Inter vepres rosae nascuntur.

Кирия отклонился несколько минут назад, напоследок пожелав им удачи в дальнейших событиях. Санеми давно знает – удача никогда не помогала. Удачи пожелать – дело совсем уж простое, но куда сложнее было понимать, что судьба твоя не в руках той самой удачи, а в чьих-то страшных, мерзких, когтистых, нагоняющих страх. От них веет злобой и вечной ненавистью, пахнет сладковатым трупным запахом, и застывшая на бледных костяшках пальцев кровь твоих близких, такая густая, алая, уже давно застыла, успев приобрести тёмный оттенок. Мерзость. Просто мерзость. Давным-давно, в детстве, от вида крови Санеми трясло так, будто перед ним кого-то с особой жестокостью убили, причём, бросив изувеченный труп ему куда-то под ноги. Сейчас же, вспоминая эту детскую гемофобию – Шиназугава лишь хмыкает: отец на этот страх всегда твердил, мол, мужик из него никакой. А после его слов становилось ужасно обидно, кстати. И тогда, будучи ребёнком лет семи, он специально стал себя калечить – то колени разбивал в кровь, то специально подставлялся под тяжёлую руку своего папаши, от которой оставались целые гематомы, а затем долго-долго глядя на побитого себя в зеркале. Какой из него старший брат, если он не может сдержать слёз из-за боли? И с того момента, как на свет появились Хироши и Тейко, Санеми никогда не позволял себе плакать,не позволял жаловаться и ныть, зная, что матери тоже было нелегко... Иногда Санеми ненавидел себя больше всего на свете. — Зачем, вашу мать, – опустив голову, прошипел Шиназугава, — вы согласились?.. Повисло молчание. Смолкли тихие переговоры между собой, и в помещение вновь подкралось напряжение. У Санеми зубы сводит от поступающей злости и обыкновенно тихого, равнодушного лица Томиоки возле себя. Привычно спокоен, привычно не заинтересован. Или же ему так казалось на вид? Ёпт твою мать. Вспомнишь лишь, как эти губы – влажные, мягкие, целовали тебя и твоё тело, как этот юркий язычок водил по твоим шрамам, будто зализывал – с такой нежностью, с такой лаской, что даже не сдерживаешь стона. Представишь только, как Гию – обнажённый, открытый, тянется к тебе, прижимается, шепчет то-ли что-то грязное, то-ли о какой-то романтике – и начинаешь понимать, что в штанах невольно стало теснить. Шиназугава не в курсе, как докатился до такого – подружиться с бывшим врагом, доверить ему все свои секреты, позволить утешать себя, спать с ним же – так ещё и, чёрт возьми, вновь представлять, насколько горячий этот "враг" в постели. В такой ситуации. В таком месте. Сука. Шинджуро зашевелил губами. — Шиназугава-кун, я понимаю, что ты не особо рад такому раскладу, но и выбора у нас нет – или мы убьём её, или она убьёт нас. Нас. Вот именно, блять, нас! Ему совсем не жаль себя – ему пиздец как жаль Гию, к которому он успел привязаться, который силой достал его со дна. Ему жаль Узуя, у которого трое жён. Трое! Не одна, даже! Как же они будут без него? Жаль того же Ренгоку-сана, у которого сын, чёрт возьми, не старше, чем ныне покойный Токито. Именно он подвергает их риску. И от этого становилось ужасно плохо. До уже привычной головной боли, до тошноты, что хотелось вывернуться наизнанку. — Ренгоку-сан прав, Шиназугава. Выбора не было изначально. Кочо и Тамаё-сама мертвы, мы не можем обратить её обратно в человека, – добавил за него Томиока, когда наконец соизволил поднять голову. Мертвы. Конечно же, они мертвы! Но почему... просто, блять, почему они могли обратить Камадо в человека заранее? Не могли помочь ей, чтобы им потом не страдать такой хернёй? " Хватит здесь уже умного строить, Томиока " – сощурившись, выругался на него Санеми. Бесит. Он просто его бесит. Так раздражает своей прямотой, так раздражает своей уверенностью, что хочется настучать тому по голове, да прокричать: " у тебя, вообще-то, руки нет!". Раздражает это расслабленное лицо – будто не его сейчас отправляют на верную смерть. Его раздражало в нём всё. Потому он так и хочет... оставить его рядом с собой. К Узую вдруг резко вернулась способность говорить. — Да ладно тебе, Шиназугава, не нервничай. Санеми тяжело вздохнул. Кажется, они от него не отстанут. " Ты вообще завались... " – подумал блондин. Тенгена сейчас он совсем не хотел слышать. Яркий...прямо как Ренгоку-кун, пока был жив. Даже без настроения не упускает возможности его " подбодрить " . И выходило у него, кстати говоря, просто ужасно. — А если она именно на вас, безруких, набросится? — У вас ещё есть я. — А если и на вас? — Она что, всесильная? Или ты воспринимаешь меня, как неопытного мальчика? — Но даже!... — Говорит тот, у кого пальцев нет на рабочей руке. — Не всех же! — Солидарен с вами. — Тебя вообще не спрашивали, Томиока! Гию слабо улыбнулся. Обстановка наконец разрядилась. Всё собрание проведено было в напряжении. Ужасно, если честно. — Тогда...через три часа, к закату, возле... – Томиока задумался: а где им вообще встретиться то? Не здесь ведь.. — Возле моего поместья, – произнёс Шиназугава. На что они согласились. А пока.... у него останется время поговорить с Томиокой. Обо всём.