Кто раз познал безбрежность моря…

Неделю назад — Ты сократишь мой долг, — мысленно передал Хэ Сюань. — На половину. Хуа Чэна это не заботило. Он даже не потрудился ответить. Пусть паршивец и дальше брюзжит, что его втянули в эту неразбериху. Всё равно Хуа Чэну его услуги скоро не понадобятся. — Задержи их, — приказал он Ши Цинсюаню, чьё лицо на глазах бледнело и хмурилось. — Что-то случилось, — догадался он, некогда божественный голос звучал подавленно. — С Его Высочеством всё в порядке? — Займись своим делом. Если круг падёт, а ты выживешь, я собственными руками выпотрошу тебя, — прорычал Хуа Чэн бывшему богу. — Один я не справлюсь! — резко указал на себя Ши Цинсюань. — Я больше не бог! — Ты им никогда и не был, — осёк Хуа Чэн. — Подмога уже в пути. Просто держи этих дурней… Внутри словно что-то пошатнулось. Что-то… Что-то было не так. И он не мог объяснить эту перемену. Красная нить на пальце скручивалась и затягивалась. Прядь волос Се Ляня, которую он тайком раздобыл и вплёл в магическую нить, обжигала. (Когда он оставил свой прах на груди Се Ляня и со всем почтением позаимствовал свободную прядь, он не посчитал это кражей. Однажды у него уже был подаренный Се Лянем волос, но он лишился его в разгар войны. С этой новой прядью он больше не потеряет своё божество.) Он посмотрел на извивающуюся и горящую в безмолвном ужасе нить и отвернулся от негодующего Ши Цинсюаня. Бросил кости, оставляя людей на волю судьбы. Его тревожила лишь одна мысль и он… Се Лянь был бессмертным. По-настоящему бессмертным. Но он мог мучиться от боли. Он мог страдать, и Хуа Чэн должен спасти его. — Убывающая Луна льёт тусклый свет, — прорычал он вслух, врываясь в Небесные чертоги. Ему понадобится неброское обличье, не требующее много магических сил, чтобы скрыть своё присутствие от Цзюнь У. Он открыл дверь шкафа и… Никакого ответа от Инь Юя. Он вновь попытался связаться с Се Лянем, Пэй Мином, Фэн Синем. Ничего. Небеса были отрезаны от мира. Останься он с чёртовым Ши Цинсюанем, то смог бы воспользоваться перемещением души, чтобы связаться с Се Лянем, но… Нить на пальце металась в агонии. Хуа Чэн горел. Это напрочь лишило его трезвости рассудка, обретённой с таким трудом. От него остался лишь зажатый в бледной руке призрачный огонёк, беспомощно наблюдающий за криками своего возлюбленного. Он обнажил клыки, зарываясь пальцами в волосы, и попытался сосредоточиться. Повелительница Дождя. Она почти не появляется в Небесной столице. Стоит попробовать. — Хороший дождь знает, когда пролиться, — вслух произнёс он в надежде, что её пароль не изменился с тех пор, как Хэ Сюань добыл его. — Собиратель цветов под кровавым дождём, — тут же поприветствовал голос, скорее с любопытством, нежели с опаской. Звук её голоса будто распечатал что-то в его груди. Нужно сделать ещё кое-что. Мимоходом, он подправил фальшивый облик, оглядывая себя в зеркале. — Юйши Хуан, — отозвался он, — чем могу отплатить за услугу? — Не стоит, — не раздумывая, ответила Повелительница Дождя, — но если Собирателю цветов нужна помощь, я не откажу. — Ха, — громко выдохнул Хуа Чэн, глядя на своё отражение. Опасно влезать в такие долги, но в груди плескался ужас. Хоть дело и рискованное, однако на ум тут же пришли рассказы о том, как Повелительница Дождя одолжила Се Ляню свою шляпу, не потребовав ничего взамен. — На Небесах что-то нечисто, — сказал он, решив довериться, как когда-то сделал его бог. — Сеть духовного общения недоступна. Мне нужно… Мысли оборвались, он застыл в оцепенении. Он как раз смотрел в зеркало, повязывая на голову тюрбан, завершающий образ. Не отрывая взгляда от своего отражения, он разомкнул губы. — Нет, — вслух произнёс он. — Собиратель цветов? — спокойным тоном поинтересовалась Юйши Хуан в голове Хуа Чэна. — Нет! — повторил Хуа Чэн, связь начала прерываться, а затем и вовсе пропала. — Нет, ты не можешь! Он почувствовал, как беспокойно задрожал Эмин, а бабочки на наручах и ожерелье заметались. Он не слышал голоса, только смутно ощущал чей-то зов. Он преследовал его, поселившись глубоко в мёртвой груди. Что-то внутри него ломалось. Нить на пальце затягивалась всё туже. — Нет, — снова повторил он, схватившись за алый бантик изо всех сил. Схватившись за… — Поговорим позднее! — выкрикнул Се Лянь, хватая его за руку и срываясь в бег. — Не надо, не сходи с ума! — успокаивал Се Лянь, обняв крепче. — Поистине, Сань Лан всегда умел избавить меня от тревог! — сказал Се Лянь в сети духовного общения. Слова звучали искренне, несмотря на явную неправильность всей ситуации. — Ваше Высочество, — успел прошептать Хуа Чэн перед тем, как этот зов затопил его.

* * *

— Давай! — смеялся Хуа Чэн сквозь окровавленные зубы. — Попробуй ещё раз, жалкий старик! — Молчать! — прорычал Цзюнь У. — Он уже улизнул от тебя, верно? Хуа Чэн не переставал смеяться. И плевать, что он корчился от боли. Се Ляня нет на Небесах, иначе Цзюнь У заставил бы того смотреть на его муки. Он уверен. Уверен. Он давно это подозревал, но сейчас убедился окончательно. — Он бросил тебя на растерзание мне, — вновь ядовито заговорил Цзюнь У, безжалостно сжимая кольцо. — Обменял твой прах на свою свободу! — Лжец! — от самой этой мысли Хуа Чэн буквально захлёбывался смехом, — Но я бы только порадовался, сделай он так на самом деле! Красная нить затягивалась туже. Кровь струилась по руке, текла ручейками из глаз, носа, рта и ушей, сливаясь в единую реку. Его уничтожали, а он приветствовал боль, оскалившись от хохота. — По сравнению с ним ты — ничтожество! — кричал он победно в лицо своей гибели. — Всегда им был и навсегда останешься! Он — единственный бог всех миров, слышишь, ты, никчёмный, бессильный кусок дерьма! — Похоже, твоя одержимость им гораздо глубже, чем я предполагал, — рассеянно цокнув языком, рассуждал Цзюнь У. — Ну, что ж. Посмотрим… Раз тебя не заполучить силой, возможно, сработает подмена… — Что ты там бормочешь, старикан! — прорычал Хуа Чэн. За его спиной бабочка пыталась высвободить запястья. Нужно разозлить Цзюнь У, отвлечь его внимание. А когда он сбросит божественные оковы, то сможет побороться за свой прах. В его сознании Эмин рвался в бой, но он решил не призывать его. Сейчас ему не хватит сил управлять им, учитывая каким вспыльчивым и бестолковым было его оружие. Его попросту уничтожат. Ему, в общем-то, было плевать, но не Се Ляню. Се Ляню, что однажды не раздумывая бережно прижимал к груди проклятую штуковну… Се Ляню, что однажды не раздумывая бережно прижал к груди проклятого ребёнка. Се Ляню, который был так добр к нему, считая это самым простым и естественным вопреки противоположному мнению окружающих. Се Ляню, который хотел, чтобы он остался. — К чему так упрямиться? По сути, мы с Сяньлэ мало чем отличаемся, — едва ли не мечтательно вздохнул Цзюнь У. — Ему осталось усвоить лишь пару уроков… Жаль, что твой собрат успел убить Ши Уду. Сейчас было бы с кем посоветоваться насчёт тактики. Хотя… Его лицо прояснилось, озарившись внезапным удовлетворением, когда картинка сложилась в уме. Об этом ведь знал не только Ши Уду. Нет. Нет, нет, нет… Хуа Чэн боролся с верёвками. Эмин бился внутри. Бабочки роились над связанными руками. — Линвень, всеведущая Линвэнь, — произнёс вслух Цзюнь У. При виде потуг Хуа Чэна его губы сложились в довольную, нежную улыбку. — Помнишь ли ты случай, когда твоему другу Повелителю Вод пришлось иметь дело с Божком-пустословом? Хуа Чэн извернулся. Укусил себя за плечо и вывихнул запястье, чтобы выпутаться из божественных верёвок. — Отлично! Будь так любезна, загляни ко мне во дворец. Нам есть, что обсудить. — Его Высочество ни капли на тебя не похож, — яростно выкрикнул Хуа Чэн. — Вы — как небо и земля, и ты глупец, если думаешь иначе! Тебе и за тысячу жизней не пройти свой путь так же блестяще, как он! Ты — ничто по сравнению с ним! Все ваши Небеса — ничто! — Смотрю, кое-кто так и напрашивается на наказание, — хмыкнул Цзюнь У, покачав головой. — Такими темпами пройдут недели, прежде чем ты будешь готов к сражению. Хуа Чэн ухмыльнулся. Во рту собралась кровь. Он подпустил Цзюнь У поближе и плюнул на белоснежно-чистые сапоги. — Он тебя одолеет, — оскалился Хуа Чэн, его голос звенел уверенностью. — Что бы ты со мной ни сделал, тебе не изменить его. И ты это знаешь! А затем обрушилась долгожданная боль. Он рвал её зубами и когтями, разрывал себя на части, как только мог. Чем дольше это продлится… чем дольше он сможет бороться… тем больше времени оставит Се Ляню для побега. Я люблю тебя, подумал он, закрывая глаз, истекая бесконечным потоком крови. Я люблю тебя. Береги себя. Береги себя.

* * *

Он очнулся от боли и увидел над собой сердитое лицо и руку, нещадно сжимавшую его прах. Всё ныло и горело. Красная нить сжималась сильнее, врезаясь в кожу. Его бог навис над ним с отвратительным выражением. — Гэгэ, что случилось? Ты чем-то расстроен? — спросил Хуа Чэн, поднимая руку, чтобы провести по напряжённой щеке. — Ваше Величество, — поправил его возлюбленный. Затем схватил за челюсть, едва не ломая её, и встряхнул, будто в наказание. Брови Хуа Чэна приняли озабоченный изгиб, но он и без принуждения назовёт его как угодно. Достаточно лишь одной просьбы. — Ваше Величество, — исправился он, будто это что-то значило. Со временем его бог ответит на его вопросы, нужно всего лишь набраться терпения. Он твёрдо уверен. Но его ужасное выражение так и не сошло с лица и… Хуа Чэн обеспокоенно наклонил голову и провёл пальцами по нахмуренным бровям любимого. Последнее, что он помнил — сражение. Должно быть, случилось что-то ужасное. С чем он не справился на этот раз? От чего не уберёг своё божество по вине собственной слабости? — Гэгэ, всё будет хорошо, — поклялся он. — Скажи, что тебе нужно, и этот слуга всё предоставит. — По-прежнему недостаточно, — тяжело вздохнул Се Лянь, одарив хмурым взглядом. Но это не Се Лянь. Это не Се Лянь. Это не Се Лянь! Прах сжали сильнее, и чужеродная магическая сила полилась сквозь него. Он выкрикивал имя своего божества и ненавидел себя за беспомощность. Если бы только Цзюнь У пришёл спасти его, он бы… Нет. Нет, если бы Се Лянь пришёл, если бы… Если Цзюнь У подверг себя опасности, чтобы спасти такого никчёмного слугу, он собственноручно развеет свой прах во искупление. Цзюнь У и так сделал для него слишком много. И даже сейчас Цзюнь У поднял его горящую руку и коснулся красной нити, что почти наполовину отрезала палец. Его Величество прошипел, будто обжёгшись, и тихонько хмыкнул. Когда нить разлетелась, будто осколки стекла, Хуа Чэн издал глубокий вздох облегчения и поблагодарил своего милосердного бога онемевшими, словно чужими губами.

* * *

Настоящее время Весь мир покрылся трещинами. Он подошёл к одной из них и сел на край, свесив ноги над пропастью. Его величайшее произведение маячило за спиной… почти совершенная статуя. Осталось подарить ей меч. Он продолжал смотреть вниз. На дне трещины ничего не было. Ни лавы, ни невидимого моря, ни острых скал. Одна лишь бездна. Но он не боялся, ведь она всегда окружала его. На другом краю разлома двигалась чья-то фигура. Кто-то в белых одеждах махал ему. Он даже не посмотрел в ту сторону. Он просто болтал ногами над небытием. Земные трещины повторялись на его теле. Зияющая пустота на шее, дыра на месте сердца. — Хунхун-эр, — позвал голос. Он давно забыл её настоящий голос. Он не отрывал взгляда от пустоты. — Можешь вернуться домой, — предложила она. — Можешь попытаться снова. — У меня никогда не было дома, — ответил ей Умин. — Дом — там, где есть домашние. Кажется, у меня почти появился такой человек, но что-то пошло не так. — Ты ошибаешься, — сказала она. — Я любила тебя. Правда. — Несмотря ни на что, — Умин рассмеялся и натянул на лицо улыбающуюся маску. За ней не будет видно, как его ухмылка пошла трещинами. — Я хотел больше, чем «несмотря ни на что». На другом краю треснувшего мира фигура в бледных одеждах опустилась на колени. Умин не мог смотреть на него. Ему просто снится сон. Его разум не мог понять, кто это. Он не мог смотреть на статую позади. Он всё равно не знал, чьё у неё лицо. — В любом случае, ты долго не протянешь, бесполезный кусок дерьма. Улыбка Умина стала злобной гримасой, обернувшись к образу Ци Жуна. Он часто являлся в его сны, со своей безумной улыбкой и горящими глазами. В руке он сжимал холщовый мешок. Тишину вокруг наполнил топот копыт. Он не мог вспомнить, почему. — Проваливай к чёрту из моего сна, — бросил Умин без малейшего интереса к происходящему. Он сбросил этот плод своего воображения в пропасть. Ци Жун осыпал его бранью, пока летел вниз. Умин рассмеялся ему вслед. Он не веселился так с их первого поединка с мусорным божеством. — Собиратель цветов под кровавым дождём? Он застыл, даже перестал болтать ногами. Его взгляд был прикован к дыре, из которой поблёскивали последние вспышки зелёного света. — Ваше Высочество наследный принц, — ответил он, слова звучали пусто и злобно. — Всё хорошо, — голос Сяньлэ подобрался ближе. Он опустился на колени рядом. — Собиратель цветов может столкнуть и меня. — Так и сделаю, — не смотри, не смотри, не смотри, — Ты же просто дурачишь меня. — Ты так считаешь? — спросил у него сон голосом Сяньлэ. — Ты правда так думаешь? Умин посмотрел на него. Сабля, торчащая из груди, пригвоздила Сяньлэ к дереву. Лицо в синяках и крови. Он протянул руку и на этот раз ухватился за одежды Умина. На этот раз он достаточно близко, чтобы услышать его слабый шёпот. — Твой прах, Сань Лан… От ужаса в его глазах перехватило дыхание. Умин отшатнулся и чуть было не свалился за край. Протащив себя по лезвию, Сяньлэ крепко ухватил его слабеющей рукой. — Не уходи, — шептал ему сон, кровь стекала по лицу. Умин завис над пропастью, удерживаемый рукой Сяньлэ. Ткань его одежды надорвалась.

* * *

Он резко очнулся, запертый в умирающем теле. Над ним рой бабочек приземлился на балки хлипко залатанной крыши. Он попытался пошевелиться, но обнаружил, что связан по рукам и ногам. Он стал бороться. Ему оставалось лишь бороться. Ведь он боролся всю свою жизнь. Он пытался ослабить верёвки, но они оказались наполненными магической силой, хотя и не были такими коварными, как та шёлковая лента. От его потуг швы на шее начали рваться. — Градоначальник Хуа, — голос Сяньлэ был пропитан беспокойством. Он в спешке подошёл и опустился на колени. — Не напрягайся, прошу. Хуа Чэн заставил бесполезное тело рвануть ему навстречу, чтобы вырвать зубами глотку Сяньлэ. Но удалось лишь оцарапать. Паршивый бог войны Юго-востока успел оттащить того назад. — Я ведь предупреждал, чтобы ты был осторожен, — отругал он Сяньлэ, тут же осмотрев след на его шее. — Он же вечно кидается на всех, как дикий зверь. — Он не зверь, — отрезал Сяньлэ, его голос звучал резче и чётче, чем Хуа Чэн когда-либо слышал. Он расправил одежды и прочистил горло: — В любом случае, спасибо. Я буду бдительнее. Хуа Чэн боролся, насколько хватало сил. А Сяньлэ упрашивал его прекратить тихим, ласковым голосом. Генерал Юго-востока уставился в стену и больше ничего не сказал. Когда тьма снова поглотила Хуа Чэна, он уже не мог различить вздохнул ли Сяньлэ от облегчения или горя. Но краем сознания ощутил, как прохладная рука поправила повязки на месте отсутствующего глаза.

* * *

Цзюнь У с глазами другого цвета посмотрел на него сверху и прошептал: — Ты уверен, что предан тому богу? Умин… — Сань Лан, — обращение прозвучало одновременно, словно два голоса накладывались друг на друга. И затем снова прозвучали в унисон: — Ты уверен? — Я не знаю, — задыхался Хуа Чэн, его душили руки Сяньлэ… руки Цзюнь У… — Я не знаю. Его бог взирал сверху, смыкая руки на шее всё сильнее. Его бог взирал сверху из-под маски скорби и радости, и Хуа Чэн больше не мог разобрать, какого цвета его глаза. Сон треснул и разбился.

* * *

— Ш-ш-ш, — прошептал голос, что-то влажное и прохладное обтирало лицо. — Это просто сон, Сань Лан. — Не надо, — прохрипел он, зажмурившись от этого имени. — Не… — Ты проснулся? — прохладное прикосновение замерло, и он жадно потянулся за ним. Оно было приятным. Боль разливалась везде, кроме этого места. Он едва удержался от вздоха, когда ткань вновь медленно прошлась по лицу. Тело вздрагивало от каждого ласкового касания. — Прошу прощения за бесцеремонность, — произнёс голос мусорного бога. — Я думал, ты спишь, Градоначальник. Даже наш охранник сейчас спит. Прошу, не бросайся на меня снова, чтобы его не разбудить. Хуа Чэн попытался открыть глаз. Над ним мусорный бог слегка улыбнулся. Их взгляды встретились. Тёмную комнату освещал лишь тусклый свет нескольких серебристых бабочек. Генерал Юго-востока дремал, прислонившись к стене. — Я же мог тебя ранить, — больным, свистящим голосом проговорил Хуа Чэн. Звук вышел ужасным, совершенно отвратительным. Если бы его руки не были связаны, он бы разодрал себе горло. — Мог, — согласился Сяньлэ и отвернулся, чтобы смочить тряпку, затем отжал её и снова принялся вытирать пот с лица Хуа Чэна. Он даже не дёрнулся, когда Хуа Чэн обнажил зубы. Он должен его укусить. Отогнать. Ради Цзюнь У он должен бороться из последних сил. Но теперь он пленник. Связанный и покорённый. Даже если удастся ранить Сяньлэ, увести его никуда не получится. Он бессилен. Он облегчённо вздохнул и снова закрыл глаз. Дыхание причиняло боль, поэтому он перестал пытаться. Сяньлэ нежно провёл по брови, виску, щеке, не задевая повязки на глазу. — Тебе не тошно? — шёпотом упрекнул Хуа Чэн, скривив губы в презрительной ухмылке. — Ха… — донёсся лёгкий шелест, когда Сяньлэ покачал головой. — Нет. Но я не спросил разрешения у Градоначальника. Ох, хотя я и вовсе не должен был прикасаться к тебе без… — Ничего, — прохрипел Хуа Чэн, когда прохладная ткань вновь грозилась исчезнуть. — Я же твой пленник. Делай что хочешь. Прозвучало слишком горько, зато правдиво. Он слаб, бесполезен и пленён. В таком положении ему ни за что не защитить Его Величество. А хотел ли он? Тело вновь бросило в дрожь, и тут же нежная рука легла на грудь. — Прости, — обратился бог. — Я снова попробую уговорить Эмин. Он такой упрямец… Я понимаю, как нелегко ему такое простить, но… Градоначальник Хуа, я заставлю его снять проклятие. Продержись ещё чуть-чуть. — Проклятие? — усмехнулся Хуа Чэн. Звук вышел явно не красивым. — Это сущий пустяк. Ты гораздо опаснее, Ваше Высочество. Рука Сяньлэ дёрнулась, тряпица подрагивала на челюсти Хуа Чэна. Он вспомнил грубую руку, что ухватила его за подбородок и резко встряхнула, наказывая за неповиновение, сотрясая и без того сотрясённый мозг. Сяньлэ осторожно водил влажной тканью по его пропитанной потом коже. — Жаль, что так вышло, — его голос прозвучал настолько искренне, что отозвался болью. Он прокашлялся и натянул решительную улыбку. — И Градоначальнику Хуа вовсе не обязательно обращаться ко мне так. — Как же мне ещё величать столь многоуважаемого бога? — спросил он, обнажив зубы со злобным смешком. — Как тебе угодно, — безропотно ответил Сяньлэ. — Как пожелаешь. Позволишь осмотреть рану на шее? Я хотел бы помочь. — Не утруждай себя, — хотел прошипеть Хуа Чэн. Хотел выплеснуть на него всю ненависть. В самом деле, хотел. Бог лишь ответил: — Градоначальник вовсе не утруждает меня. — Могу я хоть чем-то помочь? Хуа Чэн задумался. Было в этом жесте что-то притягательное. Нужно как-то избавиться от этого чувства, разоблачить его истинные намерения… — Эти повязки омерзительны, — ответил он. Увидеть, как он побледнеет при виде изувеченного лица. Увидеть, как этот мусорный божок, жалкий наследный принц, предатель Небес отшатнётся, потеряв дар речи перед его уродством. Он должен помнить. Цзюнь У лучший из них. Он должен помнить. Он не переставал дрожать, пока Сяньлэ разматывал повязки. Раздался резкий вдох. Хуа Чэн с жадностью всматривался в его лицо, почти уверившись, что получил желанный ответ, как вдруг… — У тебя кровь, — прошептал бог, рассеянно сложив тряпицу чистой стороной наверх, и приложил к пустой глазнице, другой рукой поддерживая затылок Хуа Чэна, чтобы тот не шевелился. Никакой ожидаемой реакции, ни капли отвращения. Он прижимал прохладную ткань к пустой, ноющей глазнице, кровоточащей от жестокого прикосновения Цзюнь У. Рука на затылке подрагивала. Он позабыл об осторожности настолько, что Хуа Чэн мог легко дотянуться зубами до его бледного горла. — Болит? — спросил Сяньлэ, вновь устремив на него тот же обеспокоенный взгляд, столь живой и полный безграничного участия к ничтожному слуге. Он должен был считать это ложью, должен был ненавидеть его. Он должен бороться, пока есть возможность, ведь Сяньлэ всего лишь мусорное божество. Но он хотел зарыться лицом в эту шею и спрятаться там навсегда. — Градоначальник Хуа? — снова позвал Сяньлэ с ещё большей тревогой. Ткань приподнялась, пока он изучал небольшую ранку, затем вернулась на место. — Всё в порядке, — нашёл в себе силы ответить Хуа Чэн. Губы Сяньлэ искривились и он нахмурился. Это был единственный проблеск неодобрения на его лице. Затем с длинным, тяжким вздохом он опустил взгляд. Руки остались на месте; одна аккуратно поддерживала голову, другая покоилась на месте отсутствующего глаза. Хуа Чэн снова погрузился в забытье, не в силах выбрать, к какой руке прильнуть. Поэтому замер неподвижной глыбой в надежде, что эти прикосновения не исчезнут.

* * *

Сны были такими же разбитыми как он сам. Они были всего лишь обрывками мыслей. Цзюнь У одобрительно похлопал его по голове. Сяньлэ сжал его прах железной хваткой. Маска скорби и радости взирала на коленопреклонённого Умина. — Кто ты, — спросил Умин маску. — Позволь увидеть тебя! Боже, прошу, позволь увидеть тебя! В монастыре Водных каштанов Цзюнь У приготовил ужаснейшее рагу, которым отравились гости. В Небесной столице Сяньлэ вдавил палец в пустую глазницу Хуа Чэна. — Это было ошибкой, — произнёс его голос, но это не его голос. Во сне Хуа Чэна его голос не может быть таким холодным. Он звучал настолько чужим и фальшивым, что Хуа Чэн проснулся. — …будь ты и впрямь милосердным богом, ты бы дал Эмину довести дело до конца, — сказал Черновод, стоя в дверях, как потом понял Хуа Чэн, ветхой хижины. — Я никогда не считал себя милосердным богом, — ответил Сяньлэ спокойно и веско, держа в одной руке Эмин и заграждая дверной проём. Хуа Чэн рассмеялся, но вышел какой-то грубый лай. Хотя голос звучал чётче, чем вчера. Он не знал, почему. Взгляд Хэ Сюаня полоснул по нему, лицо поморщилось от отвращения. Сяньлэ, напротив, расцвёл ослепительной улыбкой. — Доброе утро, Градоначальник Хуа! — радостно поприветствовал он. — Я приготовил чай. Выпейте, если получится. — Он весь выльется наружу, — усмехнулся Хуа Чэн, показывая разрез на шее. — У тебя ничего не выйдет, — отозвался Хэ Сюань. — Тогда проваливай! — выплюнул простой смертный Ши Цинсюань и совершенно бесстрашно отпихнул демона здоровой рукой. — Ты уже высказался, а Его Высочество не согласился. — Ах ты мелкий… — Фэн Синь, не оставишь нас на минутку? — обратился Сяньлэ, отойдя назад и взглянув на генерала Юго-востока. Фэн Синь колебался, поглядывая то на связанное на полу кровавое бедствие, то на другое, кипящее негодованием у двери. Затем ткнул пальцем в грудь Сяньлэ и заговорил: — Близко не подходи. Если Му Цину опять придётся тебя штопать, он будет винить меня веками. — Знаю, знаю, — похлопав его по руке, успокоил Сяньлэ. Наконец, дверь закрылась. В комнате повисла тишина. Хуа Чэн заворочался, будто стараясь принять более удобную позу. Сегодня в его оковах было меньше духовной силы. Если он будет осторожным и терпеливым, то сможет освободиться. Если он будет разумным, то подпустит Сяньлэ поближе и сразит его. Если ему повезёт, он сможет доставить его тело на Небеса. Цзюнь У будет рад. Цзюнь У его похвалит. Цзюнь У может даже простить его за побег. Кольцо с его прахом, спрятанное в одеждах, подрагивало, словно умирающее сердце. — Я умираю, — пространно заявил он в пустоту комнаты, скорее как факт, нежели вопрос. Сяньлэ сжал челюсти. — Хэ Сюань тоже так считает, — наконец отозвался он лёгким, мелодичным голосом, не под стать холодной ярости в его глазах, которая, впрочем, не предназначалась Хуа Чэну. — Хм, — Хуа Чэн наблюдал, как Сяньлэ потёр глаза и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. — А как считает Ваше Высочество? Движение замерло на полпути. Сяньлэ отнял рукав от покрасневших глаз и взглянул на него. Затем его губы тронула улыбка. Слабая и усталая, но такая искренняя. Хуа Чэн не мог на неё насмотреться. Его не покидала мысль, что именно он её вызвал. — Я полагаю, что Градоначальник Хуа — личность непредсказуемая, — с тихим смешком ответил Сяньлэ. Если Сяньлэ потеряет бдительность, Хуа Чэн сможет его убить и притащить обратно на Небеса, когда сила магических оков спадёт. Сказал он себе, и поэтому улыбнулся в ответ.

* * *

Этой ночью часовым выбрали никчёмного генерала Циина. Он заснул ещё быстрее, чем Фэн Синь, провожая своего Шисюна бесконечными обиженными вздохами. — По правде, я намеренно попросил Цюань Ичжэня охранять нас сегодня, потому что он непременно бы заснул, — неловким шёпотом сознался Сяньлэ, присаживаясь подле Хуа Чэна. — Какое коварство, — попенял Хуа Чэн с кривой усмешкой. — Не желает ли Градоначальник присесть? — в серебристом мерцании бабочек можно было разглядеть, как лёгкий румянец снова окрасил щёки и кончики ушей Сяньлэ. Если он согласится, Сяньлэ дотронется до него, чтобы помочь. — Да, — ответил он, скорчив недовольную гримасу. — А то спина уже болит. — Это совсем не дело, — с дружеским сочувствием покачал головой Сяньлэ. Одна рука легла на затылок Хуа Чэна, другой он обхватил за талию. Хуа Чэн закрыл глаз. В голове всё поплыло, когда Сяньлэ приподнял его. Он решил не напрягаться по нескольким причинам. Во-первых, так Сяньлэ посчитает его более слабым. Во-вторых, обнимет его крепче. Он решил особо не изучать вторую причину, а эгоистично получить желаемое. Расслабленно откинулся в объятия Сяньлэ, покуда тот прислонял его к стене, чтобы усадить поудобнее. — Так нормально? — отстраняясь, поинтересовался Сяньлэ, обеспокоенно нахмурив брови. Хуа Чэн открыл было рот, чтобы посетовать, сам не понимая этого порыва. Если бы он, надув губы, сказал: «Нет, ведь Ваше Высочество больше не обнимает меня», что бы сделал Сяньлэ? Что бы ответил? Вместо этого он пристально посмотрел на Сяньлэ и сказал: — Я тебя знаю. — Разумеется, — согласился Сяньлэ, снова усаживаясь на колени так близко, что почти касался Хуа Чэна. — Я хорошо тебя знаю? — допытывался Хуа Чэн, не сводя с него глаз. Губы Сяньлэ дрогнули. — Очень, — подтвердил он. — Однако о тебе я ещё многого не знаю, Градоначальник. — Ваше Высочество называл меня Сань Ланом. Он забыл произнести его титул с презрением. Слова сами собой сорвались с нежной интонацией, отчего он вздрогнул. — Ох, я не хотел причинить тебе неудобства! — Сяньлэ вскинул руки и чуть махнул, словно отгоняя эти слова. — Я разве говорил, что мне неудобно? Сяньлэ взглянул на него и вновь озарился улыбкой. Настоящей. Затем с притворной досадой покачал головой: — Ах, Сань Лань, ты совершенно не искренен. Он прошептал это едва различимо. — А как я тебя называл? — спросил Хуа Чэн. — Раз уж мы были так близки. — Можешь называть меня так, как пожелаешь, — Сяньлэ опустил взгляд на свои руки. Рядом покоился безмолвный Эмин. Бабочки Хуа Чэна садились ему на волосы. Пока Сяньлэ не видит, Хуа Чэн мог одарить никчёмных созданий кратким, ядовитым взглядом. — В таком случае… — нерешительно начал он. Но он этого не скажет. Ему нельзя. — Ты не идеальный слуга, но подаёшь надежды, — похвалил в голове голос Цзюнь У. — Гэгэ, что случилось? — спросил он Цзюнь У, поглаживая по брови. — …буду звать тебя Умин, — холодно и резко прошептал он сквозь озлобленную ухмылку. Улыбка Сяньлэ исчезла. Он тяжело сглотнул. Глаза уставились куда-то вдаль, а лицо стало мертвенно бледным, разгоняя остатки румянца. — Значит, это правда? — выдохнул Сяньлэ. — Ты был?.. — Откуда ты узнал мои имена? — напирал Хуа Чэн, стараясь прикрыться праздным любопытством, спрятав гнев за ранимостью. — Умин, Хунхун-эр. Как давно ты следишь за мной? — Я не следил, — в голосе послышалась обида. Он поднял руку и потянулся к щеке Хуа Чэна. И Хуа Чэн не отпрянул. Он совершенно растерялся. Сяньлэ не смотрел ему в глаза. Он смотрел на свои пальцы, прижатые к его коже. — Мой самый тяжкий грех в том, что я слишком поздно тебя заметил. — Если знаешь ответы, так говори, — прошипел Хуа Чэн. Связанными руками он схватил запястье Сяньлэ, прижав к щеке дрожащие, огрубелые пальцы, пока они не отстранились. — Просто скажи. — Не могу, — тихим, печальным голосом ответил Сяньлэ. — Боюсь, это разобьёт тебе сердце. — Трус, — вновь упрекнул Хуа Чэн. — Да, — шёпотом согласился Сяньлэ. Он был так близко, что его дыхание задело губы Хуа Чэна. — Я мог убить тебя, — сообщил Хуа Чэн в надежде увидеть, как тот отпрянет. Но увидел лишь, как Сяньлэ вздрогнул и зарделся. — Знаю, — выдохнул Сяньлэ. — Но это пустяки. — Нет, не пустяки, — ответил Хуа Чэн, ошарашенный тем, что поверил в его искренность. Он подался вперёд, не раздумывая. Сяньлэ тоже потянулся навстречу, с болезненным изломом бровей, с выражением столь глубокой тоски, что… — Эй, — кто-то позвал снаружи и постучал в дверь четыре раза. Цюань Ичжэнь тут же вскочил на ноги и схватился за меч. Он бросил на них растерянный взгляд, — Сяньлэ закрыл лицо руками, сгорая от стыда, Хуа Чэн хмуро сидел, опираясь о стену — пожал плечами и обернулся к двери. — Кто там? — выкрикнул он, стараясь звучать устрашающе, но вышло скорее оторопело. — Это я, недоумок, мы добирались сюда вместе целую неделю. Ты хоть кого-нибудь вокруг замечал кроме своего Шисюна? — Больно надо, — пожав плечами, ответил Цюань Ичжэнь. — Ты меня не видел, — шепнул Сяньлэ, замахав руками, и подхватил Хуа Чэна, укладывая обратно на кровать. Затем быстро юркнул в противоположный угол и натянул мягкую, добродушную улыбку. Голова Хуа Чэна кружилась, сердце еле-еле билось в груди. Кровь медленно вытекала из ран, пропитывая повязки на груди, шее и пустой глазнице. Незажившая плоть на его руке, несомненно, прилипнет к грубой ткани нижних одежд. Но это не важно. Он не сводил глаз с Сяньлэ, всё ещё ощущая на своём измученном теле его руки — сильные и надёжные. Он облизал губы в погоне за призраком чуть не случившегося… — Не смей касаться его своими грязными лапами, — с перекошенным от отвращения лицом прорычал сверху Цзюнь У. Слова ударили по нему ножом, но когда мрачные мысли прервал радостный возглас Сяньлэ, он вздохнул с облегчением. — Жое! Белая вспышка, ворвавшаяся в комнату, тут же заставила его инстинктивно напрячься, однако лента не обратила на него ни малейшего внимания. Она с такой силой врезалась в грудь Сяньлэ, что тот отлетел к стене. И, похоже, ни капли не возражал, заливаясь радостным смехом и прижимаясь к шёлковой ленте, покуда та обвивала его. — Она вдруг как с цепи сорвалась, — раздался голос из-за двери. — Пришлось пообещать, что принесу её к тебе, чтоб не носилась повсюду. Взгляд Хуа Чэна соскользнул с безумного видения счастливого Сяньлэ, когда истекающая злобной ци, белая шёлковая лента обвилась вокруг него. Она ластилась, извивалась и сжимала, а Сяньлэ улыбался во весь рот со слезами радости на глазах. — О, — протянул Хуа Чэн, взглянув на человека за дверью. Наконец-то ненависть с лёгкостью забурлила в нём. На мгновение показалось, что она затопит его. — А тебя я знаю. Генерал подметающий пол бросил на него пустой взгляд и закатил глаза. — Ага. Мои поздравления. — Му Цин, будь повежливее, — упрекнул Сяньлэ сквозь смех, складывая в ладонях зловещий шёлк и прижимая к себе. Он смеялся сквозь слёзы. Хуа Чэн ловил его взглядом и не мог понять, отчего в груди всё сжималось, а глаза жгло. Зияющая дыра на месте глаза болезненно пульсировала. — Нет уж, — сухо ответил Му Цин. — Ваше Высочество, я ещё не до конца заштопал её. Прикажите ей успокоиться. — Жое! — пригрозил Сяньлэ, нежно сжимая ленту. — Ты всё ещё порвана? Дай посмотреть! Лента изогнулась, Хуа Чэн бросил взгляд на белый шов. Это могло бы оказаться слабым местом, однако… — Му Цин, разве этого не достаточно? — удивлённо спросил Сяньлэ, глядя на никчёмного предателя. — Хочешь, чтобы она снова порвалась? — резко и холодно бросил в ответ Му Цин. Его недовольное, холодное выражение лица не изменилось даже спустя сотни — нет, тысячи — лет. Он всё так же закатывал глаза, как в тот раз, когда прогонял его из армии Цзюнь У. Никуда не исчезли и те язвительные, протяжные интонации, с которыми он произносил «Он лжёт, у него есть дом», когда Хуа Чэн больше всего хотел остаться. Хуа Чэн почувствовал, как искра его магической силы откликнулась на этот гнев. Он бросил взгляд к потолку и увидел, что все бабочки сосредоточили внимание на дверном проёме. Интересно. Сяньлэ всё ещё разговаривал с ним, подходя ближе с обвивающей пальцы лентой. Хуа Чэн взмахнул пальцем. Так называемый генерал Юго-запада испуганно вскрикнул, когда крыло бабочки оставило порез на его лице. — Сань Лан! — тут же прикрикнул Сяньлэ, с ошарашенным видом поворачиваясь к нему. — Ваше Высочество, за что вы браните меня? Бабочки уже давно не подчиняются мне, — обиженно отозвался Хуа Чэн, несмотря на то, что одна из них, у которой с крыла ещё капала кровь Му Цина, радостно подлетела и устроилась у него в волосах. — Что? — нахмурился Цюань Ичжэнь. — Тебе досталось от какой-то бабочки? — Ступай, — Сяньлэ вытащил из рукава лоскут ткани и прижал к лицу Му Цина. Ненависть во взгляде Генерала подметающего пол стала для Хуа Чэна утешением. Уж лучше пусть его ненавидят, чем считают пустым местом. — Знаю, что уговаривать тебя бессмысленно, поэтому даже пытаться не буду, — буркнул Му Цин, бросив очередной холодный взгляд на Сяньлэ. — Верни мне ленту до того, как снова пойдёшь с кем-то биться. А затем удалился восвояси. Хуа Чэн подумывал послать за ним ещё пару бабочек, но даже это незначительное усилие утомило его. Он должен беречь силы для битвы с Сяньлэ, когда путы достаточно ослабнут. — Эм… — Цюань Ичжэнь запустил руку в копну пушистых, распущенных волос. — А что произошло? — Ничего особо непредвиденного, — ответил Сяньлэ без тени удивления, лишь слегка устало. — Не будешь ли любезен сходить и рассказать Его Высочеству Инь Юю о том, что здесь произошло? Во всех подробностях. Мне кажется, он будет рад это услышать. — Хорошо! — он вспыхнул так, будто снова вознёсся. — Бывай, Се Лянь! — Угу, до скорого. — Как жестоко, — прокомментировал с кровати Хуа Чэн. — У меня в два счёта получится вернуть Инь Юя, если Ваше Высочество так и будет натравливать на него Циина. Сяньлэ не рассмеялся и даже не улыбнулся. Он лишь вздохнул и протянул руку к потолку, где на балках притаилась стайка бабочек. В ответ они тут же спорхнули и вместе с шёлковой лентой закружили вокруг него. Что-то дрогнуло у его бедра. — Ты тоже можешь выйти, но драться нельзя, — вслух сказал Сяньлэ и погладил деревянные ножны, висевшие на поясе. Хуа Чэн прыснул от смеха. — Ваше Высочество воистину мусорное божество, — презрительно фыркнул он. — Он же сломан. — Эмин — очень милый и умный клинок, — ответил Сяньлэ уставшим голосом. — Я ни за что не откажусь от него. Этот самый «милый и умный» клинок, что с радостью обратился против хозяина, вытряхнулся из грубых деревянных ножен. Треснувшее лезвие обвязали, чтобы не дать ему рассыпаться окончательно. Белая лента тут же оплелась вокруг серебра, тесно прижимаясь к нему. Хуа Чэн не удостоил их взглядом, всё его внимание было приковано к выражению Сяньлэ. Как он устало улыбнулся при виде любящих объятий духовного оружия. Как бабочки устроились в его волосах, превращая обычный пучок в экстравагантное произведение искусства. Какими покрасневшими были его глаза. — Сань Лан, не расскажешь мне вашу с Му Цином историю? — тихо спросил Сяньлэ. — Разумеется, если ты не утомился. — Зачем ты это делаешь? — вместо ответа сказал Хуа Чэн, вперившись в него немигающим взглядом. — К чему вся эта суета? Думаешь, получится отобрать меня у Его Величества? Думаешь, если сломаешь меня, это что-то изменит? — Я вовсе не хочу отобрать или сломать Градоначальника Хуа, — Сяньлэ медленно опустился на колени рядом со скрипучей кроватью Хуа Чэна. Он двигался с непривычной осторожностью, опираясь на пальцы, чтобы смягчить движение. Взгляд Хуа Чэна метнулся к его коленям. Неужели ранен? Он взял это на заметку. — Я всего лишь хочу помочь, — добавил Сяньлэ мягким, почти ласковым голосом, разорвавшим ход мыслей Хуа Чэна. — Всё было отлично, пока не появился ты, — бросил ему Хуа Чэн, сжимая в кулаки связанные ладони. — Из-за тебя всё стало только хуже. — Я знаю, — ответил Сяньлэ с улыбкой, исказившей его лицо скорее болью, нежели удовлетворением. — Знаю. Хуа Чэн должен был его ненавидеть. Должен был выцарапать ему глаза. С такого расстояния он дотянется. Он должен воспользоваться отсутствием охраны… и тем, что мусорный бог явно недооценивает его. В углу забытой комнатушки длинная белая шёлковая лента и сабля с плачущим, красным глазом уютно свернулись клубочком. — Много лет назад Генерал подметающий пол прогнал меня из армии, — произнёс Хуа Чэн хриплым голосом. Затем прочистил горло. На удивление, оказалось не так больно. — Я хотел защищать Его Величество, а этот подлец не позволил мне. — Му Цину чуть больше восьми сотен лет, — мусорный бог протянул руку, и Хуа Чэн тут же замер от этого движения. Он не шевелился, пока Сяньлэ поправлял повязку на голове. — Ты уверен… Сань Лан! У тебя кровь идёт горлом? — Не сильно, — тяжело выдохнул Хуа Чэн, подняв глаза к потолку, чтобы не видеть, как нахмурился Сяньлэ. — Не обращай внимания. Но кто б его послушал. В глубине души Хуа Чэн знал, что он так и сделает. — Позволишь тебе помочь? — спросил он, рука замерла в воздухе. — Я твой пленник, — повторил Хуа Чэн. — Делай, что пожелаешь. Сяньлэ ещё секунду колебался, а затем сделал глубокий вдох. — Что ж, в таком случае, — сказал он, — прошу заранее меня простить, Градоначальник Хуа. В его словах должно было звучать разочарование. Но, нет. В его движениях должна была быть жестокость и страсть. Но, нет. Он бережно подложил руку под затылок Хуа Чэна и слегка приподнял над матрасом. Хуа Чэн дышал вопреки всему. Он делал медленные, спокойные вдохи и смотрел в потолок поверх лица Сяньлэ. Нежные пальцы с мозолями на кончиках слегка касались горла, пока он разматывал повязку. Все движения были осторожными. Он даже не понял, в какой момент его фокус сместился. Он всё ещё смотрел вверх, но видел уже не потолок. Над ним замер Сяньлэ, всё внимание которого было приковано к шее. Это позволило ему спокойно рассмотреть его. Каждая черта была прекрасной: складки благородных бровей; лёгкая напряжённость в уголках глаз и тёмные круги под ними; то, как напрягались и расслаблялись его губы, когда он, сосредоточившись, прикусывал их изнутри. Он был прекрасен и Хуа Чэн должен был его ненавидеть. Он был прекрасен, когда смотрел с такой печалью на кровавое месиво его шеи. Он был прекрасен, когда смочил рукав своих белых одежд, чтобы вытереть подсыхающую кровь. — Генералу подметающему пол восемьсот лет, — прошептал Хуа Чэн, убаюканный прохладным прикосновением одежд Сяньлэ, вновь погружаясь во тьму. — Сколько лет Вашему Высочеству? — Сань Лан и сам знает, — прошептал он в ответ, губы, что недавно едва не встретились с его, почти не шевелились. Он знал. Он знал, что был ещё ребёнком, когда Му Цин вышвырнул его из армии. Он знал, что Му Цин должен был быть помощником Его Величества тысячи лет назад. Он знал, что он им не был; что он здесь, штопает духовное оружие вместо того, чтобы служить Его Величеству. Он знал, что Сяньлэ по-дружески отослал Му Цина, чтобы защитить его. Он знал, что Му Цин исполнял роль никчёмного демона, когда он упал со стены. Когда он… Его взгляд спустился ниже от печальных глаз Сяньлэ. Его золочёные солнцем волосы выбились из-за уха. Хуа Чэн потянулся связанными руками и поправил тёмную прядь. — У тебя проколоты уши, — прошептал он. — Да, — так же шёпотом ответил Сяньлэ. — Когда-то очень давно я сам их проколол. Он заботливо уложил Хуа Чэна обратно на кровать. Его пальцы невесомо скользнули от раненого горла к щеке. — Скажи, как я называл тебя, — пальцы Хуа Чэна сами собой вплелись в волосы Сяньлэ. — Скажи, чего ты хочешь? — Я хочу, чтобы Сань Лан был невредим, — прошептал Сяньлэ. — Чем бы это тебе ни казалось, чего бы мне это ни стоило. Только это имеет значение. — Глупец, — руки Хуа Чэна вцепились в неухоженные волосы Сяньлэ, по всей видимости, не мытые уже несколько дней. Он должен был испытать отвращение. — Отдыхай, — Сяньлэ накрыл его руки своими. Он не попытался помешать его пальцам спутывать тёмные локоны. Просто держал его ладони в своих, тёплых и сильных. — Отдыхай. Хуа Чэн закрыл глаз, остановил дыхание, разжал пальцы. Но он не провалился в сон. Он услышал, как Сяньлэ тяжело вздохнул. Почувствовал, как тот сжал его вялые пальцы и опустил связанные руки. Шершавые подушечки Сяньлэ легко коснулись верёвок, и на мгновение ему показалось, что тот проверяет остаток магических сил, но нет. Нет, он ощупывал его незажившую кожу. Затем последовало мягкое, прохладное прикосновение. Вода и мокрый, запятнанный кровью рукав смягчили содранные ссадины. — Эмин, милый, — позвал Сяньлэ тихим, несчастным голосом. — Пожалуйста, сними своё проклятие. Ему ответил лишь глухой стук. — Тише, — прошептал Сяньлэ, оторвав руки от запястий Хуа Чэна. — Осторожно, не тряси его, Жое, он сломан. Ох, что ж мне с вами делать… Раздался очередной тяжкий вздох. Хуа Чэн не смел пошевелиться или взглянуть. Он ощущал на себе взгляд Сяньлэ. Тот сидел подле него на коленях, но больше не прикасался к нему. — Ему очень больно, — вновь прошептал голос. — Какой же я дурак! Не надо было его отпускать ещё в первую встречу. Надо было оставить его здесь. Я мог бы уговорить его. А сейчас, даже если он вернётся… Ах! Ха-ха! Ш-ш-ш, перестань, щекотно! Он ничего не мог с собой поделать. Бросил осторожный взгляд, воспользовавшись одной из бабочек. Они собрались стайкой вокруг лица Сяньлэ и осушали его слёзы, стараясь утешить. Рука Сяньлэ замерла в воздухе, не желая отгонять их силой, чтобы ненароком не ударить. Казалось, от их внимания он ещё больше расплакался, но в то же время еле сдерживал смех. Он прижал ладонь ко рту, чтобы заглушить всхлипы, и посмотрел на Хуа Чэна. Глянув на своё тело глазами бабочки, Хуа Чэн едва не фыркнул от отвращения. Несуразный доспех сняли, перед тем как его связать, но на нём всё ещё были грубые нижние одежды солдата. В тусклом серебристом мерцании бабочек лицо казалось до ужаса бледным, почти сине-зелёным. Белые повязки закрывали глаз, но уродливая рана на шее была обнажена. Слегка наклонив голову, он понял, что кто-то переделал слишком тугие, хаотичные швы, что стягивали разрез на шее. Только бы это не был проклятый Генерал подметающий пол… — Вы слышали, что он сказал? — обратился Сяньлэ к пустой комнате. Бабочки и шёлковая лента, тащившая дрожащий Эмин, подлетели к нему. Он ласково простёр руку и вдруг заметил наблюдавшую за ним бабочку Хуа Чэна. Вместо того чтобы насторожиться, он протянул к ней палец, другой рукой нежно прижимая к себе Эмин и Жое. Хуа Чэн позволил бабочке сесть и приблизиться к лицу бога. От ласковой улыбки Сяньлэ его пустую грудь пронзила боль. — Всё было прекрасно, пока не появился я, — прошептал Сяньлэ. — Я лишь всё испортил. Эмин бешено дребезжал, пытаясь подняться. Он нацелился на Хуа Чэна, но тот не успел даже рассердиться, как Сяньлэ поймал клинок и прижал обратно к груди. — Нет, — прошептал он. — Нет, не смей снова его ранить. Я серьёзно, Эмин, я никогда не прощу тебя за это. Сабля понуро вздрогнула. Уродливый глаз наполнился невозможными слезами. Сяньлэ наклонился и слегка поцеловал его рукоять. — Он прав, — сказал он так тихо и потеряно, что Хуа Чэн заподозрил в этом театральную наигранность. — Он прав. Ведь он был могущественным и почитаемым Собирателем цветов под кровавым дождём, пока не отыскал меня. Он был цел и невредим; он был непревзойдённым на небесах и на земле хозяином Призрачного города. А теперь… теперь из-за меня… Для кого этот спектакль? — подумал Хуа Чэн, однако ему это не нравилось. Огромным усилием он заставил бабочку укусить палец. Сяньлэ застыл и ошарашено уставился на неё. — Сань Лан? — спросил он, изумление наконец-то стёрло с лица скорбную маску. Истратив силы, Хуа Чэн снова отключился, отгоняя мысль о том, каким полным надежды было лицо Сяньлэ.

* * *

Весь мир покрылся трещинами. Он сидел на краю одной из них и смотрел в зияющую под ногами пустоту. Всё его тело покрылось трещинами. Он сидел на краю одной из них и смотрел в зияющую пустоту внутри себя. — Ты разваливаешься на части, — сказал демон. — Жалкое зрелище. — На себя посмотри, — Хуа Чэн даже не повернулся к Хэ Сюаню. — Был бы он милосердным богом, — прошипел Хэ Сюань в ухо Хуа Чэну, маяча за спиной, — он бы развеял твой прах. — Я разваливаюсь на части, — глядя в пропасть, громко произнёс Хуа Чэн. — Я вот-вот рухну без сил. Но почему здесь мне намного лучше, чем было с Его Величеством? — Ты сам знаешь, почему, — ответил голос Сяньлэ. Хуа Чэн инстинктивно обернулся к нему, накренившись… Тяжёлая сабля пригвоздила его к дереву. Он улыбался, истекая кровью. Рука отчаянно вцепилась в одежду Хуа Чэна. Хуа Чэн отклонился назад над бездонной пропастью. — Сань Лан, — позвал Сяньлэ. — Кто это был? — умолял Хуа Чэн, подняв руку, чтобы схватить Сяньлэ, что так отчаянно не хотел его отпускать. Он не сжимал, не вдавливал, просто удерживал его, пока ткань не начала рваться. — Тогда, кто был под этой маской? — Ты знаешь, — прошептал Сяньлэ. — Ты знаешь, Умин. — Мне нельзя, — Хуа Чэн закрыл глаза. — Это меня разрушит. Я всё ещё д-должен… — Знаю, — тихо пробормотал Сяньлэ, удерживая его от погибели и не отпуская. Ткань треснула. Хуа Чэн судорожно вдохнул и, готовый к падению, отпустил руку Сяньлэ, но тот лишь потянулся ближе, протаскивая себя вдоль лезвия, загоняя его глубже в свою грудь. — Человек, которого я люблю всем сердцем, всё ещё здесь, в этом мире, — горло Хуа Чэна сдавило, когда Сяньлэ обнял его, и кровь из пронзённого сердца полилась на них обоих, стекая в бездну. — Благородная золотая ветвь с яшмовыми листьями, — подтвердил Сяньлэ, прислоняясь лбом ко лбу и покачиваясь вместе с ним, с каждым движением глубже разрывая рану. Они зависли над пропастью, и лишь сабля удерживала их от бесконечного падения. Кровь Сяньлэ утекала вниз рекой, словно облегчая неизбежность. — Так кто же это? — прошептал Сяньлэ. — Кто эта золотая ветвь с яшмовыми листьями? — Я… — Кто это? Эти объятия такие крепкие. Эта кровь такая горячая. — Это… Моё божество. Моё божество! — Кто это? — повторил голос Сяньлэ, сжимая их ладони вместе. Но это был не Сяньлэ. И не Цзюнь У. Это был ещё один Хуа Чэн, истекающий кровью из рта, носа, глаз, ушей. Хуа Чэн, разбитый и худой как скелет, дёргающийся и дрожащий. Он вцепился в себя, повиснув над пропастью, и предсмертный крик вырвался из его горла. — Кто это? — требовал от себя Хуа Чэн. — Кто это? Назови его имя! Его имя, его имя! — Сань Лан! Пожалуйста, не надо… — Ваше Высочество, назад… Жое! Не мешай мне, он… — Сань Лан, вернись! Очнись! Руки на его руках. Губы на его виске. Голос, произносящий его имя в мольбе. В своей голове, на краю пропасти, Хуа Чэн цеплялся за самого себя. На краю гибели они держались друг за друга. — Я должен бороться, — захлёбывался кровью Хуа Чэн. — Я должен драться. Я должен отдавать ему всего себя, пока могу. Его когти вонзились в собственную плоть. Он рвал себя безудержно, неумолимо. Удерживая себя на краю обрыва, он рвал себя в клочья. — Сань Лан, пожалуйста! Не калечь себя! Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! Это не… Ты ни в чём не виноват! Оба обличья Хуа Чэна застыли. Кровь остановилась. Они повисли там, на краю погибели. И сон наконец схлопнулся. Сань Лан схлопнулся вместе с ним. Он уменьшался, пока не превратился в маленькое, безобразное создание. Пока путы не спали с его крошечных ручек. Пока ошеломлённый ужасом бог не сгрёб его в объятия и не прижал к груди. Так крепко. — Сань Лан, — прошептал Сяньлэ, прижимая его крошечный, детский облик словно сокровище. — Это не моё имя, — его голос звучал по-детски обиженным. — Хунхун-эр, — вместо этого заплакал Сяньлэ, словно те слова ранили его. — Ты не виноват… Ты ни в чём не виноват. Пожалуйста, не надо больше себя ранить! В ответ Хуа Чэн разразился мучительным воплем. Он вцепился в одежды Сяньлэ и почувствовал, как его так же крепко обняли в ответ. Он разваливался на части, но объятия Сяньлэ удерживали его. Он разваливался на части, но Сяньлэ заставлял его держаться. Он разваливался на части, но это… Это не его вина. Это не его вина. — Твою мать, — прошептал голос, который он даже не пытался узнать. — Тише, — отозвался другой. Не часто он слышал, чтобы Инь Юй говорил так тихо и огорчённо. — Шисюн… Он умирает? — прошептал третий, гораздо громче. — Почему ты так обошёлся со мной? — измученно прошептал Хунхун-эр, дёргая Сяньлэ за ворот. — Почему я не могу вспомнить? — Прости, — ответил Сяньлэ, давясь всхлипами вместе с Хунхун-эром. — Мне так жаль. Я бы сказал тебе, но ведь ты решишь, что я лгу. Если ты сам не смог найти ответы… — Я не смог! — завыл Хунхун-эр. — Я не смог! Это убьёт меня! Мне нельзя умереть! Я всё ещё нужен ему! Я нужен ему! Я должен его найти! — Ш-ш-ш, — прошептал Сяньлэ, убаюкивая и роняя слёзы на волосы Хунхун-эра. — Ш-ш-ш… Всё будет хорошо. — Я должен отыскать его! — кричал Хун-эр, не выпуская из мёртвой хватки одежды Сяньлэ. — Я должен вернуться! — Нет! — замотал головой Сяньлэ над макушкой Хун-эра. — Нет! Ты не вернёшься на Небеса. — Вернусь, но только с тобой, — прорычал Хунхун-эр, прижавшись зубами к шее Сяньлэ и услышав сдавленный вздох ужаса свидетелей этой сцены. Но Сяньлэ не пошевелился. И Хунхун-эр не смог… Не смог укусить. Он застыл, дрожа и прижимая зубы к шее Сяньлэ, но не смог. — Сделай глубокий вдох, — сказал Сяньлэ, мягким, успокаивающим голосом, поглаживая Хунхун-эра по плечам, и он тут же повиновался. Подавился воздухом и зарыдал, отворачиваясь от шеи Сяньлэ. — Ваше Высочество, он не… — Я в порядке. Он ничего мне не сделал. Успокойтесь. Дыши медленно… Тише, Хунхун-эр. — Почему ты так добр? — всхлипывал Хунхун-эр. — Зачем тебе быть таким добрым? — Прости, — ответил Сяньлэ, прислонившись лбом ко лбу. — Я знаю, как тебе тяжело. — Я должен убить тебя, — Хунхун-эр сжимал грязные, белые одежды. Он уткнулся лицом в широкое плечо Сяньлэ. — Если я тебя убью, он полюбит меня. — Ваше Высочество, — прозвучал голос Инь Юя. — Мы должны что-то сделать, иначе… — Знаю, Ваше Высочество Инь Юй, — отозвался Сяньлэ. Он сделал глубокий вдох. Хунхун-эр почувствовал, как вздрогнула его грудь. — Будьте так добры снова открыть проход в пещеру Десяти тысяч божеств. — Туда? — поинтересовался Генерал подметающий пол холодным, презрительным тоном. — Ты уверен? Просто скажи ему правду. — Разве в такой ситуации он мне поверит? — отрезал Сяньлэ. Он неуклюже сдвинулся и поднялся, колено явно ещё беспокоило его. Хунхун-эр прижался ближе, хотя это было необязательно. Тёплые, нежные объятия вокруг него ни разу не дрогнули. — Это было бы глупо, а он вовсе не дурак. — Я всё подготовлю, Ваше Высочество, — с быстрым поклоном предложил Фэн Синь. — Ступайте, — шёпотом добавил Инь Юй. Хунхун-эр вскинул взгляд и увидел, как тот выталкивает обиженного Генерала Сюаньчжэня и совершенно растерянного Циина. Сяньлэ последовал за ними неторопливым, мерным шагом. — Хунхун-эр, ты пойдёшь? — спросил он, не отнимая руки от спины Хунхун-эра. В ответ он лишь прижался ближе, зарывшись лицом в шею, которую недавно чуть не укусил. От Сяньлэ должно было пахнуть ужасно. Он же весь грязный и неопрятный… настоящее ничтожество, ползающее в грязи под ногами Его Величества. Но никакого смрада не было. Его запах был знакомым. Не резким, но необычным. Не сказать, что приятным, но до боли родным. На ум пришла глупая ассоциация, но она казалась единственно верной. Его запах дарил чувство безопасности. — Я хочу предупредить тебя, — прошептал Сяньлэ, его голос звучал настолько тихо, что остальные не могли услышать. — Статуи… Их уничтожили. — Ты их разбил? — сдавленно спросил Хунхун-эр, дёрнувшись назад в объятиях Сяньлэ. — Нет, — судорожно выдохнул Сяньлэ, не размыкая рук, но дав немного отстраниться, чтобы встретиться взглядами. — Нет, я бы никогда этого не сделал. Сань… Хунхун-эр, они были такими красивыми. Разве у кого-то поднялась бы рука их уничтожить? — Они… Там был защитный барьер, никто не мог… — Хун-эр запнулся. Он задохнулся от ощущения потери. — Если… Если… Я должен… Я должен вырезать ещё! Я должен… — Всё хорошо, — прошептал Сяньлэ. — Нет! — выкрикнул в ответ Хун-эр, дёрнув Сяньлэ за волосы. — Ведь он — божество! Ему нужен храм! А если он исчезнет?! Если… Я должен вырезать ещё! — Хорошо, — отозвался Сяньлэ, будто этот злобный рывок за волосы совсем не побеспокоил его. — Недавно я подобрал кусок дерева. Как только доберёмся туда, я дам его тебе. — И нож! — потребовал Хунхун-эр. — Нет! — молниеносно обернулся генерал Юга, сверкнув полным ужаса взглядом. — Хорошо, — в отличие от них совершенно спокойным и собранным голосом произнёс Сяньлэ. — Фэн Синь одолжит тебе свой охотничий нож. — Ваше Высочество! — запротестовал Фэн Синь. — Тц. Опять своей смерти ищет, — пробормотал другой. Хунхун-эр оглядел его обнажённую саблю, которую тот придерживал одной рукой, чтобы она не волочилась по земле. На ней больше не было крови Сяньлэ. Он осторожно выпутал пальцы из волос Сяньлэ и отодвинул ворот его одежд, чтобы взглянуть на грудь. Рана была туго затянута окровавленными повязками. Сяньлэ оторвал руку с его спины, прикрыл одеждами повязки и положил руку Хун-эра себе на плечо. — Не обращай внимания, — прошептал он. — Просто забудь.

* * *

Цюань Ичжэнь и Фэн Синь зажгли пламя на ладони. Бабочки, что вились вокруг Сяньлэ, разлетелись по углам пещеры, освещая весь масштаб разрушений. Хунхун-эр крутился в руках Сяньлэ, пока его не спустили на груду камней. Он долго рассматривал осколки. Это были просто статуи. Ему не было жаль своей работы. Но это были статуи его божества. Его божества. Того, кто заслуживал всей любви и поклонения. Он не сводил с них глаз и чувствовал, как его тело ломалось. Тело ребёнка, с дырой в сердце и разрезанным горлом. — Не тронули только одну вещь, — мягко обронил Сяньлэ. — Не знаю, достаточно ли её, но… Бабочки укрыли её своими шёлковыми нитями. Хунхун-эр бросил на него быстрый взгляд. Сутулая фигура наклонилась ещё ниже, будто желая оказаться с ним на одном уровне. Руки Хунхун-эра были свободны. Он мог бы напасть и вырвать глаза этого лживого бога прежде, чем его дружки успели бы дёрнуться. Он пнул ногой обломок статуи и заметил, как глаза Сяньлэ метнулись к нему, а веки слегка напряглись. Казалось, он разрывался между горем и гневом. Если это он разбил статуи, то он прекрасный актёр. Хэ Сюань был бы в восторге. Сяньлэ протянул руку и Хунхун-эр взялся за неё, будто и в самом деле был заточён в теле ребёнка. Их окружили бабочки, а боги войны попятились назад. Инь Юй стоял неподвижно, а Цюань Ичжэнь прилип к нему как репей. С тех пор, как Хуа Чэн очнулся здесь, он не снимал маску. Хунхун-эр глядел на него в замешательстве, не решаясь заговорить. Инь Юй отвёл взгляд, склонив голову набок. Сяньлэ легонько потянул за руку, и Хуа Чэн последовал за ним. Они не спеша шагали по разрушенным проходам пещеры. Мусорный бог в своих блеклых одеждах, мягко отсвечивающих в мерцании бабочек, шёл рядом с Хунхун-эром, совершенно не пытаясь тащить его за собой. Хуа Чэн был неуклюжим и слабым; в этом умирающем теле жалкое дитя стало ещё более жалким. — Я могу понести тебя, если хочешь, — охотно предложил бог. — Нет, — ответил Хуа Чэн, пробегая глазами по пустым нишам. Он знал каждую статую как свои пять пальцев. Как свою преданность; как свою силу. Но теперь их нет. И он не помнит их лица. Он знал, что вот эта улыбалась, держа меч лезвием вниз, грациозно и решительно. А другой рукой Его Величество… Его Высочество?.. Его бог нежно прижимал к груди цветущую ветвь. Вот тут статуя сидела в позе медитации, с закрытыми глазами и умиротворённым лицом. Он помнил, как высекал эту полную жизни, божественно-прекрасную грудь и нежные цветы, что обрамляли её. А здесь его бог застыл в прыжке, вся статуя балансировала лишь на кончике большого пальца ноги Его Величества… его божества, а волосы и прекрасные шёлковые одежды развевались вокруг. Он помнил, что был недоволен выражением её лица. Сама статуя была великолепна, но нужное выражение никак не выходило. Теперь уже не важно. Его любовь обратилась в руины. Бабочки вели их сквозь царство холодного, серого камня. И на фоне этих руин Сяньлэ казался особенно живым. Его загорелая кожа и отливающие солнцем волосы… сияющие в мерцании бабочек глаза… тёплая, немного вспотевшая рука, в которой он временами сжимал руку Хунхун-эра. Он перехватил его взгляд, когда Сяньлэ в очередной раз посмотрел на него. Пойманный на горячем, он лишь продолжил пристально смотреть, а Сяньлэ улыбнулся. Его улыбка была такой мягкой. Хуа Чэн не мог оторвать взгляда: она была одновременно печальной и любящей; его глаза блестели в тусклом свете бабочек так, словно вот-вот наполнятся слезами; ладонь мягко сжимала, с утешением поглаживая большим пальцем пальцы Хунхун-эра. — Тебе, должно быть, больно это видеть, — обратился Сяньлэ, печаль и учтивость звучали в каждом слове. — Прости, что привёл тебя сюда. — Зато теперь я знаю, что они разрушены, — слабым, хриплым голосом ответил Хуа Чэн. — Я должен вырезать ещё. — Извини, если лезу не в своё дело… — Сяньлэ едва не споткнулся о камни, и Хуа Чэн крепче сжал его ладонь, — Ох, прошу прощения! Но… Не лучше ли сейчас подумать о собственной безопасности? — Какой в этом смысл? — злобно бросил Хуа Чэн. — Если я не могу служить своему богу, то не заслуживаю жить. Моя жизнь ничего не стоит. — Не говори так, — внезапно остановившись, произнёс Сяньлэ. Хуа Чэн тоже замер, отвернувшись от божественного образа, в который превратили Сяньлэ бабочки. Каменные обломки на полу подходят ему больше. — Хунхун-эр заслуживает больше, чем эти чёрствые слова. Бог присел перед ним на груду камней и погладил по голове. — Какой смысл в моей жизни, если я не могу служить ему? — парировал Хуа Чэн, подавляя собственную ненависть. — Тогда мы найдём для Хунхун-эра новый смысл жизни! От этих пылких слов Хуа Чэн тут же вскинул голову. Сяньлэ сиял. Его лицо выражало страдания, но в то же время в нём было нечто невыразимо нежное. Это то, чего он так сильно хотел. Хотел взять в руки и никогда не отпускать. — Он и есть мой смысл, — прошептал Хуа Чэн, довод сорвался с немых губ. — Есть и другие, — настаивал Сяньлэ. — Собиратель цветов под кровавым дождём заслуживает большего, нежели жить ради какого-то бога. Он заслуживает жить ради себя самого. — С демонами это так не работает, — засмеялся Хуа Чэн, но вышел едва различимый звук. — Значит, я найду новый способ и для демонов, — заявил Сяньлэ с такой детской решительностью, что Хуа Чэну стало невыносимо. Он рассмеялся звонко и сконфуженно. А затем вскинул руки, повинуясь подсознательному импульсу. Сяньлэ без лишних вопросов тут же сгрёб его в объятия и зашагал дальше. Хуа Чэн примостился у него на груди. Он мог бы задушить его, расцарапать горло и искупаться в его крови, вырывать волосы клоками. Он прижался к груди Сяньлэ, вслушиваясь в стук сердца. Конечно, он знал, что весь этот спектакль неспроста. Сяньлэ просто пытается спасти себя и своих дружков от Цзюнь У, а он был опасен, поэтому и попал в плен. Он не мог решить, почему его пощадили и так к нему отнеслись. Что это — доброта или изощрённая жестокость? Он не мог решить, что это — редкое удовольствие или пытка? Он не мог понять ни того, ни другого. Ровное биение сердца Сяньлэ не давало ответов. Он должен был его ненавидеть, но он не ненавидел. В голове пронеслась мимолётная, сумбурная мысль, что это лучший звук из всех, что он когда-либо слышал. Он знал, что это глупо, но против собственной воли не мог представить звука лучше. Как только Сяньлэ повернул налево на одной из развилок, он сразу же понял, куда они идут. Он заёрзал, и Сяньлэ осторожно опустил его на пол, будто новорождённого оленёнка. Он с трудом пробрался через последние каменные преграды и побежал вперёд. Бабочки последовали за ним, нескладно помахивая крылышками и слабо мерцая, поддерживаемые его ничтожно малой духовной силой. Затем присели на стену, покрытую шёлковой паутиной. Хуа Чэн замер, вперившись в неё взглядом, тяжело дыша, хотя дыхание ему было не нужно. А затем набросился на шёлковую вуаль. Обрывки упали к его ногам, открыв изображение двоих. Вот он — уродливое, бесформенное красное пятно, падающее с неба. А вот — его бог, взлетающий, чтобы подхватить его. Его бог в маске. — Кто ты! — кричал он маске скорби и радости в своих снах. Он сорвал очередной лоскут. Кумирня под дождём. Зонт. Цветок. Фрукты. Он рвал, рвал и рвал. Затем остановился. Размазанное, круглое пятно. Он нарисовал его собственной кровью. Тогда единственным, чем он мог расписать грубую холстину, была его кровь. Эту сцену он рисовал со своей перспективы, будучи в этом разбитом и покрытом синяками теле. Он глядел в лицо, смотрящее на него с картины. Он глядел и чувствовал, как из груди рвётся отчаянный вопль, который он задушил. Он глядел и чувствовал, как его прах содрогнулся на груди. Он глядел, а затем отшатнулся в ужасе. Он его изменил? Переделал? Это такая пытка? Оно настоящее? Он настоящий? Это такая доброта? — Хунхун-эр, — дрожащие руки Сяньлэ зависли перед ним, будто он не знал, куда их деть. Во рту Хуа Чэна пересохло, горло было разрезано, боль пульсировала вокруг дыры в груди. Мир покрылся трещинами, и он изо всех сил старался удержаться на краю. — Я должен… — захлебнулся он. Затем встряхнул головой. Встряхнул ещё раз. Вцепился в волосы, нахмурился. В его голове Цзюнь У, обнимая вопящее дитя, прошептал: — Ты не виноват. В его голове Цзюнь У в ужасе крикнул ему вслед, когда он прыгнул в яму грешников, хотя на тот момент уже должен был знать. В его голове Цзюнь У обнял его со спины, и он был ниже ростом, и без слов ответил на его вопрос. Когда он снова открыл глаз, Сяньлэ сидел перед ним на коленях, держа в руках нож и кусок дерева. Хуа Чэн взглянул на него и он издал тихий, гортанный звук. Поднял рукава, чтобы вытереть слёзы Хунхун-эра. Хуа Чэн тут же отпрянул и Сяньлэ застыл на месте. Затем мягко подвинул нож и дерево к нему. — Глупец, — прохрипел Хуа Чэн, глядя на нож. — Да, — согласился Сяньлэ. — Лжец, — с упрёком бросил Хуа Чэн. — В этом я не солгал. — Что ты хочешь от меня? — задыхался Хуа Чэн. — Я лишь хочу, чтобы ты жил, — на выражение его лица было больно смотреть. Хуа Чэн оторвал взгляд, издав сдавленный всхлип. — Уйди! — приказал он. — Оставь меня или я разорву тебя на клочки! — Не торопись, у тебя полно времени, Хунхун-эр, — Сяньлэ медленно и неуклюже поднялся. Хуа Чэн подумал было пнуть его в колено, чтобы тот закричал. Будет ли ему приятно? Будет ли больно? Стоит ли? Будет ли Цзюнь У им гордиться? Он вновь взглянул на картину и почувствовал, как падает. — Я буду неподалёку, — прошептал Сяньлэ. — Скажи, если что-то понадобится. Хуа Чэн не ответил. Сяньлэ тихонько вышел, а он всё смотрел на картину. Затем медленно перевёл взгляд на нож и кусок дерева. Сколько статуй он сможет вырезать, пока его не убьют? По крайней мере, Сяньлэ. Или Генерал подметающий пол. Он хотел бы убить Инь Юя в отместку за его предательство, но Циин, без сомнений, убьёт его раньше. Он тяжёло опустился на холодную землю под горой, как и столетия назад, и принялся вырезать.

* * *

Он постоянно отвлекался. Кто ты, спрашивал он у куска дерева, которое вырезал. Нож задевал руки снова и снова. Ему было плевать. В нём не было крови, что запятнала бы дерево. — Что он там делает? Жуть. — Му Цин, если будешь грубить, тогда уходи. Он работает. Дайте ему подумать. Деревяшка в его руках — ни на что не годный мусор. Но под его пристальным вниманием шершавая древесина превращается в гладкие, струящиеся одежды и вихрь локонов. Пальцы Хунхун-эра слишком маленькие, но он заставляет их трудиться. Пусть они непрестанно дрожат, он заставляет их вырезать. В его голове Хуа Чэн набросился на самого себя, требуя назвать имя своего бога. Он ничего не сказал, продолжая молча работать. — Ваше Высочество… — Да, Ваше Высочество Инь Юй? — Я… Нет, ничего. — Говорите, я не обижусь. — Вы действительно полагаете, что выводы Черновода могут быть не верны? Не слишком ли это жестоко? — Полагаю. И как я уже ему сказал, я далеко не милосердный бог. Если есть хоть малейший шанс, Сань Лан заслуживает его. Даже если придётся пройти через страдания. К лицу приступать ещё рано. Он вырезает детали одежд. Набрасывает контуры одеяния, которое помнит так ясно, что хоть завтра воссоздаст его полностью. Он снова подумал о Божестве парчовых одежд, и почти расстроился, что оно порвалось. Ведь однажды они поняли друг друга. За долгие годы жизни едва ли хоть кто-то по-настоящему его понимал. А теперь он не понимает даже самого себя. Лицо статуи его бога по-прежнему было пустым. — Ваше Высочество, вам нужно поесть. — А, благодарю, Фэн Синь. Как мило с твоей стороны. Я отойду на минутку. — Ты собрался?.. — Угу. В его теперешнем состоянии он может проголодаться. Хуа Чэн не сводил глаз со своего безликого бога. Нож медленно выводил одну половину лица в улыбке, другую — в гримасе скорби. Один глаз — живой и улыбающийся, другой — со слезой печали. Он вертел статую в своих маленьких ручках, наблюдая, как лицо искривляется в тусклом свете. — Хунхун-эр? Он окликнул так, будто все они не сидели совсем рядом и не разговаривали достаточно громко, чтобы Хуа Чэн мог отчётливо всё слышать. Он не подал виду, продолжая вертеть статую в руках. Когда мусорный бог осторожно присел рядом, Хуа Чэн бросил взгляд на его ноги. — Что с твоими коленями? — спросил он безрадостно, хотя ему было плевать. — Пустяки, — ответил Сяньлэ, надавливая большими пальцами на маньтоу и разламывая пополам. — Ты, должно быть, проголодался? Хуа Чэн продолжал смотреть на статую, и даже не дёрнулся в сторону предложенной булочки. — Это ты? — спросил он. — Разве это имеет значение? — мягким, печальным голосом ответил Сяньлэ. — Даже если Хунхун-эр не помнит, сейчас гораздо важнее найти способ залечить твои раны. — Не существует такого способа, — отозвался Хуа Чэн, продолжая вертеть статую в руках. Туда-сюда, туда-сюда. Сяньлэ нежно улыбается; Сяньлэ горько плачет. Цзюнь У победно улыбается; Цзюнь У растоптан и покинут всеми. Рука Сяньлэ прервала бесконечные движения. На фоне мертвенно-бледной кожи Хуа Чэна его ладонь с огрубелыми подушечками выглядела темнее. Он не схватил его и не отобрал статую, а просто положил руку, нежно поглаживая царапины от ножа на указательном пальце Хуа Чэна. — Мы найдём его, — начал он. — Если для тебя не осталось надёжных путей, я найду новый. Хуа Чэн уставился на ласковую руку Сяньлэ. Теперь скорбно-радостная статуя казалась иной. Теперь в ней появилось столько важных деталей. Он знал, что наряд, сохранившийся в его памяти, принадлежал государству Сяньлэ. Он знал, что те одежды сшиты по моде Сяньлэ. Он знал, что фигура, крепко обнимавшая его со спины, ниже его ростом. Он не мог этого знать, но знал. На глаза навернулись непрошенные слёзы, и он шмыгнул носом. Отвратительный звук под стать такому же отвратительному ребёнку, в которого он превратился. — Всё хорошо, — Сяньлэ поднял руку и погладил Хуа Чэна по голове. Он снова протянул половинку маньтоу, другая осталась лежать в складках его подола. — Поешь немного, ладно? Хуа Чэн с жадностью схватил булочку, целиком запихнул в рот, с трудом прожёвывая. Он всхлипывал и распадался на части. Потянулся к Сяньлэ, и тот снова прижал его к себе. Вторая половинка упала на пол. — Я должен защитить его, — прижимаясь к Сяньлэ, всхлипывал с набитым ртом Хуа Чэн. — Не важно, что ты сделал, прошу, позволь мне его защитить. — Ах, Хунхун-эр, — прошептал Сяньлэ, укачивая его на руках. — Ты и так его защитил и всегда защищал. — Вдруг он в опасности? — задыхался Хуа Чэн. — Вдруг я ему нужен? А я такой бесполезный! Он потянулся к ножу, чтобы вонзить его в собственную никчёмную плоть. Сяньлэ лишь прижал его крепче, пока он бился, цеплялся и царапался. — Хунхун-эр не бесполезный, — ласково утешал Сяньлэ, будто его самого не разрывал дикий зверь. — Он не бесполезный и не проклятый, и он не умрёт. — Я должен, — рыдал Хуа Чэн. — Я должен. Это же он забрал меня? Он превратил меня в нечто другое… Мне нельзя быть таким! Если я не могу служить Его В… Вы… — Его Величеству, Его Высочеству, Его Величеству, Его Высочеству, гэгэ, гэгэ, гэгэ… — Нет, — Сяньлэ сжал его крепче. Слишком крепко. Почти до боли. — Нет, Градоначальник Хуа, Хунхун-эр, Сань Лан, Умин, ты должен жить. — Я не могу, — рассмеялся Хуа Чэн, запутываясь сильнее в волосах и одеждах, которые он рвал. — Я не могу! Ваше Высочество, я уже давным-давно мёртв! Умереть — было честью для меня! Это самый лучший мой поступок! Если, чтобы защитить его, я должен снова умереть… — Нет! — осёк Сяньлэ. — Если моя смерть его защитит, я должен исчезнуть! — заорал Хуа Чэн, цепляясь крепче. — Сейчас я бесполезен! Бесполезен! Сяньлэ прижался лицом к плечу Хуа Чэна. Обернулся в клубок вокруг крошечного, безобразного создания, с ног до головы окрашенного алым. — Пожалуйста, — его голос еле слышался сквозь тяжёлые всхлипы Хунхун-эра. — Прошу. Если не ради себя… Прошу, останься ненадолго хотя бы ради меня? Проживи со мной ещё хотя бы день. Хуа Чэн сделал рваный вдох и распахнул глаз. — Ну и ну, — пронёсся эхом звонкий голос с нотками приятного удивления. — Неужели я всё-таки пропустил главную сцену? Дыхание Хуа Чэна оборвалось. Сяньлэ вскочил на ноги, прижимая к груди его бесполезное, маленькое тельце и отступил, упёршись во фреску. Кучка богов, что сидели и подслушивали неподалёку, тут же подскочила. Инь Юй судорожно втянул воздух, будто до этого плакал. Пред ними во всём божественном сиянии Цзюнь У легко ступал по каменному крошеву, равнодушно пиная обломки статуй. — Ну и заварил ты кашу, — вздохнул он. — Право же, Сяньлэ, я отправил тебе такое приглашение, а ты, смотри, до чего довёл? Досадно. Ты бы мог оставить его себе, знаешь? Если бы ты, как прилежный ученик, усвоил урок, я бы вернул его тебе. Но теперь вижу, что уже слишком поздно. — Бегите! — рявкнул Сяньлэ остальным. — Живо! Его руки сжимали Хуа Чэна словно железные пруты. Восемьсот лет назад улыбающийся бог подхватил в воздухе Хунхун-эра. Восемьсот лет назад Хунхун-эр обрёл смысл жизни. Восемьсот, а не тысячи лет назад, — Нет, Ваше Высочество, вы бегите! — отпрянул Генерал подметающий пол, вынимая саблю. — Скорее! — подстегнул Фен Синь. — Я так долго этого ждал! — крикнул Циин и тут же ринулся в бой. Смех Цзюнь У прогремел на всю пещеру. — Нет, — прошептал Сяньлэ, — Нет, нет, нет… Он судорожно вдохнул, глаза остекленели от ужаса. Но в тот же миг его окутало непробиваемое спокойствие. Он выдохнул и присел, осторожно опуская Хуа Чэна на пол. Раздался взрыв. Инь Юй беззвучно вскрикнул, объятый тревогой и ужасом. Взгляд Сяньлэ был прикован к нему и Хуа Чэн не мог отвести от него глаз. — Беги, — мягко велел ему Сяньлэ. — Ты лучше всех знаешь эти пещеры. Беги, Сань Лан, спрячься. Я умоляю тебя. Если будешь искать, обязательно найдёшь смысл жить заново. Знаю, ты сможешь. Сань Лан хорош во всём. И такой умный. Такой нужный в этом мире. Хуа Чэн легко вдохнул, продолжая смотреть на него. — Ты тоже беги, — прошептал он. — Я не могу, — ответил Сяньлэ. — Цзюнь У кое-что у меня отнял. Я должен это вернуть. Я отправлю остальных и заберу это. Но ты должен уйти первым. Хуа Чэн потянулся к нему. Схватил за одежды. С трудом проглотил ком в горле. — Эта вещь ничего не стоит, — запротестовал он. — В ней больше нет силы. — Это — самое драгоценное сокровище, — сказал ему Сяньлэ и нежно погладил по голове. В голове кричали тысячи голосов. Проносились тысячи нереальных воспоминаний. Столько всего, что он должен был сделать, сказать, о чём поразмыслить. — Нет! Шисюн, вставай! — закричал Цюань Ичжэнь. Без единой мысли Хуа Чэн потянулся к своим одеждам и дрожащей рукой вытащил кольцо. — Возьми, — прошептал он. — Если это то, что тебе нужно, возьми его. Сяньлэ застыл. Он глядел на кольцо, окаменев от ужаса. — Генерал Сюаньчжэнь, я думал вы умнее. — Му Цин! Отпусти его, сволочь! — Скорее, — торопил Хуа Чэн, протягивая кольцо. — Разбей его. Останови его. — Тебе не страшно? — спросил Сяньлэ, не сводя с Хуа Чэна своих золотисто-медовых, полных ужаса глаз, прижимая ладонь к ладошке с кольцом. — Не страшно, если это сделаешь ты, — ответил Хуа Чэн, полный желания, смятения и печали. Улыбка Сяньлэ во время их поединка. Скорбь Сяньлэ по безымянному демону. Нежное прикосновение Сяньлэ к его умирающему телу. — Можешь сломать его, — настаивал он. — Я не против, если это будешь ты. Раздался крик. Раздался смех. Пещера содрогнулась. Обломки статуй превратились в пыль от мощи сражающихся богов. Сяньлэ взял Хуа Чэна за руку, в которой тот протягивал кольцо… — Я не сделаю этого, — прошептал он, наклонившись, чтобы соприкоснуться лбами. — Я никогда не причиню тебе боль. Затем взял из ладошки Хуа Чэна кольцо, и тут же мир взорвался и вспыхнул мириадами сияющих бабочек. Хуа Чэн глядел в бездну, из его сердца торчал меч. Его тело — жалкая развалина, тощая и дрожащая. Дыра в груди, зияющая рана на шее, кровь льётся изо рта, носа, глаз, ушей. На руках — его собственное дрожащее тело; маленькое, проклятое, уродливое дитя. — Я отдам ему всё, — сказал Хуа Чэн сам себе. — Если смогу его найти, я отдам ему всё. Ребёнок схватил его за косичку, злобно и сильно, даже истекая кровью на пороге смерти. Он дёрнул вниз и меч тут же выскользнул. Они полетели в чёрную бездну. Ребёнок держался за косичку мёртвой хваткой и прошептал на ухо голосом Сяньлэ: — Ты уже это сделал. Хуа Чэн безмолвно упал в пропасть. Но его подхватила фигура в белом. Фигура в белом, что маячила на другом краю трещины. Фигура в белом, чьё лицо скрывала маска скорби и радости. Хуа Чэн приземлился в его объятия, и маска сползла с лица. На него смотрели улыбающиеся, золотистые глаза; с теплотой, облегчением и бесконечной добротой. — Ваше Высочество, — прошептал Хуа Чэн, глядя на него. Лицо вдруг исказилось в безумной, растерянной, сломленной улыбке и он снова позвал: — Ваше Высочество! Трещины вокруг затянулись, замуровав их в кристалл. Се Лянь всё так же прижимал его к себе. Се Лянь, от которого пахло кровью, одетый в грязные, пожелтевшие одежды, покрытые пятнами их крови. Се Лянь, зажмурившийся от яркого, кричащего света. Се Лянь всё ещё держал его, и Хуа Чэн кричал. Он стал выше, вернул свою целостность и он не справился, не справился, не справился… Цзюнь У смеялся. — Сань Лан! — выкрикнул Се Лянь. Хуа Чэн отпрянул, чтобы опуститься на колени и молить развеять свой прах. Се Лянь был напуган и истекал кровью; Се Лянь тянулся к нему снова и снова. — Гэгэ, стой там. Не вмешивайся, — с усилием произнёс он ужасным, отвратительным голосом. Се Лянь всё ещё в опасности. Его ласковый, бескорыстный, печальный, весёлый, удивительный бог, которого он отверг и ранил; пронзил клинком и на кого выплеснул всю ярость. — Сань Лан, подожди! Со злобным рыком Хуа Чэн рванул вперёд, выхватывая саблю из рук поверженного Му Цина. Цзюнь У обернулся к нему с довольной, снисходительной улыбкой. Хунхун-эр служит Его Высочеству наследному принцу Се Ляню. Умин служит низвергнутому богу войны в короне из цветов Се Ляню. Хуа Чэн служит мусорному божеству Се Ляню. Сань Лан служит своему возлюбленному Се Ляню. — Нет! Се Лянь, пелось в его голове, когда бабочки спустились свистящим роем. Се Лянь. Единственное, что было хорошего в этом ничтожном мире. — Собиратель цветов, не слишком ли ты припозднился? — с глумливым смешком произнёс Цзюнь У, когда их мечи с лязгом встретились. Самый никчёмный слуга Его Высочества больше не подведёт его.