Inter vepres rosae nascuntur.

" Собрание, Санеми! Срочное! Срочное!" Фраза, так сильно бьющая по черепной коробке, то-ли от того, что ворон прокричал её настолько сильно, что аж уши закладывало, то-ли от того, что Шиназугава совсем не хотел её слышать. Собрание? Какое, к черту, собрание? Только вчера ведь было! Он, безусловно, не думает, что Кирия стал бы вызывать его по каким-либо пустякам, но... ужасно бесило, что ничего толком и не объяснили. Что могло случиться за столь короткий промежуток времени?  Не заглянул же ему, блять, Музан на чай. " Как только восстановишься..." – всплыли в голове слова Кирии, что говорил донельзя спокойно, безразлично, и Шиназугаве казалось: ему совсем нет дела До кого-то другого. Сейчас... будучи ребенком.. ребенком, вашу мать! В первую очередь он скорее... боится за себя. Может, боится за сестёр, может, боится за организацию. Но до Санеми ему, кажется, вообще фиолетово. Не сказать, что Санеми как-то расстроен, или как-то раздражён, или зол – нет вовсе.  Был бы он на месте Кирии, то бесспорно, выбрал то же самое, и неважно, насколько же это эгоистично или абсурдно – разве не каждого человека заботит он сам? Или же его близкие?  Санеми понимал – прекрасно понимал, что молодой Убуяшики не сможет заметить им любимого, привычного Ояката-саму, не сможет заменить им расслабленный голос своим детским, ещё высоким, не сможет казаться таким... надёжным, как Кагая. " Хватит тебе сравнивать дитё со взрослым мужчиной, Санеми " – тряхнул головой он, отгоняя от себя все плохие мысли. Нужно собираться. Глянув вслед улетающему ворону, он хотел уже было захлопнуть сёдзи, да не тут-то было: уже другой пролетел чуть-ли не сквозь них, залетая в комнату, начиная кружить по ней. Какого хера?!  Удивился Шиназугава, уже наготове начать выгонять надоедливую птицу из комнаты – так нет же! Она уже по коридорам его полетела. — Гию! Гию! – прокричал ворон, кружась туда-сюда по комнатам в поисках своего хозяина. У Санеми сердце ушло в пятки.  Томиока...Что им нужно от Томиоки? От его, мать вашу, Гию.  И он срывается, плюёт на фальшивое волнение, плюёт на фальшивую тревогу – потому что они, блять, не фальшивые. Ему всё равно, что будет с ним – убьёт ли его Кирия, или он сдохнет где-нибудь в лесу от рук демона... Но они не посмеют тронуть...Томиоку. Санеми влетает в спальню почти одновременно с вороном. Из-за непривычки дыхание становится тяжёлым: но он так старательно это игнорирует. Сейчас... нужно услышать каждое слово – каждый грёбаный звук! И неважно, что об этом будет думать Гию. Он, между прочем, смотрит изумлённо. Взгляд синих глаз бегает от ворона к его лицу: и брови поднимаются так вопросительно, смотря на него, словно спрашивая: ты уже что-то знаешь? К слову, знал он лишь одно, и более чем уверен – это далеко не то, что брюнет хочет услышать. — Собрание в поместье Убуяшики, Гию, поторопись! И Санеми перестаёт дышать.  Что это...значит, чёрт возьми? Томиока ведь...ведь не столп! Не охотник! К чему ему собрание!? Гию коротко кивает, прежде чем поскорее выпустить ворона через открытые сёдзи: обратно в полёт, на свободу – подальше от гнева Шиназугавы и того, докуда могли дотянуться его руки. Ведь он, запыхавшийся, злой, угрюмый – выглядит действительно устрашающе. Кто знает, на что он способен в таком состоянии? — И ты собираешься ещё пойти?! – вспыхнул Санеми, когда Гию поднимается со своего места. А он пожимает плечами, мол, а что мне ещё делать?  " Нет... Нет, нет, нет! Ты не можешь туда пойти! Просто... Не должен!  "  Санеми упирается: крепко хватает его за плечи – до побеления костяшек, чуть-ли не до хруста, не подпускает дальше. А его фиалковые глаза смотрят с такой, сука, безнадежностью, что Санеми начинает чувствовать себя уличным псом – потерянным, брошенным, только-только познающим этот суровый мир. И Гию растеряется от такого растеряется, на миг позволит себе обмякнуть в чужих руках, пока они сжимают его сильнее В своих объятиях. — Томиока... — Санеми, меня ведь не на казнь зовут... – тяжело вздыхая, произнёс брюнет. — Заткнись, – отвечает ему Шиназугава – но совсем беззлобно, будто по привычке  — Давай постоим так ещё. Томиока прикрывает веки. — В таком случае мы опоздаем.. — Хер с ним. Зачем Шиназугаве думать о чем-то ещё, если вот здесь, перед ним, так близко – стучит сердце? Живое, здоровое – хоть прижмись к чужой груди, да слушай  Как оно бьётся. Ведь ты рядом. Стоишь, обнимаешь – хоть и, блять, не понимаешь, кто вы друг-другу. Касаешься, шепчешь – хоть и видишь, как иногда с грустью смотрят на тебя синие глаза. Неправильно, глупо – Санеми знает. Знает, да боится спросить, вместе ли...  Вместе что? Ходите куда-либо? Живёте под одной крышей? Спите? — Знаешь... – шепчет ему Гию, уткнувшийся носом в его плечо, — Ох, чёрт... давай поговорим вечером...? Санеми не будет ругаться, что он оттягивает, даже не скрывая – Томиоке простительно. И только ему. — Я обещаю, Томиока... – он зарывается пальцами в чёрную макушку, — Мы обязательно поговорим... Обязательно, слышишь?

***

— Чего это? – проворчал Шинджуро, взяв у ворона бумажный свиток. Поражение... тоже выбило уже немолодого Ренгоку из колеи. Конечно, он мало что сделал тогда – лишь защищал молодого Убуяшики той ночью, да следил за Камадо, которая, в последствии, чёрт побери, сбежала – а они с Узуем её упустили! Вот же позорище.. Шинджуро, вроде как, взялся за голову – почти и не пьёт, хотя ком в глотке до сих пор дерёт, а в груди ноет так невыносимо, болезненно, но из последних сил и остатка здравого ума он пытается держаться – если сорвётся, то его уже будет не вытащить. Он заляжет где-то там, на дне, куда совсем не поступает свет, сопьётся там же – да подохнет, не успев и осознать, что вообще ничего не смог сделать. Главное его предназначение сейчас... защищать Сенджуро. Он ведь единственный, кто у него остался. Здесь, рядом.  И как бы он не упрямился, как бы не игнорировал – сына он всё равно  Ужасно любит. Разворачивая письмо, в глаза бросается подпись: она немного больше, чем весь текст, потому и выделялась. Немного неаккуратными буквами вырисовывалось имя – Убуяшики Кирия. Похоже, здесь что-то очень важное... Некоторые слова в нём были зачеркнуты – Шинджуро хмыкнул, стараясь не обращать на это внимания. Лишь пробежавшись взглядом по написанному, чёрные брови сводятся к переносице. Приблизительное местоположение Камадо? Разве это возможно? Она ведь и по солнцу ходит, в конце концов! Но Шинджуро, право, знает – Кирия мальчик умный, знак ведь, что произойдёт, найди её Кибуцуджи раньше, чем это сделают охотники. Недопустимо. В их положении, им необходимо сделать всё, чтобы убить её – ибо права на ошибку у них больше нет. Слишком опасно. Организация в полном дерьме. — Томиока-кун остался без руки, выходит... – вслух проговорил Ренгоку, когда начал всматриваться в имена, написанные размашистым почерком. Что же, это было ожидаемо. Кто-то лишился руки, кто-то – ноги, кто-то умер ещё той ночью, кто-то – на рассвете.. И этих « кто-то » был даже не десяток. Это сотни – сотни молодых парней и девушек, что пожертвовали своими жизнями ради победы. Победы... слово, отныне режущее уши, от которого живот скручивало ужасно сильно – словно намекая на то, что их растоптали...нет,  прихлопнули, прямо как надоедливо-жужжащих мух. И они сломлены: не было прежнего боевого духа, не было пустых разговоров во время патрулирования, не было каких-либо положительных эмоций – они знают, что с каждой ночью риск уйти и не вернуться только растёт и растёт. И даже не хочет останавливаться. « Отец! » - вдруг резко раздаётся голос где-то поблизости. Вот тут, совсем рядом с ним! Но он, почему-то... ничего не видит.  Совсем ничего. И перед ним вновь лишь он сам, дрожащие руки и пару пустых бутылок из под сакэ. Нет-нет-нет! Да какого... « А если когда-нибудь...мы не сможем победить демонов?»  – продолжил голос: но сейчас он был таким... таким детским.  И тогда Шинджуро понимает – Сенджуро перед ним не стоит. Он не тут – а где-то там, возможно, в своей комнате, возможно, убирается в доме. А здесь находится Кёджуро. Кёджуро... совсем ребёнок – такой маленький, наивный ребёнок... " После тьмы, Кёджуро... " – подумал Ренгоку, прикрывая глаза, — " всегда наступает свет. " И сейчас он точно готов на это сражение – конечно, не главное, но такое же важное.  Решающее их судьбы.  Он кинется в этот бой... Ради Ру́ки.  Ради Кёджуро. И ради Сенджуро. — Я скоро буду, – кивнув чёрному ворону, отозвался Шинджуро. И захлопнул за собой двери.

***

— Ох... Ренгоку-сан, доброго дня, – кивнул ему вошедший в помещение Томиока, — Даже не ожидали вас здесь увидеть.. За его спиной показалась белая макушка. Санеми встретил его с привычной угрюмостью. — Но мы рады, – коротко закончил за ним он, садясь рядом с Томиокой. Шинджуро покачал головой: — Было бы добрым. И вправду. С каких пор они стали добрыми? Что день, что ночь – одно и то же. Вечные разговоры о демонах и о том, как каждую ночь погибают охотники. Ничего нового.. — Вас известили о причине, по которой нас здесь собрали? – спросил Томиока, заглянув в красные глаза Шинджуро. Он скептически приподнял брови. — Вам ничего не сказали?  Гию мотает вздыхает: — К сожалению... ничего. Взгляд Ренгоку падает на его правую руку – точнее, на её отсутствие. Интересно, насколько трудно ему приходится без рабочей? Сможет ли он держаться на плаву только с одной? Затем он перебегает к рукам Санеми: на одной из них не было двух пальцев. Всё то, как писал ему Кирия. — Тогда уж... подождём главу. Шинджуро замечает, что сегодня Шиназугава что-то совсем уж молчалив. Только вздыхает, подперев кулак под подбородок, да тупит взгляд куда-то в пол – то-ли вовсе на стену.  Но он проходил сквозь него. Словно Ренгоку для него даже не существовало. Полы противно скрипят где-то в коридоре, заставляя обратить на себя внимание. Кто-то, видимо, идёт. Все трое ожидали увидеть в проёме невысокого роста черноволосого мальчишку. В итоге получают двухметрового, крепкого мужика. — О-о-о, – тянет Узуй, хотя выходит совсем уж невесело: даже у самого яркого из них отсутствовало настроение, — Ну и люди здесь собрались. Добрый день, Ренгоку-сан, Шиназугава, Томиока. Кивнув каждому из них, Тенген садится рядом с бывшим огненным столпом. — Не знал, что в твоих привычках опаздывать, – фыркнул Санеми. — Да брось ты, – отмахнулся Узуй, — Главы ведь ещё нет. Сам, небось, только-только заявился. Действительно. Главы нет. Но вот как назло повисшее между ними волнение вперемешку с напряжением есть. Собрание... обещает быть очень значимым.