— You know. — I know.

      Юнги любит Чимина настолько сильно, что хочет его дразнить, подкалывать, стиснуть в объятиях, щипать, шлёпать, щекотать и — съесть.       «Привет. Я Чимин, и я твой мандарин», — выразился однажды Чимин на съёмках, подняв сочный оранжевый плод на уровне своей головы. Он отчётливо понимал, что Юнги, сидящий по диагонали от него в кругу всех мемберов, внимательно ожидал его представления, и он с неоспоримой уверенностью предполагал, что Юнги точно уделит особое внимание упоминанию мандаринов, своих любимых фруктов.       А ещё, тогда Чимин сильно ревновал Юнги буквально ко всему: к работе в продюсировании песен и музыке в целом (на Чимина иногда находило подозрение, что Юнги не интересуют их отношения так, как музыка), к сотрудникам, к мемберам, а особенно — к Хосоку и Намджуну, с которыми Юнги усиленно работал во время написания альбома. Юнги не хотелось делить ни с кем ещё и потому, что самому Чимину он не уделял достаточно внимания. Юнги вёл себя закрыто и неуверенно по отношению к Чимину: его прикосновения стали менее желающими, Юнги просто сидел рядом вплотную или отвечал на объятия Чимина, но инициатива от него за некоторое время стала удивительной редкостью. На все возмущённые вопросы возлюбленного он отвечал «Я люблю тебя по-прежнему, так, как в начале», и Чимина отогревал такой ответ моментально, прежние чувства заполняли разум, но что-то казалось другим. Будто пропала искренность. Но ведь Юнги — самый искренний и прямолинейный человек на свете?       Чимин вспоминал, как Юнги желанно накидывался на него после даже недолгого перерыва в близости. Пару лет назад, когда Чимин посвятил ему «Serendipity», вдохновившись песней Юнги о первой любви, Мин даже с загруженным расписанием находил минутку утащить его в безлюдный уголок, где мог зацеловывать его губы и шею, покусывать скрытые одеждой плечи, сжимать тонкими деликатными руками его талию, бёдра, ягодицы, оглаживать кожу под рубашкой, подогревая желание большего. Тогда Чимин едва сдерживался от стонов; шумно дыша, он поглаживал волосы Юнги и закатывал глаза от удовольствия. Его первое признание в музыкальной форме словно открыло для них ещё один язык, на котором они могли взаимодействовать свободно и откровенно. «Ты мой пенициллин, ты спас меня». Это было самое спокойное время, пусть и снаружи — в работе — обстановка напоминала хаос.       Ещё раньше — в эру дебюта — Юнги и вовсе не сдерживал себя на публике. Его желание быть рядом с Чимином и провести с ним время проявлялись в частых шутках над ним — дразнящих, оставляющих после себя лишь вопросы, — в пощипываниях, подколах — хотя Юнги с первой встречи полюбил и голос Чимина, и характер, и его тело, над которыми так спешил пошутить. Особенно его любовь проявлялась в нетерпеливых прикосновениях: когда он ревниво сжимал Чимина за руку или брал его за талию, держа рядом с собой и отпуская лишь затем, чтобы совершить какое-то действие на съёмках. Он любил щекотать Чимина, трогать его одежду и украшения, запоминая ощущения тяжёлых цепей, вытянутой майки и контрастирующей с этим грубым подростковым концептом мягкой смугловатой кожи, всегда ухоженной, нежной.       Чувства и влечение Юнги казались тогда необузданными: он действительно мог желать от Чимина всего, что потребует его гормональная система в организме. Юный Юнги был действительно неуправляемым, он пришёл в группу младшим братом, которому позволяли всё, и только со временем он стал невероятно заботливым, спокойным хёном. Его горячая энергия ушла внутрь, теперь он тратит её на свою любовь и музыку.       Чимин иногда вспоминает, как Юнги в шутку придушивал его, говоря, что хочет его убить. Чимин вызывал у Юнги самое типичное чувство раздражения мальчишки, который в двенадцать лет обещал себе никогда не влюбляться, а в тринадцать вдруг встретил девочку с косичками всю в розовом. И было забавно, что Юнги, понимая это в свои двадцать, всё равно испытывал это зудящее раздражение и не мог отдалиться от Чимина на долгий срок. — Я тебя когда-нибудь задушу. Ну почему ты такой пабо, Чимин-а-а? — взвыл Юнги однажды, когда они делали вместе домашнее задание.       Чимин стыдливо засмеялся — он пытался понять сложное уравнение, которое Юнги ему объяснял. — Хён, не ты один хочешь сделать это со мной, я такой пабо... — Хей, — Юнги строго посмотрел на него. — Только я могу тебя душить. И ты не дурак, Чимини. Ясно? — Юнги взял Чимина за руку, которой он подпирал свою голову от усталости.       Чимин кивнул, смотря на него преданно и влюблённо. В животе защекотало от удовольствия, лицо Чимина беспощадно растянулось в счастливой улыбке и Юнги, влюблённо улыбнувшись тоже, продолжил объяснять Чимину материал на понятном языке.       В начале отношений чувства всегда самые сильные, всё вокруг кажется волшебным, даже вселенная начинает вращаться лишь для вас двоих, подбрасывая удачные совпадения провести время вместе, прикоснуться друг к другу лишний раз в тесной обстановке, поболтать в уединении, наконец отработав все дневные обязанности, попробовать что-то новое. Чимин помнит реакцию Юнги, когда он впервые закинул на него свою ногу, плотно обхватывая и соприкасаясь чувствительными сторонами бёдер. Юнги охватил ступор прямо на середине его речи, а Чимин впридачу пытался узнать у него ответ на свой вопрос. Но зато с тех пор Чимин нашёл ещё один способ близости с Мином при посторонних. В дальнейшем этот жест действительно сближал их, как полноценные объятия: слипшись друг с другом, они могли сидеть так долго благодаря выносливости и растяжке Чимина, однако Юнги всё же не выдерживал — на него это давило, скорее, физиологически, а не физически.       Они оба понимали изначально, что чувства могут пройти, поэтому были готовы работать над ними всё время. С того момента, как они обменялись подвесками с небольшими голубыми камнями, и каждый день с тех пор они поддерживают огонёк свой любви, разговаривая о своих чувствах и переживаниях, делясь сокровенным и не боясь открыться.       Чимин не понимал, почему Юнги сейчас так осторожен с ним и так мало делится своими чувствами. В последнее время у них и вовсе усложнились отношения: проблемы ревности год назад и долгое примирение, загруженность работой и внутренними проблемами — хотя когда этого не было? Чимин так соскучился по Юнги: по его аккуратным, но вместе с тем жадным и собственническим прикосновениям, сжатиям, щипаниям и шлепкам, по страстным укусам, полным желания шуткам. По ощущениям он уже давно не растворялся в Юнги, это пугает Чимина, делает его беспомощным.

***

— Юнги? — готовый ко сну, умытый и нежно пахнущий цветами, Чимин шёл в спальню, ожидая увидеть в ней лежащего на боку с телефоном Юнги, подсвеченного тёплым ночником, едва не засыпающего. Ворчливого в последнее время, молчаливого, даже нервомотающего, но такого родного, милого, желанного...       С тех пор, как мемберы разъехались из общежития по своим квартирам, Чимин ещё больше скучает: по всем и по нему. Чимин, конечно, приезжает к Юнги и проводит с ним время при возможности — только возможностей стало ещё меньше, чем раньше. То у него ночное расписание, то Юнги ночует в студии. Он уже не зовёт Чимина к себе, а тот не хочет навязываться. Остаётся лишь квартира — уютная, мрачная, как любит Юнги.       Однако в спальне Мина не было — свет в ней не горел, поэтому Чимин развернулся в гостиную. — Юнги? — позвал он немного громче. — Иди сюда. Я в гостиной. — услышал он низкий шепелявый голос.       Чимин пошёл на него, с долей удивления вспоминая, не перепутал ли дни. Обычно Юнги ложится раньше него, он не зовёт, если собирается работать ночью. Ведь какой смысл? — Присядь. Мне нужно сказать тебе что-то важное. — сказал Юнги негромко, когда Чимин пришёл в комнату. Он сидел в кресле.       Странное ощущение стремительно нарастало. Плохое предчувствие заставило Чимина сохранять спокойствие. Он сел во второе кресло. — Что-то случилось? Почему ты здесь? — Я всё скажу. — прищурив глаза, сказал Юнги ровно. — Чимин, — начал он, но его голова сразу опустилась, — в последнее время мне сложно поддерживать наши отношения. Я перестал испытывать такие эмоции, как раньше. Не воспринимай это слишком серьёзно, я, скорее, просто очень устал в последнее время. Но давление с твоей стороны это только усугубляет. — говорить было тяжело, Юнги чувствовал, что Чимин слушает его внимательно, почти не дыша, боясь плохих новостей, но он понимал, что другого пути нет. — Прости. Я хочу сделать перерыв в отношениях.       Чимин вскинул голову. Он поражённо смотрел в глаза Юнги, чувствуя, как высыхают быстро накатившие слёзы, и искал лишь ответа, разгадки. Почему... так? Почему Юнги решил больше не бороться за их отношения? — Ты уверен?..       Мин кивнул. — У меня уже нет столько сил для совмещения работы с отношениями, как раньше. Прости, но я сделал свой выбор. Сейчас уже не то, что было прежде. Не вини себя. — Я понял... Прости. — не расслышав последнюю фразу, Чимин встал с кресла с опущенной головой. Множество новых мыслей разом заполнило его ум, из-за чего тело казалось неконтролируемым, тяжёлым, шаг был медленным, как на эшафот. Кажется, ничего особо страшного не случилось, Юнги объяснил своё решение достаточно рационально, но... Они ведь встречались пять лет. Всё это время им что-то препятствовало, но не пугало, не останавливало. Почему же теперь Юнги решил сдаться?.. — Не едь никуда на ночь. Останься здесь, я посплю на диване. — услышал Чимин через толщу мыслей. Он чуть повернул голову в сторону этого голоса, тоже немного ослабевшего, хриплого. — Хорошо. — выдавил он и ушёл в спальню.       Закрыв за собой дверь, Чимин сполз по ней, накрывая лицо с хлынувшими слезами.       Может, это из-за него?

«Set me free, even though I know it won't

turn out however I want to

Set me free, even though I know it is not

what I want»