Inter vepres rosae nascuntur.

— Шиназугава.. Неуверенно произнёс Гию, наконец оторвавшийся от рассматривания пролетающих с щебетанием птиц за окном. Хотелось стать одной из них. Беззаботно перелетать от одного места к другому, не жалея ни о чём, не вспоминая ни о ком. Гию в самом деле завидует. Не было в их жизни стольких хлопот, не было боли, не было нескончаемых слёз, не было отчаяния, от которого хоть и с кожи вон лезь: легче не станет. И Гию бы перечислил ещё тысячи таких "не было", сравнивая собственную жизнь с жизнью птички ( он считал себя за это невероятно бестолковым, но продолжал об этом думать ), если подошедший к нему со спины Санеми не заставил обратить на себя внимание. — Звал? Голос его сиплый, измученный, будто Томиока потревожил самый сладкий сон в его жизни, из-за которого просыпаться не хотелось никогда. Хотя он и без того сегодня выглядит уставшим. После сна в горле пересохло, на руке, которую он совершенно случайно отлежал, появилось множество красных полос, неприятное чувство тошноты не давало ему расслабиться. Гию начинает чувствует вину за то, что из-за его детского страха не дал ему выспаться ни ночью, ни сейчас. Хотя... Томиока готов всегда вести себя, прямо как ребёнок, если... Если Шиназугава снова ляжет рядышком, и будет обнимать его во сне, будто боясь, что он ненароком упадёт. « Не думай об этом! » – подумал Гию, тряхнув головой. Он хмурится, подходит чуть-ли не вплотную, зажимая Томиоку между собой и невысоким подоконником. Кажется, что его горячее дыхание сводит с ума. — Шиназугава.. Повторяет брюнет чужую фамилию, утыкаясь ладонью в его крепкую грудь, ( он уверен, что тело, скрытое под больничной рубахой – ничуть не изменилось!) словно не подпуская ближе. Ведь Санеми...Санеми делает это просто так, без каких-либо намерений! Так ведь..? Это он...просто...думает слишком грязно... — Шиназугава, ты...можешь... подстричь меня? Он обязательно поругает себя за такую неуверенность. Ведь от неё становилось совсем неловко. У Санеми на лице читается удивление. Он смотрит так, будто ослышался, или так, будто Томиока сказал самую что есть глупость, от которой краснеть будешь ещё долго. С одной стороны, Шиназугаве совсем всё равно, что там до волос Томиоки, а с другой... Начинаешь вспоминать, как они же, мягкие, длинные, падали ему во сне на лицо, как слегка щекотали нос, как он осторожно проводил по ним, очень пушистым, кончиками пальцев... Твою мать. Почему ты об этом думаешь? — Что за внезапные решения? Наконец отвечает Санеми, вздыхая. « Отведи взгляд! Отведи взгляд! Он же тебя насквозь видит! » Но почему-то... Его глаза...тянули к себе... На дно. — Мы ведь скоро уйдём отсюда, забыл? – с улыбкой спросил Томиока, – одной рукой собирать волосы неудобно, а помочь мне никто не сможет, да и... « Я ведь могу тебе помочь.. » — Да и знаешь, Шиназугава, волосы ведь хранят воспоминания, – сказал Гию чуть тише, — и сегодня...я готов их отпустить. Воспоминания... О ком же ты хранил воспоминания все эти годы? О своей сестре Цутако? О своём друге Сабито? Конечно же... — Хорошо. И это «хорошо» имело тысяча одно значение «нет». И многочисленные ругательства, и просьбы оставить всё, как есть. Сука. Гию тычет в него чем-то небольшим. Это...ножницы? Серебристые, похоже, острые – раз он собрался резать ими волосы. Санеми не спрашивает. Ответ и так понятен. Аой дала. — Ножницами..? Томиока хихикает. — Ну не будешь же ты стричь меня своей катаной. И вправду. Чего он так тупит? Томиока поворачивается к нему с той же милой улыбкой, шепчет «делай, как считаешь нужным», доверяя ему так сильно, что даже готов ходить так, как его пострижет он. Санеми. У которого замирает сердце, стоит поднести руку к чужим волосам. И начать резать шелковистые локоны, слушая характерный скрежет ножниц. И видеть: видеть, блять, как смоляные пряди падают на пол. С каждой минутой чужих волос становилось всё меньше. И Санеми останавливается на затылке, отрезав лишь длину. Не хотелось убирать что-то ещё. — У тебя волосы во все стороны торчат, – говорит Шиназугава, – на меня похож. Гию смеётся. — Я не против. Он поворачивается к нему, и Санеми надеется, что он не услышал, как перехватило его дыхание. Выглядит... Чертовски красиво. — Ты такой милый, Томиока. Не подумав, ляпнул блондин. А щёки Гию стремительно краснеют.

***

— Шиназугава, сегодня день был такой... хороший! Давно не было ясного неба и тёплой погоды. Весело произносит Гию, плюхнувшись на свою койку. Они только-только вернулись со двора. Подышать свежим воздухом было просто жизненно необходимо. А то сидят здесь, в четырёх стенах, и из-за частой непогоды почти не выходят. К слову, новый причесон Томиоки Канзаки одобрила, сказав, что теперь он значительно помолодел, и выглядеть стал как её ровесник( он не соглашается с ней, но ничего против говорить не стал), а Санеми на это позволил себе улыбнуться. — Ага. Кивнул Шиназугава, подходя к своей постели. Хромота практически прошла, теперь он ходит без затруднений, хвала Богам. Сегодняшний день правда был неплохой. — Слушай.. – застенчиво продолжил Гию, — может, сегодня тоже...поспишь рядом? Санеми замирает. Его собственное сердце стучит так быстро, будто.. Будто у него просто тахикардия. Да, точно. Она, и ничего больше. И никакой Томиока здесь ни причём. — Ну, зна- — Забудь, что я сказал! Томиока прячет лицо, скрывается под одеялом, кажется, совсем не хочет слышать Что-то в ответ. — Что..? Почему? Шиназугава хлопает ресницами, смотря на комок одеял. Придурок... — Задохнёшься ведь...лежи спокойно. Как только стемнеет, я... присоединюсь.. Через два дня... Их жизнь изменится окончательно И они оба постараются сделать всё Чтобы жить.