Inter vepres rosae nascuntur.

Вошёл Кирия к ним, к слову, спустя минут пять – может, чуть больше. Вошёл медленно, свойственно им, Убуяшики, сдержанно: не показывал ни въевшегося в душу страха; ни своего беспокойства, который доводил до отчаяния, до боли и несдержанных рыданий где-то по ночам; не показывал и надежд, которых они так ждали – надежд на то, что были у него благие вести. Но и знали — благих не было давно. "Благих" не будет и потом. Какой толк им от восьмилетнего, у которого даже зубы ещё молочные не все выпали, ребёнка? Какой толк им от того, что его, мол, всё детство готовили к такому? Он же может лишь отдавать им приказы – бессмысленные или нет, конечно, не им решать, ибо кто они вообще такие, чтобы спорить с наследником такого рода? — Безмерно благодарен, – начал Кирия, садясь на своё место – там, где раньше сидел их Ояката-сама; там, где видел их лицом к лицу, — что вы все пришли. Все. Неужели три человека, являющиеся наполовину калеками, и один потрёпанный временем алкоголик являются всем, что тебе только нужно, Кирия? Но рассуждать на эту тему не хотелось: не было ни желания, ни времени. Мужчины лишь молча поклонились ему в знак уважения и только. Не хотелось произносить каких-то донельзя лицемерных речей, говоря что-то о том, как они молились за его здоровье и благополучие, не хотелось и слушать, чем сейчас всё может обернуться. И, смотря на это, вы можете называть их неблагодарными, бестактными особами, быть может, так оно и есть, но и не поймите неправильно – не каждый вот так вот сразу примет замену своего излюбленного Кагаи. Гию не знает, как относится к молодому Убуяшики. С одной стороны... он ему так искренне благодарен. За то, что оставил в живых Урокодаки – его сенсея, его последнего оставшегося родного человека, заменившего ему родителя. За то, что оставил в живых его самого. Был бы счастлив Шиназугава без него? Смог бы он улыбаться так часто, непринуждённо, каждый день, лишь глядя на такого непримечательного брюнета? Смог бы свыкнуться с потерей последнего брата, смог бы смириться с поражением? Гию не знает. Не знает, из-за того и кланяется – ему, Кирии. По крайней мере из-за того, что благодаря ему он смог наладить ( наладить, представьте себе! То, что он не мог сделать долгие месяцы ещё до той самой битвы) отношения с Шиназугавой. Если бы сейчас он был мёртв, то... что могло быть сейчас? Смог ли Санеми найти в себе силы вновь вернуться в строй? Смог ли он жить, как прежде? Или же наложил на себя руки? — Но перед тем я хочу попросить прощения перед вами – Санеми и Гию, что не смог сразу же доложить вам обо всех обстоятельствах. Времени бы не хватило. Дело весьма сложное, но, тем не менее, очень важное, чтобы обходить его стороной. Шиназугава и Томиока коротко кивнули. Санеми напрягся, причём, знатно – Гию видел это по сжатым кулакам и натянутой, как струна, спине – обычно на собраниях тот сидел весьма расслабленно. Гию слегка нахмурился – словно отнестись к этому неизвестному " делу " нужно со своей серьёзностью, которую Томиока, между прочим, показывал именно так – сводя чёрные брови к переносице, а взгляд и слух заострять именно на собеседнике. — Что же случилось, Ояката-сама? — подал голос Санеми, глянув на черноволосого. Кирия вздохнул. Шинджуро и Узуй, к тому же, тоже, так ещё и потупив взгляд. От этого становилось дико тревожно. Не томите же вы, блять!... Санеми не знает, чего ему сейчас ожидать: надеяться на лучшее было попросту бессмысленно – не созвал же их Кирия для того, чтобы по головке погладить, да сказать, какие они у него молодцы? Может, только во снах – и то, самых лучших и сладких, где не было ни смертей, ни чертей, ни ублюдка Кибуцуджи, прародителя всех этих тварей. Санеми не знает, что он хочет услышать, но понимает – ничего хорошего здесь сказано не будет. Это просто невозможно. — Камадо Незуко сейчас приблизительно находится в лесу Аокигахара. Я созвал вас для того, чтобы вы поняли – важно объединить силы. Её необходимо будет убить. Томиока затаил дыхание. Незуко! Как он мог не догадаться? Но...с чего Кирия взял, что она до сих пор находится там? Она ведь и по солнцу ходит, в конце концов. А она уже одичала? Забыла ли она свою семью, забыла ли своего брата, забыла ли сенсея, забыла ли Томиоку? Слишком много вопросов.. И так мало ответов. Узуй вновь вздохнул. — Я прошу прощения, Ояката-сама. Но мне кажется, что Камадо там уже нет – не думаю, что она настолько глупа, чтобы находится в этом лесу большой промежуток времени. Но и не бегать же нам теперь за ней по всей Японии. Кирия кивнул. Да так, что передние пряди невольно упали ему на лицо. — Я понимаю твоё негодование, Тенген. Но по другому попросту нельзя. Если Музан сможет найти её раньше, чем мы... – он делает короткую паузу, — то это будет наш окончательный проигрыш, вы ведь понимаете. Понимаете. Слово, так сильно раздражающее слух Санеми. Он всегда должен был быть "понимающим" человеком. С самого раннего детства. Когда в семье начались проблемы с деньгами – ты должен, понимать, Санеми, не всё в жизни даётся так просто. Начал пить отец – пойми, Санеми, сейчас у него не самый лучший жизненный этап. Терпеть боль и унижения от него же ( от него, родного папы! ) – пойми, Санеми, его уже не поменять. И сотни подобных "пойми" так и вырывались из уст матери – каждый раз, каждый чёртов день, стоило чему-то пойти не так. И Санеми сердился. Не на неё, конечно же – скорее на себя. Почему он... почему должен понимать, но ничего не предпринимать? Шиназугаву тошнило от мерзкого запаха перегара и табака. Тошнило от терпкого запаха пота, исходящего от отца. Бывало, тошнило от запаха еды: любой, даже приготовленной с той самой "маминой любовью". Шиназугаву тошнило от самого себя. Санеми понимает. Просто жизнь его не щадит. " Раньше, чем мы" – раньше, чем мы, Кирия? Но сделал ли ты хоть что-нибудь, позволяющее приписывать себя к нам? Разве видел ты ужаса, которого повидали мы? Разве заслуживаешь ты уважения просто потому, что командуешь нами всеми? Сука. Что за блядство. — Ояката-сама, – решил всё же сказать Шинджуро, — Я знаю, сейчас тяжело не только нам, но... меня всё интересует вопрос: я понимаю, зачем вы позвали меня – я человек здоровый, у меня на месте руки и ноги, я не получал серьёзных и смертельных травм во время боя, но вот... зачем же здесь Узуй и Томиока-кун? Они сильно рискуют, соглашаясь на ваше поручение. Шиназугава чувствует внезапно поступившую к нему радость. Старик Ренгоку, всё же, умные вещи говорит. Хотя, если так подумать – потерять жену, спиться, затем потерять и сына – кто б философствовал? Кто б говорил, насколько жизнь жестока, кто б ругал их, говоря, чтоб не отпускали руки – кто, если не Шинджуро-сан? Кажется, никто. Все присутствующие в комнате напряжены. Даже Узуй, у которого почти что погас весь его излюбленный блеск – ни Санеми, ни Гию, кстати, не знают, как дела обстоят у него на личном. Ни тот же Кирия, которому в обязанности входило вести себя подобающе и в любой ситуации иметь трезвость ума. С последним, похоже, много кто с ними не согласиться – но те единицы, более внимательные к деталям, увидели бы, как он плотно сжимает губы и как немного пальчики цепляются за ткань белого хаори. — Санеми, – оставив вопрос Ренгоку без ответа, обратился к нему Убуяшики, — Незуко сильна и.. прошу тебя, не отрицай очевидного – ты ещё слаб, чтобы справиться с ней в одиночку. " Слаб...чтобы справиться?! За кого ты меня, мальчик, принимаешь? Я тебе не начинающий мечник из мизуното – я чёртов столп! Столп! Для чего ты рискуешь чужими жизнями, посчитав хорошей идеей отправить их со мной? Думаешь, что сейчас я плох? А кто она? Кто. Она. Блять? Может, низшая луна? А может, сразу высшая, чего мелочиться? Ты хоть знаешь, что... " — Шиназугава, – прервал его мысли голос Гию. Он.. обращается к нему? При всех? Но... сейчас не было слышно из любимых уст этого ласкового "Санеми" , как было до того, в доме — Ояката-сама прав. И я готов помочь тебе. " Готов.. помочь? Что значит ты готов помочь, ёбаный-ты-во-всех-смыслах-Томиока? Что, уверенность в одном месте заиграла? Здесь у всех в этой комнате такая грёбаная тенденция – геройничать? Делать вам, что-ли, больше нечего?" — Я тоже готов, Шиназугава-кун, – устремив взгляд на блондина, произнёс Шинджуро. Тенген последовал за ними незамедлительно. — Полностью поддерживаю. И слегка улыбнулся.