Работа над ошибками

"Любить - это хотеть касаться."

К. С. Станиславский

- Ему нельзя возобновлять тренировки! Он ещё не прошёл реабилитацию! - Чего ты от меня хочешь, Юйхэн? - Запрети ему! Заставь!.. - Наверное, за эти годы ты совсем забыл своего ученика. Можно ли что-то запретить Жань-эру? Действительно. Нет, он не забыл. Как вообще такое возможно: забыть Мо Жаня? Забыть что-то с ним связанное? Наверное, в этом-то и проблема, что он помнит слишком хорошо, слишком отчётливо. Каждую мелочь. Каждую, казалось бы, незначительную деталь, в которой для него, на самом деле, столько смысла... Но речь сейчас явно не об этом. - Способ должен быть, Чженъюн! Ты же понимаешь, что это поставит под угрозу его спортивную карьеру. - Юйхэн... А она ему нужна? Ты спрашивал? Конечно, не спрашивал. Но он видел. Ясно разглядел преображение, произошедшее с Вэйюем, стоило тому ступить на скрипучий паркет* площадки. Как глаза его горели азартом, а с лица не сходила задорная улыбка. Искренняя, несмотря на то, что тот матч дался ему не легко ни разу. Он не мог ошибаться - Мо Жаню нравился баскетбол. И физику тяжело принять тот факт, что он ничего не может сделать для того, чтобы спорт и дальше присутствовал в жизни его ученика. Ведь риск потерять всё так неоправданно велик. И Чу Ваньнин даже понимает эту непрошибаемую настойчивость, с которой юноша говорит о возвращении к тренировкам. Понять может. Допустить - нет. - Ему предложили место в Национальной сборной. Ты в курсе? - Вместо ответа в динамике раздаётся тихий протяжный свист друга. - Он не говорил тебе? - Он согласился? - Вопросом на вопрос. Не честно. Не по правилам. Но так метко. - Не знаю. - Может, он тоже не знает? Потому и не сказал? - Если он начнёт готовиться к предстоящему матчу, если выйдет на площадку раньше времени, то это уже не будет иметь значения... Малейшая травма - и про спорт ему придётся забыть. - Жань-эр в курсе? - Естественно. - Значит, есть что-то, почему он считает риск оправданным. - Есть его непомерная самоуверенность! - Физик чувствует, что злость, которой он так старательно прикрывает волнение, вспыхивает ещё ярче прежнего. А диафрагму от края и до края топит бессилием. Неужели действительно ничего нельзя сделать? - Юйхэн, даже если я приставлю к нему надзирателя, это не поможет. - Приятель звучит расстроенно - ясно, что ему эта ситуация тоже доставляет беспокойство. - Мо Жань, он... Всё равно ведь сделает по-своему. Как только почувствует, что готов, поселится в спортзале. Мы через это уже проходили в каком-то смысле... - Что ты имеешь ввиду? - Что если он вбил что-то себе в голову, то он ей стены расшибëт, пока своего не добъëтся. А-Жань тогда... - Чженъюн немного притормаживает, шумно и протяжно вздыхает, и Чу Ваньнин может себе представить, как тот качает головой, оглаживая бороду. - Он менялся так быстро. Никто всерьёз не воспринял его первые шаги... Ну знаешь, все мы иногда бросаем пить с понедельника, или отказываемся от сладкого, или ещё какая нелепость. У многих ли получается? Конечно же, начинания пацана были похвальны, но кто способен настолько кардинально измениться? И... Спорт - это, бесспорно, хорошо - не идëт ни в какое сравнение с теми вещами, которыми он занимался до того, это понятно. Но, когда твой ребёнок приходит с полуторачасовой пробежки под проливным дождём, насквозь... Когда за ужином его вырубает от перенапряжения, прямо за общим столом, а на следующий день он опять встаёт и бежит под дождь, в мороз, в снегопад... Знаешь, поневоле начнёшь предпринимать попытки как-то его образумить. - Безуспешные, полагаю? - Разумеется. Он никогда не говорил, почему так решил. Что стало причиной для таких стремительных метаморфоз. А может быть... кто? - Собеседник приостанавливается, медлит, чувствуется, что это не всё, что хочет сказать ещё что-то, но... Не решается? Сюэ Чженъюн стушевался? Как такое может быть? - Кхм, - преувеличенно бодро включается опять в разговор владелец частной школы "Сышэн", разметав повисшую было недосказанность преувеличенно бодрым тоном. - В общем, стандартный подход к нему не применим, но... Юйхэн, это мог бы быть... Ты? - Я? В каком смысле? - Тебя он точно послушает. - Я ему уже говорил, но прислушиваться ни к моим словам, ни к запретам врача, как видишь, он не собирается. - Нет, я не про разговор сейчас. Ты мог бы... присмотреть за ним. - Что конкретно ты имеешь в виду? - Чу Ваньнин понимал, что не может уловить самую суть предложения, но то, как это было сказано, очень и очень настораживало. - Ты только не злись и не отказывайся сразу. - Сюэ... От чего я не должен отказываться? - Вкрадчиво вопрошает учёный, заранее уверенный, что ответ ему не понравится. - Ну, я тут подумал, ведь ты имеешь на него влияние. Разговоры - это, конечно, хорошо, но... Ни ты, ни я разговорами ничего не добьёмся. А вот если он будет на виду... Не сбежит же Жань-эр на свои тренировки прямо у тебя из-под носа? - Из-под какого носа, Чженъюн, что ты несёшь? - Он мог бы пожить у тебя, пока длится реабилитация. - Ты с ума сошёл? - Он не доставит тебе проблем, вот увидишь. Может даже подкормит немного... - Нет. - Юйхэн... - Нет! - Но послушай... - Он не может жить вместе со мной! Я не стану делить с ним одну квартиру! Исключено! - Но почему?.. Он будет под присмотром, мы будем спокойны. По-моему отличная идея! Отвратительная идея! Хотя бы потому, что сам он от неё в восторге. И как объяснить это приятелю? На самом деле, объективных причин для отказа не так уж и много, но и те проворно сбегают из его головы под натиском волнующих фантазий. Наглых и таких сладостных грëз о том, что Мо Жань будет рядом с ним. Не каких-то несколько часов в неделю, плюс суммарные минуты во время нечаянных встреч в университетских коридорах. Утра и вечера под одной крышей. Засыпать и знать, что он рядом. Мо Жань. В его квартире. С ним. Внутри что-то торжествующе воет и рвётся наружу. - Это... Это неприемлемо. - Предпринимает он слабую попытку урезонить друга. Утихомирить себя мыслью, что это очередной самообман. И что потом придётся заплатить с процентами. - Неприемлемо что - жить в одном доме со своим учеником? Брось, Юйхэн, твоë доброе имя не пострадает. Ведь ты образцовый педагог, с безупречной репутацией. А Вэйюй - образцовый студент, на него разве что не молятся в этом вашем университете. Плохая. Очень плохая идея! - Ты мне до конца жизни будешь обязан, Сюэ Чженъюн. - Сердито шипит Чу Ваньнин, хотя бы так давая отмашку своей болезненной гордости, пытаясь показать, что не потерпел очередное поражение в борьбе со своими желаниями. Просто он делает одолжение другу, только и всего. И это абсолютно, совершенно никак не связано с тем ощущением внутри, будто прыгает со стометровой вышки в ледяную воду. Испуг. Восторг. Отчаяние. Удовлетворение. Глупая, дух захватывающая радость. А из динамика доносится раскатистый смех, в котором ясно слышится облегчение. - Сочтëмся. ****** Он планировал вернуться к полуночи, но перелёт был ужасным. Рейс задержали, а когда они всё же поднялись, началась та ещё пытка. Ему казалось, что из одной зоны турбулентности они сразу же попадали в другую, и самолёт трясло постоянно. Но как будто восемнадцатичасовой шоковой терапии оказалось недостаточно для него! Из-за погодных условий они больше сорока минут кружили над Пекином, пока наконец диспетчер не позволил им зайти на посадку. Такси, езда по городу, что никогда не спит, и, наконец, то место, что теперь служит ему домом. А на часах уже больше четырех утра. Славная вышла поездочка. Не помня себя от усталости, физик открывает дверь в квартиру, мечтая лишь о том, чтобы провалиться в черноту крепкого сна и оставаться там до самого вечера. Что ни говори, а перелёты чуть ли не через половину земного шара ещё ни кому не шли на пользу. Ему в том числе. Мужчина проходит в коридор, с наслаждением сбрасывая обувь со своих ног. Это глупо, радоваться таким тривиальным вещам, но с возрастом начинаешь всё больше ценить даже мелочи. Он вторые сутки без сна, и голова соображает с трудом. Тем не менее, профессор старается двигаться как можно тише, аккуратно освобождаясь от зимнего пальто и проходя вглубь квартиры. Студент Мо должен был вернуться из поездки в Чэнду накануне, как раз тогда, когда сам он летел над Восточно-Европейской равниной. Они разъехались почти сразу же после выписки. Чу Ваньнин больше полугода назад подтвердил своё участие в международной научной конференции, в этот раз проходящей в Сан-Рэмо*. Мо Жань отправился в Город Панд*, как представитель Пекинского университета авиации и космонавтики на ежегодной встрече студентов со всего Китая. За всё время своего отсутствия профессор получил от парня несколько сообщений, в основном о самом студенческом форуме. Среди которых было одно, будто случайно залетевшее к нему на экран. Скорее всего, так и было: наверняка Вэйюй поставил фото на рассылку, в которую каким-то нелепым образом попал его номер. Другого объяснения он не мог найти. Однако, конечно же, был рад возможности взглянуть на сияющее улыбкой лицо своего любимого ученика. Панда была самой обычной, такой же, как и многие другие в Чэнду, на неё он даже не взглянул толком. Но эти милые ямочки и искрящиеся глаза, по которым затосковал почти в тот же миг, когда шасси самолёта оторвалось от взлётно-посадочной полосы Пекинского аэропорта... Осторожно, едва касаясь, он провёл большим пальцем по дисплею, так ясно ощущая им не гладкую поверхность бездушного смартфона, а тёплую, бархатистую кожу. Он осознанно позволил себе эти несколько секунд слабости, прежде чем удалить фото. Теперь же, мужчина крадучись пробирается к своей спальне, стараясь не шуметь и не потревожить гостя. Однако, проходя мимо гостиной, физик заметил тусклое свечение в глубине комнаты. Он осторожно заглядывает внутрь, чтобы увидеть мерцающий синим экран незакрытого ноутбука, стоящего на журнальном столике возле дивана. Тусклый свет робко выхватывает из темноты фигуру юноши, раскинувшегося на мягких ортопедических подушках. И Чу Ваньнин не может не поддаться той силе, что тянет его войти, опуститься возле спящего, с мягкой улыбкой всматриваясь в прекрасно вылепленное лицо. Учёный с благоговением смотрит на пушистые ресницы, что слегка трепещут во сне, на широкие, красивой формы смоляные брови. Нос с плавной переносицей, высокий лоб. Губы... Сейчас они так близко. В больнице, когда Чу круглыми сутками оставался возле Вэйюя, он проводил час за часом, разглядывая его. Но тогда эти правильные черты были обезображены следами мощных ударов. Тогда мужчина был раздавлен виной и бессилием. Молил, чтобы Мо Жань пришёл в себя, чтобы вновь засиял, словно внутри него пряталось яркое солнце, в тëплом свете которого физик таким естественным, самым пленительным и восхитительным образом отогревался. Кого он так неистово об этом просил, к кому обращался? Без разницы. Чувство вины было подобно серной кислоте. Только разъедало оно не тело, а душу. Он был готов поверить во что угодно, в кого угодно, лишь бы случилось грёбаное чудо. И оно случилось. Медленно, минуту за минутой, он наблюдал за тем, как отступал жар лихорадки, как выцветали уродливые отметины на лице и руках его ученика. Как приступы бесконтрольного бреда случались всё реже... Хуа Бинань называл это выздоровлением. Для Чу Ваньнина это казалось настоящим чудом. И не то чтобы он вдруг резко нацепил на себя какие-нибудь легко узнаваемые религиозные атрибуты или ещё что-то в этом духе. Нет. Но на каком-то глубинном, практически подсознательном уровне, был благодарен. Вселенскому Разуму? Абсолютной Истине? Космическому Провидению? Он не знал. Да и не готов был пускаться в эти дебри. К тому же, вместе со спасительным выздоровлением, словно в наказание, предъявленным счётом за расплатой пришла и разруха. Тревога отступала, забирая с собой часть вины. Совсем небольшую, можно даже сказать, крошечную. Но даже этого было достаточно, чтобы физик вновь начал обретать утраченное равновесие. Мо Жань приходил в норму, относительную, но всё же... А вместе с этим потихоньку исчезали из жизни Чу Ваньнина те мгновения, которые он доселе безбоязно проводил рядом с юношей. Мужчина не мог больше оставаться в палате своего студента целыми сутками. Не мог смотреть столько, сколько хотелось - то есть, практически не отрываясь. Не мог позволить себе коснуться его, даже во сне, боясь потревожить. Но что ещё хуже - быть пойманным, застигнутым врасплох. Этот маленький хрупкий мир их невольного единения рушился, скользил неуловимым сыпучим песком, и ему бы от этого быть счастливым. Но почему-то день ото дня настроение только портилось, и он становился лишь мрачнее. Парадокс, конечно. Он так хотел, чтобы Вэйюй вернулся в норму, чтобы вновь засиял ярко, маняще и даже, несмотря на всю свою преображëнную и обновлённую личность, дерзко. Ждал этого, чутко ловя каждый момент улучшения, радуясь!.. Но в тоже время, неизменно печалясь. Ведь выздоровление означало конец его вседозволенности. Потому что на самом деле, он был всего лишь жалким вором, который пытался забрать себе чужое. Присвоить то, что ему не принадлежит. И по итогу его заветный трофей жёг руки и стал приносить только горечь разочарования. В себе. И своих собственных принципах. Он знал, что надо отпустить, что всё должно было вернуться к тому, с чего они начали. Но даже несмотря на едкий привкус тех минут в обществе Вэйюя, что он оставлял себе, Чу Ваньнин не мог... Разжать пальцы оказалось так сложно... Поэтому сумасбродная идея Сюэ Чженьюна показалась ему настоящем благословением. Как он мог отказаться? Несмотря на то, что язык его выдавал чёткие и такие правильные ответы, сам он, всем своим существом, всем тем сокровенным и уязвимым, что прячется всегда за рёбрами, запертое от всего мира на тысячу замков, уже рвался навстречу этому сумасшествию. Зная, что будет раздавлен. Зная, что ничего хорошего из этого не выйдет. Что близость Мо Жаня, такая необходимая, такая опустошающая приведёт только к очередной порции страданий. Однако, поддаваясь на уговоры друга, хотя скорее, - своего собственного мятежного сердца, меньше всего хотелось думать о последствиях. И ведь именно поэтому ему нужна была эта чёртова отсрочка в пару-тройку дней, чтобы хорошенько всё обдумать. Но вот только... Это не сработало. Разве вообще когда-то хоть что-то работало, если дело касалось Мо Жаня? Так что он до сих пор пребывал в растерянности, не представляя даже, что будет дальше и как ему быть? Как обрести внутреннее спокойствие? И возможно ли это? Потому что, не успев вернуться, голодный, замерзший и измотанный сложной поездкой, он стоит на коленях перед самым большим своим благословением, перед самым страшным проклятием. И смотрит. Смотрит. Не в силах уйти. Не в силах оторвать взгляд добровольно. И вот сейчас, именно в этот момент, он совершенно не готов каяться. Хотя, конечно же, есть за что. Есть в этом что-то глубоко неправильное, что-то разрушительное и в то же время беспомощное. Необходимость, продиктованная слабостью. Отчаяние, продиктованное уязвимостью. - Профессор? - Ресницы, дрогнув, поднимаются, приоткрывая чёрные, влажные ото сна глаза. И, черт возьми! Звезды. Бесконечно далёкие светила, свет которых такой пленительный, но такой ненадёжный. - Вы вернулись? - Немного сипит юноша, с трудом ворочая заплетающимся языком. - Я ждал вас. Ждал и ждал... А потом ещё немного... - Перемежая бормотание едва обозначенными зевками. - И ещё чуть-чуть... Я, наверное, заснул? Который час? - Спи, ещё слишком рано. - Тихо шепчет учёный вместо ответа. И никак не может удержать проскользнувшее в слова тепло. Пытается, но затолкать обратно подбирающуюся к рёбрам нежность не выходит. И он старается хотя бы не дать ей выбраться наружу неуместными словами и едва заметными, прикрытыми случайностью прикосновениями. Ждал его. Никогда в жизни его никто не ждал. С работы, из бесконечных поездок, после перелётов и переездов. Не на очередной конференции, симпозиуме, встрече. Не в аудитории, в деканате, классе или рабочем кабинете. А чтобы вот так, дома, считая часы. Не было того, кому просто было бы до этого дело. Но Мо Жань... Ждал. - Учитель?.. - Мальчишка уже минут десять сверлит его взглядом, но Чу Ваньнин изо всех сил делает вид, что не замечает этого пристального внимания. Физик не любит отвечать на письма, а потому электронку просматривает не так уж и часто. В основном, когда вспоминает, что там может быть что-то важное, ну или чтобы сделать вид, что сильно занят. Вот как сейчас, например. - Учитель? - М? - Всё же отзывается мужчина, понимая, что так просто Мо Жань от него не отстанет. Честное слово, настойчивость этого школьника, порой, сводит с ума! - Вам бывает одиноко? - Что? - Ваньнин хмурится, отрываясь, наконец, от экрана и глядя на своего ученика. Впрочем, не находя привычной лукавой улыбки или насмешливой дерзости, к которым приготовился. Юноша смотрит на него внимательно, и брови его тоже слегка сведены к переносице, что только подчёркивает серьёзность вопроса. - Вы хоть иногда чувствуете себя одиноким? - Повторяет парень. - Это ужасная бестактность, Мо Жань! - Да, я знаю. - С лёгкостью соглашается бесстыдник. - И может быть, у кого-то другого я бы и не спросил, но вы - это не кто-то другой. - И именно поэтому тебе следовало бы хорошенько подумать, прежде чем задавать такие вопросы! - А я и подумал. Но чем больше думал, тем больше удивлялся: неужели вам не бывает одиноко, неужели не хочется возвращаться не в пустую квартиру, а к кому-то... кому-то конкретному, чтобы вас кто-то ждал? Может, хотя бы... Ну, не знаю... Кот? - На хмуром лице мужчины достаточно отчётливо читается отношение к этой идее. - Может, золотая рыбка? - Всё ещё не то. - Хоть цветок какой-нибудь? Может быть ты? Чу Ваньнин почти готов заскулить. Почему, ну почему этот ученик такой? Почему с такой лёгкостью вспарывает нежную ткань, своими вопросами вскрывая грудную клетку? Почему так небрежно играется с его хрупким сердцем, обеими руками сжимая трепещущую плоть? Может, потому что он сам ему это позволяет? Потому что в его положении сложно в этом сознаваться, но, конечно, он хочет. И уж точно ему не нужна золотая рыбка. Он сам хочет быть выбранным. Значимым. Хочет принадлежать. Хочет. Хочет... Но что толку от его желаний? Разве имеют они значение? И он должен, он просто обязан прекратить, вот только... Мо Жань был похож на глупого щенка, который искренне уверен, что мячик ему кидают всё дальше для того, чтобы игра была веселее. А не потому что надеются на его потерю. На то, что однажды, забравшись достаточно далеко, он не сможет вернуться назад. Что пропадёт интерес, и в один не такой уж и прекрасный момент щенок не пожелает возвращаться обратно, найдя для себя более привлекательные вещи там, в этом чудесном далеке. Чу Ваньнин надеется. Каждый раз, бросая колкое слово или делая хлëсткое замечание, он надеется, что мальчишка не выдержит и отвернется от него окончательно. Надеется, что ему не придётся самому рвать эту неровную, странную нить отношений, протянувшуюся между ними. Надеется... Но вместе с тем, ужасно боится. Что больше не будет озарëн светом тысяч галактик, отражённых в ониксово-черных глазах юноши. Что снова останется один, в непроглядной темноте своего существования. Боится... И страх этот.... - Нет. ****** Чу Ваньнин вернулся поздно. Или рано? Наверное, зависит от того, как посмотреть. Он хотел встретить его, хотя бы на несколько минут увидеть, прежде чем уставший после долгого перелёта профессор скрылся бы в своей спальне. Может, получил бы какую-нибудь гневную отповедь или раздражëнное замечание. Пускай. Это бы стоило того. Но вместо приветствия, к которому он готовился почти полдня, Вэйюй позорно вырубился прямо на диване в гостиной. Была ли причина в том, что он сам не так давно вернулся из поездки в Чэнду, или в том, что на самом деле он ещё не до конца восстановился, и отдых ему требовался сильнее, чем парень предполагал? Какая в общем-то разница, если он отключился, так и не дождавшись хозяина квартиры? И это как раз таки не очень странно, если принять во внимание все те факторы, что есть в наличии. Странность в другом. Например, в том, что, вынырнув из зыбкого сновидения, он увидел перед собой то лицо, по которому так сильно скучал эти несколько дней. Это может быть смешным и нелепым, похожим на какие-то дорамные сопли, но всё так и есть. Он скучал. Не видел Чу Ваньнина немногим больше трёх суток, но, казалось, за это время прочувствовал каждую неспешно плывущую минуту. Провожал часы своей жизни, с изумлением думая о том, как он вообще умудрялся существовать эти пять лет вдали от своего бывшего учителя? Потому что парадокс же: каждый грёбаный день он снова и снова подыхал, рассыпался основательно, в крошку, в труху. Но при этом, всё ещё оставался цел. Всё ещё двигался и делал вид, что жив. И ему это удавалось так мастерски, что обмануть удалось всех. Даже себя. Но только лишь услышав знакомый голос, что был всегда отчаянной потребностью. Упав в золотистые омуты глаз, больно приложившись об острые льды на их дне... Только тогда он по-настоящему почувствовал себя живым. Нет, даже не так. Ещё живее, чем раньше. Если такое вообще возможно. Когда дядя сказал, что после выписки он переедет на какое-то время к Чу Ваньнину, Мо Жань ушам своим не поверил. Как такое возможно? Его благословил Будда? Он вытащил счастливый билет у судьбы? Должно быть, в прошлой жизни ему пришлось высадить настоящий лес и вручную вырыть целое озеро*, чтобы услышать сейчас о том, что последующие три недели он проживёт вместе с Чу Ваньнином. Он же не ослышался, всё именно так и будет? Жажда жизни, вновь разгоревшаяся от встречи с бывшим учителем, постепенно разрастаясь, теперь готова была проломить грудную клетку. Но Сюэ Чженъюн истолковал его молчание по-своему. - Сынок, тебя никто ни к чему не принуждает. Но мы все очень переживаем за твоё здоровье. А Юйхэн самый ответственный человек из всех, кого я знаю, и он уж точно... Ну, присмотрит за тобой. - Вы хотите сказать, не даст наделать глупостей? - Хах, подловил. - Ничуть не смутился дядюшка. - Вы неплохо ладили с ним раньше, и я надеялся, что ты не откажешься сразу, хотя бы подумаешь над этим. Но я в курсе, насколько он бывает невыносим, так что, если не захочешь или решишь съехать пораньше... Съехать пораньше? Не захочет? Да он готов симулировать, чтобы остаться подольше! Навсегда было бы неплохо. Просто идеально. И если ради такого нужно повременить с возвращением в сборную, то это не такая уж и большая плата за привилегию жить в одной квартире с Чу Ваньнином, Вот только... - А учитель Чу? - Ох, лучше бы тебе не знать. - Хохотнул Сюэ. - Но, по крайней мере, у меня ещё есть остаток жизни, чтобы вернуть ему этот долг. Тепло, так приятно разливающееся за рёбрами, в считанные секунды остывает, холодным цементом сковывая изнутри. Кто бы сомневался: конечно же, Чу Ваньнин не был в восторге от этой идеи. Юноша не понимает, почему продолжает на что-то рассчитывать? И тут же находит ответ на свой вопрос: потому что ясно разглядел тьму в глазах Чу Ваньнина. Жаждущую, голодную, грозящую поглотить Мо Жаня целиком. Но он и сам рад бы в неё запрыгнуть. Отдаться её первобытной дикости, не оставляя себе ничего. Всего мгновение, какие-то жалкие секунды. Ведь это не могло быть самообманом? Ему же не могло просто показаться? Это же не было очередной подставой мозга, пережившего сотрясение? Вэйюй изо всех сил надеется, что нет. Но секунды это так мало. Этих чёртовых секунд недостаточно. Он не хочет снова облажаться, не будучи до конца уверенным. Именно поэтому юноша не может быть до конца искренним с Чу Ваньнином. Ещё нет. Ещё боится. Как бы этого ни хотел, он не может признаться. Очевидно, что мужчина не принял всерьёз те его слова, о том, что нравится школьнику. Да кто бы принял? Оглядываясь назад, Мо Жань и сам послал бы себя куда подальше. Но сейчас... Прощён ли Вэйюй? Возможно. Но значит ли это, что от него ожидают чего-то большего? Вообще не факт. Вряд ли учитель готов к таким громким заявлениям. Но и он сам совершенно точно не готов. Поэтому в планах оставаться рядом с физиком столько, сколько потребуется времени на восстановление. Столько, сколько ему будет позволено. И он ни в коем случае не должен подорвать хрупкое доверие, которое ему было оказано. Ведь если бы учёный был основательно, категорически против, он не пустил бы Вэйюя даже на порог своего дома. И никакие уговоры и посулы Сюэ Чженъюна не смогли бы помочь. - У тебя сегодня нет занятий? - Профессор стоит в проёме, устало прислонившись к дверному косяку. Всё ещё немного сонный, слегка растрёпанный... Такой уязвимый. Хотя, конечно же, пытается выглядеть невозмутимо. Мо Жань поспешно отворачивается, возвращаясь к вафлям. Почитать и уважать. Никаких лишних движений, никаких неуместных порывов. Следить за своим языком и действиями. Показать себя с лучшей стороны. Оправдать бесценное доверие... Похоже, это будут самые лучшие, но и самые сложные недели в его жизни. - Я уже вернулся. Вы проспали целый день, профессор. - Ощущение, будто и не ложился. - Недовольно бурчит мужчина. - Вы будете есть? Я делаю вафли. - У меня есть вафельница? - Мо Жань невольно улыбается растерянности в его голосе и позволяет себе посмотреть на своего преподавателя. - Нет. - Улыбка становится чуть шире. - Но у меня есть. Я заходил за кое-какими вещами и её заодно прихватил. Чу Ваньнин вопросительно изгибает бровь: - Ты полюбил сладкое? Парень не может сдержать тихий смех: - Не сильно. Но Ши Мэй открыл мне глаза на это блюдо. Он их любит. Вы знаете, что вафли могут быть не только сладкими?.. Студент уже вновь занят готовкой, а потому не замечает, как в тонкую полоску смыкаются губы, как руки, скрещенные на груди, жмутся друг к другу плотнее, будто владелец их пытается защититься от чего-то. Возможно от слов? Или от собственных мыслей? Не видит, как сонная расслабленность испуганно вспархивает с Чу Ваньнина, улетая, растворяясь... Оставляя за собой лишь собранность и готовность защищаться. Зато слышит голос, полный колкого льда: - Я не голоден. Вэйюй оборачивается. И хотя ясно понимает, что налажал, ведь что-то должно было произойти, что-то, из-за чего физик напряжён, как туго натянутая струна, но представления не имеет, что не так. Он настолько не любит вафли? - Есть варёный рис, - робко пытается Мо, - жареные шампиньоны с зелёным луком... А ещё рулетики с бобовой пастой. - Это тебя Сюэ надоумил? Чтобы ты меня "подкормил"? - Зло сузив глаза, цедит учёный. - Зачем вы так, профессор? - Да что случилось-то? Парню почти обидно, что его добрые намерения восприняты в штыки. Почти, потому как только что всё было хорошо. И надо докопаться до сути проблемы, чтобы подобное не повторилось. Но каким-то абсолютно не мистическим, а очень даже тривиальным образом, причина эта ускользает от него, не дав себя толком рассмотреть. - Я только хотел приготовить для вас что-нибудь вкусное. Хотел вчера, но вас так долго не было... - Мо Жань. - Да? - Не нужно готовить для меня, ждать из поездок или ещё что-либо в этом же духе. Тебе ясно? - Ясно. - Хотя, на самом деле, нихуя не ясно! Пока всё, что он может понять, так это то, что у Чу Ваньнина есть повод для беспокойства, есть основание, чтобы закрыться. Наглухо захлопнуть раковину, внутри которой спрятался. Но неужели проблема в Мо Жане? Неужели снова в нём? - Ты здесь для того, чтобы закончить лечение, а не меня кормить. - Понял. - Мне нужно посмотреть выписку из больницы, чтобы понимать, что делать дальше. - Она в комнате, профессор. Я сейчас принесу. - Я пойду с тобой, мне нужно оттуда кое-что забрать. Комната, которая была переоборудована во временную спальню Мо Вэйюя, являлась рабочим кабинетом учёного, из которого всë необходимое в срочном порядке было перенесено в спальню самого мужчины. Но, очевидно, что одним махом перетащить все те бесчисленные вещи, что так необходимы Чу Ваньнину в его работе невозможно. Выключив вафельницу, совершенно сбитый с толку, юноша поплëлся за своим бывшим учителем. - Доктор прописал тебе прогулки, физические упражнения и... Массаж? - Насколько необходим третий пункт? - Я не твой врач, Мо Жань. - Да, но... Кто мне будет его делать? - Ты видишь здесь кого-то ещё? - ....... - Это всего лишь массаж, тут показано, что нужно делать... Думаешь, я с этим не справлюсь? - Нет, вы-то справитесь, профессор... - Тогда что тебе не нравится? Справится ли он сам, вот, что так напрягает юношу. Чу Ваньнин хоть представляет, что значит массаж? Да, лечебный. Да, неумелый, по картинке. Но какая разница, ведь он будет касаться Мо Жаня. Не просто случайные прикосновения - полноценный контакт. И как Вэйюю с этим быть, если одной только мысли об этом хватает, чтобы дыхание сбилось ко всем чертям? Чтобы сладко заныло под ложечкой, вязкой патокой спускаясь ниже. И будто не было никакой растерянности, вызванной странным поведением физика. - Прямо... Прямо сейчас? - Не думаю, что это займет много времени, а мы и так уже потеряли несколько дней. - Как скажете, профессор. - Немного поколебавшись, он всё же стягивает с себя футболку. - Эт-то сейчас... Зачем? - Мужчина жарко вспыхивает до корней волос и отводит взгляд. Юноша же садится на кровать, разворачивается лицом к стене, скрестив ноги в позе "лотоса". Стараясь при этом выкинуть из головы то, насколько мило румянец окрашивает бледные скулы. Приказывая себе избавиться от этой соблазнительной картинки перед глазами. Насколько стало бы проще, получись у него этот фокус... - Ну... Для массажа, очевидно. Перед потрясëнным Чу Ваньнином предстаёт обнажённая спина юноши, и он невольно сглатывает слюну. Сглатывает. И ещё раз. Но только это ни черта не помогает справиться с сухостью в пережатом от пленяющей картины горле. Он не может сделать ни вдоха, ни выдоха, завороженно замерев. Каждая мышца прекрасно вылепленного рельефа была отлично проработана и находилась на своём месте. Видно было, что Мо Жань и впрямь серьёзно относится к тренировкам, благодаря чему его тело теперь стало таким. Вспыхнувшая было злость, умело распалëнная ревностью, покорно отступает под натиском происходящего. Мужчина, конечно же, знал, отдавал себе отчёт, насколько сильно ему хочется дотронуться до своего студента. Даже те робкие касания, которые он позволял себе в больнице, казались воплотившейся мечтой. Но то, что физику предстояло сделать сейчас... О таком он даже мечтать себе запрещал. Настаивая на том, чтобы помочь Вэйюю, Чу Ваньнин и предположить не мог, что всё будет происходить без одежды. Поэтому, когда парень снял футболку, учёный не был готов к тому, что увидел. Наверное, стоило бы порадоваться тому, что ученик не увидит его лица, что не придётся отыгрывать перед ним равнодушие к происходящему. Стоило бы. Но он не может. Потому что до равнодушия там, как до звёзд и обратно. Потому что болезненный, истерический тремор проходится по изнанке. Перетекает в одеревеневшие, непослушные пальцы. Пытается вырваться судорожным вздохом. Но Чу Ваньнин давит его в себе, заталкивает поглубже. Ошмëтками воли собирает, выскребает откуда-то свою хвалëную выдержку, чтобы унять предательскую дрожь в руках. Это ведь всего лишь лечебный массаж. В этом нет ничего такого, только терапия, нацеленная на восстановление. Но когда он касается разгорячëнной кожи Мо Жаня, даже эти правильные мысли покидают его затуманенную иссушающей жаждой голову. От этого осторожного прикосновения юноша вздрагивает, словно его ударили. Ему настолько противно? Или руки мужчины слишком холодные? Он изо всех сил надеется, что всё-таки не первое. Но... - Что такое? Однако, Мо Жань со свойственной ему непредсказуемостью выдаёт нечто совершенно иное: - Щекотно. - Ты боишься щекотки? - Нет. - И это правда. Парень не боится щекотки, никогда не боялся. Единственное, о чем он сейчас переживает, так это если Чу Ваньнин продолжит почти невесомо и настолько аккуратно касаться его, Вэйюй рискует себя выдать с головой. Ведь то, что проделывают тонкие, прохладные пальцы физика, так легко принять за нежность... Но как это сопоставить с той холодностью и неприступностью, продемонстрированной совсем недавно на кухне? Больше всего на свете сейчас хотелось обернуться, и если бы только он вновь увидел это выражение на лице своего бывшего учителя, этот мрак, застилающий разум. Тогда бы он не стал медлить, тогда он бы распростëр Чу Ваньнина прямо на этой кровати, он бы... Нет! Он не может пойти на поводу у своих инстинктов, которые наперебой предлагают варианты, один заманчивей другого. Но если эта пленительная терапия продолжится именно в таком ключе, он просто не выдержит. Не сможет заткнуть свою звериную натуру. Руки медсестёр, что делали ему массаж в больнице, казались хрупкими и мягкими, но в их действиях был только отточенный профессионализм, ничего больше. Хотя намёков юноша получил достаточно. От учителя намёков не было вообще, только то, что парень сам смог разглядеть за стеной, слепленной из непоколебимости, холодности и раздражения. Разглядел или напридумывал себе? Потому что так хотелось в это верить. Так отчаянно нуждался в подтверждении своих фантазий. Однако, несмотря на отсутствие намёков руки мужчины касаются его осторожно, трепетно, почти ласково. Вэйюй крепко зажмуривается, пытаясь отогнать наваждение. Но это не помогает. Наоборот, всё становится только хуже. Кажется, что каждое прикосновение останется ярким ожогом на его коже. И это было бы прекрасно. Просто восхитительно - если бы на нём всю жизнь оставались эти следы. Как напоминание о том, что он клеймëн Чу Ваньнином. Что эти руки касались его по настоящему, что не пригрезилось. - П-профессор? - Он старается звучать ровно, чтобы учёный не догадался о его состоянии. Но получается как-то жалко. И выходит, что не получается совсем. Он, как глупая, преданная псина готов тянуться навстречу этим ладоням. Развернуться, прижать их к своему животу и отчаянно проскулить: "Не останавливайся". Но нельзя. Он не может позволить себе снова всё испортить. Только не сейчас, не тогда, когда их отношения действительно наладились, когда Чу Ваньнин снова смог открыться перед ним настолько, что предложил свою помощь, согласился пустить в свою квартиру. Мо Жань не может предать это доверие, не может быть настолько мудаком. И он должен взять себя в руки. Должен держаться... Только как? Вэйюю нужно, чтобы Чу Ваньнин прекратил. Сейчас же. В эту самую секунду! Вэйюю необходимо, чтобы Чу Ваньнин не прекращал его касаться никогда... Черт! - Вы могли бы... Давить сильнее? - Неуверенно, будто боится указывать преподавателю на его ошибки. - Я не хотел причинить тебе боль. - Невозмутимо отзывается физик. Однако за этим спокойным тоном в венах булькает раскалённая магма. Именно этого он и боялся: надавить сильнее, явственно почувствовать напряжение твёрдых мышц. Несмотря на ровный голос Чу Ваньнин горит, и жар этот вырывается наружу, расцвечивая предательской краснотой и лицо, и шею, скатываясь на плечи и грудь. И если Мо Жань сейчас обернётся, это приведёт к катастрофе. - Я гораздо крепче, чем вы думаете... Это полный крах. С коротким вздохом Ваньнин обеими ладонями прижимается к горячей коже, с силой надавливая. На мгновение замирает, объясняя это себе тем, что просто не знает, что делать дальше. Хотя рядом лежит распечатка, где подробно и наглядно продемонстрированы все необходимые движения. Но он в неё не смотрит. Не замечает с самых первых секунд, когда прикоснулся к тёплой коже цвета спелой пшеницы, когда смог своими собственными руками исследовать рельеф, каждую соблазнительную неровность сильной спины. Только теперь под его ладонями от малейшего движения отчётливо перекатываются упругие мускулы. Только теперь он явственно ощущает пульсацию жизни, ритм существования Мо Жаня. И адрес, по которому сейчас отлетает его мозг: "Сумасшествие". И похоже, что это билет в один конец. Потому что руками своими он вплотную к запредельности, всё теснее приближается к оглушительной необходимости. Только... Нужно ближе. Больше. Ещё! - Пожалуй, на сегодня достаточно. - Слова его - тихим шёпотом, но он боится, что если скажет громче, то точно выдаст себя. Не дожидаясь ответа, Чу Ваньнин резко отшатывается, буквально выбегая из комнаты. Мо Жань же продолжает сидеть на постели не шевелясь. Голос учителя горячечным пламенем стëк по позвоночнику вниз, концентрируясь где-то в животе, а затем - ещё ниже. Развернулся оглушительным, сжирающим до самого основания голодом. Стараясь выровнять дыхание, он, наконец, кое-как поднимается, чтобы, добравшись до двери, щёлкнуть замком. Завязки не поддаются трясущимся рукам, и, наплевав на них, он нетерпеливыми рывками просто сдëргивает домашние штаны вниз. Дрочит Вэйюй яростно и остервенело, представляя ладони Чу Ваньнина на своём члене. Как сильные, но такие осторожные пальцы, касаются не только спины - везде. Всего Мо Жаня подчиняя, уничтожая. И возрождая вновь... Что бы он не внушал себе, как бы не уговаривал, что небеса позволили ему вновь встретиться с этим человеком, чтобы исправить свою ошибку, он никак не может обуздать огонь в своём сердце. За эти годы Мо Жань, конечно, научился лучшему контролю. Но если теперь он ни за что не посмеет так нагло и вероломно прикоснуться к своему учителю, как сделал это однажды, то как можно запретить себе желать его? Ему хочется быть вежливым и почтительным со своим преподавателем... Хотя кого он пытается обмануть? То, каким он хочет быть с Чу Ваньнином, очень натуралистично рисует его фантазия. И от вежливости с почтительностью в ней нет и следа. Там есть жажда, там есть похоть, там есть нужда, и даже лихорадочная нежность... Потребность. Но нет места вежливой почтительности. Сутры очищения сердца оказались бессильны в его борьбе. ****** - Не хотите попробовать, профессор? - Юноша придвигает к нему кружку с чем-то дымящимся, одуряюще пахнущим. - Это ведь не чай. - Констатирует очевидное физик, пытаясь как можно незаметнее втянуть сладкий соблазнительный аромат. Рядом с Мо Жанем вся его выдержка осыпается, как столетняя труха под натиском буйных ветров. Конечно же, он не смог добиться того, чтобы студент то и дело не подсовывал ему какие-нибудь вкусности. Это не было планомерной акцией бесплатного кейтеринга*, скорее спонтанные эпизоды совместных трапез. Но, казалось, парень и этому был безмерно рад. А Чу Ваньнин безуспешно пытался делать вид, что ему абсолютно всё равно. Ведь ему далеко до "всё равно". Как никогда не было и не будет всë равно на настроение и состояние Мо Вэйюя. Чёртова синхронизация. И потому, видя, как на щеках юноши начинают играть заманчивые ямочки, не может не поддаться искушению и не смягчиться в ответ. Хотя бы внутренне. При этом держа в себе все рвущиеся наружу улыбки, понимая, что не должен проявлять слабости. После того раза мужчина на следующий же день нанял профессионального массажиста и с предложениями помощи к своему ученику не лез. Более того, старался держаться от него как можно дальше, запрещая себе вспоминать постыдное завершение терапевтического сеанса. Запрещая. Но и не слушаясь... - Это горячий шоколад. Чу Ваньнин с любопытством заглянул в кружку. Горячий - это растопленный? Тогда почему он такой жидкий? Насколько горячим он должен быть, чтобы шоколад так плескался по стенкам кружки. Где подвох? Физик поднимает глаза на Вэйюя. - Его надо пить сразу? - Если хотите, можете подождать, пока немного остынет. - Ученый ещë раз с сомнением косится на предложенное лакомство. - Профессор... Только не говорите, что вы никогда раньше... Никогда? Ваньнин привычно хмурится. - Что в этом удивительного? Мне достаточно чая, а на сомнительные дегустации у меня нет времени. - Физик красноречиво окидывает взглядом стол, заваленный документацией, экран лэптопа, где висит с десяток непрочитанных писем, а на панели можно различить несколько вкладок с известными мессенджерами. По правде, Чу Ваньнин смертельно устал. Ему хотелось одним размашистым движением скинуть все со стола, вырвать из рук Мо Жаня заветную кружку и с наслаждением упиваться манящей жидкостью. Даже если очень горячо, а при застывании она превратится в обыкновенный кусок шоколада. Он давно не чувствовал такой загруженности. Но на то есть своя причина. И причина эта с самым невинным видом протягивала ему сладость. - Вы стольким людям нужны, профессор. - Замечает студент, добившись, наконец, чтобы ученый обхватил прохладными ладонями горячую керамику. - Людям не нужен я, Мо Жань. Им нужны мои достижения, не более того. И это звучит так буднично, как будто ему объясняют непонятый материал. Как будто это не было завуалированным признанием своей незначительности. Словно Чу Ваньнин и впрямь не осознавал своей ценности, своей уникальности. Хотелось схватить его за растянутую домашнюю футболку, изо всех сил сжать ткань на груди и хорошенько встряхнуть. Чтобы прямо в лицо отчаянно закричать... Мне! Мне нужен. Весь, целиком. Со всей твоей гениальностью, но даже и без неё. Со всеми твоими несовершенствами, со всеми масками и страхами, мягкостью и раздражительностью... Злостью и нерешительностью. Решимостью и уязвимостью. Улыбками и смехом... Нужен. Вот только что нужно самому Чу Ваньнину?