Inter vepres rosae nascuntur.

« Со дня начала моей болезни прошло шесть дней. Конечно, мало для того, чтобы полностью выздороветь, но я уже чувствую себя гораздо лучше, благодаря Аой и Шиназугаве. От последнего, к слову, я ничего такого и не ожидал – но он терпеливо лечил меня все эти дни, хоть и ругался недовольно себе под нос. К слову, Аой ещё рассказала, где похоронили наших товарищей, и я думаю, как-нибудь смогу проведать их вместе с Шиназугавой. Его, причём, очень расстраивал тот факт, что от его младшего брата не осталось даже и тела, да и смотреть, как Шиназугава упорно глотает слёзы – было совсем невыносимо. Но тем не менее, я его понимаю. Мы не так близки, чтобы он показывал мне свою слабость ( слово "слабость" перечеркнуто несколько раз) боль. » Гию откладывает перо в сторону, разглядывая совсем неаккуратно написанные иероглифы: кажется, прочесть данное на бумаге может только он сам. Глупо, конечно, отнекиваться тем, что он-то правша, а левой рукой писать было крайне неудобно – радовался бы лучше, что в принципе остался хоть с одной. — Чего ты там так упорно пишешь? – Томиока невольно вздрагивает от чужого голоса где-то с левой стороны, — В поэты, что-ли, записаться решил? Брюнет быстро сворачивает немного желтоватую бумагу вдвое, полностью скрывая содержание текста. Не хотелось ему.. лишних вопросов. — Просто, – холодно отозвался Гию, — практикую письмо левой рукой. — А бумагу откуда отрыл? – как-то неверяще спрашивает блондин, сузив глаза. — Аой принесла...К чему допрос? Санеми скрещивает руки на груди, и долго-долго смотрит в синие глаза, похоже, ища в них что-то... Что-то банально хорошее? Или он просто знает, что он не договаривает? — Ни к чему. Шиназугава вяло покачал головой. Не хотелось доводить разговор до очередной дискуссии: помнится, раньше они всегда обменивались парочкой колких фраз, которые затем вовсе перерастали в конфликт. Конечно, инициатором всему был сам Санеми, но его ужасно выводило из себя поведение этого нахального брюнета. Но теперь, разъяснив всю ситуацию, он правда старается держать язык за зубами, правда, получается это не всегда. Впрочем, они часто понимали друг-друга без слов. Кстати, за пребывание в лазарете даже переняв некоторые привычки друг у друга: Санеми перестал так часто пылить, обычно бросая на него вялый, равнодушный взгляд, а Гию, в свою очередь, стал более открыто выражать своё недовольство, да говорить больше. И присутствие кого-то рядом успокаивало, нежели напрягало, как в первые дни. — Поскорее бы уже вылезти отсюда, – скривился Шиназугава, облокотившись на подушку, — торчим здесь уже месяц, даже света солнечного не видим! — Да, – даже очень коротко ответил Томиока, слегка ему улыбнувшись. Ах, да. Санеми совсем забыл подметить, что Гию то-ли из-за потери конечности, то-ли температура ему в голову ударила, то-ли ещё что-то совсем ему неведомое — он теперь улыбается каждый божий день! Будто совсем позабыв о том, что они, чёрт возьми, калеки, так ещё и позорно проиграли тому напыщенному индюку. Нет, не индюку – животное жалко оскорблять настолько низко, — самый настоящий ублюдок. Ублюдок, которого весь корпус возненавидел ещё больше. Ублюдок, которому нельзя ходить по их земле. Той, в которой лежат их друзья, семья, товарищи – он просто не смеет! Не смеет оставлять на них Пятна своей мерзкой крови. « Удрал от нас, гадёныш... » – кривит губы от своих мыслей блондин, сжимая кулаки, из последних сил сдерживая рвущуюся наружу агрессию, – « я его самолично на солнце отправлю!» . И он горько ухмыляется. С их составом – только если во снах. Санеми часто прокручивал в голове все события той ночи поочередно: сначала – сильный, оглушающий взрыв – от которого до сих пор волосы встают дыбом. Затем – встреча с этим подонком, А потом... А потом приходит осознание, что именно тогда они все видели друг-друга последний раз. Младшая Кочо – умерла самой первой, если Шиназугаву не обманывала память. Токито умер на его глазах. И... Санеми специально пропускает имя брата. Игуро и Канроджи. Санеми противны были все эти розовые сопли, но то, что они..погибли вот так, вместе – действительно трогало... но он никогда не скажет этого вслух! Химеджима. Он, вроде как, умер то-ли от многочисленных ран, то-ли от метки. И... даже Камадо! Этого придурка Санеми точно не хотел видеть в этом списке, хоть и не признавал это. Только...если в глубине души. А ещё Камадо...дружил с ним, вроде как? Хотя, сейчас это и не особо важно. Оба ( вот же кретины!) уже на небесах. — О чём думаешь? – слегка обеспокоенный голос Томиоки буквально вывел его из этого транса. Как нельзя кстати. Шиназугава смотрит на него как-то задумчиво, странно, молчит несколько секунд, А затем говорит не менее странное: — Томиока, ты ведь тоже... – он делает короткую паузу, — был там? Гию вопросительно поднимает брови. — Где? Санеми усмехается: понятное дело, он его не поймёт, только сочтёт за сумасшедшего. Но ему поистине интересно. — В этом...чёрном пространстве. Синие глаза расширяются, и он то и дело открывает и закрывает рот, словно хочет что-то сказать – да не находит слов. — Сначала я думал, что это просто сон, – продолжил Санеми, — может, так оно и есть, но... знаешь, я видел свою семью. Генью, Шую, Хироши, Кото, Тейко, Суми... все они были там. Вместе. А ещё я видел мать. От которой меня, в итоге, отогнал мой отец – он у меня тот ещё подонок, но.. именно из-за него я и... очнулся? Воскрес? Агх! Знаю, звучит ужасно неправдоподобно, поэтому лучше... — А я... видел Сабито. Шиназугава моргает. — Чего? — Я видел Сабито. Я тебе уже говорил про него. Это он...погиб на последнем отборе. А ещё видел свою старшую сестру – Цутако. Они... просили меня остаться здесь. Вот почему я проснулся. Они молчат пару минут. Будто переваривают всё ими сказанное. — Наверное, нам нужно было это забыть – усмехается Санеми. — Кажется, да, – продолжает за него Томиока, утвердительно кивнув, — Но мы – необычные люди, так ведь? Разговор прерывает неожиданный стук в окно. Шиназугава подрывается с постели, успев прикрикнуть Томиоке: « сиди, и так болеешь » . — Ворон главы? – удивлённо произнёс Санеми, распахивая окно, впуская в помещение прохладный ветерок. Теперь хоть свежо. — Через четыре дня, в среду, состоится собрание столпов. Просим вас явиться. И он исчез неожиданно, как и появился. Но это было неудивительно. Просто.. он оставил их вот так, в замешательстве, с кучей вопросов. Шиназугава и Томиока переглянулись. — Кажется, намечается что-то плохое, – сказал Санеми, закрыв окно. — С чего ты взял? – резко произнесла вошедшая в палату Канзаки, отчего мужчины повернулись к ней. — Благие вести не спешат, Аой, – загадочно улыбнулся Санеми, — а дурные – несут вороны Уз.

***

— Знаешь...после слов о собрании как-то тревожно на душе. Гию сильнее сжимает в руках край своей подушки. Санеми поворачивается к нему. — Ну... знаешь, всё это так странно. Смерть Танджиро была просто потрясением, но... Незуко. Совсем недавно я вспомнил о Незуко. Что с ней? У блондина сон как рукой снимает. — Ты же не думаешь..? — Что если она всё-таки сбежала, – Томиока шумно взглотнул, – эта среда станет моей последней. Нет-нет-нет, Томиока смерти не боится: после всего того, что он повидал, ему уже было относительно всё равно: лишат его жизни, или же он сделает это сам, просто... неведение пугало. Он не знал, чего ожидать от этого собрания, не знал, какое же решение принял Кирия, но.. он не хочет... чтобы Урокодаки умер. Урокодаки, который почти со стопроцентной вероятностью – убьёт себя сам, если узнает об этом. И Гию готов позволить убить себя – но не его. Он ведь... — Томиока, – Гию даже видит, как хмурится в полумраке Шиназугава: и смотрит прямо в глаза, совсем серьезно, — Если надумаешь сделать харакири – сделай его со мной. Что? Что он сейчас сказал? — Это ты... — Я к тому, – садится на кровати блондин, — что ты один из немногих, с кем я, слава Богу, могу нормально поговорить. Конечно, есть ещё Узуй – но от одного только упоминания его имени я уже чуть-ли не дёргаюсь в конвульсиях. Поэтому...если подыхать – так вместе. « Мне уже нечего терять. » – в мыслях добавил он. Гию тихо посмеивается. — Дурак...