Кто раз познал безбрежность моря…

Он разваливался на части. Рана на шее открылась, призрачный правый глаз больше не слушался его приказов, двигаясь хаотично и замедленно; полуоткрытый, он показывал лишь рваные фрагменты реальности. Цзюнь У прохаживался взад-вперёд по огромному тронному залу в глубокой задумчивости. Всякий раз, закрывая глаза, Умин видел залитое кровью лицо мусорного бога. Оно подстерегало в темноте, словно отпечаток солнца. Он старался не моргать. Раны, оставленные Эмином на шее и груди, никак не затягивались. Обнажённая плоть на руке пульсировала болью в том месте, где Сяньлэ блокировал его удар. Божество Парчовых одежд безмолвно висело на нём. Он не мог дышать, хотя даже и не пытался. Цзюнь У всё так же задумчиво вышагивал по тронному залу, на полу которого лежал Умин, пытаясь унять бесполезное кровотечение. Он снова моргнул, встретившись взглядом с покрасневшими от слёз золотистыми глазами. Мусорный бог с залитым кровью лицом, торчащей из груди саблей Сюаньчжэня, тянулся к нему. Сань Лан, твой прах в опасности! Он пытался открыть глаза, в горле стоял ком. Эмин чуть было не отрубил ему голову. Открыв наконец глаз, он увидел над собой Цзюнь У. Фальшивый правый глаз по-прежнему был закрыт. Так даже лучше; Цзюнь У бы не понравились эти немощные подёргивания. Носок божественного сапога Его Величества слегка пнул кровавое месиво его шеи. Умин тут же призвал зыбкие духовные силы и стёр красное пятно с белоснежной обуви. Наградой стала лёгкая, одобряющая улыбка его божества, а значит, он потратил эту каплю силы не зря. Это самый полезный поступок, что он совершил за всё время. — Так это проклятие твоей сабли не даёт ранам зажить? — с праздным любопытством наклонил голову Цзюнь У. Умин раскрыл рот, чтобы ответить, но вышло лишь противное бульканье со вкусом крови. Раздосадованно нахмурившись, он решил воспользоваться их личной духовной сетью. Затуманенный разум, по-видимому, перепутал пароли. Войти не получалось. Цзюнь У снова вздохнул, покачав головой. «Хорошо, поговорим по сети», — произнёс он, и Умин почувствовал облегчение. Владыка снизошёл, чтобы произнести его грубый… Он нахмурился в растерянности. Его пароль?.. Цзюнь У сделал замечание: «Сосредоточься, Умин. Твои раны — это проклятие Эмина?» «Вероятно», — тут же ответил Умин, устыдившись собственной несобранности. «Обычно с такого расстояния это бы не сработало, но…» — Но он ведь часть тебя, — кивком подтвердил Цзюнь У и склонился, едва не касаясь кровавой лужи бело-золотыми одеждами. Умин с трудом приподнялся, вытянул руку и установил магический барьер между алой скверной и божественным совершенством. Цзюнь У улыбнулся в ответ и положил руку на его голову. Умин закрыл глаза в немой благодарности, пока Цзюнь У мерно поглаживал его по волосам. Воспоминание об объятиях мусорного бога поразило словно удар в сердце. В груди бешено забилась кровь, будто её гнало настоящее сердце. Сань Лан, всё будет хорошо. — Почему ты это сделал? — спросил Цзюнь У, перебирая спутанные пряди. «Что сделал, г… Ваше Величество?» Он едва успел опомниться. Он не оговаривался так с первого дня, как… Брови удивлённо изогнулись. С первого дня, как он… что? С чего он решил, что Его Величество можно называть «гэгэ»? — Зачем пожертвовал частью своего тела, чтобы создать это кровавое оружие? — уточнил Цзюнь У, скользя пальцами по фальшивому правому глазу. Пальцы вдавились в пустоту, и Умин развеял жалкую иллюзию. Цзюнь У скользнул большим пальцем меж пустых век, раскрывая их шире, от чего Умин содрогнулся. «Впал в безумие в момент отчаяния», — со стыдом ответил Умин. — Дело не только в этом, — усмехнувшись, возразил Цзюнь У. — Думаешь, я поверю, что ты неосознанно пощадил тех никчёмных смертных? Умин поднял взгляд. Так он всё знал? Неудивительно, что он догадался о происхождении Эмина. Хотя, всё и так яснее некуда: и этот красный глаз, и смехотворная привязанность к… к… Кончики пальцев Цзюнь У мягко поглаживали волосы, большой палец всё ещё покоился во влажном тепле пустой глазницы. Его терпение воистину не знало границ. «Этот слуга не хотел опозорить своё божество, использовав простых людей ради личной выгоды», — наконец ответил он, охваченный стыдом. Цзюнь У запрокинул голову и рассмеялся. Большой палец провалился глубже. Умин посмотрел на него; он обожал его смех, всегда хотел, чтобы он смеялся больше. Кажется, ему это когда-то удавалось. До того как Сяньлэ обратился против Его Величества. Если бы он только мог… — Простых людей, — тихонько хохотнул Цзюнь У, отсмеявшись, и медленно покачал головой. Его пальцы нежно прошлись по щеке Умина, в то время как большой палец всё ещё покоился на месте бывшего глаза. — А с чего ты решил, что мне это придётся по нраву? Умин по-прежнему не сводил глаз с грустного изгиба улыбки Его Величества. Другим она бы показалась снисходительной и немного жестокой, но Умин знал Его Величество как никто другой. Он знал, что за всеми его поступками кроется горечь, порождённая добротой. Какой бы жестокой ни казалась эта улыбка, на самом деле Его Величество просто опечален. «В то время Ваше Величество решил пощадить народ Юнань, несмотря на их безнадёжность и риск для себя. Я просто хотел почтить ваш выбор.» — Понятно, — сказал Цзюнь У, его улыбка ожесточилась. — Что ж, ты ответил на мой вопрос. Однако… Если меч, сотворённый из одного лишь глаза обрёл такую силу, представляешь, что можно было бы создать, использовав сотни человеческих жизней? Умин вспомнил себя в то время. Он хотел поступить именно так. «Ваш слуга сделал неверный выбор?» — Да, — вздохнул Цзюнь У, покачав головой. — Те людишки — просто мусор. Их предназначение в жизни — быть принесёнными в жертву сильному. Ты ведь должен понимать такие вещи. «Если не знаешь, ради чего жить — живи хотя бы ради меня», — однажды в захудалой кумирне сказал голос Цзюнь У плачущему, дрожащему ребёнку. Умин впервые задумался, правильно ли тогда понял смысл этих слов. Этот вопрос обрушился волной обжигающей боли. Дрожь прошла по всему телу с головы до пят, выгибая разбитое тело дугой. Когда Цзюнь У наконец со вздохом убрал руку, глаз вернулся на место, а из истерзанной глазницы полилась кровь. — Отправляйся во дворец Сяньлэ и восстанови силы, — сказал Цзюнь У, удаляясь от никчёмного тела Умина. — Приходи, когда снова будешь готов сражаться. Следовало ответить. Он обязан ответить. Духовная сеть открыта. Он должен поблагодарить Его Величество. Благодарить, стоя на коленях, до скончания веков. Этот человек — смысл его жизни. Человек, что спас его и подарил даже такому ничтожному мусору смысл жить дальше. Неужели лишь ради того, чтобы Умин пожертвовал собой? Какая разница? Разве сам он не собирался этого сделать? Боль снова неумолимо расползалась по телу. Она не была резкой, как удар меча; она разливалась волнами из самых костей. Словно трещины, что медленно покрывали кристалл. Когда способность мыслить вернулась, Цзюнь У уже не было. Он истекал кровью на полу тронного зала в полном одиночестве. Драные лохмотья Божества парчовых одежд цеплялись за ускользающий разум. Он должен отправиться во дворец Сяньлэ. Он открыл рот, не зная, вырвется из него рык или стон. Не вышло ни того, ни другого. Влитая в раны духовная сила рассеялась из плоти, собравшись роем бесполезных бабочек. Они медленно окружили его тело, приземлились в лужу крови и, испив из неё, засверкали. Когда-то Умин считал, что Цзюнь У полюбит их. Когда-то Умин считал, что Цзюнь У полюбит его. Бабочки не отвечали ему. Клинок не отвечал ему. Тело не отвечало ему. Божество парчовых одежд пыталось вернуть контроль, но и оно в конечном итоге утратило свою власть. Он разваливался на части.

* * *

На краткий миг сознание вернулось. Под ним чьё-то тёплое тело. Жёсткий мех слегка коснулся щеки. Рука легла на спину и осталась там, а весь мир под ним мерно кружился. Он хотел бы возненавидеть это чувство успокоения. Оно бессмысленно, если это не Цзюнь У. Он так хотел бы возненавидеть. Но, похоже, он больше ничего не чувствовал. Сань Лан, — полный нежности и теплоты голос раздался откуда-то издалека. — Сань Лан. Он провалился в темноту в надежде отыскать зовущего. Он ему знаком. Он так хотел бы его ненавидеть.

* * *

Государство пало. Государство пало. С каждым днём Цзюнь У становился всё молчаливее, всё холоднее. Хуа Чэн наблюдал за ним, следовал тенью, рыл грязную землю окровавленными пальцами, собирая цветы для его храмов. — Этот мальчик проклят, — сказал человек без лица, наблюдавший за тем, как он искал цветы в грязи. — Он сам — ходячее бедствие, приносящее несчастья. Глаза Хуа Чэна шарили по земле, ища проблеск надежды; проблеск цвета. Вот он! Белый цветок на поле боя. — Этот мальчик проклят, — сказал человек без лица. — Такого ребёнка не было в Уюне. Хуа Чэн, пошатываясь, побрёл к цветку.

* * *

Кто-то прикоснулся к нему. Он скорчился от боли. Он боролся, кусался. Он — дикая, злобная тварь. — Повелительница Дождя! — позвал низкий голос. — Отойди, — прозвучал неимоверно спокойный ответ, — Это мой промах. Он почувствовал вкус крови. Рассмеялся, но вышел не смех, а омерзительное бульканье. Тело изогнулось дугой. Цзюнь У отругает его. Цзюнь У наступит ему на грудь и вобьёт в землю. Цзюнь У почувствует отвращение. Он отвратителен. Он разваливается на части.

* * *

На поле боя стояла девочка и протягивала ему платок. На её лице не было и тени эмоций, но он чувствовал её страх, обиду и смятение. Она в горшке для солений и не в нём одновременно. От этой мысли его движения застыли в замешательстве. — Генерал Хуа, — шептала она, протягивая платок. — Генерал Хуа… Государство пало. Хуа Чэн, спотыкаясь, брёл по полю боя за белым цветком для своего божества. Он поймал принесённый ветром мятый клочок бумаги. Но он оказался не бумагой. На полоске кожи виднелись тёмные знаки, которые он не мог прочесть. Он отбросил собственную кожу с такой силой, что сам повалился на землю над цветком, едва не раздавив его. Руки упёрлись в податливое, окровавленное тело Сяньлэ. Он весь был словно открытая рана; разорванная грудь и живот были мокрыми, алыми, трепещущими беспомощной жизнью. Руки погрузились глубже, пальцы скользнули по костям. Губы Сяньлэ застыли в безмолвном крике, изо рта рос белый цветок. Его тусклые, тёмно-медовые глаза смотрели прямо на Хуа Чэна. — Всё хорошо, — прошептал он, однако губы не двигались. — Всё хорошо, Сань Лан. Хуа Чэн чувствовал за спиной присутствие Цзюнь У. Он вытащил окровавленные руки, прижал пальцы к стеблю цветка, прижал к губам Сяньлэ. Дыхания не было. — Всё хорошо, — выдохнул Сяньлэ, глядя потухшими глазами. Хуа Чэн выдернул цветок, и тело Сяньлэ рассыпалось пылью. Наконец, он обернулся. Цзюнь У стоял позади, одетый в траурные белые одежды. Лицо скрывала маска, наполовину плачущая, наполовину смеющаяся. Умин опустился перед ним на колени и преподнёс цветок. Он уже знал, что в следующий миг рука его божества раздавит его прах. Он просто ждал.

* * *

Сознание вернулось с болью и звоном в ушах. Он поднял руку, чтобы заглушить звук, но звон лишь усилился, когда ладонь прислонилась к уху. Это также выдало его. — Градоначальник Хуа, — поприветствовал женский голос. Он заставил себя открыть глаза. Ему нужно понять, где он. Нужно понять, грозит ли Его Величеству опасность. Нужно… При виде Юйши Хуан он невольно расслабился. Она сидела на полу за низким столиком, держа в руках чашку чая, и терпеливо смотрела на него. Затем вернулась взглядом к чашке и долго рассматривала, как от неё поднимается пар, прежде чем заговорить. — Прошу прощения за столь скромный приём. Я бы предложила вам чаю, но, боюсь, в нынешнем состоянии он вам ничем не поможет, Собиратель цветов под кровавым дождём. Его шея. Определённо, уже прошло какое-то время… Магические силы, хоть и не полностью, вернулись, но раны на шее и груди всё не затягивались. Благо больше не кровоточили. — Пароль для связи со мной: «Хороший дождь знает, когда пролиться». Прошу, воспользуйтесь им, если будет необходимость. Умин лишь молча смотрел на неё. В ушах звенело, и этот писк отзывался эхом во всём теле, которое ощущалось зыбким, как дым, с длинными, по-юношески несуразными, руками и ногами, с неряшливо забинтованным лицом. Тело, в котором он умер. Он не принимал этот облик с тех пор, как вышел из «медной печи». Если Повелительница Дождя и была разочарована, то не подала виду. Она медленно пила чай. С каждым глотком шрам на её шее подскакивал и опускался. Умин заставил себя подняться. Тело не слушалось, но, хотя бы как-то двигалось. Он приподнялся на локтях, затем сел, вытянув ноги. Голова закружилась, и он некоторое время приходил в себя. Ему нужно во дворец Сяньлэ. Ему приказано идти туда. Туда Божество парчовых одежд… Он осмотрел себя. Взгляд скользнул по бледно-голубым верхним одеждам. Его разум снова принадлежал ему. — Вы никому не позволяли позаботиться о ваших ранах, — сообщила Юйши Хуан, обернувшись в сторону большого окна, оглядывая сады. Бык брёл вдоль полей. Умину вспомнилась жёсткая шерсть под собой. — Подле вас — игла и магическая нить. Ей можно зашить рану, пока вы не излечитесь. Умин ничего не ответил, не сводя глаз с пейзажа за окном. Бык шагал по недавно засеянным полям. Он знал, что Повелительница Дождя уже много лет не появлялась на Небесах. Юная демоница выбежала на поле к быку, неся в руках ведро воды, словно оно ничего не весило. Он безучастно наблюдал за ней. Однажды именно она подала ему платок. Но никакого «генерала Хуа» он припомнить не мог. — Неделю назад вы связались со мной и сообщили об опасности, грозящей чертогам Верхних Небес, — сказала Юйши Хуан, всё так же неподвижно сидя за столом. — Не знаю, по какой причине вы решили об этом предупредить, но я вам благодарна. Если бы я не прибыла, Пэй Мин и Пэй Су могли бы уже погибнуть. Прошу, примите эту нить в качестве благодарности. Умин просто сидел, уставившись в одну точку. Значит, Пэй Мин и Пэй Су здесь. Он не знал, что случилось с Сюань Цзи и Жунгуаном. Он должен доложить Его Величеству. Но он не может подключиться к его духовной сети и не может говорить. Демоница сосредоточенно нахмурилась, поливая растения из ведра. Он помнил, как преподнёс горшок для солений, где она отдыхала. Он помнил, как она готовила еду вместе с Цзюнь У во время их похода к «медной печи». Он помнил руку Цзюнь У, гладящую её по волосам. Он помнил её голос, звавший «генерал Хуа», от чего грудь пронзала непонятная, острая боль. В ушах звенело. Он взял нить и выскочил из дворца Повелительницы Дождя. Когда он уходил, Юйши Хуан даже не шелохнулась в его сторону, продолжая пить чай. Во рту всё ещё ощущался вкус её крови. Но он не помнил, чтобы связывался с ней.

* * *

Дворец Сяньлэ был разрушен. Он споткнулся о груду обломков, когда ноги предательски подкосились. Он бы отрезал их им же назло, если бы был уверен, что сможет отрастить новые. Но его духовные силы были истощены до крайности. Он не чувствовал себя таким слабым с тех пор, как стоя на коленях в разрушенном храме, переродился будущим Величайшим Бедствием. Он с трудом опёрся рукой о холодную стену. Игла, которую он сжал слишком сильно, вонзилась в другую ладонь, пробуждая воспоминания о серёжке, глубоко проткнувшей его недостойную ладонь. Он помнил, что так и не выпустил её из рук. Он прислонился к стене, чтобы ощупать косицу, и обнаружил, что коралловая бусина по-прежнему на месте. Вздрогнув, он обхватил её ладонью и прижал кулак к груди. В голове мелькнула мысль, что уши Цзюнь У не были проколоты. Это ничего не значит. Всё-таки, то шествие состоялось тысячи лет назад. Хотя он отчётливо помнил его. Весь путь церемониальной процессии был заполонён людьми и праздничным ликованием. Он помнил Его Величество, облачённого в бело-золотые одеяния, придававшего этим цветам новое значение своей красотой. И безупречную маску, хоть и не такую совершенную, как лицо Цзюнь У. Помнил дрянного, ни на что не годного слугу в роли демона, и Его Величество в роли… …Небесного Владыки Цзюнь У? Голова закружилась. Раны, нанесённые Эмином, отозвались болью. Звон в ушах стал громче. Он зарычал, чтобы заглушить его, но звука не вышло. Бабочка вновь присела на зияющее горло в поисках новой порции питья. Эти создания всё ещё сочились из него. Оттолкнувшись от стены, он с трудом двинулся вперёд, оставляя позади мерцающий, постепенно исчезающий рой. В спальне он нашёл столик и зеркало, но больше в ней почти ничего не было. Никаких произведений искусства или личных украшений. На сундуке лежала стопка свежих одежд, белоснежных и богато украшенных. Но они оказались тронуты лишь пылью недавнего разрушения. Хотя обычно на Небесах никакая грязь не запятнала бы их. Предательство Сяньлэ поистине разрушило всё. Включая самого Умина. Он рухнул на стул перед зеркалом. Закинул через плечо копну непослушных волос, не обращая внимания, что тянет за спутанные пряди, выдёргивая их пучками. Игла в ладони совсем не ощущалась. «Сань Лан», — позвал голос из воспоминаний, маня из тьмы забытья. Умин оскалился на собственное уродливое отражение. Вспомнив о повязках, он сорвал их и бросил на пол. Он всё ещё чувствовал палец Цзюнь У в пустой глазнице. Любое его прикосновение должно вызывать в нём трепет. Ему хотелось вцепиться в собственное горло с отвращением. Цзюнь У использует тебя, чтобы навредить мне! — Заткнись! — он попытался закричать, но звука не вышло. Его лёгкие были пусты, он не мог наполнить их воздухом. Он пытался продеть нить в иглу и вместе с тем хотел разорвать себя на части. Все его труды, все мечты, всё, чего он добился, а в итоге всё равно потерпел поражение. Сейчас, спустя столетия он терпит неудачу за неудачей и… Наконец ему удалось вдеть магическую нить в иголку. Сначала следовало зашить трахею, но он почти не видел её за плотью. Отрывая от себя куски мяса собственными руками, он ощущал удовлетворение. Совсем как в тот раз, когда он вырвал глаз в услужении своему божеству. А потом он вспомнил, что Эмин оказался напрасной жертвой, достойной лишь порицания. Он калечил себя в знак покаяния, но это тело не истекало кровью. Ему было плевать, что голова уже не держалась прямо на расчищенной от месива плоти и сухожилий шее. Зато так, со свисающей набок головой, можно было хорошо разглядеть зияющую чёрную дыру в собственном горле. Пока он зашивал её, тело старалось нарастить новую плоть вокруг его рук. Игла вошла в шею. — Эмин, нет! — закричал Сяньлэ, будто его самого пронзили мечом. Игла вышла. — Я просто не хочу ранить Хунхун-эра, — глаза Сяньлэ лучились обжигающим теплом. Игла вновь скользнула внутрь. — Прекрати! Ты ранен! — умолял Сяньлэ, забыв, что его собственные нога, плечо и лицо истекали кровью. И снова вышла. — Всё хорошо. Сань Лан, всё будет хорошо, — руки Сяньлэ крепко обнимали его, тёплые, надёжные и сильные, а тело дрожало от напряжения. Кровь Сяньлэ затопила все его чувства, а от любящего прикосновения давно мёртвое сердце зашлось криком. Игла замерла. Сжимая его подбородок как в тисках, Цзюнь У произнёс: — Скажи, кому ты служишь? «Вам, Ваше Величество», — прошептал Умин, голос просвистел из полуоткрытого горла. Но он этого не говорил. Его разум показал непрошенную правду. — Гэгэ, что случилось? — спросил Хуа Чэн, протягивая руку к лицу Цзюнь У. — Чем ты расстроен? Глаз запекло. — Ваше Величество, — поправил Цзюнь У, его голос полнился терпением, его руки — яростью. Он грубо встряхнул Хуа Чэна за подбородок, надавив на кость ещё сильнее, едва не ломая её. Держа иглу дрожащей рукой, он снова поднёс её к горлу, пытаясь унять судорожные вдохи. — Ваше Величество, — сказал Хуа Чэн, чуть хмурясь, и нежно провёл пальцами по брови своего божества. — Всё будет хорошо. Просто скажи, что тебе нужно и этот слуга всё предоставит. Игла выпала. — Видимо, всё ещё недостаточно, — вздохнул Цзюнь У, затем снова взял в руки кольцо с его прахом и окрасил весь мир Хуа Чэна сверкающей золотом болью. — Это всё моя вина, — сдавленно прохрипел Умин, сидя перед зеркалом. Слёзы бесполезны. Слёзы смешны. Ненавистны. Он не плакал с тех пор… С тех пор как его божество… Растерзанное тело Сяньлэ на поле боя с цветком во рту. — Прекрати, — взмолился в пустоту Умин. — Прекрати. Улыбка Сяньлэ, нежная и тёплая. Улыбка Цзюнь У, холодная и торжествующая. — Прекрати. — Он проклял тебя, знаешь? — в руке Цзюнь У, словно трофей, — татуировка Хуа Чэна, превратившаяся в лоскут кожи. — Ваше Превосходительство Собиратель цветов, прошу, береги себя, — Сяньлэ протянул руку, чтобы прикоснуться, но отдёрнул, когда Хуа Чэн напрягся. Умин кричал, пока его слабый голос не сдался под непосильной тяжестью. Он сорвал со стены зеркало и разбил об пол. Но этой ярости оказалось недостаточно. Он перевернул стоявший перед ним стол и обрушил на пол. Вскочил на ноги, выхватил из-под себя стул и разбил о стену. С протяжным воем на грани безумия, ярости и скорби сорвал полог над кроватью и разорвал матрас. Затем набросился на стопку одежд, заботливо приготовленных для Сяньлэ и ни разу не надетых. Разрывал их по швам, ощущая, как огонь «медной печи» сжигает его изнутри, полыхая в зияющем горле. Его вой то вспыхивал, то угасал, пока он рвал на мелкие клочки дорогие шелка. Он разорвал шёлковую ленту, и Сяньлэ закричал словно человек, на глазах которого убили его семью. Он царапал стены, разбивал окна. Он крушил всё, к чему прикасался, но в пустом, нежилом, уже и так разрушенном дворце почти нечего было ломать. Когда безумие отступило, он обнаружил, что сидит на полу посреди руин, совершенно ничего не чувствуя. Он тяжело дышал и смотрел, как солёные слёзы капают на пол. Комната была разнесена в щепки. Он разваливался на части. Оцепенело нашарив в куче хлама иглу, он не глядя зашил рану на шее. Следы его когтей затянулись, оставляя на виду лишь ровные порезы Эмина. Ему было плевать, как он выглядит. Ничто не имело значения. Он сорвал с себя голубые одеяния Юйши Хуан и позволил проклятому телу, в которое его заставили вернуться, вспомнить свой облик. Повязки покрыли правый глаз, не по размеру большой доспех, который он стащил с мёртвого солдата, чтобы вернуться в армию, обернулся вокруг долговязой, тощей фигуры. В конце концов, никому не было до этого дела. Семнадцатилетний юнец, шагающий на поле брани за собственной смертью — единственный достойный поступок в его короткой жизни. Сань Лан… Пошатнувшись, он ударился о стену. Ударил по ней кулаком в ответ, и хрупкая бело-золотая преграда рассыпалась на куски. Пробираясь мимо следов сражения Его Величества, он закрыл свой затуманенный глаз и потряс головой, стараясь избавиться от назойливого писка. Наступил на трещину в полу и споткнулся. Руки сжались в кулаки перед глазами, окровавленные ногти мелькнули на фоне треснувшего белого мрамора. На волоске от падения он прокрутился на месте, закипая от ярости, и увидел глубокий отпечаток в форме мужского торса со следами крови. Руки сами потянулись к нему. Он выглядел слишком маленьким для тела Цзюнь У. Бабочка выпорхнула из-за спины и осторожно принялась исследовать пятно на полу. Это Умину полагалось припасть к земле в жалком коленопреклонении. Он отогнал проклятую тварь и та полетела прочь, оставляя позади свою находку: высохшую соль и кровь. Слёзы Умина упали рядом. Сань Лан…. С трудом поднявшись на ноги, он яростно вытер рукавом слезящийся глаз. Он хотел бы вырвать и его, и бросить к ногам Цзюнь У, чтобы тот его растоптал. Он хотел разорвать себя на части. Сань Лан…. — Знаю! — закричал он, стоя в дверях дворца Сяньлэ, с трудом глотая воздух сквозь оскаленные зубы. Это не голос Цзюнь У. Голос в его голове — не голос Цзюнь У, а имя на его руке — не его имя, и серёжка в его волосах — не его серёжка и он вот-вот рухнет без сил. Он вихрем нёсся по столице бессмертных, заставляя себя двигаться дальше, согнувшись, будто от сильного ветра, шатаясь во все стороны, как безумец. Заслышав противный смех, он поднял взгляд и свирепо рыкнул на Ци Жуна. — Собиратель цветов! — радостно протянул Ци Жун, отвлёкшись от своего занятия. Он держал за волосы залитого кровью Лань Цяньцю, вбивая того лицом в табличку собственного дворца. — Ха-ха-ха-ха-ха-ха, так это правда! ТАК И ЕСТЬ! Жалкий, паршивый пёс, ты И ПРАВДА подыхаешь! Я думал, Сюань Цзи… С сиплым выдохом из разбитого тела Умина вырвалось заклятье Хуа Чэна. В воздух взметнулся зелёный дымок, обрывая мерзкую тираду. Тело Лань Цяньцю безвольно рухнуло на землю, а рядом бешено запрыгал и заворчал зелёный неваляшка. Умин уже собирался отправиться дальше, как вдруг невдалеке кто-то позвал: — Отец! Умин застыл в замешательстве. Мальчишка являл собой жалкое зрелище. Обхватив ручонками неваляшку, он уставился полными слёз глазами на истекающего кровью бога. Затем посмотрел на Умина. — Гэгэ, — прошептал он, широко распахнутые, ошарашенные глаза резко выделялись на фоне впалых щёк. — Если ты здесь… Где даочжан? Что случилось? Он не придёт помочь? Отец продолжает всех обижать, а я не могу… — Гуцзы, — прохрипел Умин поистине ужасным голосом. — Иди во дворец. Можешь есть и пить, что захочешь. — Гэгэ, — всхлипнул мальчик, дрожащей рукой прижимая дымящуюся неваляшку, — ты правда умираешь? А даочжан–гэгэ может помочь? — Ступай, — ответил Умин. — Но, гэгэ, разве воровать… — Он — небожитель, — прохрипел сквозь обнажённые зубы Умин, указывая на Лань Цяньцю. — И если ему в тягость накормить ребёнка, никудышный из него бог. Ступай. Он не знал, то ли это его окровавленные зубы, то ли ужасающий вид, то ли убедительность, или же очевидный голод заставили Гуцзы с неваляшкой убежать, оставляя почти бездыханного бога истекать кровью на улицах небесной столицы. Умин не понимал, почему ему знаком этот ребёнок. Не понимал, почему ненавидел Ци Жуна и Лань Цяньцю. Не знал, зачем связался с Повелительницей Дождя неделю назад. Он ничего не знал. Но это не важно. Сань Лан… Он вошёл в тронный зал. В который уже раз. И всякий раз словно впервые. Он разваливался на части. Цзюнь У ждал, сидя на троне, как всегда в безграничном терпении. Умин опустился перед ним на колено, ощутив, как под тяжестью движения сместилась коленная чашечка. Плевать. Он этого не чувствовал. Это не важно. В ушах звенело. Внутри него бушевала борьба. — Ваше Величество, — не поднимая глаз, обратился он с мольбой к своему божеству, — позвольте мне снова сражаться. — Хм, — ответил Цзюнь У. Он сошёл с трона неторопливым, размеренным шагом. Его сапоги промелькнули в поле зрения Умина и замерли перед ним на безупречном мраморном полу. — Если будешь драться в таком состоянии, Сяньлэ, скорее всего, даже ненамеренно прикончит тебя, — сказал его бог, приподнимая нежными пальцами подбородок Умина. Движение потянуло швы на шее, но он даже не обратил внимания. Рука Цзюнь У сжала подбородок, надавив на кость ещё сильнее, едва не ломая её. — Этот слуга не проиграет, — прохрипел он. — Даже если исчезну, Ваше Величество носит мой прах. Я вернусь к Вам. Он потянулся вперёд в мольбе; в немой просьбе. Он хотел задать вопрос. Вопрос, который нельзя задавать вслух. Его внутренняя борьба продолжалась, не находя выхода. — Ах, — шёпотом отозвался Цзюнь У, склонившись перед ним; на лице играла лёгкая улыбка, а глаза метали молнии. — Каким чудесным слугой ты мог бы стать, Умин. Умин встретился с яростью в его глазах. Цзюнь У стоял позади него в пещере. — Мои извинения. Но это то, что ни в коем случае нельзя оставить без объяснений. Умин сжал свою грязную руку на безупречно чистых одеждах Цзюнь У. — Верно, — произнёс Хуа Чэн, опустив голову словно в ожидании приговора. — Так будет лучше. Умин потянулся вперёд и в отчаянии прильнул к губам Цзюнь У. Зубы звонко столкнулись в открытом поцелуе, когда от удивления Цзюнь У широко разинул рот. Сзади его обхватила и крепко обняла пара рук. Таких сильных, таких тёплых, таких настоящих. Любимое лицо прижалось к спине. Но ростом он почему-то был гораздо ниже, чем ему помнилось. Он едва заметно дрожал. Но, несмотря на дрожь, продолжал обнимать. Цзюнь У отпрянул, разрывая поцелуй. Отдёрнул руку с потемневшим от ярости лицом. Удар обрушился на лицо Умина с ужасным треском, словно кто-то с силой разбил кристалл. Нелюбимый, он так и остался лежать там, где упал. Цзюнь У плюнул ему в лицо, но он даже не пошевелился, чтобы вытереться или подняться. — Без Сяньлэ можешь не возвращаться, — прорычал Цзюнь У. Затем добавил тоном полным отвращения: — И не смей прикасаться к нему своими грязными лапами. Умин едва слышал его слова. Весь мир был наполнен пронзительным воем и прожигающей до самых костей болью. Цзюнь У вихрем вылетел прочь, а он остался лежать неподвижным трупом. Когда способность двигаться вернулась, он сел, неуклюже покачиваясь. Лицо заживало урывками. Перед зрячим глазом всё расплывалось и дёргалось, а голова кружилась не только от физического удара. Он медленно поднял руку, которой цеплялся за одежды Цзюнь У, и разжал одеревеневшие пальцы. На ладони сияло кольцо с его прахом. В середине яркого бриллианта пролегли две тёмные трещины. Умин глядел на него, дрожа в теле мёртвого безымянного солдата. Затем, наконец, сжал кольцо в ладони и камнем рухнул с Небес.