Работа над ошибками

Летели дни, выжигая узоры на лицах, часы, и далее на частицы. Снись мне.

Как тебе у обочины? Здесь пустота и снова тихая, тихая ночь.

Дни мимо из подворотен. Спи. Всего-то несколько сотен лет,

Мы хватаем за то, чего нет. Жадно хватаем за то, чего нет.

Якобы жизнь на моём пороге, видимо нас недопоняли Боги.

Разметай меня вдоль дороги, как пыль разметай меня вдоль дороги…

Комедоз — Время *** Чу Ваньнин обладает великолепной выдержкой и изо всех сил старается не издавать ни звука. Но разве возможно полностью контролировать себя, когда это твой первый раз и тебе должно быть так хорошо? Мо Жань не понаслышке знает, что нужно делать, чтобы отправить своего учителя на девятые небеса. Мо Жань практик. Пусть он и не был никогда по эту сторону, но точно в курсе, когда надо действовать интенсивнее, где проявить нежность, и в какой момент приостановиться, чтобы после вернуть ласку с удвоенной силой. Он не теоретик. Но сейчас, весь его обширный опыт не стоит и гроша ломаного, потому что к происходящему в слабо освещённой маленькой гостиной невозможно подготовиться, накручивая количество партнёров. Потому что всë, что было у него до этого — хуйня полная. Невозможно, чтобы так сильно вставляло от ощущения чьего-то члена во рту. Но его вставляет. Нельзя настолько радоваться едва различимым тихим стонам и пытаться сделать всё возможное, чтобы они не прекращались, но именно это он сейчас и делает. Он крепко сжимает правую руку в кулак, лишь бы не дать ей волю спуститься ниже и попытаться ощутить жар другого тела изнутри. Вместо этого Мо Жань аккуратно забирается ей под футболку Чу Ваньнина и кладёт ладонь на подтянутый, подрагивающий от избытка ощущений живот. Где-то в его воспалëнном мозгу мелькает не до конца оформившаяся мысль, что у мужчины не должно быть такой нежной и гладкой кожи. Но она исчезает, так до конца и не сформировавшись, потому что скользить пальцами по этому телу — восхитительно, и это всё, что у него остаётся в голове… Но этого. Мало. Так мучительно, так отчаянно, так пугающе мало. Ваньнин… Может ли имя иметь вкус? Может ли сладостью разливаться по коротящим рецепторам? Топить разум в вязком, тягучем сиропе удовольствия? Определённо. Руки скользят по шелковистому атласу кожи выше, лаская, исследуя, сохраняя на подкорке эти ощущения, составляя свою собственную карту тела Чу Ваньнина. Отслеживая реакции, запоминая каждый задушенный вдох, каждый рваный выдох. Мо Жань не может себя сдержать — пытается губами повторить весь этот путь, позволяя языку оставлять влажные следы на девственно-чистом полотне, выписывая абстракцию концентрированного желания. Но даже этого всё ещё недостаточно. Ему нужно больше, чем просто тело. Ему нужно… Необходимо видеть золотистые глаза, заглянуть в лицо, преображенное удовольствием. Он должен знать, что не один отравлен этим болезненным жаром, не один плавится в искажённых всхлипах сбившегося дыхания. Только вот. Именно этого ему и не позволено. Парень медленно отводит ладонь от лица учителя, переплетая тонкие пальцы со своими, и мужчина отворачивается от него, зажмурившись. Но Мо Жань не позволяет разочарованию осесть колючей пылью где-то в глотке. Самым кончиком носа он проводит по напряжённо выгнутой шее, чтобы зарыться в волосы у самой кромки, за ухом, и с наслаждением втянуть в себя сладковатый запах. Наполняясь им до отказа, вбирая в себя без остатка, и тут же сам растворяясь в нём… «Ваньнин!» Сон схлынул резко, заставляя одним мощным рывком вынырнуть из пучины грёз. Яркий холодный свет полоснул по глазам, заставляя на несколько секунд зажмуриться. Однако, это не помогло видению, что перенеслось вместе с ним в реальность, исчезнуть. Ваньнин? Откуда он здесь? Почему так близко? И… Здесь — это где вообще? — Кхм, я думал, что тебе снова снятся кошмары. — Звучал ли когда-нибудь голос профессора Чу настолько сдавленно и неловко? Это точно реальность? Парень осторожно приоткрывает один глаз, затем — другой. Думал? Значит, теперь-то уверен, что это не так? Блядь! Неужели он сказал это вслух? Неужели действительно произнёс его имя во сне? Твою мать! Парень осторожно оглядывается по сторонам, мрачно констатируя, что скорее всего находится в больнице. И… Хорошо, конечно, что одеяло, которым он укрыт, достаточно толстое, чтобы скрыть позорное мокрое пятно, но не заметить такую очевидную выпуклость точно невозможно. Пиздец. — Вы… — Парень немного откашливается, потому что голос его хрипит, и чувствует режущую боль. Одновременно привычную, но вместе с тем совершенно иную. Вот же ж черт! Воспоминания минувшего дня одно за другим всплывают в сознании, кружа в голове смазанным хороводом. Ведь помнит он не так уж и много. Точнее, машина, Цзюнь, сделка и накинувшиеся на него охранники достаточно ярко вырисовываются в голове, но Мо Жань ни черта не может понять, как оказался в этой светлой, просторной палате. — Тебе стоит воздержаться от резких движений. — Юноша смущённо смотрит на Чу Ваньнина, который отвернулся к окну, так что выражения лица не разглядеть. Но с этого ракурса отлично просматриваются полыхающие алым уши и краснеющая шея. И Мо Жань, невольно, мыслями возвращается в сновидение, где ему было позволено куда больше, чем в реальности. Где он сам себе всё это позволил… Так, стоп! Он не настолько отбитый, чтобы думать об этом сейчас. Ладно, может, и настолько. И всё же… — Ты ничего не хочешь мне рассказать? — Голос холоден, как снежные шапки горных вершин. Но развернувшись к нему, профессор впивается в него своими глазами, и юноша замирает, не успев открыть рта. Он уже собрался произнести пространную речь в своё оправдание, объяснить преподавателю: это совсем не то, что он подумал, или если даже то — со всеми ведь бывает, ну! Однако, совершенно ясно, что физик имеет ввиду вовсе не позорный факт неконтролируемого семяизвержения от очередного весеннего сна. Тут явно что-то другое. Потому что в глазах его вовсе не колотый лёд, которым голос звенит. Потому что в них Мо Жань видит то, что так тщательно скрывается за показным раздражением. Потому что там ни намёка на холод. ****** — Как он? Чу Ваньнин сидит на мягком, комфортабельном диванчике возле палаты, но ни мягкости, ни, тем более, комфорта ощутить не в состоянии. Кто, интересно, додумался поставить в больницу такую мебель? Неужели возможно хоть чуть расслабиться, когда ждёшь, какой же приговор вынесет врач дорогому тебе человеку? Кто вообще на такое способен? Физик никогда в жизни не был в такой ситуации и не знал, как люди переживают подобное, но то, что таким диванам не место в больницах, уверен на все сто. Здесь должна стоять грубо сколоченная деревянная лавка. Грëбанная доска садху*, чтобы хоть так отвлечься от бьющей через край нервозности. Ощущение такое, что рассвет никогда не наступит, что ночь будет тянуться бесконечно, мучая его неизвестностью. Достойное завершение такого же отвратительного дня. Накануне, он с таким нетерпением ждал их встречи на вечернем занятии. Отдëргивал и запрещал, но всё равно смотрел на часы куда чаще, чем того требовалось. Думал. Понимал, что ведёт себя крайне глупо, но это ни капли не помогало. На лекциях он мог зависнуть на минуту-другую, без какого-либо повода уставившись в окно. В лаборатории умудрился перепутать данные в простейшей формуле, и все его расчëты пошли под откос. Раньше с ним такого не было. Раньше он себе такого даже близко не позволял. Наверное, потому что раньше и влечение к Мо Жаню ощущалось по-другому. Это было какой-то навязчивой манией. Болезненным помешательством… Которое, впрочем, удавалось контролировать. Чу Ваньнин уверен, что если бы не сумасбродная идея мальчишки, которую он так охотно поощрил тогда, школьник никогда и ни о чëм не смог догадаться. Потому что, как бы тяжело ему не было, он держался, чëрт возьми. И готов был продолжать в том же духе, если бы… Если бы. Мужчина злился на себя, понимая, что никакими «если бы» ничего не изменить. Всё уже случилось, и Мо Жань… Ох, черт! Мо Жань должен бы презирать его за то, что Ваньнин так легко поддался соблазну. Что даже не попытался оказать никакого сопротивления. Как же низко он должен был пасть в глазах своего ученика? Каким же ничтожным и жалким должен был казаться. Таким же, каким и был на самом деле. Но вопреки всему этому Вэйюй сказал, что скучал. Практически признался, что думал о нём. Может, не слишком часто, но вспоминал. Физик так боялся увидеть осуждение и насмешку в дорогих глазах, но вместо этого… Что же он всё-таки увидел вместо этого? Что за бездна тогда плескалась на дне тех тëмных омутов, куда бы — с головой? И что же… Что же творил с ним этот человек? Взбалмошному подростку хватило наглости, удалось - под кожу, под самые рёбра. Вэйюю же этого как будто показалось мало — он смог забраться ещё дальше, опускаясь в такие неизведанные глубины, о которых Чу Ваньнин и не подозревал. О которых знать никогда и не хотел. Но только теперь уже поздно. Уже знает. И что же со всем этим делать? Как не оступиться вновь, пытаясь сохранить хотя бы то, что есть у него сейчас? Как не ухнуть вслед за парнем, туда же, теперь уже самостоятельно совершив ещё больше непростительных ошибок, чем раньше? Как оставить себе этот взгляд, где нет ни разочарования, ни презрения, сохранить для себя это тихое, но такое серьёзное и, как-будто бы честное, «скучал». Почему всё стало так сложно? Не то чтобы раньше было просто. Ни разу не просто. Но тогда он хотя бы понимал, что ему не на что надеяться. А сейчас? Он глупый, старый дурак, если всё ещё позволяет себе эти фантазии! Никогда такой яркий и притягательный человек, как Мо Жань, не прельстится таким ничтожеством, как Чу Ваньнин. Никогда. И особенно теперь, ведь тот, кого он ещё мальчишкой будучи любил, его Ши Мэй, подле него. Тот, кто на самом деле и должен быть рядом с ним. Не Ваньнин. И пора бы уже смириться. Но из колеи выбивает это дурное "скучал по вам". И все мысли в кашу, все чувства — тугим узлом. Ох, чëрт… Где-то за несколько минут до начала занятия Чу Ваньнин берётся за проверку самостоятельных работ, лишь бы немного отвлечься, вернуть себе хотя бы видимость привычной невозмутимости. Пусть внутри него извергаются вулканы, и с места сходят тектонические плиты — об этом никто не должен знать. Тем более — Мо Вэйюй. Но проходит какое-то время, и профессор с изумлением отмечает, что ученик задерживается. Студент, который помимо всего прочего, славится среди преподавателей своей пунктуальностью… Опаздывал. Физик проверил телефон, но не увидел там ни пропущенных звонков, ни предупреждающих сообщений. Это было странно, но не настолько, чтобы он начал волноваться. Напротив. Первым Ваньнин ощутил раздражение. Да что себе позволяет этот юноша?! Он не допустит такого отношения ни к себе, ни к своему предмету. И исключений быть не может. Даже для студента Мо. Особенно для него. Но когда отведённое занятию время истекло, а от Мо Жаня по-прежнему не было ни слуху, ни духу, Чу Ваньнин начал сомневаться: не случилось ли чего? Спустя ещё полчаса, мужчина наступил на горло своей болезненной гордости и сделал первый звонок. Гудки были монотонными, но казались такими пронзительными. И остались без ответа… И тут профессору стало по-настоящему неуютно. После нескольких попыток, он отправляет короткое, но гневное сообщение. ВЫ Вы и правда намерены закончить свою выпускную работу?! И снова тишина в эфире. ВЫ Мо Вэйюй, вы рискуете остаться без диплома. Но. Ничего. Он продолжает звонить уже из дома, постепенно всё больше поддаваясь неконтролируемой панике. В голове, так некстати, всплывают зловещие слова Цзюня о том, что он бы не прочь избавиться от парня. И тут уже сопротивляться охватившему ужасу не находится никаких сил. И тут уже Ваньнина нехило так кроет. ВЫ Мо Жань, возьми трубку! Пусть будет так, что он просто забыл. Пусть загулял с друзьями. Пусть кувыркается с Ши Минцзином. Пусть просто забил на него… Пусть! Пусть. Пусть… Но только пусть будет в порядке. Только бы жив. Учёный не выпускает телефон из рук, но тот продолжает свою медленную пытку тишиной. Мужчина бездумно меряет шагами одинокую квартиру, потому что нигде в ней не может найти места для себя, потому что всё, к чему бы ни прикоснулся, сыпется из рук. Даже мысли о том, чтобы отвлечь себя работой не возникает. Какая уж тут работа! Разве может он переключиться на что-то, когда весь мир, вся эта бесконечная, логичная, математически точно выверенная вселенная, каким-то противоестественным и совершенно необъяснимым образом резко сужается до одного единственного человека? Но именно в тот момент, когда он пытается взвесить, насколько глупым будет обращение в полицию, если к исчезновению юноши действительно причастен Цзюнь, раздаётся звонок. Не телефонный. Резкий. Отрывистый. Не предвещающий ничего хорошего. И за распахнувшейся дверью стоит именно тот, кого он больше всего на свете хотел увидеть — Мо Жань. Но… Все боги, небеса и преисподние! Что с ним? Красивые черты лица скрывались за распухшей сине-фиолетовой маской, в которую оно превратилось явно благодаря чьим-то стараниям. Разбавляли картину засохшие потëки крови, скопившиеся под носом и в уголках губ. Один глаз и вовсе не открывался, другой же был немного прикрыт, тускло поблëскивая из-под слипшихся от крови из рассечëной брови ресниц. Сам Вэйюй практически не стоял на ногах, буквально рухнув в объятия профессора, стоило тому открыть. Повиснув на руках Чу Ваньнина, горячий, будто только что вылез из самого сердца Диюя*, студент что-то неразборчиво шептал. Но физик не мог разобрать ни единой фразы. Слишком тихими были эти слова. Слишком оглушительным облегчение — живой. — А вы ему?.. — Доктор вопросительно изгибает бровь, явно не торопясь отвечать на заданный вопрос. — Я его преподаватель. — Чу Ваньнин сам не понимает, почему смущается под пытливым взглядом мужчины, но ничего не может с собой поделать. Да, он преподаватель Мо Жаня, и, наверное, любой на его месте сделал бы столько же. Разве нет? — Ммм… — Врач кивает, но на лице его всё ещё ясно читается недоверие. — И друг семьи, — пытаясь взять себя в руки и не злиться в ответ на очевидный скепсис, холодно добавляет учёный. Он не может позволить себе вспылить практически на ровном месте, только лишь из-за того, что ему что-то там показалось. Черт. Ладно. Не показалось. Он заслужил, чего уж там. И толика презрения в глазах оппонента обоснована. Но от этого не легче. — Хм, что ж, преподаватель и друг семьи, пройдёмте, мне есть, что вам сказать. Доктора Хуа Бинаня ему рекомендовали, как одного из лучших специалистов в своей области, и стоило немалых усилий выдернуть его вне смены, да ещё и в столь поздний час. Поэтому вместо того, чтобы затевать пустую перепалку, физик сильнее стискивает зубы и покорно шагает за провожатым по длинному коридору. — Ваш…мм…подопечный… — Начинает травматолог, едва они оказываются в небольшом кабинете, стены которого с трудом проглядывают сквозь почти сплошное покрывало грамот, а на полках едва умещаются бесчисленные награды, сувениры и благодарности. Впрочем, Чу Ваньнину сейчас совершенно нет дела до всех этих регалий. Он и так знает, что человек, сидящий за массивным деревянным столом, более чем компетентен. — Мо Вэйюй. — Сразу же вносит ясность в предстоящий разговор профессор. — Да, точно, Мо Вэйюй. — Повторяет врач, меж тем надевая очки и просматривая бумаги и рентгеновские снимки, что всё это время держал в руках. — Господин Мо оказался очень выносливым юношей, как ни странно. Не могу сказать, что он легко отделался, но судя по… характеру нанесённых травм, всё могло обернуться куда хуже. — Насколько всё плохо сейчас? — Не может удержаться Ваньнин. — Что ж, у господина Мо воспаление верхних дыхательных путей, и на данный момент мы делаем всё, чтобы оно не переросло в пневмонию, но риск есть. Кстати, в курсе ли вы, имеется ли у пациента аллергия на какие-либо виды медикаментов? — Насколько мне известно, нет… — Неуверенно произносит Чу Ваньнин, тем временем пытаясь понять, насколько серьёзно заключение врача. — Но друг семьи ведь может уточнить этот вопрос? — Безусловно. Да. — Учёный тянется к телефону, но его действия тут же останавливают: — Давайте сначала закончим разговор. Я так понимаю, что семья господина Мо ещё не в курсе случившегося? — Нет. Они не в Пекине и… — Чëрт. А ведь он даже ни разу не подумал о том, чтобы позвонить Сюэ Чженъюну. Чу Ваньнин устало трëт глаза, не особо заботясь о том, как выглядит сейчас. Было совсем ещё ранее, тёмное утро, и день полный волнений, обернувшийся не менее тревожной бессонной ночью, наконец, дал о себе знать. — И я не хотел беспокоить их прежде, чем сам разберусь, насколько всё плохо. — Всё же находится с ответом учёный. — Что ж, не так уж и плохо, но восстановление займёт время и потребует много усилий. — Доктор Хуа Бинань вновь сверяется с бумагами, уже разложенными на столе, прежде чем продолжить. — Итак, у нас тут сотрясение головного мозга средней степени тяжести, субкапсулярная гематома* левой почки, перелом двух рёбер с левой же стороны. — Специалист поднимает глаза на профессора Чу, продолжая: — Гематомы, ушибы, повреждения кожного покрова разной степени тяжести… — Мужчина немного молчит, по-видимому, давая физику возможность усвоить полученную информацию. — Не знаете, откуда у господина Мо Вэйюя могло всё это появиться? — Я, — Чу Ваньнин натужно сглатывает, — понятия не имею. И ведь отчасти так и есть: он не может с уверенностью сказать, в какой именно передряге побывал его студент. Хотя что-то подсказывает, его предположения недалеки от реальности. Только вот озвучивать это травматологу, да и кому бы то ни было ещё, он не собирается. Разве что с Мо Жанем, скорее всего, им предстоит серьëзный разговор. — Что ж, вы ведь понимаете, как это выглядит? — И как же? — Как повод обратиться в полицию. — Я думаю, решать должен пострадавший, разве нет? — Конечно, Ваньнин прекрасно понимает, о чем думает доктор, так же как и то, что это обязанность господина Хуа Бинаня. Да что там, он и сам уже был бы на полпути к участку, если б не знал, насколько это бесполезно. — Вы правы. Если, конечно, не будет проблем с его адекватностью, когда господин Мо очнётся. — О чем вы говорите? — Сотрясение мозга звучит не слишком зловеще, но на деле черепно-мозговые травмы это всегда сюрприз. Никогда не знаешь, к каким последствиям может привести с виду незначительный ушиб, если он пришёлся по голове. — Хотите сказать?.. — Хочу сказать, что нужно быть готовым ко всему, хотя прогнозы обнадеживающие: скорее всего, ваш ученик отделается небольшой дезориентацией и резкой сменой настроения на какое-то время. Это стандартные последствия для большинства людей. Но бывает и иначе. Больше всего Чу Ваньнин терпеть не мог, когда люди раньше времени нагнетали ситуацию, а доктор Хуа, похоже, был из таких. Хотя с другой стороны он ведь не сказал, что готовиться нужно к худшему. Просто предупредил о возможных последствиях и о том, о чëм следует знать заранее, в случае худшего исхода. Однако, физик даже задумываться об этом не хочет. Не желает представлять себе Мо Жаня с какой-нибудь амнезией или ещё чем похуже… Но если всё же?.. Ведь риск есть… Вашу ж мать!.. — Переломы как-то могут повлиять на его занятия спортом? — Запрещая себе развивать мысль, он резко меняет тему. — Студент Мо занимается баскетболом. — Насколько серьёзно? — Как я понимаю, у него неплохие перспективы для спортивной карьеры. — Ох уж эти спортсмены. — Доктор снимает очки, неторопливо складывает, засовывает в нагрудный карман белого халата и откидывается на спинку стула, потирая переносицу. Что ж, у него ночка тоже выдалась та ещё. Как только Чу Ваньнин увидел Мо Жаня на пороге своей квартиры, стало ясно, что своими силами мужчине не справиться. Да что там, стоило признать, что он в принципе не умел, как следует заботиться о ком бы то ни было, даже о себе, не говоря уже об оказании первой помощи человеку в таком состоянии, в котором находился юноша. Поэтому в том, чтобы срочно везти Вэйюя в больницу, сомнений не возникло. Как и в том, что больница эта должна быть самая лучшая. Равно, как и специалист, что должен был его принять. И да, найти соответствующее требованиям медучреждение оказалось гораздо проще, чем мотивировать Хуа Бинаня распрощаться со своим заслуженным выходным. Но все эти сложности, очевидно, стоили того. По крайней мере, Чу Ваньнин на это изо всех сил надеется, ведь это всё, что он мог сделать на тот момент. Непростительно мало, на самом деле, учитывая то, что вина за состояние Мо Жаня целиком и полностью на нём. Он уверен в этом почти на все двести процентов. — Да, господин Мо Вэйюй сможет заниматься баскетболом и дальше, но лишь при условии, что серьёзно отнесётся к периоду реабилитации. Никакой спешки и точное следование указаниям — это станет залогом успеха для него. В противном случае… Не только его карьера, но и здоровье в целом будут поставлены под вопрос. — Ясно. — Ваньнин старается выглядеть спокойным. Да, хотя бы выглядеть, ведь внутри у него сейчас нет даже намёка на спокойствие. — Могу я… — Он не сразу решается продолжить свой вопрос, пытаясь понять, как это будет звучать со стороны. Однако, тут же посылает все свои сомнения на хер — он просто не выдержит больше, ему необходимо увидеть Вэйюя. — Могу пойти к нему? Доктор слегка щурится, слишком уж проницательно глядя на него, но с еле заметным смешком отвечает: — Конечно. Ведь вы же друг семьи и его преподаватель… Дыхание парня поверхностное, беспорядочное. Высокий лоб покрыт испариной, а на щеки хоть и с большим трудом, но пробивается лихорадочный румянец. Несмотря на то, что жаропонижающее уже укололи, Мо Жань всё ещё горел, его всё ещё трясло, и он продолжал метаться по постели, что-то бессвязно бормоча. Иногда можно было различить некоторые слова, но Чу Ваньнин не видит в них смысла, потому что фразами стать им не было суждено. Иногда казалось, что юноша пытается от чего-то убежать или защититься, иногда звал на помощь мать, а иногда… Чу Ваньнина. Было больно смотреть на эту агонию, но ещё больнее — осознавать что всё, происходящее сейчас с Вэйюем, его, Ваньнина, рук дело. Косвенно, по большей части. Но кому от этого легче? Он прекрасно понимал, что Чжан Цзюнь не сможет просто отступить, приняв отказ. Этот человек не привык к тому, чтобы ему хоть в чём-то отказывали, и Чу Ваньнин должен был подумать об этом наперёд. Ещё в тот момент, когда решил, что идея отвлечься от своего ученика посредством господина директора, не так уж и плоха. Что ж… Он, конечно же, примет полную ответственность за случившееся. Вот только как это может помочь мечущемуся по постели юноше? Разве это облегчит его страдания? Физик чувствует себя одновременно опустошённым и разбитым. Прогрессирующее волнение кажется ничтожно малой ценой за содеянное. Мужчина кладёт свою прохладную ладонь на щеку, что пылает пожаром, большим пальцем аккуратно и ласково поглаживая израненную кожу. Насколько же все-таки он… Жалкий. Ваньнин пристально смотрит на то, как под плотно сомкнутыми веками и дрожащими ресницами бегают глаза, заглядывающие в лица потаённых кошмаров, и чувствует, как грудную клетку сжимает неумолимая сила, грозя раздавить его своей мощью. И чтобы хоть как-то справиться с ней, чтобы вновь обрести точку опоры, он наклоняется к Мо Жаню, губами прижимаясь к влажному виску с прилипшими мягкими волосами. — Прости. — Отчаянно. Умоляюще. Горький шёпот тонет в писке аппаратуры, гуле многочисленных приборов, которыми полна палата. Но кажется, что тот, кому предназначалась эта мольба, слышит его, потому что чуть затихает. Проклиная себя за слабость, за то, что уже давно сдался, Чу Ваньнин крадёт ещё один еле ощутимый поцелуй, прежде чем находит в себе силы отстраниться. — Я хотел, чтобы они все сдохли, сгорели заживо, как я горел… Как она сгорела… Чтобы даже памяти от них не осталось. Хотел, чтобы они исчезли, понимаете? — Успокойся, Мо Жань, всё прошло, всё уже далеко в прошлом. Было ли это действием лекарств, или юноша вновь провалился в горячечный бред? На самом деле, не всё ли равно, если Мо Жань сейчас безутешно рыдал, как совершенное дитя, уткнувшись в его плечо, а Чу Ваньнин крепко обнимал в ответ, баюкая в своих объятиях? С того момента, как Мо Жань оказался в больнице, прошло три дня. Он не шёл на поправку и даже ещё не очнулся по-настоящему. Доктор уверял, что состояние пациента стабильно. Стабильно плохое, как казалось физику. Жаропонижающие действовали через раз, и парень часто бредил, неся какую-то несусветную чушь. Но бывало, что, вот как сейчас, речь его была почти осознанной. За исключением того факта, что он не реагировал на окружающих. Вряд ли студент Мо действительно понимал, что рядом с ним его преподаватель, но юноша неизменно обращался именно к нему, называя учителем, как когда-то давно. — Ей было двенадцать, учитель… Двенадцать, когда из-за какого-то ублюдка из неё вырезали её ребёнка… То, что должно было им стать. ЕГО ребёнка, учитель. Это так… Она сама ещё была совсем ребёнком. Девчонкой, над которой… Что он мог ему сказать? Как успокоить? — Зачем они делали это с нами?.. Неужели деньги стоят так дорого?.. Неужели мы?.. Прерывистая речь перемежалась всхлипами, перетасовывая в сердце учёного боль и отвращение. Что он мог ответить своему ученику? Разве можно было найти слова, которые помогли бы всем тем детям, что оказались заложниками той чудовищной ситуации? Чу Ваньнин прекрасно разбирался в законе причинно-следственных связей, он неплохо понимал принцип кармы, если она всё же есть, но какой во всём этом толк сейчас? Как объяснить юноше, которого держал в своих руках, что ему не за что себя винить? Да и нужны ли ему эти объяснения? Ведь он всё-равно их не услышит. Не поймёт, о чем хочет сказать его учитель. Три дня, и Чу Ваньнин близок к мысли, что сам начинает сходить с ума. Неужели то, о чëм предупреждал доктор Хуа, и правда сбывается? А вдруг… Вдруг Мо Жань останется таким навсегда? До конца своих дней застрянет в этом кошмаре? Ведь всё, о чем он говорит в такие моменты, это приют и дни его пребывания там. И Чу Ваньнин… Как он может оставаться безучастным? Конечно же, Мо Жань не планировал никогда ему рассказывать о пережитом. Кому вообще об этом можно было бы рассказать? Школьником он старался свести все упоминания о том заведении к шутке или вовсе игнорировать тему… Но шокирующая правда, которая открывалась теперь столь неприглядным образом, заставляла физика страдать так, будто всё это происходило с ним самим. Только намного сильнее. Почему-то за Мо Жаня больнее, чем за себя. И каждый такой приступ сродни хождению по раскалённым углям, выматывающей пляской на битом стекле… К середине четвёртого дня лихорадка начала отступать. Чу Ваньнин же понял, что только теперь начинает дышать полноценно. Снова. ****** — Что с тобой случилось? — Профессор выглядит чуждым этой приземлëнной больничной обстановке. Он будто стал ещё чуть тоньше, черты лица слегка заострились, нос стал казаться немного крупнее. И первое, что приковывало всё внимание при взгляде на него, были глаза. Прекрасные, с приподнятыми вверх внешними уголками, ясные глаза феникса. И столько в них было тревоги, участия и беспокойства, что Мо Жань без всяких раздумий снова запрыгнул бы в машину, предложи ему кто всё переиграть. — Подрался. — С двумя слонами? На тебе живого места нет. Пожалуй, физик прав. Парню казалось, что он явственно чувствует каждую переполненную мукой клеточку своего тела. И это при том, что ему, наверняка, колют какое-нибудь обезболивающее. — Вообще-то, их было четверо… — Сомнительный повод для гордости! — Резко перебивает его преподаватель. — И тем не менее… Я в порядке. — Он силится выдавить из себя слабую улыбку. Получается как-то… Криво совсем. Он не собирается что-либо рассказывать этому человеку, потому что… Ну очевидно же, что бывший учитель не будет в восторге от того, как всё случилось. — Ты НЕ в порядке! Твоё состояние!.. Ох, ладно… — Чу Ваньнин скрещивает руки на груди, возвышаясь над кроватью Мо Жаня. А парень смотрит на него и всё не может понять: как, ну как со всеми своими изъянами и недостатками физик умудряется быть таким? Чертово совершенство. Которого, как и прежде… Как и всегда — хотя бы коснуться. За которым бы угнаться. Хотя бы просто знать наверняка, что вся эта тревога, всё волнение, что разбивается о кромку золотистых радужек — настоящие. Не им самим выдуманные. Но разве Чу Ваньнин даст ему эту возможность? С того момента, как он пришёл в себя, прошло полторы недели. Ровно десять дней, если быть точнее. И Чу Ваньнин не пропустил ни одного. Он мог заглянуть буквально на десять минут, а мог подолгу оставаться с ним. Иногда Мо Жань просыпался и видел, как профессор что-то читает, сидя в кресле у окна, или же что-то печатает на своём лэптопе там же. Порой они могли в течении долгого времени о чём-то болтать или же, наоборот, молчать каждый о своём. И эта тишина не напрягала, не давила отчуждением, наоборот, будто бы сближала. Когда доктор сказал, что ему пора начинать двигаться, Чу Ваньнин начал выводить его на прогулки. Сначала это были вылазки по несколько минут, которые постепенно увеличивались, пока не стали полноценным променадом. Сотрясение больше не давало о себе знать, поэтому юноша с головой ушёл в учёбу, и преподаватель никогда не отказывал в помощи, если он о ней просил. Помимо физика палату студента Мо за эти дни посетило рекордное количество народу. Наньгун Сы с Ши Мэем как будто выходили на дежурство сутки через двое. Забегали ребята с курса, девчонки из студсовета, одногруппники. На выходных прямиком из Шанхая прилетели Сюэ Мэн с младшим Мэй Ханьсюэ. Чему юноша был несказанно рад и продержал их у себя почти целый день, из-за чего они чуть не опоздали на обратный рейс. Памятуя о чувствах друга, он внимательно наблюдал за взаимодействием блондина с павлином, но разглядеть смог немногое. Однако и того, что он увидел оказалось достаточно, чтобы задуматься… Что ж, он, конечно, не станет лезть к другу с расспросами, но от подробностей не отказался бы! Дядюшка Сюэ, приехавший в Пекин по каким-то своим бесконечным делам, конечно же, не мог не навестить племянника. Энергичный и жизнерадостный он один до отказа заполнил, казалось бы, просторную палату собой. Так что находившимся там же Мо Жаню с Чу Ваньнином резко стало тесновато. "— Даже не представляю, кто может позаботиться о тебе лучше, чем Юйхэн, мой мальчик! — Шутливо басил Чженъюн, будто бы не замечая, как смутились оба мужчины. Физик почти молился о том, чтобы и правда не заметил, Вэйюй же в очередной раз поразился проницательности старшего Сюэ. — Уверен, к Новому году ты тоже будешь, как новый! Твоя тётушка велела передать, что не пустит меня на порог, если я вас обоих не уговорю прилететь домой на праздники. Так что, тут уж дело решённое. И нет, Юйхэн, отговорок я не приму! Ночевать у порога мне не улыбается." Парни из бэйханьской сборной по баскетболу являлись то по одному, то по двое-трое. Сегодня же заявились всей командой во главе с тренером, пробыв «в гостях» больше трёх часов, успев обсудить последние новости, планы, изменения в стратегиях игры и предстоящий матч. Входящий в палату Чу Ваньнин столкнулся с ними, когда те уже уходили. Стоило двери закрыться, Вэйюй устало откинулся на подушку. — Не палата, а проходной двор. — Недовольно проворчал учёный. — Они не дают тебе восстанавливаться. — Все-таки сердце профессора болит за меня? *- Не смог сдержать лукавого замечания Мо Жань. Похоже, эти слова действительно смутили Чу Ваньнина, и легкий румянец мягко окрасил его шею и скулы. Но мужчина, сохраняя невозмутимый вид, лишь цокнул языком. — Ничего у меня не болит. Кому ты нужен? — Он отвернулся к столу, пытаясь пристроить туда небольшой короб, что принёс с собой. — Сюэ Чженъюн просил присмотреть за тобой, пока тебя не выпишут… — Юноша же откровенно веселится, понимая, что доля правды в его словах маловата, для того чтобы принять их всерьëз. — Тут столько деликатесов… — Изумлённо добавил физик, глядя на свёртки, пакеты и корзинки, которыми была уставлена небольшая столешница. — Хах, похоже, моя команда хочет, чтобы я поправился во всех смыслах. — Полагаю, они переживают за тебя. — Конечно! А ещё за Национальные… Предстоящую игру им придётся продержаться без меня, а вот к следующей я уже должен быть в строю — нас ждёт сильный соперник. — Иии… — Тянет Чу Ваньнин, осторожно пристраивая свою ношу на самый краешек. — Когда же следующая? — Меньше чем через два месяца. — Даже не мечтай. — Что? — Ты не успеешь восстановиться к этому времени. — Доктор говорит, что я неплохо иду на поправку, чувствую себя замечательно. Думаю, к тренировкам можно будет приступить даже раньше, чем предполагает господин Хуа, врачи же вечно перестраховываются. — Исключено! — Профессор, я уже не ребёнок, думаю, смогу разобраться что мне можно делать, а что нет. К тому же, мы ведь никому не скажем. — Мо Жань хитро улыбнулся. — Достаточно того, что я буду знать. — Откуда? — Искренне удивляется студент. Действительно, как профессор узнает, что делает Мо Жань, когда его выпишут и они перестанут видеться так часто. Без какой-либо казалось бы веской причины юноша мрачнеет, отмечая, как настроение резко портится. Перестанут видеться. Неужели он снова позволил себе так сильно привыкнуть к их ежедневным встречам? Эта мысль, а ещё осознание того, что скоро всё прекратится — как обухом по голове. И на какое-то время он просто выпадает из диалога. Выпадает из реальности. И рушится туда, где снова будет всё, как до той злосчастной сделки с господином Мудаком. Где они друг другу куратор и студент. Где их отношения с натяжкой можно назвать неплохими. Мо слишком поверил в то, что у них что-то изменилось. Слишком расслабился. — Я сам поговорю с Ши Минцзином, чтобы он не позволял тебе никаких глупостей! — Продолжает между тем физик, не замечая, как в его ученике что-то тихо, но основательно ломается. — Твоя реабилитация очень важна, от этого зависит очень многое. — Можете не напрягаться, профессор. — Мо Жань приподнимает голову, уставившись в потолок. — Ши Мэй взял академ на несколько недель. — Он выдавил из себя очередную слабую усмешку. — Так что у вас не будет возможности дотянуться до меня. Если бы Чу Ваньнин просто попросил — этого было бы достаточно, чтобы он сделал всё, чего от него хотят. Просто попросил… Но, конечно же, учитель никогда и ни о чëм просить его не будет. Ведь за время, проведённое в больнице, он действительно уверился в том, что забота и переживание Чу Ваньнина настоящие. Но только ни разу ни в его словах, ни в его действиях не проскользнуло ничего сверх того. Не было тех незначительных, но таких важных деталей, что Мо Жань с таким отчаянием силился разглядеть. Ни единого намёка. И в конце концов, он вновь смирился с тем, что если не имеет права взять больше, то заберёт хотя бы то, что ему дают. Но очень скоро и этого не станет. ****** -…и он своей клешнëй хватает за палочку! Я думаю, вы никогда в жизни не слышали такого визга!.. Чу Ваньнину хочется расхохотаться в голос, не сдерживая себя, дать волю этому распирающему чувству. Хотя бы ему. Раз уж все остальные только и остаётся, что прятать за неприступными масками. Но вместо этого, в попытке совладать с улыбкой, лишь хмурится: — Развернись. Если продолжишь так идти, то можешь споткнуться и упасть. Вэйюй покорно выполняет приказ и отворачивается от мужчины, продолжая идти теперь не перед ним, а рядом. Учитель прав, под ногами и правда скользко, а упасть на спину ему никак нельзя: рёбра ещё не до конца срослись, и ломать их заново — так себе затея. — Так вот… — Юноша продолжает повествование, и изо рта вновь вырывается лёгкое облачко пара. С прошлой ночи затянул мелкий дождь, больше похожий на зыбкую туманную завесу, весь последующий день продолжая давить своей серостью и монотонностью. Но к вечеру он иссяк, небо расчистилось, и скопившуюся влагу прихватил лёгкий морозец. Преподаватель и его ученик неспешно шли по извилистым дорожкам небольшого парка в традиционном стиле, разбитого на территории больницы. Вечер ещё не был поздним, но стемнело по-зимнему рано. Под ногами хрустела мелкая галька, ледяные капли, развешенные на длинных сосновых иголках и голых ветвях, сияли в ярком свете луны, отражали огни фонарей и больше всего были похожи на искрящиеся хрустальные украшения. Было тихо и пустынно. И завораживающе красиво: будто декорации к волшебной сказке. -… и нас всë-таки выгнали оттуда, потому что Мэнмэн половину ресторана поднял на уши своим визгом. — Как им удалось это провернуть? — Так и не сумев сдержать лёгкой улыбки, интересуется Чу Ваньнин. Мо Жань тут же замечает эти разительные изменения в лице мужчины и довольно хмыкает. Идея рассказать об их с Сюэ Мэном и близнецами Мэй летней поездке к морю и впрямь оказалась удачной. В последнее время профессор ходил чернее тучи, и ничто не могло поднять ему настроение. Даже новость о том, что после выписки его подопечный должен будет появиться на двух очень значимых мероприятиях, как представитель университета, его ничуть не радует. «В самом деле, с чего бы ему от этого радоваться?» — С раздражением отдëргивал себя студент, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре. Но сейчас, погружаясь в шутливые истории, оба будто оставили все свои внутренние терзания за территорией парка, позволяя себе находиться только в этом моменте, прочь гоня мысли о том, что их ждёт впереди. — Без понятия! Они даже мне об этом не рассказали, но знали бы вы сколько времени я потратил, пытаясь разгадать эту загадку! Его же не только надо было покрасить, но и как-то усыпить, чтобы не двигался, пока Цзымин не попытается его съесть. Так и представляю Ханьсюэ с ваткой, пропитанной хлороформом зависшего перед беднягой. — Улыбка Вэйюя становится шире, обнажая ряд ровных белых зубов. — Ну а потом… Потом мы вместе с этим крабом, который ухватил с тарелки какую-то креветку, наблюдали, как Сюэ Мэн пытается поймать хоть одного из близнецов с криками, что закопает их прямо там, на берегу. Короче, в итоге больше всех в тот вечер отхватил именно краб, сожрав под представление креветку и утопав куда-то в сторону воды. Думаю, таких придурков он ещё в жизни свой не встречал и запомнил надолго… Мо Жань вновь разворачивается спиной вперёд, чтобы театрально развести руками в завершение повествования. Но руки будто наливаются тяжестью и отказываются подниматься, а мозг отказывается верить в то, что видит перед собой юноша. Потому что взгляд Чу Ваньнина заполняется скачущими бесятами, а глаза изгибаются полумесяцами. — Пф!.. — Мужчина пытается прикрыть рот запястьем, но смех, чистый, звонкий, нереальный, уже срывается с его губ, чтобы потрясти Вэйюя до самого основания. Ведь он так ни разу его не слышал до этого. Ни разу за всё время их общения Ваньнин не позволял себе смеяться при нём. Учёный мог улыбаться, и улыбки эти имели сотни оттенков, которые ученик прилежно изучал из раза в раз. И в итоге почти свыкся с тем, что достоин только того, чтобы хранить воспоминание о том коротком эпизоде, случайно подсмотренном за сценой на школьном балу. Но сейчас… Мо Жань заворожен. Заколдован. Мо Жань не смеет дышать, изо всех сил пытаясь эту ослепительную вспышку, что озарила его, будто молния, запечатлеть в своём сознании навсегда. Не упустить ни единой детали. И он с такой тщательностью подходит к этой задаче, так внимательно впивается взглядом в каждую, малейшую деталь, что, конечно же… Оступается. Нога скользит по круглой обледеневшей гальке, и он чувствует, как сила притяжения Земли обхватила его со спины и неумолимо тянет к жёсткой поверхности. — Мо Жань! Парень не успевает приготовиться к боли, которая должна вот-вот его заземлить, как чьи-то крепкие руки хватают за куртку и резко, с силой, дёргают вперёд. Однако, удар не минуем. Только теперь Вэйюй сменил траекторию, запоздало понимая, чьи же это были руки. Так что, падение вышло, можно сказать, мягким, да. А еще — до ужаса неловким. Но еще — до оцепенения волнующим. Потому что практически лёжа на мужчине, Мо осознаёт, что ещё ни разу не был так близок к своему бывшему учителю. К его лицу. К его губам. Ведь между ними — всего лишь выдох. И в глазах феникса больше нет смеха. Больше не прячутся там искристые смешинки, не прыгают озорные чертята. Там тьма затапливает зрачки до предела, льётся через край, топит самого Мо Жаня, заплетая разум своими шелковистыми объятиями. Тьма выстилает глотку тысячей и тысячей ли* безводной пустыни. И сердце захлёбывается истерикой, а Мо Жань глупо радуется, что через толстый слой теплой одежды Чу Ваньнин не может этого почувствовать. И Мо Жаня разбивает дурной мыслью, что через все эти бесполезные слои ткани не может тело под собой ощутить, прижаться так, чтобы удостовериться, что это всё — правда. Не сон очередной, не горячечный бред. — Поймал… — Голосом низким, с присвистом. Таким охренительным, что до самых позвонков пробирает. Но вопрос «кто кого» остаётся открытым. Потому что попавшимися в ловушку себя ощущают оба. — Поймал… — Соглашается. Только голос самого Мо Жаня больше похож на удовлетворённый звериный рык. Потому что. Увидел. Нашëл. И… Ох! Внутри всё сжимается. Почти болезненно. Но бесконечно, беспредельно сладко. Из приоткрытых бледных губ вырывается болезненный стон, от которого парня уже конкретно ведёт, ведь он так похож на те, что Жань так старательно извлекал из своего школьного учителя тем злосчастным вечером. И звук этот сковывает, опьяняет разум, отключает все предохранители и не даёт пробиться в его глупую голову здравым, трезвым мыслям. Сигнал «СТОП» проигнорирован, и Мо Жань едва заметно, всего на какую-то долю цуня склоняется ниже. По-прежнему не отрываясь от внимательных, серьёзных глаз под собой. Однако, Чу Ваньнин его не отталкивает. И ниже. Всё так же не встречая сопротивления… Ещё ниже… — Слезь с меня! — Выплёвывает физик практически в губы, упираясь руками ему в грудь. Бам! Словно в бетонную стену на полном ходу! Юноша моргает раз. Другой. Но больше не видит околдовывающей тьмы. Иллюзия распалась, рассыпалась тысячей сверкающих кристаллов, сливаясь с искрящимися льдинками на деревьях. — Я бы с радостью, профессор, — с трудом находится студент. — Но вы же видите, я только что чуть не рухнул на вас окончательно. Думаю, доктор Хуа имел ввиду не такие физические нагрузки. — Дурак! — Злобно шипит Ваньнин, пытаясь выбраться из-под тяжелого тела молодого человека. — Я же предупреждал, что упадешь! — Простите, профессор. Что это было? Мо Жаню, наконец, удаётся сесть прямо на покатую гальку. — Ох!.. — Больно? — Тут же вскидывается профессор. — Ты ничего не повредил? Давай вернёмся, пусть тебя осмотрят. Что. Это. Было? — Не надо, я в норме. Давайте лучше ещё немного пройдёмся. — Уверен? — Да. Мо Жань не может не прокручивать произошедшее снова и снова, пытаясь понять: это ведь правда было? Ему же не показалось, всё так и есть?.. Может ли быть так, что он Чу Ваньнину тоже?.. Хоть немного?.. Хоть чуть-чуть нравится?.. После случившегося беседа клеится с трудом. Теперь физик ещё мрачнее, чем был до этого, и говорят они, в основном, про универ и дипломник. — Ты говорил тренеру о своём состоянии и перспективах? — Ага… — Немного заторможенно отвечает юноша. — Он мне тоже о них рассказал. — И что же он тебе сказал? — Что мной заинтересовались в Национальной сборной. Их менеджер хочет со мной встретиться. — Парень пытается улыбаться, ведь новость-то на самом деле хорошая, она должна радовать. Вроде. Но может ли его сейчас что-то порадовать? Безусловно, может, но ещё раз такое точно не повторится. Есть ли смысл попробовать споткнуться специально? — Оу… Что ж, вы везунчик, студент Мо. У вас есть всё, о чем только могут мечтать молодые люди вашего возраста. Такие перспективы… — Мо Жань хмурится: преподаватель перешёл на «вы», значит, дело серьёзное. Неужели он ошибся и не правильно всё понял? Неужели Чу Ваньнин его раскусил, и отмазка не сработала? Тем временем, физик тихо добавляет: — Будда, боги или кому ты там ещё молишься, вероятно, слышат тебя. — Возможно. — Мо Жань чувствует, что улыбка натягивается до предела, до боли в напряжённых скулах. До боли в груди. — Но, думаю, они не так меня поняли, когда я просил их о счастье… — В самом деле? Если не успех, тогда… Что же тебе нужно для счастья? — Физик смотрит в сторону, будто ему и вовсе не интересен ответ на этот вопрос, да и задал он его просто, чтобы поддержать разговор. Но Мо Жань никогда ни с кем это не обсуждал. Общение с Чу Ваньнином всегда другое, не такое, как с остальными. Как бы ни был он близок с Ханьсюэ, какие бы подробности интимной жизни друг друга им ни были известны, о таких глубоких вещах они не разговаривают. Счастье… Держать этого мужчину за руку, пожалуй, уже можно было бы назвать настоящим счастьем. Просыпаться с ним утром в одной постели, готовить совместный ужин, укрывать от дождя зонтом и кутать в шарф, когда холодно. Заботиться, думать о нём каждую минуту своей жизни. Можно ли назвать это счастьем? Можно ли сказать об этом счастье ему? Он не знает. Ещё не может понять. Ещё не может решиться. Но молчать становится всё тяжелее. Юноша вновь разворачивается спиной вперёд, и продолжает так идти дальше, не сбавляя темпа. Безуспешно пытается заглянуть в хмурое лицо учёного: — Счастье, когда рядом дорогие тебе люди. — Он смотрит на Чу Ваньнина так пронзительно, что если бы тот всё же взглянул на него, то, возможно, кое-что понял. Но профессор по-прежнему смотрит в сторону, хмурится, будто бы хочет возразить на слова юноши. — Думаю, для счастья достаточно, чтобы близкий человек просто держал меня за руку. Наконец, учёный разворачивается к нему, и глаза его полыхают отчаянным гневом. — Тогда на что тебе жаловаться, Мо Жань?!