Гипоксия

And you don't seem to understand

A shame you seemed an honest man

And all the fears you hold so dear

Will turn to whisper in your ear

And you know what they say might hurt you

And you know that it means so much

And you don't even feel a thing

В зеркальной проекции ничего не меняется вот уже несколько лет. Стабильность — не значит «уверенность» для Лезерхоффа, отнюдь, она угнетает и терзает его. Дэвид упирается ладонями в раковину, разглядывая своё отражение, внутри борясь с разверзшимся смятением, с желанием разглядеть там иные черты. Увидеть хотя бы частичку чего-то светлого, дающего надежду на следующий день. На то, что он будет лучше. Но отражение никогда не было благосклонно к Дэвиду; вот и в этот раз сволочь обернулась ему очередным потухшим шаржем. — Вот же дерьмо, — глаза в отражении ничуть не изменились, хотя Дэвид моргнул. — К чёрту! Одна из нескольких лампочек с жужжанием заморгала, на мгновение вспыхнула и, наконец, потухла. Отвернувшись от зеркала лишь на долю секунды, Дэвид обнаружил своё отражение окончательно безобразным. Его губы скривились. Чувство гадливости вновь захлестнуло его. Банка таблеток, заманчиво стоящая по правую руку от Дэвида, тут же оказалась сметённой одним резким движением, закружилась вокруг собственной оси и с шумом грохнулась на пол. В глотке разом растворились несколько горьких пилюль, которые он проглотил без промедления. Раз! И в глазах стали плясать разноцветные пятна, напоминающие то ли гуманоидов, то ли безобразные образы, беспорядочно скачущие и трансформирующиеся в неясные, расплывающиеся формы. Дэвиду это было не впервой. Он зашатался всем телом, но удержался на ногах, успев ухватиться фалангами пальцев за раковину. На вытянутой руке он повис в воздухе и почувствовал, как закатываются его глаза. Как глазные яблоки поворачиваются в глазницах, устремляя опустевший взгляд вверх, и окружающая картина мира сменяется на нечёткую, обратную сторону век. Кроваво-красную, отталкивающую, но всё же более предпочтительную, нежели собственное отражение. Затем он почувствовал новую, подступающую к коленям дрожь. С упорством грозного полка солдат он сжал пальцы, удерживаясь от падения во второй раз, и корпусом постарался прижаться керамической миске раковины.  “Переборщил, бля.” проскочила одна из немногих трезвых мыслей. После неё Лезерхофф не соображал уже решительно ничего. Через какое-то время Дэвид всё же свалился на пол, сражённый накрывшим его припадком. Такое уже бывало с ним раньше и даже относительно часто, поэтому никто бы и не обратил внимание, даже если бы кто-нибудь был там. Принимать не внушающие доверия дозы психотропных препаратов Лезерхофф ввёл в привычку с тех пор, как оказался здесь. Иных способов справиться с терзающими его мигренями и навязчивыми мыслями не было. Во всяком случае, он не видел ни одного. Санитаров и врачей они встречал редко, словно бы все они прятались от него, как от особо опасного зверя, сбежавшего из зоопарка и не евшего трое суток. Может быть Дэвид и был опасен, но он бы не понял этого.  Что ему было важно — избежать слуховых и визуальных галлюцинаций, которые, как призраки, являлись неожиданно и пугали до смерти. В таблетках «Галоперидола» Дэвид видел своё спасение. В таблетках «Лоразепама» — панацею.  Хотя Дэвид и понимал, что однажды он может принять несколько штук и не проснуться на следующее утро, его это даже в некоторой степени воодушевляло. Разговаривать с шипящими голосами, в приказном тоне советующими вспороть себе живот и полакомиться сочными кишками, ему странным образом не хотелось. Даже при том, что за всю жизнь ему довелось завести лишь пару друзей, Дэвид не вёлся на удочку этих ублюдков, и гасил их препаратами.  Он сменил около восьми разных и теперь, когда действовали лишь пара-тройка, он принимал их осторожнее. Хотя сказать так было бы некорректно, с учётом дозировок лекарств.  Лошадиные дозы давно должны были скосить Лезерхоффа, но он зачем-то держался за свою жизнь. Умирать всегда страшно, даже если очень этого хочется — такой выходит парадокс, который замкнутым кругом обвивается, и продолжает своё вращение до сих пор. А затем сгорает в агонии гибели, только чтобы возродиться подобно фениксу в новой душе.  Очнулся Дэвид в месте, представляющем собой исключительную и необъятную пустоту, поглощённую к тому же кромешной темнотой. Тут хотя бы не было холода. Он поднялся на ноги и побрёл зачем-то вперёд, точно не осознавая себя. Считать время тут было проблемой, поэтому приходилось считать вдохи вместо минут. Двадцать вдохов равнялись минуте, соответственно, сотня — пяти минутам.  Таблетки давали разный эффект всякий раз, когда Дэвид мог вспомнить себя после прихода. В прошлый раз его расщепило на атомы, и каждую его клеточку уносило куда-то очень далеко, где глазами он видел ослепляющие вспышки, оказавшимися по итогу ничем иным, как чьими-то глазами. Все они снисходительно буравили его взглядами, затем мерцали, словно их кто-нибудь отворачивал, полируя, и уже новая грань глаза сверлила Дэвида иным взглядом.  А до того он видел “Бога”, клявшегося и плачущего о чём-то на незнакомом, сбивчивом языке. Бог причитал: “Mye gujershva, Daveid, shco je murshva je fuiryste”, вцепившись пальцами в мокрую от своих же слёз толстовку Дэвида, а сам Лезерхофф только слушал его, кивал головой и шептал, повторяя за Богом.  Но всё же большая часть приходов была одинаковой, за исключением некоторых незначительных деталей: кровавые стены больницы огибали всё пространство и, казалось, никогда не кончались, простираясь всё дальше и дальше. Шорохи, исходящие отовсюду, сбивали с толку и раздражали, заставляли трястись в приступе паники и идти, надеясь никогда не увидеть того, что их издавало.  Дэвиду приходилось убивать. Он не мог знать, убивал ли он на самом деле или всё это было лишь бредом, но даже если бы ответ стал для него очевиден, он бы никогда не принял свою вину, чтобы уберечь себя от наковальни вины, которая непременно свалилась бы на его голову вместе с признанием.  Иногда он находил себя лежащим не в туалете, а в совершенно другом месте. Например, на собственной койке. Он объяснял себе это тем, что его, должно быть, принесли сюда санитары. В другой раз, оказавшись лежащим в луже крови, Дэвид заверил себя, что он просто неудачно упал.  Как бы там ни было, сейчас Дэвид бесцельно бродил по лабиринту теней, и ему вовсе не было важно, что будет с ним, когда он проснётся. Он утопал ступнями в черноте, ступая дальше и дальше. Путь, по которому он шёл, не был похож на асфальт или кафель; эта субстанция была больше всего похожа на не застывший цемент, щедро разлитый повсюду. Это место насквозь пропахло пеплом и гарью. Настолько, что Дэвиду пришлось зажать нос, иначе бы он, без сомнения, свалился с ног и здесь тоже. К этому времени Дэвид успел насчитать шестьсот восемь вдохов, хотя и сделал себе поблажку, прибавив десяток. Он продолжал идти и идти, как будто бы полагаясь на соображение, что рано или поздно что-то должно материализоваться прямо перед его носом в качестве награды за проделанный путь, однако, чернота не кончалась и лишь продолжала резиной тянуться дальше. Лишь изредка в уголках проглядывался скромный светлый силуэт, снующий из стороны в сторону на манер догорающего пламени свечи. Дэвид не признавал его достаточно долго, потому что опасался повторения кошмара. Крови и беготни ему хватало с лихвой. В какой-то неопределённый момент Дэвид прикрыл глаза, чувствуя приближающийся приступ головокружения, вызванный не сменяющимся пейзажем, и шатающимся на мягкой почве теле, из-за чего с размаху врезался во что-то явно живое, впрочем, тканевое — материал напоминал флис — и с криком полетел вниз. Оказавшись на спине, Дэвид рефлекторно стал отползать назад, когда вдруг его притянули вперёд, уцепившись за капюшон. Он ощутил чьё-то дыхание на своём лице, но только он вытянул руку чтобы вдарить существу в морду, как его с силой отшвырнули от себя, пробормотав что-то матерное, и он полетел дальше вниз, сквозь плотно закрытые веки наблюдая за мельтешением ярких белых вспышек, символов и слов. Вновь упал он уже через одинадцать вдохов.  Без ощутимой боли он поднялся на ноги, и обнаружил, что находится в больнице. Сон или реальность — не имело значения. Он опять здесь, а значит его ждёт новая порция кошмара, которая никак не хочет отпустить его. Дэвид, не сразу, продолжил путь прямо по коридору. За поворотом его ждали бесчисленное количество заколоченных дверей, гортанные стоны и шорохи, и обшарпанные, безразличные стены. В руках его сам собою очутился нож. Он уже знал, чего ожидать. Чего он не ожидал, так это появление чего-то живого, более того, вполне разумного.  Исследуя коридоры и комнаты, Дэвид, незаметно для себя, оказался в тупике. Ему следовало развернуться раньше, однако теперь его удел был сражаться с двумя ублюдками одновременно, имея при себе лишь один нож. По лицу его стекал пот, а в горле пересохло от волнения. Сколько бы раз он ни проходил через это, привыкнуть к образам тварей, более того, к убийству, он не мог. Тем временем оба существа приближались, мелко трясясь и кряхтя. У одного из них была откушена часть лица и отсутствовала нижняя челюсть. У другого не было глаз — вместо них на лице зияли огромные чёрные дыры — и кожа лоскутами свисала с тела. Оба они были покрыты язвами, засохшей кровью и глубокими порезами. Дэвид занёс руку над собой, целясь в рожу одного из них. Для второго он выкинул вперёд ногу, намереваясь тут же пнуть его так сильно, как только сможет. Они наконец подошли достаточно близко, и Дэвид наотмашь шибанул лезвием ножа в направлении твари, однако она заорала раньше, чем оружие успело воткнуться в череп. Второй урод тоже свалился на пол практически одновременно с первым, при этом мерзко хлюпнув. Дэвид недоуменно поднял голову и с новой силой схватился за рукоять ножа. Перед ним стоял человек. Это был молодой мужчина среднего роста. На нём была надета толстовка, а на голову накинут капюшон, из-за чего разглядеть лицо не представлялось возможным. Дэвид заметил пистолет в его руке, которая тут же взмыла вверх, целясь в лоб Лезерхоффа. — Ты ещё, мать твою, кто?! — воскликнул мужчина, не двигаясь с места. Дэвид воспользовался шансом, и, пригнувшись, шмыгнул к полу, затем подобравшись к ногам незнакомца. Он сжал их ладонями и, потянув тело на себя, опрокинул мужчину. Он только и успел ахнуть, как уже валялся на спине, прижатый весом Дэвида, сидящего на нём. Пистолет в руке перекочевал к нему же, и не без интереса Дэвид его рассматривал. — Отдай! — возопил мужчина. — Сейчас же! — Щас! Чтобы ты меня тут положил? — хмыкнул Дэвид, перекатывая глок в руках. — Чёрта с два ты его получишь.  Мужчина выругался и огляделся. Затем он предпринял несколько попыток выбраться, но Дэвид крепко удерживал его. Когда он перестал вырываться, Дэвид спросил: — Ты вообще кто? Здесь ни одной разумной твари нет, откуда ты-то взялся? — Отвали, слышишь? — оскалился мужчина. — Лучше бы поблагодарил за спасение!...И пистолет отдай. Не твоё. Только сейчас Дэвиду пришла мысль о том, что этот человек может оказаться многим моложе его представлений. Он потянулся к капюшону, съехавшему на лицо парня, на что тут же получил сопротивление: парень едва не откусил ему пальцы. — Эй, полегче! — Слезь! Мне дышать нечем, кабан! Дэвид усмехнулся, но просьбу исполнил. Когда он встал, парень тут же поднялся, и действительно вдохнул полной грудью. Не соврал. — Так как тебя звать? —...Саймон, — буркнул парень, потирая макушку. — Что ты привязался ко мне? — Здесь никого нет, я ж сказал, — объяснил Дэвид. — а ты — первый живой и разу-...хотя, это я погорячился. Ты первый говорящий, кого я тут встретил.  За “оговорку” Дэвид тут же поплатился синяком, вероятно проявившемся через пару часов на удачно подвернувшемся плече. Саймон сверлил его строгим, как у ястреба, взглядом.  — Допустим, — наконец процедил он. — но теперь отдай мой пистолет и… — И кинешь меня, ага, — подхватил Дэвид. — разбежались.  — А что мне тут, вечно с тобой сидеть? — возмутился Саймон. — Зачем же? Кончится приход, и вали… — Что? Дэвид замялся. Он не знал, что ещё хотел бы сказать первому, кого встретил тут, но Саймон прервал тишину первым. — Эй, погоди, — начал он подозрительно. — я уже видел тебя!  — Чего? — оживился Дэвид. С интересом Саймон рассматривал его, точно он был старой фотографией в семейном альбоме.  — Ну точно! — ахнул Саймон, стукнув себя по лбу. — Это же ты в меня врезался!  Дэвида вспышкой возвратило в воспоминания. Он замотал головой. — Щас, ага! Ни в кого я не врезался, тем более в тебя. — Да не перебивай! — Саймон шлепнул ладонью по уху Дэвида. — Ты врезался в меня, когда я шнырял по тому дому. Ты упал, а я швырнул тебя вниз по лестнице, но она сломалась под тобой, и когда я посмотрел вниз — тела не было.  Описанное Саймоном было точь в точь похоже на то, что Дэвид пережил буквально восемьсот тридцать два вдоха назад, но ни дома, ни лестницы в том месте не было. Дэвид задумался, но не успел он ответить на это, как Саймон брякнул: — То-то я тебя и пнул! Рожа страшенная. Странно, что тебя тут за своего не приняли… Теперь уже Саймон отхватил звонкий шлепок, правда в его случае это был подзатыльник. Только вот Дэвиду от этого сделалось весело. — За словами следи, сосунок. Я хотя бы в капюшоне не прячусь. Саймон в недоумении посмотрел на Дэвида, стянул с головы капюшон и небрежно пригладил примявшиеся волосы. — Ничё я не прячусь, понял? — сказал он, глядя прямо на Дэвида. В его тёмных глазах отражение Лезерхоффа очень смешно изгибалось. — И уж точно выгляжу не так хреново, как ты. Дэвид вяло улыбнулся. — Ну-ну. — Ну-ну! — передразнил его Саймон. — Ты лучше объясни мне, как и куда ты делся тогда. Я же буквально через минуту подошёл.  Дэвид, проигнорировав вопрос, огляделся, навострив уши. Не было слышно ни звука, будто бы кто-то выкрутил колонки до минимума. Он хмыкнул, а про себя отметил, что всё это — слишком новое, и всё уж слишком хорошо для той мясорубки, в которую он попадал десятки раз до этого.  — Чё застыл? — спросил его Саймон. — Я-то? Забей, бывает. — Дэвид махнул было рукой, но Саймон остался заинтересован. — И часто ты залипаешь? Уже не первый раз замечаю. — Это чё значит? — хмыкнул Дэвид. — Давай не лечи меня, а? Не первый раз замечает он… — Ты за наш разговор уже раза два “завис”, — парировал Саймон. — того и глядишь — слюну пустишь, а оттирать тебя в мои планы не входит. — Ты вообще свалить собирался. — напомнил Дэвид.  Саймон многозначительно вскинул брови. — И свалю. Только пистолет отдай. Дэвид натужно закатил глаза. Конечно, он бы отдал его обратно рано или поздно, и вот сейчас он даже потянулся за ним, взяв в ладонь, но почувствовал нечто отталкивающее. Он оглядел пистолет, но не нашёл в нём ничего необычного. — Давай уже, — Саймон уже давно вытянул руку, готовясь принять глок. Его пальцы мелко дрожали: то ли от ожидания, то ли от волнения. — или тебе ещё чё-нибудь надо? Дэвид посмотрел на него. В лице Саймона он вдруг увидел черты, напомнившие ему его самого.  — Ну, разве что свободные уши.  Саймон недовольно цокнул языком. — Уши? Ладно. Только недолго. Меня мама дома ждёт, и если я не приду вовремя, она будет волноваться.  Дэвид почувствовал себя неуютно, словно бы он снова разглядывал себя в зеркало. Саймон нетерпеливо пялился на него, неловко шевеля губами. Он уселся в паре метров от Лезерхоффа, опустив подбородок на ладонь. Дэвид недолго колебался, после чего всё же не выдержал. — Затрахало это всё! — выпалил он.  Саймон дёрнулся, уставившись на Дэвида.  — Ты о чём? — с непониманием спросил он. — Нигде нет покоя, одна еботня с этими таблетками, с этими чертями… — затараторил Дэвид с выраженным раздражением. За ним скрывалось что-то более уязвимое, но ни один из них не понимал этого. — Хоть бы чё помогало, так хер там, — он театрально выбросил руки вперёд. —  на, нах! Вместо лечения - галюны! И даже щас…Бредятина. Ещё и ты тут! — Дэвид кинул ядовитый взгляд на Саймона, а тот, в свою очередь, уставился на него с лёгким презрением. — Пришёл, подразнил, и свалить хочешь… — А ты бы не хотел? — с осторожностью поинтересовался Саймон. — Чёт тебя понесло…и чем это я тебя дразнил? — Понесло?! — ядовито усмехнулся Дэвид, вытаращившись на Саймона. — Да я б на тебя, бля, посмотрел, если бы ты так таблетками ужирался! Это ещё по-божески… — на некоторое время Дэвид замолчал, ведя в голове счёт. — Дразнишь чем? Да банально своим присутствием. Ты — первый, с кем я говорю вот уже за две недели полного одиночества…Ходи ещё убивай этих тварей. Откуда вообще взялись? — Так… — начал Саймон. — Ну ясно, что бредни это, — отмахнулся Дэвид. — в голове у меня сидят, вместо тараканов. А нахер?..Откуда у меня такие сидят? Лучше б гримы какие, или мюлинги были, там хоть ясно, откуда. Задрало всё это. Вопросы, мозгоебля, мигрени. В принципе всё задрало. Саймон уже понял, что попытки вклиниться в страдальческий монолог Дэвида никак не могут увенчаться успехом, и поэтому молча ждал, когда же он закончит сам. Глядя на него, Саймон предполагал лишь два варианта: либо он сумасшедший, либо обдолбанный. Трудно было проникнуться человеком, который выливал все свои мысли скопом едва знакомому мужчине. Да даже если бы Саймон был женщиной, ничего бы не поменялось — вся ситуация казалась абсурдной. Вдруг Саймон вспомнил о Софи. Окажись она на его месте сейчас, поддержала бы, а не зарывалась в собственные мысли, молчала или окидывала незнакомца колкими фразочками.  Саймон смутился, но предпринимать попыток исправить положение не стал. Это не похоже на него. Как глупо выглядело бы, стань он сейчас расспрашивать его о том, что же такого случилось в жизни незнакомца, что привело его к такому плачевному состоянию? Тут Саймон остановился, и вернулся к мужчине, который продолжал жаловаться, активно жестикулируя и матерясь. — …Башка раскалывается постоянно, хоть ты ею о стенку бейся! — цедил он сквозь зубы. Вид его теперь напоминал наглухо озлобленного рецидивиста. — Чёрт его знает, кто виноват и чё с этим делать. — Ага, — пробормотал Саймон. — ты закончил? Дэвид посмотрел на него прищурившись, со скорченым в полном недовольстве лицом, и сказал сухо: — Сходи нахуй, а? Я ему душу изливаю, мог бы и послушать ещё сколько-нибудь. Куда тебе вообще идти? Сидишь у меня в башке, вот и сиди. Это был момент прозрения для Саймона. “Точно обдолбанный” понял он для себя. — Чего? — спросил он больше автоматически, нежели из интереса. — Вот это тебя кроет. — Мои галюны ещё будут мне претензии предъявлять, — продолжал изливаться бредом Дэвид. Ему будто бы больше не было дела до Саймона, словно тот стал призраком. — дожил. Всё, давай-ка пиздуй на все четыре стороны, — Дэвид бросил пистолет к ногам Саймона. — я выговорился, ты выслушал, ариведерчи. Но Саймон не поднял пистолета, и даже не встал. Он поднял оружие и спрятал его в сумку. Затем, обратился к Дэвиду. — Тебя звать-то как? Дэвид скривил губы. — Дэвид. Саймон не нашёлся, как продолжить диалог.   — …Прости, — неожиданно выдал Дэвид. — чёт меня реально…как ты сказал, понесло. — Да всё нормально, — буркнул Саймон. — накипело, да? — Да есть такое.  Дэвид вздохнул и вытянулся. Мышцы затрещали, а сам он удовлетворенно промычал. Саймон бросил мимолётный взгляд на свою сумку, затем обратился к Дэвиду. — А с чего ты взял, что я — галлюцинация? Дэвид тупо уставился на него, и Саймон почувствовал себя ужасно глупым. Он поспешил объясниться: — Ну, то есть, логично это предположить, но… — и Саймон сам понял, что никакое “но” не сможет в корне изменить мнение Дэвида, но самым обидным был факт того, что Саймон понимал, что и сам бы не поверил в сущность Дэвида, окажись он на его месте. Тут Саймон вздохнул, и умолк. —  Ага, — мотнул головой Дэвид. — дошло?  Саймон кивнул. — Ну ты жираф… — Засохни. — посоветовал Саймон.  По лицу Дэвида расползлась полу-ухмылка. Саймон сложил руки за спиной и, оперевшись на них, вытянул вперёд ноги. В коридоре вновь стало тихо и откуда-то потянуло холодом.  — Странно, что пока мы тут распинаемся, сюда не пришла ни одна тварь. — заметил вдруг Дэвид.  — Это потому, что я — оберег, — заявил Саймон. — цени меня, понял? — Ценю, — кивнул Дэвид. — А поклоняться нужно четыре раза в сутки? — Пять, — Саймон выставил вперёд ладонь, растопырив пальцы. — Молись и кайся, нечестивый грешник. Оба мужчины рассмеялись. Дэвид почувствовал наступающую мигрень. Не успел он и глазом моргнуть, как перед глазами всё поплыло, завращалось и стало окрашиваться кислотными цветами. Саймон подскочил к нему, пытаясь то ли растормошить, то ли добить бедолагу, но ничего не выходило. Дэвид не мог даже слышать его. Он вновь стал проваливаться куда-то вниз, пока на фоне любой шорох вновь становился слышен, а затем заглушался утробным стоном или грохотом.  Дэвид зажмурился, когда его затылок словно бы пробило током. Он подскочил на локтях, оказавшись на холодном кафеле палаты. Он осмотрелся: нигде не было света, а руки и волосы ощущались мокрыми, липкими и грязными. Саймон почему-то продолжал маячить перед глазами, сколько бы Дэвид не старался убрать его.