...и восстѣнаетѣ тогда от царя вашаго, котораго вы избрали сѣбѣ; и не будѣтъ Господь отвѣчать вамъ тогда...

...довольно скоро выяснилось, что на пункте сбора полнейший разброд. Где-то говаривали акция жандармов началась и послышались выстрелы. Мы со Славянушкой ретировались в родное село. В пути конечно было невероятно трудно оторваться друг от друга. Привалы были отдыхом для тела и испытанием уже для духа. Наученный охоте, радостный отсутствию необходимости платить барину за визит в "облагороженную" часть леса, словом - безопасные угодья, вдоволь накормил, сам насытился, мясом и шкур набрал, покуда в суму лезло, жира только не получилось запасти. А уж коли зажили мы с моею Славянушкою на земле, так я патрон бы экономил, столько на ловушках изловил бы, эх! ...у села уже был поезд. Литерный. В народе - расстрельный. Я видел уже нескольких со столыпинскими галстуками. Тревога окутала моё сердце. Славяна обернулась ко мне, снова ревя. Из полукордона полуоцепления, вышли пара солдат. Любимая не давая мне слова обернулась и сказала: -Я ЯСЕНЕВА СЛАВЯНА БАРСКАЯ ДОЧКА! ПУСТИ МЕНЯ С СУЖЕННЫМ МОИМ, СОЛДАТНЯ! Вон маминька моя стоит! Елизавета Афанасьевнаааа! -Ой! Славянушка! Голубушка! Чой стоите, рот раззинули солдатня! А ну пусти, псиная морда! Ой Славя, какой у тебя сууууужеееееннныыыый! Богатырь! Дальше только Славя вела меня за руку. Поздоровались мы с толстой бабищей - нянькой моей избранницы. Из разговора выяснили, что тут отец моей крошки. Только отдалились, как моё сердце замерло, а любимая только зыркнув, сказала: -Молчи. Затем старалась сохранить невозмутимый вид, но то и дело ревела, а мы останавливались и я свою крошку утешал. Кругом были трупы, женщин, стариков и детей - в том числе. Стрелянные гильзы, местами установлены пулемёты, а кое-где - пушки. Сожжены огромное количество домов и за что? За церковь и кулацкий зажиточный двор. Масса повешенных, запытаных. Бабы ревут. Густой чёрный дым местами ещё сохранился. В центре деревни что-то происходило: там сконцентрировались солдаты. Кругом же угрюмые покрытые сажей крестьяне, утаскивали обратно зерно и муку... Я остановился как вкопанный. Сглотнул слюну и пожалел, что кулацкий карабин с патронами уложили в схрон обратно. Поставленная к стенке полусгоревшего амбара, огромная толпа крестьян, была в том числе с матерями и детьми. Кругом были выпоренные розгами насмерть. У брички устанавливали пулемёт. А ревела моя мать, сёстры, отец, братушки мои и все-все-все родственники. Славя увидела это, обронила: -Не смотри, только быстрей иди, отец остановит их. Сердце заколотилось как никогда прежде. Пусть оплевали и отреклись от меня, но это-ж мамка, это-ж батя! Тут волочащий мешок на спине, крестьянин поднял старые глаза и, блеснув восторгом среди покрытого сажей и побоями, тела, сказал: -О! Так ты этот-ж! Гляди, гляди сямью-ж... Сямью... Батьку-то! Заозирались на меня солдаты, в том числе и какой-то офицер, судя по напомаженному городскому мундиру. Славя взревела, махая ручкой: -ПАААПА! ПААААПИНЬКА! Какой-то важный человек, барин не самозванный кулак, а барин действительный, с иголочки одетый, бросил папироску и, улыбаясь с облегчением пошёл нам навстречу. Но тут лязгнул пулемёт. Солдаты стиснули меня, оглядывая во главе с офицером, мою руку продолжала тянуть Славяна, обернулась, закричала: -ПУСТИТЕ ПУСТИТЕ ЕГО! ПАПА СКАЖИ ИМ! ПУСТЬ ОТПУСТЯТ МОЕГО ЖЕНИХА И ПРЕКРАТЯТ РАССТРЕЛ! Офицер блеснул взором и, подойдя к пулемётному расчёту, поднял руку: -По моей командеееее! -ПАААПААА!

...я отпустил руку Славяны и протаранил блядских солдат...

...мне не хватило двух широких шагов пробежать, до того как офицер крикнул:

ПЛИ!

Рёв и вой поднялся вместе с клацающим лязгом диковинной техники и во мне всё загорелось, мигом взорвалось, сгорело, я только помню как вырвал стрелка от орудия, как стал забивать подонка и к моему удивлению, все не бросились меня разнимать. Я пропустил пару ударов из-за оцепенения, когда за моей спиной, офицер самолично стал стрелять мою семью дальше, вместо того чтобы спасти подчинённого, которого как впоследствии узнали, я всё-таки забил насмерть. Но, весть об этом настигла меня уже на фронте и военно-полевой суд бросил не только меня, но ещё очень многих, подыхать... ...а тогда из-за удивления цинизму человека, я пропустил удары, толпа запиздила меня прикладами, заревела Славяна, её уже держал отец, наслаждающийся зрелищем, а меня за волосы подняли и держали, один даже веки держал, а я смотрел как вздымаются дымкой крови от попадания пули, люди. Валятся наземь и стонут, кричат, а по ним очередь, прошибая и амбар. Матери снесло часть лица слева, вместе с глазом. Отцу челюсть. Малютке Грише на руках у матери перебило руку выше локтя и до второй очереди он ревел от боли. Я опускал взор и молился. Полковой священник благословлял солдат. Оставался мой единственный, последний плот за который пришлось держаться чтобы водоворот безумия не утянул:

"...ибо таковые лжеапостолы, лукавые делатели, принимают вид апостолов Христовых. И неудивительно: потому что сам сатана принимает вид Ангела света..."

Когда стрельба прекратилась, меня прижали к земле и собирались уже выпороть. Славяна вся изворачивалась и, видя выступившую от побоев на моём лице, в очередной раз, кровь, ревя чуть не водопадом града, несла всё что могла: -КАК ВЫ СМЕЕТЕ ЭТО МОЙ ЖЕНИХ! ОТПУСТИТЕ! ЭТО ЗНАТНЫЙ ЧЕЛОВЕК! ...но тут же оказывался Прокоп и остальные селяне, которые говорили, что никакой я не жених, племянник кулака о котором тот отцу Слави не рассказывал, что семью мою только что расстреляли и что вообще "бесноватый" я всё семя наше таковое, всех слава Богу истребили, спасли село оказывается от напасти. Говорили это соседи, которым мы соломы с собственной крыши дать отказались... ...тут же я понял, что никаких "мы" больше нет: вся моя семья, всё что у меня было, все убиты, а дом на моих же глазах, сейчас жгли. Запасы хлеба ел подававший ленту патронов, подонок. Отец Слави тихо спросил: -Дочка, говоришь значит, это хороший человек? Смелый? Храбрый? Славя тут же переменилась и бросилась умолять: -Да, да! Да! Он самый лучший папа! Пожалуйста, отпусти его, отпусти, пусть мы жить будем вдвоём, мы тебя не побеспокоим, он очень хороший, он! -Ну, раз храбрый... - Барин сощурился и, бросив взгляд на офицера, закуривая, сказал: -...Отечеству и царю как раз такие и нужны, так ведь Гаврила? Офицер кивнул: -Так, ваше высокопревосходительство. Но такого-то куда, он Миколу бил, тот в себя всё придти не может, на этап... Славя мотала своей покрасневшей, зарёванной мордашкой и повторяла хрипло, изо всех сил: -Нет... Неееет... Нееееет! Не надо! Не трогайте его! Папа, папинька, папочка! Пожалуйста не надо в тюрьму, не надо в солдаты, не надо его на фронт, паааапааа! Но тот лишь ответил: -Храбрый и хороший, значит пусть отправят где пожарче. Вернётся не калекой, посмотрим, авось и конюхом сгодится... В имении графа, за которого Славяна пойдёт... -НЕЕЕЕТ! НЕ ПОЙДУ! НЕ СЛУШАЙ ЕГО! МИЛЕНЬКИЙ, МИЛЕНЬКИЙ МОЙ Я ДОЖДУСЬ, ТОЛЬКО ЖИВИ! ТОЛЬКО ЖИВИ ПОЖАЛУЙСТА БЕРЕГИ СЕБЯ! ОН ВРЁЁТ! -Что ты про своего отца говоришь, дрянь? - сказал барин и отвесил пощёчину моей любимой, схватил да уволок, как так не сопротивлялась, ни билась. Ну, а меня окружили ухмыляющиеся солдаты. Которые только что расстреляли собственный народ...