Работа над ошибками

Флэшбек. Мо Жань.

Oxxxymiron - Где нас нет.

Где нас нет — горит невиданный рассвет

Где нас нет — море и рубиновый закат

Где нас нет — лес, как малахитовый браслет

Где нас нет, на Лебединых островах

Где нас нет, услышь меня и вытащи из омута

Веди в мой вымышленный город, вымощенный золотом.

Во тьме я вижу дали иноземные

Где милосердие правит и свет над берегами

Где нас нет...

Мо Жань ещё долго не мог понять что произошло. Хотя, точнее будет сказать: он не понял, как именно это могло случиться. Чу Ваньнин, он... Он?.. Выскочив из квартиры преподавателя, юноша несколько кварталов бежал не останавливаясь. Словно от мыслей, скачущих за ним во всю прыть, можно было спастись бегством. Как будто осознание совершенного поступка могло затеряться где-то меж домов и остаться там навсегда. Как бы Мо Жань хотел запретить себе думать, но все его попытки оборачивались крахом. Он соблазнил Чу Ваньнина. Блядь, это пиздец!.. Это совсем не то, что он собирался сделать. То есть, конечно, мечты и фантазии всё чаще заставляли задумываться о том, что было бы, если?.. Но он точно не хотел делать этого сейчас. Не вот так. Чëрт! Чëрт, чëрт, чëрт!! Мо Жань всё ещё ощущал вкус Чу Ваньнина, всë ещё чувствовал гладкий атлас его кожи под своими руками, эхом отзывались в голове приглушённые стоны... Его тело - оказавшееся таким отзывчивым, чувственным. В тот момент учитель был таким уязвимым. Таким, каким подросток никогда не мог его себе представить. Таким, каким, возможно, никогда его уже не увидит. Но было кое-что ещё - то, от чего он так стремительно бежал. То, что осело в сознании тяжёлой гнилой мутью. Ещё ни разу Мо Жань не видел Чу Ваньнина таким сломленным. И это пугало больше всего. Вымораживало изнутри, лишая даже крохотной надежды. Стоило только заглянуть в нужные до боли, жизненно необходимые золотистые глаза, где штормовые волны гнева и похоти разбивались о бесконечное сожаление... И осознание того, что же он натворил прилетело точным в челюсть, за малым не отправив в нокаут. Это ж надо было так проебаться! Ведь ничего подобного не должно было произойти. Мо Жань в смятении уставился на свою ладонь, будто впервые её увидев, и медленно коснулся собственных губ. Ну нет, нет! Это не может быть правдой! Но пальцы скользнули выше, к щеке, размазывая по ней что-то липкое и густое. Парень по-прежнему отказывался верить в происходящее, даже когда увидел полупрозрачные капли на своих руках. Тяжело смириться с тем, что ты сам, своими дебильными выходками, угробил едва ли не самое ценное, что было в твоей никчёмной жизни. Какого чёрта он вообще начал говорить про секс? Ну, ок, хорошо, возможно, ему хотелось, как всегда, немного подшутить над учителем. Идея смутить его, поддразнить, казалась дохуя весёлой. Потому что смотреть, как он занервничал, стоило школьнику свернуть на скользкую тему, как бледная шея и скулы начали окрашиваться мягким румянцем, было действительно забавно. А ещё, растерянный в этой своей невинности Чу Ваньнин оказался невероятно милым. Но куда больше - чертовски соблазнительным. И Мо Жань подумал: если бы учитель позволил, как далеко они могли бы зайти? Парень представил: каково было бы прикасаться к этой шее, оставляя на молочно-белой коже красные следы. Вообразил: что стало бы, прижмись он к ней губами. И в какой-то миг он просто перестал думать вообще. Не смог отследить момент, когда его блядский рот открылся, чтобы сказать... Чтобы предложить... Чтобы всё уничтожить. Пиздец, он кретин, конечно! ****** Мо не знал как это работает и почему, да и не хотел разбираться в этом вопросе, если честно. Достаточно было того, что рядом с Чу Ваньнином он ощущал спокойствие, которое было ему недоступно долгие годы. Да, отследить причину удалось не сразу, но это объясняло его странную привязанность к преподавателю, навязчивое желание быть рядом во что бы то ни стало. Вот почему он так бесился, и почему возненавидел физика, когда тот его оттолкнул от себя изначально. В этом крылась причина неприязни, которую он с таким упоением лелеял в своём сердце почти целый год. Просто рядом с этим мужчиной все его внутренние демоны, что раздирали нутро, от которых он скрывался в многочисленных клубах и которых прятал за бесчисленными улыбками и легкомыслием, которых отгораживал от всего мира напускной беспечностью и искренним бесстыдством - все они превращались в послушных щенков под твёрдой рукой хозяина. Но не только это... Рядом с Чу Ваньнином хорошо, с ним легко, как бы парадоксально это ни казалось, при всём непростом характере физика... С ним правильно. И именно это правильно поставило жирную точку в поиске причин, почему же парня неизменно тащит к этому мужчине, словно стальными цепями прикованного. Любить Чу Ваньнина оказалось совсем не так, как любить Ши Мэя. Да и было ли то любовью? По правде, он уже в этом сомневался. Сколько в чувствах к старшему соученику было симпатии, сколько дружеской приязни, а сколько - благодарности? Он затруднялся ответить на этот вопрос. Ведь до того, как Ши Минцзин протянул ему свою изящную руку помощи в тот день, когда подросток впервые попал в "Сышэн", у него не было друзей. Ши Мэя хотелось оберегать и защищать, хотелось укрыть от всех невзгод, хотелось жить и дышать его добротой и лаской. Учёного же защищать не особо тянуло: его непоколебимой силы воли, его ярости и решимости с лихвой хватило бы для обороны целого города. Школьник с большим трудом мог себе представить, чтобы возникла необходимость от чего-то спасать Чу Ваньнина! Но по мере того, как он начал узнавать своего учителя, Мо Жань стал всё больше и больше утопать в желаниях, обращённых к этому человеку. Как нечаянно угодивший в болото несчастный: чем активнее себя ведёшь, тем сильнее увязаешь в трясине. Так же и юноша погружался глубже с каждым маленьким открытием. Ровно до тех пор пока не пришло осознание, что он вляпался. Конкретно так вляпался. В Чу Ваньнина. Когда пелена вожделения спала, он с удивлением обнаружил, что секс - это далеко не всё, чего бы он желал получить от мужчины. Об учителе хотелось позаботиться, его хотелось приласкать, как строптивого сердитого кота, рассмотреть, изучить, что же кроется под бесконечной чередой масок, разбить ледяную броню, добраться до сути. Физик был похож на сложную игру, которую хотелось пройти во что бы то ни стало. И пусть Мо Жань не был хорош в шарадах, но любопытному от природы юноше они всегда были интересны. Осознание пришло не сразу, но оно на время выбило почву из-под ног. Потому что это было одновременно и сладко, и больно. Любить того, кто вряд ли когда-нибудь ответит взаимностью, желать быть рядом с тем, для кого ты всего лишь эпизод, забавная встреча на долгом жизненном пути... Мучительно. И он прекрасно понимал, что когда-нибудь это закончится. Когда-нибудь физик исчезнет так же внезапно, как и появился. Но до тех пор... До тех пор Мо Жань собирался получить от их общения всё, что мог и даже сверх того. Но никогда по-настоящему в его планы не входило что-то подобное тому, что произошло. Да и вообще!.. Он бы понял, если бы что-то такое случилось в тот вечер, когда Чу Ваньнин забирал его из ночного клуба. Тогда Мо Жань шёл по самой грани, едва не слетев с катушек, почувствовав под своими руками тело учителя, обнимая за тонкую талию, вдыхая его запах, прижавшись так тесно, что едва не задыхался от их близости. Возможно, если бы Чу Ваньнин не приложил его тогда как следует, подросток похерил бы всё гораздо раньше. А если бы Жун Цзю, вместе с его ебучим "колесом", не предложил бы и себя, Мо Жань с дрожью представлял, чем бы вообще могла закончиться та памятная ночь. Но то, что произошло в этот раз... Как это можно объяснить? Ваньнин не оттолкнул его. Не накричал, не вышвырнул из дома сразу же, как только Мо Жань оказался на полу. Только шире развёл свои стройные ноги и изо всех сил старался сдерживать стоны. Пытался не позволять себе толкаться навстречу неумелым ласкам. Получалось не очень. Сам Мо Жань, конечно, готов был взорваться в ту же секунду, как услышал первые придушенные всхлипы. Но Чу Ваньнин? Почему он допустил это? Могло ли быть так, что Мо Жань тоже нравился ему? Хоть немного? Ведь в таком случае ещё не всё потеряно, верно? Если у преподавателя есть к нему симпатия, то его поступок не разрушил их отношения до основания, а наоборот, так же? Потому что ему важно, просто неебически, прямо вот до неба и обратно как, - важно, чтобы физик не отказался от него, чтобы не оставил один на один вместе со всей сворой того клыкастого и озлобленного, что Мо Жань однажды пустил в себя. Но это ещё далеко не всё - только верхушка айсберга. Его потребность прячется в глубине горячего юношеского сердца, заставляя его то биться быстрее, то вовсе замирать от тех мыслей, что непрерывно атакуют голову мальчишки. Ведь он на самом деле искренне любил, и всё, чего хотел - чтобы его любили в ответ. И все выходные до новой учебной недели он не может успокоиться, не может взять себя в руки, разрываясь от неопределенности, когда надежда сменяется мраком безысходности. А после - заставляет обдумать всё ещё раз, чтобы снова позволить себе улыбнуться робким чаяниям. Однако стоило юноше показаться на первом уроке физики, как сразу стало ясно, что вся его вера во взаимную симпатию - лишь очередные глупые фантазии. Учитель не просто избегал своего ученика. Он даже в его сторону ни разу не посмотрел, не то что на него самого. Ни в классе, ни в школьной столовой, ни во дворе, ни в коридорах Мо Жаню так и не удалось его поймать, чтобы поговорить. Юноша даже не представлял, насколько мастерски можно потеряться на территории "Сышэн". Сдавшись через неделю безуспешных попыток контакта с преподавателем, он, всё же, написал ему сообщение в чате. КОМУ: УЧИТЕЛЬ Учитель, нам надо поговорить. Не игнорируйте меня Но ответа так и не дождался. Следующее сообщение похожего содержания так и не дошло до адресата, оповестив его о том, что абонент заблокировал контакт. Ну разве не блядство? И чего он этим добивается? - Не переживай так, дорогой. Ты же его знаешь, чего-то подобного стоило ожидать... Уверена найдётся предостаточно желающих стать преподавателем в "Сышэн". - Да, но такого среди них не будет. - Конечно нет, ведь он не рядовой учитель. Но... Он ведь и не учитель вовсе, так что, может, оно и к лучшему? - Диалог тётушки с дядей врывается в его раскуроченное сознание, и подросток вспоминает, что вообще-то сидит за общим столом. Перед ним чашка с почти нетронутой едой, но всегда такая щепетильная в вопросах аппетита, Ван Чуцин, кажется, даже не замечает этого. Он определённо упускает что-то важное. - Фактически, не учитель, но показатели успеваемости в его классах лучше, чем у всех наших дипломированных педагогов. - Дядя тяжело вздыхает, медленно оглаживая бороду, будто только этот жест помогает ему успокоиться. Это и руки любимой супруги на плечах. - За два года его ученики подтянули физику до максимальных значений. Такого никогда не было. Я просил его задержаться хотя бы до Гаокао, но он ведь упрямый, как чëрт! О ком они говорят? Жань чувствует, как что-то холодное и склизкое обвивает его внутренности, чтобы, подобно удаву на охоте, стянуть их мёртвой хваткой. Чтобы он не смог ни вздохнуть, ни пошевелиться. О ком они, блядь, говорят?! Не может же быть такого, что речь идёт о Чу Ваньнине? Но внутренний голос подсказывает: очень даже может. Мысли бьются в унисон со сходящим с ума сердцем где-то в районе горла, не давая возможности вступить в беседу. - Он... Он уезжает? - Разомкнуть губы и заставить голосовые связки работать стоит прямо-таки охуенных усилий, но он всё же справляется. - Ох, Жань-эр - Дядя выглядит расстроенным, хотя на самом деле, так оно и есть. - Юйхэн должен быть в Шанхае через два дня, он уже написал заявление. Разве он тебе не говорил? Через два дня? Говорил? Последний раз они разговаривали больше недели назад и последние слова, которые он услышал от учителя, Мо Жань предпочёл бы не слышать никогда. Два дня... ****** - Почему ты здесь? Мо Жань замешкался. Неужели Чу Ваньнин действительно не понимает, зачем этот ученик пришёл к нему? - Я хотел с вами поговорить... - Идя сюда, он прокручивал десятки вариантов, как начать этот разговор, но сейчас чувствовал себя растерянно и неловко. - В самом деле? - На равнодушном лице не отражается даже тени эмоций. Это невыносимо! Ведь он же знает. Возможно, это скрыто от других, но Мо Жань знает, какой шторм бушует сейчас под этой каменной маской! Тогда почему? Зачем Чу Ваньнин так делает? - Дядя сказал, что вы собираетесь уехать. - Ему кажется, что от этих слов темнота позднего вечера забирается внутрь, поглощая весь тот свет, что ещё совсем недавно горел в нём, не оставляя шанса ни единой, даже самой тусклой звезде. - Да. И это изначально было прописано в нашем договоре. Я не нанимался на определённый срок, в любой момент... - Это из-за того... - Мо Жань, не в силах слушать эти нелепые отговорки, нагло и резко перебивает. Только не сейчас. Хотелось с силой схватить его, хорошенько встряхнуть и услышать уже хоть что-то похожее на правду! Но парень прекрасно понимает, что не имеет на это никакого права. Так-то у него вообще нет никаких прав по отношению к этому человеку. Всё, что он может себе позволить, это задавать вопросы. На которые не факт, что получит ответы. - Из-за меня? Вопрос повисает в воздухе липкой, тяжёлой дымкой, заставляя обоих застыть в её объятиях. Не так. Всё не так. Он ведь не с этого хотел начать. Мо Жань готов был проглотить свой болтливый язык, лишь бы вернуть это упущенное мгновение и всё исправить. Мужчина словно превратился в изваяние - такое же непоколебимое, холодное, отчуждëнное. Такое же безжизненное. И, глядя в его глаза, юноша понимал, что хотел бы исправить гораздо больше. Если бы у него был хотя бы маленький, совсем крошечный шанс, он бы не упустил его. Он бы всё переиначил, только бы вернуться в самое начало. В тот вечер, когда ослепительно сияющий незнакомец в безукоризненно белой рубашке шагнул в холл дома Сюэ. В тот самый вечер, когда парень растерянно застыл, не в силах выдавить из себя даже слов приветствия, плавясь под спокойным взглядом этих медовых омутов. "Здравствуй, Мо Жань." Почему нельзя вернуться туда? Почему нельзя всё переиграть? Ведь теперь он прекрасно всё понимает. Он отдаёт себе отчёт, что за чувство так надёжно его сковало тогда. Осознаёт, почему так сильно ненавидел и бесился. Он всё-всё понял! Только что теперь с этим делать?.. - Ты сам прекрасно всё понимаешь. - Мужчина развернулся и зашагал по направлению к дому, с каждой секундой увеличивая расстояние между ними. Не только физическое. И юноше кажется, что за шиворот плеснули ледяной воды. - Чу Ваньнин! - Всё, что ему оставалось, это разыграть последнюю свою карту. Учитель остановился, не оборачиваясь. Мо Жань никогда не смел так к нему обращаться. Даже для него это недопустимо, пересекает все мыслимые границы... Плевать! Разве он не сделал это раньше? Разве не он сам нарушал все эти границы снова и снова, пока, наконец, не переступил последнюю черту, преодолевая невидимый Рубикон*? - Ваньнин... В горле встаёт ком, и ему тяжело дышать. Сердце бьётся так сильно и быстро, что готово пробить грудную клетку. Он не помнил, чтобы когда-то так волновался. Даже тогда, в приюте, когда руководство обвинило его в поджоге и приехала полиция, когда вся его долбанная жизнь должна была пойти под откос, он не испытывал такого страха и беспокойства. Так почему же сейчас? Неужели это должно приносить столько страданий? Сердце, как сумасшедшее, долбилось о рёбра и горело огнём, готовое разорваться от той горькой и неправильной любви, на которую, как оказалось, он только и был способен. Мо Жань считал, что любовь должна окрылять и воодушевлять, делать сильнее, но, видимо, не в его случае. Мо Жань дефектный, и чувства его такие же. Но это всё, что у него есть, и всё, что он может предложить этому человеку. - Ты... Нравишься мне... - Мужчина так и не обернулся, поэтому своё признание юноша вынужден произносить глядя на окаменевшую спину. - Очень нравишься... Не так, как учитель должен нравиться своему ученику... Я... - Замолчи! Немедленно замолчи! - Резко развернувшись, Чу Ваньнин выставил вперёд указательный палец, будто собираясь проткнуть им эту непутёвую голову, лишь бы ничего из сказанного не слышать. - Глупый мальчишка! Ты сам не знаешь, что говоришь! - Так значит, дело в моём возрасте?! - Парень не успевает проследить, как рот наполняется злостью, которой он готов плеваться, точно змея ядом. Но он старается... Чëрт возьми, он просто, пиздец, как старается! - Дело в твоей безответственности! Ты не отвечаешь ни за свои слова, ни за поступки! Сегодня ты признаешься в любви Ши Минцзину, а завтра идëшь в какой-нибудь клуб и... И что? Трахает всех, без разбора? Ведь это правда. Каждое слово учителя чистая правда. Именно так он выглядит в глазах Чу Ваньнина. Легкомысленным. Распутным. Ветренным. Почему он решил, что его нелепое признание должно быть воспринято всерьёз? Что он сделал для этого? Очевидно, произнести все эти грязные слова выше сил для молодого учёного, и он прикрывает глаза, будто набираясь решимости, чтобы закончить свою речь. - Возможно... Я допускаю, что твоя тяга к экспериментам зашла слишком далеко. - Мужчине тяжело подбирать слова, чтобы дать логичную, с его точки зрения, оценку ситуации. - Да? Тогда что насчёт вас, учитель? Вас тоже одолела склонность к экспериментам? - Чу Ваньнин посмотрел на него болезненным, затравленным взглядом. Но это длилось лишь мгновение. Было видно, чего ему это стоило, но на его лицо вновь опустилось холодное равнодушие. Однако, последовавшие далее слова, хоть и были спущены с самой вершины Эвереста, явно дались с большим трудом. - Моё... То, что я сделал, было недопустимо. Это была непозволительная ошибка. Я больше не имею права быть твоим учителем. И для нас обоих будет лучше, если я просто уеду. Будто поставив точку в их нелепом диалоге, он поспешил скрыться за такой знакомой простой деревянной калиткой. Почему ему больно? Блядь, почему это обязательно должно быть так больно? Неужели правда всегда такая? В конце концов, на что он рассчитывал? Что Чу Ваньнин, вне себя от счастья, свалится в его объятия с жаркими поцелуями? Что они будут встречаться, любоваться луной, держась за руки, а после - предаваться безудержной страсти ночами напролёт? Ведь он достаточно хорошо изучил своего гордого учителя, чтобы понимать, что этот разговор ничего не даст. А сам Мо Жань просто выставит себя жалким посмешищем. Ещё раз подтвердит свой статус испорченного ребёнка. И сейчас ему действительно хотелось просто разреветься, совершенно по-детски, от этого пробирающего до самых костей ощущения бессилия, которое он до отвращения ненавидел. Ведь он никак не может остановить Чу Ваньнина. Нет таких слов, что заставят его передумать. Мо Жань хотел бы вырвать свой неугомонный язык из поганого рта за то, что тогда не смог его сдержать. По самые плечи обрубить эти похотливые руки, что смели прикасаться к сладкому запретному плоду. Но какой теперь в этом смысл? Это тоже никак не повлияет на решение учителя. Всё, что ему оставалось, это бесконечно сожалеть, что не смог оставить всё, как есть. Не смог наслаждаться тем малым, но по-настоящему драгоценным, что ему доверили. Ослеплённый своей звериной жадностью, он решил заполучить ещё, присвоить, хитростью отобрать. Разве не к этому вели все его двусмысленные шуточки и глупые заигрывания? Разве подсознательно (да и не только, чего уж там!) он не к этому стремился? Вот только привыкший думать совсем не той головой, которой следовало, он знатно проебался. И в итоге остался ни с чем. Почему он не мог радоваться их общению? Своей возможности просто находиться рядом, тихо восхищаться его острым умом и таким огромным, трепетным сердцем, которое было надёжно запрятано от целого мира, но, к которому так неосторожно, был допущен именно он, Мо Жань. Почему не смог просто любить его, молча, не прося ничего взамен? Парень не мог позволить себе расплакаться, поэтому, пряча отчаяние за очередной жалкой усмешкой, обречённо кивнул своим мыслям, уставившись в звёздное небо. Но разве можно там найти ответы на свои вопросы? Самая яркая звезда в созвездии Большой Медведицы, будто смеясь над ним, игриво мерцала, беззвучно говоря, что для бездушных светил всё тлен. Но вот, блядь, легче от этого не становилось. Вообще ни разу. - Мо Жань, ты - неисправимый долбоëб. - Тихо шепчет он себе под нос. И вроде начало лета на дворе, но он зябко поводит плечами и натягивает капюшон толстовки, пока медленно и неохотно, шаг за шагом, ноги его топают в обратном направлении от дома учителя. ****** "Ошибка" Для него это всё - лишь ошибка. Он, Мо Жань, вот его ошибка. И очевидно, что Чу Ваньнин сожалеет об этом настолько, что не хочет видеть своего, теперь уже бывшего, ученика. Эта мысль тупой иглой засела в сердце, с каждым вздохом причиняя почти физическую боль. Он - ошибка. То, о чем обычно хотят забыть, если нет возможности исправить. Была ли у них такая возможность? Физик сам от неё отказался, не стал даже пытаться, трусливо сбежав. Так что, нахер! Но проходит всего неделя с тех пор, как Чу Ваньнин сложил с себя обязанности учителя, написав заявление на увольнение, и Мо Жань не устаёт напоминать себе, что всё нормально, всё в порядке. - Жань-эр? - Дядя выглядит непривычно серьёзным, нет намёка даже на малейшую искру веселья в его тёмных глазах. Только беспокойство и что-то подозрительно похожее на грусть. Сложно сказать: он так и не научился правильно считывать эмоции других людей. Никого, кроме... - Я бы хотел поговорить с тобой. - Конечно, дядя! - Что с тобой случилось? - Вот так сразу, без обиняков, спрашивает Чженъюн. В лоб. Прицельно. Одним выстрелом. И парню кажется, что он даже слышит звон, когда его стеклянная улыбка осыпается под ноги. - Я не совсем понимаю, о чëм вы. - Тем не менее пытается увильнуть подросток. Он не хочет этого разговора. Не хочет рассказывать что-либо кому-либо. Особенно сейчас. Хотя бы потому... Что ему просто нечего сказать. - Сынок, если у тебя проблемы, вовсе не обязательно решать их самому. Ты же знаешь, что я всегда рад тебе помочь. И парень вновь растягивает губы в улыбке, стараясь сдержать себя и не расхохотаться прямо тут, перед дядей. Истерический смех распирает грудную клетку, стоит ему представить эту помощь. А что, если сказать? Что, если взять и вывалить на него всё то, что карябается внутри, мешая нормально функционировать, лишая тех ничтожных крох покоя, что он с таким трудом соскрëбывает с самого дна себя, выцарапывает из тëмных глубин. Пацан так задолбался от того, что все это время происходит в его голове, настолько выжат, что уже открывает рот для того, чтобы выложить всё, как есть. От него же этого ждут? И Мо Жань понимает, что это будет совершенно по-мудацки, но с другой стороны: ведь он на самом деле такой и есть. Однако слова умирают в глотке, где-то на самом корне языка, так и не прозвучав. Потому что, глядя на взволнованного и обеспокоенного за него Сюэ Чженъюна, понимает, что не может разрушить ещё и это. - Я в порядке, дядя. Всё нормально. - Обезличенные, дежурные фразы, которые не способны никого обмануть. И, конечно же, Сюэ-старший не верит им ни на цунь, но решает, что давить на подростка не стоит. - Ладно. Ты имеешь полное право на то, чтобы быть в порядке. - Он намеренно выделяет последнее слово, чтобы у юноши не оставалось сомнений, что его ложь не убедительна. - Просто знай, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. Ты мне не чужой. - Да, спасибо, дядя. Мужчина несколько раз похлопал его по плечу, прежде чем удалиться. Мо остаётся в чистой и со вкусом обставленной гостиной один. Неужели его состояние настолько очевидно? Ладонь проезжается по лицу, но не в силах унять боль и остановить эту пытку. Сколько ещё он сможет продолжать в том же духе, прежде чем признается себе, что на самом деле он не в порядке? Совершенно точно нет. И если бы юноша знал как, давно бы уже справился. Давно бы сделал хоть что-нибудь. Но он абсолютно не представляет, как вернуть всё обратно. Как привести себя хотя бы в ту точку и в то состояние, в котором он находился до этой чертовой встречи. Поэтому, блядь, вдох-выдох. Вдох и, мать его, грёбаный выдох. Проблема в том, что он просто привык. Привык слушать его голос, утешающий, ободряющий, размеренно несущий информацию обо всём на свете, распаляя его интерес к жизни и к миру вокруг. Привык отслеживать любое, даже самое крохотное изменение положения тонких, бледных губ, украдкой ловя все возможные улыбки, в которые они способны складываться. Он привык к ненавязчивому древесно-цветочному запаху одеколона, которым хотелось дышать, заменив обычный чистый воздух. Привык нырять в ледяные омуты прекрасных фениксовых глаз, с жадностью хватая моменты, когда они тают, становясь жидким золотистым мёдом, залипая в них, словно безмозглая мошка... Он слишком привык. И с этим срочно надо было что-то делать. "Да, - думал Мо Жань, - Чу Ваньнин - это просто вредная привычка, от которой надо избавиться. И это, блядь, не должно быть сложнее, чем бросить курить!" Через четыре дня, изнуренный мыслями и бессилием, Мо Жань достаёт из помятой пачки сигарету и, со вкусом затягиваясь, констатирует: сложнее. Парень в курилке один, что случается всё чаще, и его это очень даже устраивает. Последнее время все носятся с предстоящими экзаменами, что даёт больше возможностей побыть наедине с собой и с головой закопаться в свои мысли. Только вот вся загвоздка в том, что он оттуда не особо выкапывается все эти дни. Сколько стадий отрицания и принятия должен пройти человек, чтобы смириться с ситуацией? Жаню кажется, что по меньшей мере тысячу. Вина за происшедшее стремительно сменяется злостью на Чу Ваньнина и обратно. И так по кругу. Снова и снова. Изо дня в день. Но принятия всё ещё нет. Всё ещё больно. Всё ещё... Пиздец, он жалкий! ****** В его руках простая светлая футболка и штаны в тон. Те самые. Он так и не вернул их физику, а тот и не напоминал. Вероятно, думал, что Мо Жань выкинул одежду или просто давно о ней забыл. Вряд ли учитель мог представить, что, аккуратно сложенная, она всё это время бережно хранилась его учеником. Запах мужчины давным-давно выветрился, пропитавшись ароматом кондиционера для белья, который использует Ван Чуцин. Но... Это его одежда. Те вещи, которые он когда-то носил. Те, что прикасались к его обнажённой коже, ощущение которой так и не покинуло его ладони. Спустя столько дней, он всё ещё помнит, каково это - держать Чу Ваньнина в своих руках. Блядь! Парень смотрит на них со смесью ненависти и жалости. Он делает всё, что в его силах, чтобы первая победила, вытеснила свою никчёмную соперницу. Вот только этого не происходит. Его затапливает грызущее изнутри чувство потери, и жалость эта предназначена ему самому. И это злит ещё больше! Но, несмотря на обиду, на жгучую, словно разлитая желчь, горечь, будто ведомый неизвестной силой или заколдованный неведомым заклинанием, не отдавая отчёта своим действиям, он зарывается лицом в мягкую ткань, тщетно пытаясь ощутить отголоски запаха, которого там давно нет. И ему плевать на этот факт, ведь с каждым вдохом ему мерещится лёгкое прикосновение тонких пальцев, почти невесомо прикасающихся к его макушке, мягко зарывающихся в его волосы, треплющих с какой-то едва прокрадывающейся в это прикосновение нежностью, которую он, возможно, просто выдумывал себе. Которую он просто хотел ощущать. С каждым выдохом - приходит зыбкое, но такое желанное успокоение. Не отрывая одежды от лица, он заваливается на кровать, понимая, как же, на самом деле, устал. Мо хочет отдыха. От мыслей, от рефлексии, от постоянного анализа, от воспоминаний. От себя. А потом парень прикрывает глаза, не замечая, как проваливается в глубокий сон. И вещи Чу Ваньнина лежат на его подушке. Рядом. И во сне рука его продолжает сжимать их так крепко, будто от этого зависит его жизнь. Проснувшись, первое, что он видит, - светлые рукава простой тонкой футболки. И, как же бесит! Резко сев, он со злостью комкает причину своего плохого настроения, закидывая её в самый дальний угол комнаты. Нахуй! Он никогда больше к ним не прикоснётся, никогда больше не позволит себе то, что произошло накануне! Никогда больше и ни за что на свете! Потому что это уже какой-то новый уровень пиздеца! Это всё надо сжечь на ритуальном костре, избавиться! Сплясать ебучий шаманский танец, чтобы воспоминания свои тоже - в огонь. Чтобы всё, что связано с Чу Ваньнином, всё, что на подкорке засело так основательно, вытравить из своего предательского мозга вместе с дымом ритуальных трав, ну или что они там жгут такое, что настолько неебические приходы ловят? Срок действия "никогда больше и ни за что на свете" истекает ровно через неделю, в день успешной (в его положении, разумеется) сдачи последнего экзамена. В тот вечер, когда он надирается на неофициальной части официального выпускного. Непонятно зачем он вообще вернулся сегодня домой, ведь наверняка перебудит всех. Парень изо всех сил старается не шуметь, поднимаясь по лестнице и вваливаясь в свою комнату, но в замутнëнном всякой дрянью сознании возникает смутная догадка о том, что миссию он провалил. Закрыв дверь ногой, Мо Жань остаётся лежать на полу, скалясь в темноту беззвучным смехом. Когда приступ беспричинного веселья иссякает, школьник пытается вспомнить, зачем же он все-таки пришёл. Но в голове пусто. Вакуум. И его это очень даже устраивает. Да если так-то начистоту, это именно то состояние, к которому парень стремится в последнее время. Но для чего-то же он вернулся? Было что-то важное, то, ради чего пришлось послать всех. Что стало веской причиной для того, чтобы усадить свою задницу в такси, которое с таким трудом и далеко не с первой попытки было вызвано. Что-то, что ощущается легким зудом, что-то, с такой настойчивостью влекущее его сюда. И это что-то обнаруживается под шкафом, когда юноша, все так же, лëжа, блуждает по комнате неосознанным взглядом. У него всë так же ни единой мысли, когда он стягивает свою пропахшую потом и сигаретами футболку и ныряет в объятия мягкой светлой ткани. Мягкой, как его редкие улыбки, светлой, как золото фениксовых глаз. Нужных. До пиздеца необходимых. И в голове всë тот же вакуум. Только теперь он не давит пугающей опустошëнностью. И впервые за последние недели парень улыбается. Ярко. Лучисто. Искренне. ****** - Кто такой Ваньнин? - Что? - Мо Жань прилагает столько усилий, чтобы разлепить опухшие веки, что ему сейчас не до каверзных вопросов. Он чувствует, как по его груди скользит мягкая подушечка теплого пальца, выводя замысловатые узоры. Ему хочется скинуть с себя чужие руки, но сил хватает только на то, чтобы справиться с темнотой перед собой, чуть приоткрыв глаза. Даже голову повернуть тяжело. Не надо было до такой степени накидываться вчера. И акробатические этюды в кровати Жун Цзю тоже были лишними. В последнее время он не сильно обременял себя поисками новых партнёров. Ему не хотелось играть в эти бесполезные игры, а после спешного перепиха отмазываться от случайного незнакомца. Хуже всего, если тот был настроен на более длительное общение. Поэтому всё чаще он обнаруживал себя в койке своего старого знакомого, который каким-то непостижимым образом оказывался в нужное время в нужном месте и ловил Мо Жаня в подходящей кондиции. Парень подпирал голову рукой, согнутой в локте, и заглядывал в лицо любовника. Точëные, почти кукольные черты Жун Цзю дышали свежестью и безмятежностью. Как будто это и не он накануне закидывался колесами, закуривая приход дурью, а после - трахался до умопомрачения. Пока они оба, обессиленные, не вырубились, даже не обтеревшись от смазки и спермы, которые неприятными засохшими корками стягивали кожу на теле Мо Жаня. - Зачем ты спрашиваешь? - Вспоминая прошедший вечер юноша еле подавил подступающую к горлу тошноту. Как же его воротит от себя, кто бы знал. Даже само имя учителя отдаёт болью где-то в районе солнечного сплетения, и без того тяжёлое, затруднённое дыхание сбивается еще сильнее. - Ты иногда зовёшь его, когда совсем с катушек слетаешь, - теплый тонкий пальчик скользит в сторону, мягко обводит сосок, проезжается по рёбрам, направляясь вниз, к животу, - вот и стало любопытно. Мне кажется, я где-то слышал это имя. - Это не твое дело. - Мо Жань знает, чего добивается от него парень, но он точно выбрал неподходящую тему для разговора. - Неужели нашёлся кто-то достаточно высокого полёта, что продинамил нашего А-Жаня? - Жун Цзю комично распахивает глаза в притворном удивлении. Юношу злят его ужимки, но у него недостаточно сил, чтобы скинуть своего вчерашнего любовника с кровати и уйти. Пока недостаточно. - Прекрати. Никто никого не динамил. - Ему хочется сказать, что Чу Ваньнин слишком чистый, чтобы соваться в такую грязь, как Мо Жань, но понимает, что это не так. Уже не так. Мо Жань не только сам грязный, он пачкает всё, к чему прикасается. Он даже умудрился запятнать светлый образ учителя. А ведь какое-то время ему казалось, что он почти очистился. Отмылся от того дерьма, в которое был погружен бОльшую часть своей жизни. Но оказалось, что это лишь иллюзия. Его невозможно переделать. Чу Ваньнин зря с ним связался, протягивая руку помощи. Тесно переплетя его пальцы со своими, он дёрнул мужчину в то болото, в котором тонул сам. Точнее, попытался. Учитель сказал, что это была его ошибка, но Мо Жань не уверен, что ошибся именно физик. Однако злость снова разгорается за рёбрами, стоит лишь подумать об учителе! Это нихуя несправедливо, что только на Мо Жане лежит этот неподъëмный груз! Ведь Чу Ваньнин тоже хотел этого. Он сам позволил Мо Жаню прикасаться к себе, ласкать себя... Если бы мужчина был против, парень сейчас собирал свои бренные косточки по всей преисподней. Так что несправедливо обвинять в случившемся одного только Мо Жаня. Учитель так же повинен во всём произошедшем, как и он. Хотя никогда в жизни в этом не признается, прикрываясь мнимой святостью до конца дней своих. Вот только святые так не стонут. Не вскидывают бёдра, когда им отсасывают. Святые не допускают такой хуйни не только на словах. Чу Ваньнин - никакой не небожитель. И это лишь сильнее распаляет пробудившуюся ярость. - Правда? - Так и не получив ответа, через какое-то время он, всё-же спросил то, что, наверное, хотел узнать с самого начала: - Мы с ним похожи? - Ни капли. - О, так он не помешает нашим отношениям? - У нас нет никаких отношений. Мы просто трахаемся. И на секунду в прекрасных, почти незаметно подведëнных, насквозь лживых глазах вспыхивает что-то сродни правде. Безобразной, ожесточённой правде. Которая тут же скрывается за поволокой лицемерия. Однако, следующие затем слова буквально сочатся ядом: - Может, это потому что такое дерьмо, как ты, не способен на отношения? Думаешь, с Ваньнином получилось бы лучше? И Мо Жань не знает откуда взялась эта мощь. Ведь только что всё, на что хватало его сил - валяться в разворошенной постели и поддерживать эту утомительную беседу. Но теперь он прижимает тщедушное тело своим, безжалостно сжимая Жун Цзю за горло так, что кажется ещё чуть и хрустнут шейные позвонки. И наружу рвётся всё то жестокое, то бесчеловечное, что он заталкивал на самое дно себя, утрамбовывая алкоголем, сексом и такими притягательными цветными, мать их, порошочками. Всё то уродливое, больное, что не давало спокойно смотреть на своё отражение в зеркале, что гнало в толпу, в безумие, толкало упасть ниже, ещё ниже. Потому что так правильно, потому что заслужил, потому что он - такой. Всё то, что мирно спало, когда рядом был Чу Ваньнин, а Мо Жань, как полный дурак, поверил, что эта тварь внутри сдохла. Что он освободился от её ненависти и злости, от того удушья, которым она его пытала с того самого дня... С того самого дня. Вплоть до тех пор, пока Ваньнин не спас его. Учитель вряд ли об этом знал, но в тот миг, когда отдал ему своё пальто дождливым вечером, он дал ему свою защиту. И Мо Жань спрятался за ней, вспомнив, что значит дышать спокойно. Ровно. Но теперь, как дикое животное, попавшее в капкан, готово отгрызть себе лапу, чтобы выбраться, парень готов поддаться этой ярости и ненависти, выпустить их на волю, лишь бы прекратить агонию, что творится внутри. Хотя на самом деле, юноша не уверен которое из зол меньшее. Мрак в глазах расползается чем-то кровожадным, топит радужку неумолимой чернотой. И глядя в эти глаза, Жун Цзю пугается по-настоящему. Он видел этого молодого господина, пожалуй, во всех ипостасях, и диким, и жестоким, и даже в какой-то степени нежным... Но такого Мо Жаня на его памяти ещё не случалось. Жун Цзю смотрит во тьму, разлившуюся в глазах перед собой, и даже не догадывается, какая ожесточённая борьба разворачивается здесь и сейчас. Ведь тварь меж тем рвëтся наружу, утробно воя: "Пусти! Пусти, прими мою помощь, я сделаю так, что не будет больше ни боли, ни сожалений." И Мо Жань знал, что это так, что она не обманет. Но он так же знал и какова цена этой помощи. Знал, потому что уже погружался в это безумие, в эту, всё на своём пути сметающую, ненависть. И он не уверен, что смог бы выбраться из того бурлящего водоворота, если бы не... Блядь! Но, как дикий зверь, заранее чует, хотя действие ещё не началось, каким-то своим первобытным инстинктом, природным чутьём ощущает, что яд, нанесённый на зубья коварной ловушки, уже попал в кровь, уже пульсирует в его теле, раз за разом всё глубже проникая в плоть, вгрызаясь в кости. Отрава, что поселяется в каждой клеточке, чтобы завоевать, а после парализовать, в агонии отнять эту жизнь, стереть захваченное тело с лица земли. Так же и Мо Жань понимает, что в этот раз отгрызть себе очередную лапу, принеся еë в жертву будет недостаточно. Что с тех пор, как он пошёл на эту заведомо проигрышную сделку, кое-что изменилось. Он уже отравлен. Отравлен Чу Ваньнином. И сбежать не получится - теперь у него нет возможности выбрать из двух зол. - Никогда больше не произноси при мне его имени. - Рычит он в покрасневшее от сопротивления и нехватки кислорода лицо под собой. Но пальцы тем не менее разжимает. И мрак неохотно отступает. И кажется, что глоток воздуха они делают оба с одинаковой жадностью. Хотя Мо Жань отчётливо понимает, что это ещё далеко не конец...