⊱⊰Люпины⊱⊰

⊱✫⊰─⊱✫⊰─⊱✫⊰

Уилл был одинок, и это его, по большей мере, устраивало. Он не такой, как все: он осознавал и принимал, что никогда не вписывался в чёрно-белую картину мира и понятий общества. Для кого-то он был слишком прямолинейным и грубым, для кого-то казался молчаливым чудаком, отшельником. Его расстройство аутистического спектра не помогало интегрироваться в социальную жизнь, да и не то чтобы он стремился. Он просто другой, и то, что кто-то его не принимал — его не особо волновало. Общение с людьми выматывало, как морально, так и физически. К одиночеству привыкаешь, особенно, если сравнивать не с чем. Однако, одиночество не было всецело подлинным: всё же у него была свора спасённых им же собак, которым было абсолютно всё равно каким Уилл являлся, была Алана — её он считал подругой, она его — своим бывшим пациентом, но он всегда мог рассчитывать на её поддержку. Ещё, от недавних пор, жизнь Уилла разбавилась визитами к психотерапевту: Алана настояла на этом, после того как Уилл вынужденно оставил на время свою работу консультанта-профайлера. Женщина искренне беспокоилась за его психику, ведь Грэм при работе использовал свою уникальную способность, связанной с чрезмерной эмпатией, из-за чего Уилл напрямую сливался в воображении с преступниками, с высокой вероятностью предсказывая их поведение. Но плата за подобное умение была непомерно дорогой. И с назначенным со стороны ФБР доктором Ганнибалом Лектером было, на удивление, приятно общаться. Он всецело контролировал себя и своё тело, потому ничто не отвлекало от сеанса. Жизнь текла подобно равнинной реке — равномерно, иногда тревожась редкими всплесками, но медленно и без крутых склонов. Вот, пожалуй, и всё. И его это правда устраивало. Как ему казалось.

⊱✫⊰─⊱✫⊰─⊱✫⊰

Пока на пороге вновь не объявился Джек Кроуфорд, глава отдела поведенческих наук. Когда Уилл, недавно проснувшийся, отворил ему дверь — на лице агента проступила смутная неловкость, то ли из-за того, что Уилл вышел без стеснения к нему в нижнем белье, то ли из-за воспоминаний о последней встрече. Несколько собак звонко залаяли, чутко отреагировав на появление незнакомца, но Грэм, шикнув в их сторону, успокоил питомцев. В прошлую встречу Джек извинился за то, что обещал Уиллу безопасность и слова своего не сдержал, ведь преступник из последнего дела вышел на Уилла. И Грэму пришлось в него выстрелить. Джек держал в руке безликую тонкую папку, наверняка с несколькими обезображенными телами внутри.       — Без тебя правда не справиться, прости, — прозвучало сухо, но Уилл кожей чувствовал сожаление, исходящее от агента ФБР. В этот же раз Джек извинился заранее, скорее для вида, но Грэм отчётливо и так осознавал — легко не будет, как никогда и не было. Уилл мельком успел заметить красноватые белки уставших глаз у гостя, прежде чем уткнулся взглядом в чужие руки. Спал ли тот вообще ночью? Ну, и, конечно же, Джек принёс фотографии, зная, что Уилл не сможет противостоять этому факту: любопытство — его главный порок. Взглядом профайлер проскользил по чужой тёмной коже, где мелькал на запястье отметиной скромный полураскрывшийся желтоватый цветок кактуса, совсем маленький, но чёткий. Стойкий в своей простоте и невозможно выносливый, совсем как его хозяин. У жены Джека, Филисс, над левой ключицей раскрылась полным цветом белоснежная цинния — это Уилл запомнил, когда при давнишней встрече избегал участливого взгляда женщины: она сочувствовала Грэму, будто бы он был болен или от чего-то безмолвно страдал, однако что побудило её так думать — он не знал, да и не хотелось. Это, по большей мере, его раздражало. Алана Блум носила прямо под сердцем на коже благородную бледно-синюю гортензию — она сама об этом раз обмолвилась, когда зашла речь о соулмейтах. Не то чтобы Уилл имел возможность как-то удостовериться в этом. Доктор беспокоилась, что Уилла могла тревожить эта тема, и именно из-за этого он отстранился от социума, в попытках обезопасить себя от, как ей казалось, разочарования. Но нет, ему просто было … безразлично? По крайней мере, так он заверил подругу. Его собственное одиночество не удручало. Большинство людей избегало участи быть отмеченными. Например, когда Уилл работал в офисе ФБР, у Беверли Катц — одной из агентов лаборатории — была девственно чистая кожа, как она сама гордилась и подчёркивала, и, хоть Брайан Зеллер, её коллега, любил подшутить именно над этим выражением — у него тоже никаких отметин не было. Жить без отметины, как и с её наличием, было нормальным, никто не обязывал связывать свою жизнь с тем, у кого имелось такое же «клеймо», как и у тебя, но всё же были, несомненно, свои плюсы воссоединения — подобная пара якобы заранее была создана гармоничной, цельной, отмеченные чуть ли не ментальной связью обзаводились если верить россказням. Ну, и судя по исследованиям каких-то лженаучных институтов: твой соулмейт, по сути, был создан подобным партнёром, способным понять и принять всецело, потому что имел идентичный внутренний мир и мировоззрение. Уилл и так страдал от своей чрезмерной эмпатичности, будучи способным перенимать манеру мышления преступников, а ещё и навязанные кем-то суждения были ни к чему. Потому профайлер относился к подобному, как к клеймению, будто ты безвольное животное, и кто-то выбирал за тебя кому ты принадлежишь заранее. А Грэм предсказуемость не любил. И всё, что оставалось, это смириться. Быть связанным со своей копией? Что может быть хуже, да ещё и, к тому же, наверняка, скучно до жути, когда человек приедается, ибо идентичен тебе. Встречаться со своим отражением? Попахивало нарциссическим расстройством. И вот. Прошло каких-то полтора месяца, и Джек снова пришёл к Уиллу на порог, к его небольшому, уютному фермерскому домику. Наведался с раннего утра, чтобы обратиться в очередной раз за помощью. Последствия прошлого, всё же удачно закрытого случая, временами тревожили неспокойный разум Грэма. Он продолжал видеть ночные кошмары, хоть и не такие частые и красочные, как ранее. Ему мерещились иногда причудливые формы, играющие в тени, но, стоит отдать должное, беседы с его новым психотерапевтом, Ганнибалом, давали свои плоды. Психотерапевт, с вычурным именем и носящий при себе скальпель — для заточки карандашей, как он пояснил — довольно странный? Пожалуй, это Уилл ещё опускал тот факт, что мужчина одевался как вычурный франт, но Уилл и сам не вписывался в общепринятое понятие нормальности. Не приглашая Джека пройти в дом, хоть осенний воздух настойчивым холодом касался кожи, Уилл принял папку в руки.       — Тело найдено час назад, мужчина, до пятидесяти лет, в полицию сообщили прохожие, — проинформировал его агент, пока Грэм рассматривал единственную фотографию, как-то внезапно рассеяно и, даже, с неприятным удивлением на лице. Профайлер несколько раз моргнул, отводя взгляд от изображённого, и пожевал нижнюю губу.       — Мне нужно взглянуть вживую, — заявил спустя паузу, резким движением захлопнув папку. Джек понятливо кивнул — и так планировал забрать Уилла с собой, наперёд зная, что тот согласится. На Грэма было нелегко, но всё же возможно надавить, стоит только выяснить его слабые точки.       — Собирайся, поедем к месту преступления, здесь недалёко.

⊱✫⊰─⊱✫⊰─⊱✫⊰

В воздухе пахло сыростью земли, увядающими листьями и дымом. Осень навевала меланхоличное настроение, подготавливая к переменам, как к концу, так и к началу, как к утрате, так и к обновлению. Тело мужчины было усажено на деревянную лавку, под старым деревом, в местном парке у небольшого озера. Он был одет в костюм, его тело было прислонено к лавке прямой спиной, с открытыми глазами. Со стороны выглядело так, будто он просто присел, решив передохнуть после прогулки. Если бы, конечно, не дыра, вместо грудины. Вместо сердца и половины рёбер, у трупа расцвёл одинокий цветок, спрятавшись за винного цвета рубашкой. Композиция очевидно нарушена — изначально убитый был полностью одет, уже после приезда полиции была разрезана рубашка и стянут пиджак, обнажая нутро. Вовсю работали криминалисты, собирая улики и делая фотографии. Но Джек освободил, насколько это было возможно, место убийства от сотрудников, предоставив профайлеру некоторое время для работы. Оставшись стоять напротив жертвы, Уилл прикрыл глаза, сделав глубокий вдох. Повёл плечами, слегка сгорбившись в желании отгородиться. Он уже успел немного отвыкнуть, за время вынужденного перерыва, от ненужного внимания, и сейчас остро ощущал на себе чужие взгляды работников, что липли к нему пытливо и подозрительно. День начался паршиво. Сосчитав вдохи и выдохи, получилось сконцентрироваться. Перед закрытыми глазами, внутри разума, пронёсся взмах маятника. Воображение стёрло все следы присутствия полиции и ФБР, второй взмах забрал с собой галдящие звуки, оставив в воображении только самого Уилла и обнаруженное тело. Третий взмах. Ему предстояло увидеть задумку так, словно это была его жертва. Его творение.       — Я хочу, чтобы тело передало всё то, что я запланировал. Я заранее сливаю кровь, чтобы случайным образом не испачкать сцену. Аккуратно и выверено делаю надрезы, вытаскивая мешающие кусочки рёбер; предельно осторожно достаю кишечник и желудок — выигрываю дополнительное время до разложения. Добираюсь до главного объекта инсталляции — сегодня это сердце. Именно ему предстоит трансформация. Подкрашиваю заметно посеревшее лицо косметическим гримом, придавая тому румянца — всё должно быть идеальным. Одеваю тело в подходящий костюм пурпурно-маджентового цвета, наперёд подобрав идеальное сочетание тонов, и напоследок — свежий, тонкий, длинный стебель, с щедро усеянной фиолетовым цветом кистью. Он скромно выглядывает между верхнего ряда отсутствующих фрагментов рёбер. Размещаю так, словно он там и рос, питаясь жизнью, завершая картину. Мёртвым этот мужчина принёс пользы больше, чем будучи живым, и я дарую ему возможность изобразить новую жизнь. Он воплотит моё послание. Я сотворю картину для единственного человека, способного меня понять. Способного увидеть. Таков мой замысел. Уилл резко открыл глаза, возвратившись в реальность. Мигом накатил окружающий шум и он слегка скривился, потирая лоб. Он не надел свои очки, пока пытался понять идею преступника: убийцы, по большей степени, были похожи между собой, понятны ему и, отчасти, жили в подсознании Грэма, так или иначе, присутствуя в его жизни постоянным образом. Отгораживаться от них, когда буквально работаешь со смертью, было бессмысленно. Но, когда приходится снова вернуться в реальность, дабы взаимодействовать с окружением — Уилл достал очки из кармана, привычным, несколько дёрганным движением, поправив их на носу. У мужчины была снижена острота зрения из-за частого применения внутреннего, расфокусированного зрения, но очки он использовал по другой причине — они служили ему дополнительной заслонкой, своеобразным щитом от чужих глаз, неподвластных ему эмоций и чувств других. За очками можно было спрятать свои глаза и это не будет казаться странным для кого-то. Можно было укрыться самому на какое-то время, отгородившись за таким маленьким, казалось бы, незначительным предметом. Джек, стоящий всё время неподалёку и наблюдающий за ним, подошёл к Уиллу как только тот осмысленно стал осматриваться.       — Это не просто цветок, это послание, — начал профайлер, скользя взглядом по видимым, оставшимся внутренностям тела. — Люпин ядовитый: вызывает несметное количество расстройств со стороны центральной нервной системы, и в целом наносит вред организму, но убийца расположил его вместо сердца. Значит, его избранница, или избранник, отравляет ему сердце. Принято считать, что люпин символизирует сочетание безумной страсти и преданности. Подошедший судмедэксперт отдал Кроуфорду какие-то бумаги и тот, что-то прочитав, спросил вслух:       — Судя по температуре и состоянию мышц, миновала уже стадия имбибиции, но почему нет трупного запаха и пятен? Уилл отошёл чуть дальше от главы отдела, становясь ближе к умершему мужчине, но уверенно ответил:       — Заторможенный аутолиз. Должно быть убийца обколол его, чтобы сохранить тело как можно дольше. Нет насекомых, что-то их отпугивает. Джек кивнул близ стоящему лаборанту, чтобы он записывал услышанное.       — Связки и мышцы подрезал сразу после смерти, чтобы было легче придать форму. Использовал косметику, дабы придать лицу свежести, одежда явно из дорогих брендов. Он приложил много стараний, а значит это убийство без прямого мотива, но предназначено для кого-то, — Уилл, вспоминая видение, повторился: — Сделал всё, чтобы зритель увидел картину в её первоначальном, идеальном виде. Джек молчаливо ждал, что Грэм ещё сможет прочесть или заметить, потому не вмешивался, зная, что тому необходима хотя бы видимость уединения. Это было важным условием для взаимодействия с Уиллом.       — Тот, кому предназначалась эта сцена находился здесь, среди нас. — профайлер бросил блуждающий взгляд на собравшуюся толпу за жёлтыми лентами, что шумно обсуждала происходящее. Поправляя очки на переносице, поморщился, когда донеслись чьи-то всхлипы, — или до сих пор находится.       — А убийца? — сжав сильнее челюсти, спросил Кроуфорд. Уилл, не отводя глаз от лица навечно замершего мужчины, мотнул головой.       — Вполне вероятно он наблюдает, но не поблизости. Опасно, он хитёр. Психопат. — останавливаясь взглядом на видимых ранах и прокручивая в голове картинки пазлы сошлись, и прояснилась чёткая догадка. Мысли, что открылись ему в воспоминаниях, сама идея превращения и работа уже были ему знакомы, они встречались ему ранее. Профайлер объявил, теперь без сомнений: — Это работа Потрошителя. Появившаяся за ними, будто всё это время наблюдающая со стороны, Беверли, а это была именно она, судя по возникшему запаху корицы, чертыхнулась и несдержанно произнесла, влезая в разговор:       — Мы кусаем пыль: если это Потрошитель, то следов не осталось. Но, с другой стороны, чёрт знакомый лучше черта незнакомого. Уиллу нравилось работать с Катц, она была одной из агентов ФБР, но не смотрела, в отличие от большинства присутствующих, на Уилла с каким-то скрытым подозрением или пренебрежением. Наоборот, могла поддержать самые странные теории, но точно одновременно с этим подкрепляла их уликами, дотошно выискивая их. Была смешливой, и вела себя временами нагловато, но не притворялась, скрывая своё презрение за улыбкой. Грэм бы это почувствовал, ведь, к сожалению, такие вещи, в первую очередь, проступали трещинами в созданных образах лжецов. Джек не обратил внимания на вмешательство Катц, проигнорировав её врождённую бесцеремонность, уже привыкший к этому. Он, сведя чёрные, с намечающейся нервной проседью, брови, поинтересовался сомнительно:       — Ты точно уверен, что это не кто-то другой? Может, подражатель? Потрошитель давно не проявлялся. Профайлер нетерпеливо кивнул несколько раз, просто не понимая, как можно не замечать, что эта работа принадлежать могла только одной паре рук. Одному творцу.       — Посмотри, насколько хирургически точны разрезы, аккуратно и искусно. Очевидно, что связан с хирургией напрямую, твёрдо поставленная рука. Но не только это. Что-то ещё отсутствует, помимо сердца и кишечника — он забрал трофей с собой. Много ты в последнее время видел подобного? Сама экспозиция. — Уилл начал быстрее говорить, подталкиваемый ощущением, что учуял верное направление: — Единственное, что нетипично для него — эта работа не очередная демонстрация для общества, это сделанного для определённого человека. Бесспорно, для какой-то «избранницы». Или «избранника». Стоящая возле них Беверли, пробормотала под нос:       — Ох, не завидую тому, кому преподносят подобное в качестве подарка. Свихнуться можно с таким поклонником. Уилл, прищурившись, осмотрел позу. Это едва ли «подарок». Глаза жертвы широко раскрыты, но это не удивление или страх, убийца намеренно оставил их так. Словно говорил, что … видит кого-то? Наблюдает, возможно. Руки раскинуты, ладони раскрыты, вероятно в приглашении обнять. Приглашение. Он будто бы ждёт.

⊱✫⊰─⊱✫⊰─⊱✫⊰

Кабинет Ганнибала Лектера имел свою определенную атмосферу. Пространство было оформлено в сдержанно мрачных тонах, отражая утонченный вкус и даже саму манеру поведения хозяина. Оно наполнено элегантной антикварной мебелью и различными произведениями искусства, создающими обстановку порядка и спокойствия. Уилл исследовал, касался, переставлял предметы интерьера, транслируя и передавая подобным образом свою тревожность или нервозность в окружение. И Ганнибал не противился, позволяя вносить определённую долю хаоса в его установленный порядок. Для Ганнибала было чуждо откровенно проявлять во внешнюю среду свои эмоции, он привык тщательно контролировать себя и своё тело, наперёд с лёгкостью просчитывая, что будет уместно продемонстрировать, и, попробуй кто из его пациентов или знакомых нарушить видимый порядок его собственности, установленной гармонии в среде, не получив разрешение на то — Ганнибал счёл бы это за невежество, но Уилл — не просто один из пациентов. Он был другим. Лектер не возражал, пуская Грэма в своё личное пространство, позволяя его изучать и менять (даже занимать его личное кресло за письменным столом, разрешая видимость контроля), а тот, в свою очередь, позволял ответно изучать себя и свой разум. Поглаживая пальцами бронзовую статуэтку взрослого оленя, водя подушечками по бороздкам металла, имитирующие складки шкуры, Уилл нарушил комфортную тишину словами:       — Джек снова приходил ко мне с делом. Ганнибал, всё это время что-то сосредоточенно записывающий в многостраничный дневник, поднял нечитаемый взгляд на пациента. На сегодняшней встрече доктор был в одном из своих многочисленных твидовых костюмов-троек: комплект тёмно-лилового цвета в бордовую полоску, перламутровая, идеально выглаженная рубашка, и один из его вычурных галстуков — сегодня бежево-розовый, с каким-то замысловатым узором. Лектер отличался претенциозным вкусом во всём, в первую очередь, в выборе одежды. Он выглядел одетым с иголочки: выгодно подобранные минималистичные аксессуары, не перетягивающие внимание, всегда начищенная до блеска обувь. Все его костюмы, без сомнений, были сшиты на заказ из дорогостоящих материалов, однако Грэм не разделял привлекающе-строгого вкуса в одежде, предпочитая комфорт и незатейливость, чтобы не выделяться. Уилл же надел потасканные джинсы, коих у него было несколько пар, и помятую темно-синюю рубаху в мелкую клеточку. Небрежно, без должного вкуса, но удобно. Было ли Ганнибалу так же удобно в его костюмах? Отсутствие стиля — и было стилем Уилла Грэма. Хотя это не отменяло того, что абсолютно всё по умолчанию выглядело великолепным дополнением и идеально сидело на высокой фигуре Лектера. Они были совершенно разными, из разных слоёв общества, с разными мировоззрениями и абсолютно непохожим прошлым, однако что-то, всё же, их объединяло. Страсть к анализу или любопытство? Порой Уилл задавался вопросом, имелась ли на теле доктора отметка соулмейта или он мог похвастаться отсутствием таковой? Спрашивать напрямую казалось чем-то сугубо личным, а между ними не было ещё настолько доверительных отношений. По крайней мере, со стороны Уилла. Ганнибал был по-своему беспощадно гениален, едва ли кто мог сравниться с его познаниями и быть настолько же прелестно педантичным в манере общения. Если и существовал где-то подобный ему, то этот человек должен был быть уникален и бесспорно талантлив. Первой ассоциацией, что приходила на ум Уилла, когда он раздумывал о метке соулмейта для такой личности как Ганнибал был ландыш. На неосознанный взгляд это растение с белоснежными душистыми цветками-колокольчиками выглядело очаровательно, даже обманчиво невинно, но всё же от плодов до корней ландыш целиком ядовит. Ганнибал хорошо носил свои маски, выглядя утонченным и манерным, но под гладкой поверхностью таилась бурлящая опасность. Уилл не мог это доказать или опровергнуть, он просто чувствовал. Ганнибал не являлся тем, кем он намеренно казался, и, как ландыш, он представлял собой смесь красоты и скрытой угрозы. Доктор непредсказуем в своей напускной предсказуемости. Ландыш подходящий цветок для него. Обычно Грэм слишком быстро раскрывал истинную суть встречающихся на его пути людей: будь то преступники, коллеги или просто знакомые. Понять их мотивы было несложно когда можешь с лёгкостью представить себя в их шкуре, ведь они не следили ни за своими жестами, ни за мимикой, ни за тем, что говорят и делают. Уилл читал их, как читал бы скучную книгу. А ещё зачастую видел в чужих глазах опасение, иногда страх или жалость, стоило им узнать, какой способностью он обладал и где, собственно, нашёл для неё применение. Ганнибал был опасен, несомненно, но вот что именно Лектер из себя представлял — Уиллу стало слишком любопытно разобраться. Впервые за долгое время ему встретился человек, который отображал Уилла, при этом искусно скрывая своё истинное обличие. Это не могло не заинтересовать. Уилл играл с огнём и мог обжечься, но отказаться от риска уже не был в состоянии, а, как известно, расплата приходила после ужина. Вежливо склонив голову, по направлению к Уиллу, Ганнибал поинтересовался ровным тоном:       — Ты считаешь, что готов вернуться? Уилл повернул голову, через плечо глянув на сидящего психотерапевта. Задержавшись пальцем у рогатой головы оленя, с оттенком бессильной жестокости ухмыльнувшись собственным мыслям, спросил ответно:       — А как вы считаете, доктор? Здоров ли я? Забираясь в головы убийц, проживая смерть, вынашивая чужие мысли — могу ли я продолжать работать? Нахмурились светлые, практически бесцветные тонкие брови Ганнибала в задумчивости.       — На самом деле, ты ужасаешься самой возможности, что тебе куда интереснее оказаться на месте убийцы, понять его замысел и влезть в его сознание, чем сопереживать жертве. Всё мы задумываемся об убийстве в различных ситуациях, хотя бы единожды. Но это не значит, что все поголовно становятся убийцами только лишь из-за разыгравшегося воображения.       — Преступники, они как змеи: пролезают в самые глубины, душат своими мыслями, порочностью, бередят залегающие на дне самые ужасающие сценарии, отравляют своим ядом, — Уилл медленно подошёл к креслам, где ожидал доктор Лектер, но его слова, напротив, были быстрыми и торопливыми, отдающими нервозностью, — кто-то должен их ловить, прежде чем они ужалят, снова убьют, смогут распространить свою заразу, выплеснуть больную фантазию на очередного невинного. Кто-то должен возвращать справедливость и предотвращать повторение убийств. — возвратившись и проведя рукой по материалу, он наконец занял своё место, откинувшись спиной назад. Произнёс мрачно-унылое: — И этот кто-то, к моему несчастью, я. Потому что, по воле судьбы, у меня есть такая возможность и я обязан её использовать. Он принялся водить пальцами по кожаной обивке мягкого кресла, вырисовывая невидимые кругообразные орнаменты. Уилл не смотрел на Лектера, однако, естественно, чувствовал, что тот наблюдал за ним. Прямо, но без давления. Каждый раз, когда Уилл встречался с ним взглядом — видел там своё отражение, или лишь те эмоции, которые были уместны ситуации, а Лектер, как и подобает профессионалу в психиатрии, умел считывать чужое эмоциональное состояние и малейшие изменения в мимике. Он был как зеркало, и если Уилл мог рассказать, что творится в голове человека, то Ганнибал — манипулировал тем, что видел, в первую очередь, снаружи. От того с ним и было относительно проще и куда приятнее общаться: он не транслировал то, что мог перенять и считать Грэм, всецело управляя и телом, и эмоциями. Однако, очевидно, за невозмутимой гладью зеркала скрывалась зияющая пустота, жадно впитывающая чужие проявления, дабы наполниться. Но сосуд, что не имеет дна, никогда не заполнить хотя бы наполовину.       — А ты, подобно мангусту, не восприимчив к змеиному яду. И, как ты уже сказал, знаешь почему. Как говорил Эйнштейн: «Воображение гораздо важнее знаний. Знания ограничены, а воображение наполняет мир». Всё благодаря твоему дару.       — Способности, — привычно поправил Уилл, перебивая доктора, но тот, не меняясь в лице, принял поправку, продолжив:       — Твоей способности, потому что ты можешь их понять. Стать таким же порочным, таким же ядовитым. Пускай ты демонстрируешь отстранённость и отрешённость от близких контактов, испытывая затруднение в социализации будучи ярким интровертом — ты подсознательно отчаянно хочешь быть полезным, быть частью общего, и эпизодически пропадая в изоляции, заново пытаешься разобраться со своей тьмой в одиночестве. И всё же, обладание подобной способностью не делает тебя автоматически чем-то обязанным обществу. Но ты продолжаешь тянуться к тем, для кого ты всегда будешь ненормальным, считая, что так восстанавливаешь справедливость, чтобы не быть как те, кто эту мнимую справедливость рушат. Слова Ганнибала ржавчиной прорастали сквозь кожу. Уилл способен понять преступников, потому что внутри, где-то там глубоко, он такой же. И никогда не будет нормальным. Не будет принятым.       — Хочу быть полезным, — тихо повторил за ним Грэм, зацепившись. Подняв насыщенно-синие, из-за тусклого освещения кабинета, глаза на доктора, вдруг спросил: — Вы считаете себя эмпатичным человеком? Ганнибалу потребовалось некоторое время, прежде чем ответить, обдумывая вопрос. Он сидел с прямой спиной, отложив свои записи на стол, как только Уилл вернулся к беседе.       — Способность к эмпатии сложно объяснима, — вдумчивым голосом медленно произнёс Ганнибал: — Я понимаю эмоции и исключительно хорошо умею читать людей. Но значит ли это, что я чувствую их боль, как свою собственную, подобно тому, как это делаешь ты? Что я испытываю и осознаю, понимаю их страдания на интуитивном уровне? Что я им сочувствую? Выражение его лица на мгновение изменилось, обратившись из вежливо-спокойного в пытливое, изучающее. Лектер наблюдал за Уиллом, словно что-то выискивая в его чертах лица, хотя отвечал на вопрос именно он.       — Нет, — ответил мужчина наконец. — Я, очевидно, не обладаю таким же уникальным уровнем эмпатии, как ты, Уилл. Моё понимание интеллектуальное, а не эмоциональное. Грэм принял этот ответ, кивнув, хоть и заданный вопрос остался открытым. Несколько прядей тёмных волос упали завитками ему на невысокий лоб. Он опустил голову ниже и волосы совсем спрятали его глаза.       — Иногда я хочу просто исчезнуть, — пробормотал мужчина, и подтверждением его словам линия губ досадливо скривилась, — чтобы никто на меня не смотрел. Ничего не ждал. Он переплел пальцы рук, потирая большие пальцы друг о друга в желании отстраниться. То ли от прозвучавшей правды, то ли от пристального внимания после его слов.       — Может быть, ты просто хочешь, чтобы тебя наконец-то увидели? Тон Ганнибала поменялся, став густым. Его литовский акцент смягчал произношение, будто патокой обволакивая слух. И, очевидно, иногда Ганнибал использовал это нарочно. Всё-таки доктор был искусным оратором, и прекрасно об этом знал.       — Таким, какой ты на самом деле.       — Какой же? — не удержавшись, полюбопытствовал Уилл, сощурившись и бросив на доктора быстрый взгляд. Он осознанно повёлся на откровенную манипуляцию. Губы Лектера растянулись в понимающей улыбке, обнажив удлиненные, чуть выпирающие клыки. Уилл невольно сглотнул, отчего-то почувствовав слабое напряжение. Но лицо Ганнибала выражало добродушие: у глаз собрались морщинки и, кажется, сам взгляд потеплел.       — Особенный. Nazlanmak. Древняя душа, с юными глазами и тонким умом. Не все заслуживают тебя и твоего дара, — Ганнибал, словно не было заминки, быстро поправил сам себя: — Твоей способности. Общество никогда тебя не примет полностью, Уилл. И ты совершенно не обязан доказывать свою полезность тем, кто этого не оценит. В той или иной мере ты здоров, да. Равно как и болен, так или иначе. Но всё же тебе решать, не мне, и, тем более, не Джеку. В конце сеанса, Ганнибал, уже по негласному обычаю, разливал из аутентичного китайского заварника по стеклянным чашкам один из своих коллекционных чаев. Сегодня это был выдержанный белый. Ненавязчивый цветочно-ягодный аромат распространился по кабинету, оставшись сладковатым шлейфом на рецепторах обоняния. Через стенки было видно, как в светло-жёлтом напитке кружились некрупные бледные листья и травяные почки, в танце вихрем мелькали кусочки лесных ягод и розовые лепестки. Уилл взял чашку; деликатное тепло согрело ладони. Отпил, приятно удивляясь насыщенному вкусу. Ганнибал присел напротив, закинув ногу на ногу. Он взял свою чашку и поднёс к лицу, несколько мгновений вдыхая тонкий аромат, и, прикрыв глаза, наконец сделал маленький глоток.       — Каждый чай имеет свою индивидуальность. Белый — сам по себе самодостаточный, хорошо восстанавливает кровоток и очищает разум, в древнем Китае его использовали как лекарство, — покачивающим движением, психотерапевт покрутил чашечку, заставляя осадок завертеться, создав воронку, — но он скучен и слегка однообразен, поэтому я предпочитаю добавлять немного интригующего вкуса, в виде сушенных фруктов и цветков. —доктор сделал ещё один глоток уже остывшего напитка, покатал на языке, и вновь оценил полученный букет вкуса. Слегка улыбнувшись, пояснил, хоть того и не требовалось: — Появляется многогранность. Фудинский белый чай подавался только императорам и правителям, и считался привилегией редких избранных. — он поставил чашку на красивое блюдце, где в прозрачной основе застыли золотые и красные всполохи красок. Поправил её положение, уместив прямо по центру посуды, чтобы выглядело идеально. — Теперь же, им могут наслаждаться все, он утратил свою уникальность, хоть и сохранил нежный вкус, — закончив одну из кратких историй, которыми он любил сопровождать будь то приём пищи, или обычное чаепитие, вновь обратил внимание к Грэму: — Расскажи мне об этом деле, с которым к тебе пришёл Джек, — попросил мужчина расслабленным низким голосом, находя глаза Уилла, наблюдающими за его действиями. Уилл пожал слегка плечами, сморгнул и отвёл глаза. Ускользнув в воспоминания, он расфокусированным взглядом блуждал по письменному столу.       — Это был снова Потрошитель.       — Почему ты решил, что это он? Ганнибал смотрел внимательно, чуть приподняв лишённые цвета брови в ожидании, не напирающе, но и не без интереса. Он чуть сместился вперёд, положив руки ладонями вверх, и теперь их колени чётко были обращены друг другу.       — Потрошитель тщеславен — он делает всё с размахом, напоказ, восхваляет свою же работу, ему определенно нравится быть на слуху. Его почерк это профессионализм, экспрессия и отсутствие следов, если только он не оставит что-то как насмешку для агентов. Он обладает огромным апломбом. И, наверняка, в теле будет отсутствовать какая-то часть. Но сегодняшний случай … он другой. Это представление для одного. Ганнибал мягко улыбнулся, его глаза в подрагивающем освещении от камина казались цвета жжёной карамели.       — Возможно, ему просто очень нравится внимание публики. Что ты думаешь о его работе в этот раз, какие эмоции он хочет показать? Уилл повёл челюстью слегка вбок, как обычно делал, когда размышлял. Неосознанно нашёл взглядом паше, бледно-фиолетового оттенка, что аккуратным треугольником выглядывало из нагрудного кармана доктора.       — Он поместил в тело цветок. На лицо факт, что растение что-то олицетворяет. Фиолетовый ассоциируется с бегством от реальности. Цвет одиночества. Он будто бы хочет вырваться из своего плена, как вырвал этот люпин, оставляя его увядать в уже мёртвом теле.       — Или он хочет избавить от жизни своего избранного зрителя, если это, как ты упомянул, делается для кого-то конкретного. А это всё лишь прелюдия, перед фееричным концом. Зрелище для устрашения. Уилл проскользнул взглядом по раскрытым ладоням доктора: у того были ухоженные руки, аккуратный мужской маникюр. Отчего-то подумалось, что чужая кожа была мягкой — руки эстета. Повёл глазами чуть выше, наткнувшись на золотые запонки, где дрожал свет от горящего камина. Лектер не подталкивал, молчаливо дожидаясь ответа, слышно было только потрескивание сухой древесины в миниатюрном камине со стороны стены.       — Потрошитель одинок, глубоко в душе он стремится быть понятым, принятым, — через время, всё же произнёс Уилл, подняв глаза к шее психотерапевта, где воротник светлой рубашки контрастировал со смуглой кожей, и ткань касалась шеи в такт размеренного дыхания мужчины. — Если он кого и выбрал для незавидной участи своего объекта внимания, то не с целью забрать жизнь или запугать, нет. Тут что-то другое. Всё ещё постановочно и с экспрессией, но присутствует что-то более личное.       — Тогда чего же он добивается, Уилл? — прозвучало тихо, и Грэм переместил взгляд к приподнятому, в намёке на слабую улыбку, краешку губ доктора. Прежде, чем ответить, Уилл осознанно поймал пытливый тёмный взгляд. Прищурившись, произнёс уверенное:       — Быть увиденным. Лектер пристально следил за ним, не отводя глаз. И то ли Грэм привык к подобной манере доктора, то ли настолько был поглощён сеансами, что его это не беспокоило так сильно, как если бы это был кто-то другой, но такой длительный и, пожалуй, настойчивый контакт взглядами не ощущался чем-то неправильным. С Ганнибалом было проще, чем с кем-либо, хоть Уилл и догадывался, что тот мог быть кем угодно, помимо докторской личины — далеко не каждый человек настолько владеет своим телом. Все его движения и эмоции, что он транслировал, были выверенными, дозированными и именно такими, какие от него ожидали. Возможно, беспечный человек мог назвать Лектера предсказуемым, педантично-приятным, вероятно чопорным, но Уилл, со своим умением, видел во всём этом глубину, тёмную, густую, скрываемую непроницаемой оболочкой из вежливости и безупречных манер. Уилл сам охотно отвечал на взгляды доктора, без утайки — Лектер действительно умел к себе расположить без усилий, будучи обходительным, харизматичным и исключительно собранным. Ну, и медицинский опыт в психотерапии и поведенческих науках, конечно, давал о себе знать. Встречаясь с ним глазами, Уилл не видел в нём осуждения, или сочувствия, не было жалости, как в случае с Аланой, или ожидания результата, как со стороны Джека, не было ничего, кроме вежливого интереса, и то, условного. Поэтому, рядом с доктором, Уиллу не нужно было прятаться за очками, за своей «маской», ведь Ганнибал показывал лишь то, что было необходимо. И был способен понять Уилла. Поза мужчины напротив была выверено расслабленная, и Уилл, не осознавая, расслабился ответно. Не было опасности. По крайней мере, откровенной. Не сейчас.

⊱✫⊰─⊱✫⊰─⊱✫⊰

Глубокой ночью Уилл слышал как приглушённо скрипели деревянные ступеньки на крыльце у его уютного домика, и сонно решил, что это енот или лисица проверяли местность на съедобные остатки. Мелькала высокая тень, расплываясь по стенам, то вдруг становящаяся рогатой, то глядящая сквозь окно в его сторону, однако Уилл привычно списал это на своё воображение. И не такое ему мерещилось от бессонницы. Несколько собак вскинули морды в темноте, принюхиваясь, но не подняли тревогу, видимо, решив, что лесной гость не стоил их внимания. А рано утром под дверью обнаружился чуть покрытый инеем одинокий фиолетовый люпин.