прочесть между строк.              — Я тоже скучала по тебе, — мягко сказала она.              Она хотела…              Его глаза встретились с ее глазами, и в уголках появились морщинки, изображающие самую неуверенную из улыбок. И Гермиона проиграла битву в своем сердце — обнять его или нет.       Она была уверена, что он двинулся ей навстречу, это не было плодом ее воображения.