Inter vepres rosae nascuntur.

« Кажется, сегодняшней ночью я не засну » Вздохнул Санеми, выползая из объятий брюнета. А вот ему, тихо сопящему в подушку, спалось просто прекрасно. Оказывается, когда Гию снятся хорошие сны, (Санеми думает так) то он слабо улыбается, сильнее прижимаясь к его плечу. Шиназугава усмехается. Прямо ловец людских снов, Хоть Аой и называла его « дьяволом во плоти » . С чем-то он, может быть, с девушкой и согласен – днём к нему лучше не лезть с чем-то глупым, бессмысленным или тем, что, так или иначе, брало за живое. Но вот ночью, с Томиокой, он забывает обо всём, ластится под чужие прикосновения, как кот, чуть ли не мурлыча, даже позволяя легко поглаживать его по светлым волосам. Санеми мягко целует его в плечо перед тем, как подняться с постели. И почти что бесшумно пойти по коридорам. Открывая дверь на террасу, его окутывает прохладный ветер. Пронизывает сквозь тонкую ткань юкаты, заставляя мелко дрожать. Шиназугава плевать хотел на это. Облокотившись на сёдзи, он вдыхает ледяной воздух: холод неприятно дерёт, сушит его глотку, но он только взглатывает вязкую слюну. — Сколько бы лет не прошло... Генья, Я всегда буду помнить, Как ты рассыпался в моих руках, И твой старший брат... Ничего не смог с этим сделать.. Бога не существует: Санеми понял это ещё тогда, когда он, как оказалось на рассвете – убил собственную матушку, чья кровь навсегда прилипла к его ногам и рукам. Санеми искренне надеялся, что это не так: но когда на его глазах умер единственный выживший брат – Бог вновь не отозвался. Бога нет – и они вернулись с проигрышем. У Санеми сердце разрывается от такой боли. Тот разговор, ещё здесь, в его поместье, мог значить многое, если бы он только нормально объяснил, Что попросту не хочет Его терять.. Генья вновь зовет его ласково, с надеждой, старым-добрым: — Аники.. Хуяники, блять! Шиназугава не выдерживает, с силой бьёт рукой по дереву. Разве можно называть такого слабого человека... Своим старшим братом...Генья? « Генья, Генья, Генья... » – чужое имя бьёт по ушам, до звона, до крови, сводя его с ума. И он снова, похоже, плачет. Падает на колени, тихо всхлипывает, подрагивает то-ли от холода, то-ли от только что начавшиеся истерики. В голове отчётливо засела картинка: та, где ему снова пять. Как тогда, январским днём, домой принесли маленький клубочек, издающий совсем непонятные для него звуки. Как поднесли, показывая красненькое личико, как разрешили подержать в маленьких ручках... Своего маленького братика. Шиназугава не слышит, как к нему незаметно подходят сзади, при том ткнувшись лбом в спину. — Санеми... Сука. Что же тебе не спится, Томиока? Тебя ещё здесь не хватало. — Ты заболеешь, Санеми, пойдём спать.. Шиназугава не шевелится. Молчит. « Спать? С чего ты решил, что я вообще, блять, хочу спать? » — Я в порядке. В порядке. Просто голос охрип. И на деле ему очень, просто пиздец как хочется робких объятий и тихого, успокающего шёпота. Именно от него – Томиоки. Гию настойчиво тянет его за рукав. В дом. — В постель, Санеми...я тебе помогу, если.. – он ненадолго замолкает, вытирая ладошкой его слёзы. Улыбается, невесомо целуя в губы. — Если тебе необходима помощь.