Мрак

За его спиной, Тасян-Цзюнь ождал его с длинным футляром в руках и встретившись с ним взглядами, позвал к себе. Со сделанным спокойным настроем и готовностью к общению, Чу Ваньнин вернулся к Императору и встал рядом с ним, все так же напротив зеркала. Тогда Тасян-Цзюнь продолжил, указывая чехлом на составленные друг на друга коробы, поочередно открывая их и демонстрируя содержимое. — Все, что привез Этот Достопочтенный, только для тебя. Здесь и здесь парча на вышивке из серебряных нитей и песцовый мех. Там и тут кожаные мантия и сапоги на том же меху и перчатки ещё... — Но зачем столько? Я приехал сюда уже в годном одеянии, что ты купил, мне не нужно два комплекта. — Этот Достопочтенный давно заказывал его и перенаправил доставку от Пика Сышэн сюда желая, лишь бы завтра ты был в тепле, чтобы не произошло. — Мо Жа... — А прочее, это доспех. Кожаные ремни на нем хорошо регулируются и подойдёт сколько бы слоев ханьфу ты ни выбрал надеть под него. В нем наручи и поножи, удлиненные наплечники и латы из грудной и спинной пластин. Чистейшее серебро и лёгкий сплав. Оглядев все количество брони расфасованной по множеству коробов, Чу Ваньнин был сбит с толку. Зачем ему все это? — Я никогда не носил доспех... — Теперь будешь. Завтра, Ваньнин, ты должен полностью надеть его. На что Тасян-Цзюнь встретил настороженный взор расчётливых глаз феникса покосившихся на него, но лишь озорно прищурил глаза в ответ Чу Ваньнину. — В знак твоего оберега, ещё одно подношение от Этого Достопочтенного. Из его свободной руки чудесным образом выпала поясная нефритовая подвеска пэйюй, повисшая на его запястье и закачавшаяся маятником от веса отполированного светло-зеленого камня в плоской тороидальной форме с узким отверстием по центру на бело-золотых шнурах с жемчужными бусинами и длинной кисточкой к низу. Украшение было простым, но не лишенным изыска и тут же оказалось вложенно в ладони Чу Ваньнина, которому ничего не оставалось, кроме как совместить руки меж собой и удержать от падения эту драгоценность. Он был не на шутку озадачен такому количеству подарков и от каждого нового, погружался в смятение все больше не находя себе места. Поскорее отложив подвеску на стол, точно сторонившись такого богатства, владеть которым у Чу Ваньнина не представлялось опыта ранее, он был действительно растерян. — Я не могу принять все это. Слишком дорого... — Что значит "слишком дорого"?! Для Этого Достопочтенного нет цены выше, чем твоя безопасность! — Я не нуждаюсь в сбережении. Чу Ваньнин произнес это с довольно понурым выражением лица, но твердым голосом, с чем Император не был намерен мириться. Перехватив в руке футляр и взяв его крепче одной рукой, Тасян-Цзюнь приподнял пальцами другой руки подбородок Чу Ваньнина и тем заставил его посмотреть прямо в свои напитанные храбростью и затаенным жаром глаза. — Хочешь сказать, ты силен и вынослив?! Твое тело лишено духовных сил и потеряло былую физическую форму! Чу Ваньнин, ты мог заболеть раза три пока мы добирались сюда и один раз чуть не отморозил ноги, что Этому Достопочтенному пришлось греть их дыханием долго держа в руках! Ты слаб и хрупок, Ваньнин, прими это и все дары, что преподнес тебе Этот Достопочтенный для твоего же блага! Не смей отказываться! Туманный взгляд сумрачных глаз поначалу откровенно внемлющий смысл, что старался донести Император уже тогда стал холодным и огорченный опустился так и не дождавшись середины всех слов. Все что говорил Тасян-Цзюнь являлось абсолютной правдой, но слышать такое было более чем обидно. Вместе с запретом на отказ, это звучало слишком угнетающе и даже обвинительно, что Чу Ваньнин не мог не принять близко к сердцу. Он напротив, стремился доказать обратное и был готов пойти на врага с голыми руками, за тем, не замечая главного — заботы, в этих все же грубых и прямолинейных словах. Заметив обиду во взгляде, силу с которой она только возрастала Тасян-Цзюнь наклонился к нему ниже, чтобы вновь встретиться взглядами и с сердечной привязанностью позвал. — Глупый... — Мо Вэй-м-м!.. За что, Тасян-Цзюнь был обречён получить ругательство в тот же миг, но не успел Чу Ваньнин произнести его полностью, как его рот оказался зажат в глубоком и требовательном поцелуе, длившемся так долго, что стало не хватать воздуха и он начал задыхаться. Это было сделано с целью отбить у Чу Ваньнина все желание браниться, которое в этот момент было совсем не уместно по мнению Тасян-Цзюня, сейчас он дарил подарки и ждал лишь восхищения, не о какой ругани и речи быть не могло. Потому, если, отпустив Чу Ваньнина, тот продолжит пытаться говорить поперек, Тасян-Цзюнь поцелует его ещё сильнее снова, пока этот упрямец все не поймет. Возможно так, этот через чур свободолюбивый мужчина наберётся терпения дослушать мысль Императора до конца и согласиться с ним. Ведь запугивать его в таком случае, могло отбить любое его желание принимать дары. Именно тогда в голову Тасян-Цзюня пришла идея дать ему то, чего так сильно не хватало и по-видимому, это любовь. — Этот Достопочтенный милостив к тебе и дорожит твоей жизнью больше, чем своей собственной. Если же ослушаешься, Этот Достопочтенный отправиться в бой один, без тебя. Наконец получивший доступ к воздуху, Чу Ваньнин смог отдышаться в два глубоких вдоха оттолкнув от себя Императора и избавившись от его хватки. Все ещё чувствуя влажность на своих губах и смутные ощущениях во рту, он утомленным взглядом вонзился в Тасян-Цзюня, который лишний раз самоуправно довольствовался присвоенным им самим великолепием мужчины рядом, понемногу подкармливая голодного зверя внутри себя. — ...Надену все это на следующий день. Немного успокоившись, Чу Ваньнин смог смириться с горькой истиной под угрозой шантажа. Все же такое приготовление Тасян-Цзюня к битве было уместно с учётом тонкостей обновленного тела Чу Ваньнина, к которому он сам ещё не успел привыкнуть. А Император в свою очередь осознал насколько полезны обыкновенные поцелуи, причем сам Тасян-Цзюнь от их использования ничего не терял и только приумножал удовлетворение своих желаний. Подтвердив новый способ налаживания отношений с Чу Ваньнином, он с искрящимся взглядом, насмешливо и ухищренно загляделся на зацелованного им мужчину и чуть погодя продолжил. — Думал, Этот Достопочтенный пустит тебя на поле биты без защиты и оружия? Загляни сюда! Футляр в его руках открылся прямо перед Чу Ваньнином явив драгоценному супругу Императора золотой меч в золотых ножнах, чье сияние стало ещё одним источником света в комнате кроме свечей в подсвечнике на столе. По удивительному стечению обстоятельств, он был очень сильно похож на Хуайша — духовный меч Чу Ваньнина, который тот не мог призвать уже несколько лет после утраты духовного ядра. Хуайша стал последним оружием, которое Чу Ваньнин держал в руках перед тем как сдаться в плен: именно с ним он пошел на Тасян-Цзюня в атаку и с ним навечно стал смертным. Теперь меч, выплавленный на заказ с теми же данными был всего лишь жалкой пародией и яркой вспышкой воспоминания, к которому было уже не вернуться. Увидев меч, терпеливо ожидающий прикосновения к себе, Чу Ваньнин ощутил сильное чувство повторения с тем мгновением, когда в юношестве ему удалось призвать свое третье духовное оружие из глубин озера Цзиньчэн. Это был неумолимо знаменательный момент в его жизни, когда великое холодное оружие, наделённое огромной мощью, доверило его тонким и молодым рукам свою яростную сущность. Теперь вспомнив об этом, дыхание Чу Ваньнина дрогнуло и сердце заныло в тоске. Он очень редко призывал Хуайша от его сокрушительной силы и злой энергии, но несмотря на это успел сильно привязаться к нему также, как и к остальным своим двум оружиям. Захваченный воспоминаниями о танцах с мечом в свои юные годы, проведенные день за днём в Храме Убэй, Чу Ваньнин не мог быстро оправиться от них и хмурил брови все сильнее пытаясь избавиться от теплоты без предупреждения возникшей в его сердце. Тасян-Цзюнь же заметив эмоцию недовольства на его лице объяснился. — Это бездушное лезвие с рукоятью, которое всего лишь вторит виду Хуайша и недостойно даже называться схожим ему... Но все же этот меч может послужить тебе верным помощником в бою и увеличить твою силу благодаря духовным камням, инструктированным в нем. Но это не помогло, ведь Тасян-Цзюнь сам ненарочно ещё раз напомнил о Хуайша и лик Чу Ваньнина стал ещё суровее. Это было так странно... Тасян-Цзюнь сам отнял у него возможность к призыву, но несмотря на это всё ещё сам с каждым разом возвращал к этой мысли, продлевая приступ боли и не позволяя зажить уже гниющей ране. В чем же тогда заключался главный умысел? Надавить на больное? Но было не похоже, что замена утерянного оружия на новое, хоть и не столь сильное вызвана именно этой причиной. Будто то, чего на самом деле добивался Мо Вэйюй было прощение... Словно он пытался возместить ущерб, насколько это было возможно и в его силах. — Великий Хуайша навечно уснул глубоким сном, не стоит его тревожить впредь... Этот меч сможет заменить его, поверь Этому Достопочтенному. Чувствуя, как внутри Чу Ваньнина все сильнее раскачиваются чаши весов, Тасян-Цзюнь даже разорился на попытку утешить, но все было мимо, ведь Чу Ваньнин уже думал больше о самом Императоре, нежели о своем навсегда пропащем мече. Тщательно осматривая меч в складках красного бархата обивки футляра, Чу Ваньнин безмолвно размышлял над своими предположениями насчёт действий Тасян-Цзюня. Возможно предоставленный ему доспех так же был жестом заглаживания вины, так, как если бы не воля Императора удерживать Чу Ваньнина в Водной тюрьме пристёгнутым к стене днями на пролет в прошлом, может быть ему бы удалось сохранить здоровье тела прежним, и тогда никакая броня не понадобилась ему... Задумчивость Чу Ваньнина заняла много времени и за эти минуты его лицо сменило множество немых и едва заметных выражений, но все сводилось к одному. Все дары, преподнесённые ему так или иначе несли в себе возможность искупить вину. И тогда это обретало более обоснованный смысл, нежели порывистое желание нанести ещё один удар в уже изувеченную рану. — Не молчи, Ваньнин. Тебе не нравится? Только скажи и Этот Достопочтенный сейчас же съездит за новым... Вот почему Тасян-Цзюнь тяжело переживал отвержение подарков Чу Ваньнином и был готов добиваться их принятия любыми способами. Вот почему их стоимость была такой высокой, ведь никакое золото, не могло быть дороже мирной жизни. Богатство — его ведущий материальный ресурс, который он мог расходовать на любую прихоть, не отдавая себе в этом отчёт. Он видел, что это действительно то, что может сделать любые условия жизни лучше, неважно с какого дна предстоит подняться и совершенно так же думал о Чу Ваньнине. Рассчитывал, что даже после пережитых мучений и унижений оплата его нужд восстановит и повысит его удобства в жизни закрыв тем все дыры из страданий и увечий, но нет. Чу Ваньнин стал первым человеком в его жизни, кто никогда не держался за деньги. Все, что ему было нужно, это внутренняя гармония с собой и внешним миром, где деньги не имели никакой верховной ценности. Так все его дары в один миг превращались в кучу бесполезного мусора, а Тасян-Цзюнь терял преимущество. Он больше не мог возместить отнятые им годы Чу Ваньнина и особенно его доверие. Только лишь глядя внутрь себя и выясняя свои искренние желания, скрывающиеся под алчностью до власти, он мог вскрыть то, к чему стремилась его омраченная душа и понять Чу Ваньнина. И всегда это была любовь. Долгими и каменистыми, но прямыми тропами осознания, Тасян-Цзюнь шел к решению и уже был очень близок к ответу. Пониманию того, что одного материального достатка мало для баланса и лёгкости в груди. Кроме этого чрезвычайно важны неразрывные связи взаимопонимания и поддержки. Разоблачив страх отвержения подарков Тасян-Цзюня, Чу Ваньнин попытался собраться с мыслями отложив думы на потом и через ноющее уныние за ребрами, постарался сделать неподдельный вид глубокой заинтересованности в мече перед ним. На деле же, он даже не хотел брать его в руки, дабы не изменять Хуайша, но был готов сделать это, чтобы вылечить испуг Мо Вэйюя. — Нет... нет, мне нравится. Уже подняв руку и потянувшись к новому мечу, он внезапно остановился и вопросительно посмотрел на Императора, который как оказалось, не мог дождаться момента лицезреть Чу Ваньнина с мечом в руках и был очень встревожен. — Ну же, это твой меч, Ваньнин. До тебя его мог касаться только кузнец, не побрезгуй. Каждое его слово настаивало на принятии подарка и сбивало его дыхание выдавая нестерпимые муки от чувства вины, наконец это стало более чем явно с той вестью, что кроме мастера никто не мог коснуться изделия, а значит Тасян-Цзюнь так же не смел его тронуть. Неужели он настолько ужасался отказа, что заранее предпринял этот шаг, чтобы Чу Ваньнин не посчитал меч грязным и в конце-концов принял его?.. Убедившись в своем домысле и не желая продлевать страдания любимого человека, Чу Ваньнин решительно взял в руки меч похожий на перо феникса— сверкающее и теплое несмотря на уличную стужу через, которую его несли и неподдельно изумился. Меч был в меру лёгок и тяжёл одновременно, его лезвие было чистым и зеркальным, а рукоять украшена ветвями крабовой яблони хайтан, цветы которой были выполнены из нежно-розовых духовных камней. Только прикоснувшись к одному такому, Чу Ваньнин почувствовал давление к ладони и тонкий поток тепла в руку и выше. Когда он был величайшим культиватором, такие потоки с большим напором циркулировали внутри его тела, создавая чувство бесконечного прилива сил. Теперь же, когда его ядро было сломлено и вся энергия иссякла, покинув его со всеми прилогающими способностями небожителя во плоти, он все ещё мог почувствовать энергию вокруг себя, что даже этот поток от цветочной мозаики цветка стал ощутим для него. То, чего не мог дать ему этот меч, так это возможность управлять этим потоком. — Чувствуешь?.. Обеспокоенный прощупывающими движениями Чу Ваньнина при перехвате меча из одной руки в другую, Тасян-Цзюнь боялся полашаться если вдруг что-то пойдет не так. Его беспокойство становилось все сильнее, и он едва сдерживался, чтобы не отобрать этот меч и проверить все самому. — Да, этот меч подходит мне. — Ну наконец-то! Ликования Тасян-Цзюня серьезно изменили его вид в какой-то ребячливый с вспышкой искр в фиолетовых глазах и широкой радостной улыбкой. Он тут же с дребезжанием скинул футляр с рук на стол и обошел вокруг Чу Ваньнина несколько раз любуясь его воинственным и чарующим видом. По итогу он снова как в прошлый раз встал за его спиной с учётом зеркала впереди и с восторгом вопросил. — И как же ты его назовешь?! Чу Ваньнин не ожидал такого озорства от него и замерев лишь проследил за ним озадаченным взглядом, а когда в зеркальном отражении рядом со своим плечом увидел целый звездный небосклон в его глазах был поражен до самого сердца. Восхитившись такой красотой и искренностью, он первое время ничего не мог ответить. Отражение на мгновение сменилось в воображении Чу Ваньнина, и зеркальная гладь вдруг покрылась ряской как водная отображая совершенно иное. Теперь за его спиной стоял не господствующий монстр с человеческим лицом Наступающий на бессмертных Император Мо Вэйюй, а милый его сердцу до запаха весны даже в самую холодную зиму четвертый личный ученик Мо Жань. Проведя в плену несколько лет, разум зачастую играл с ним и заставлял думать о том, что возможно рядом с ним совершенно другой человек, ведь Мо Жань не мог так измениться. Но сейчас увидим в этих по-настоящему счастливых глазах того проказливого юношу, Чу Ваньнин смог убедиться в том, что все это случилось с ними. Это их история и их жизнь с неудачами и везением, болью и радостью. Они сами решили прожить ее именно так и несмотря на все пережитое достигли результата. Этот путь был сложен и долог, но дойдя до конца никто из них не пожалеет о нем. — Не можешь выбрать имя?.. Внезапно редкие волны вновь показались на поверхности зеркала и все вернулось к тому, что было изначально. Так Чу Ваньнин увидел себя шокированным, что смотрел на свое отражение точно сквозь него с зеркалом вместе совершенно пустым и в то же время зачарованным взглядом увлажненных и покрасневших на уголках глаз. Ужаснувшись своего ведения, Чу Ваньнин вздрогнул, придя в себя и убедившись, что Тасян-Цзюнь ничего не понял быстро стал вспоминать вопрос, что задал ему Император. — ...П-пускай будет Хуайша. На самом деле, это первое, что пришло к нему в голову кроме мыслей о Мо Жане и не было выбора сказать что-то ещё кроме этого. Но Тасян-Цзюнь видимо был слишком удивлен такому выбору. — Ты уверен? — Да... Глядя на какой-то кусок бездушного золота, Чу Ваньнин скорбно мысленно попросил прощения у Хуайша, но тут же умилился замеченному им яркому счастью в глазах Тасян-Цзюня, на которое он конечно захотел взглянуть повторно. Но не успел он поднять глаза и кинуть взор на Императора, как что-то острое прошибло его мочку уха насквозь и вызвало сильную боль. — Аа!.. Ухо сразу же разболелось большим ожогом от прилива крови, а затем постепенно стало неметь, начиная с мочки до верхнего края. Немедля, напуганный и в миг разочарованный, Чу Ваньнин обернулся к Тасян-Цзюню лицом и дёрнулся от мужчины за его спиной вперед, крепче схватившись за рукоять нового Хуайша. Но Император не позволил вознести лезвие для молниеносного удара и остановил его резким, но мягким объятием прижав к себе. — Тише, Золотце. Это всего лишь серьга, перестань вырываться и Этот Достопочтенный сможет помочь тебе... Ощутив захватившие его объятия со спины, Чу Ваньнин не стал сопротивляться и не только ослабил движения, а полностью замер не зная, чего ещё ему предстоит опасаться. Боль от уха быстро перешла к голове и на короткое время он вообще перестал слышать и ориентироваться в пространстве словно оглушенный. Но приходя в себя, он понял, что произошло. Тасян-Цзюнь снова обманул его. Незадолго до случившегося, доказывая великолепие Чу Ваньнина перед ним самим, он горячо поцеловал его уверив, что такое безупречное тело слишком прекрасно для чьих-то вмешательств, при этом своей эгоистичной волей он лишил его духовного ядра, бил до крови и синяков, менял внешний вид через одежду и целовал, оставляя следы... Решив, что все это он мог пережить, Чу Ваньнин отпустил то бремя и постарался забыть о нем, но прокол уха снова вызвал горькие чувства напомнив о старых ранах. Сильная обида почти разбила его сердце, как он почувствовал очень мягкое и влажное прикосновение к своему потревоженному уху. Тасян-Цзюнь снова стал целовать мочку облизав стержень гвоздика в ней и впитав капельку крови, просочившуюся через прокол, тем самым обеззаразив рану и немного успокоив боль. Увлеченный процессом, он даже сладко закрыл глаза в долгом моргании, но наконец открыв их был потрясен. Он увидел прозрачную и сверкающую дорожку слез на бледной щеке Чу Ваньнина под ужасающимся и при этом расфокусированным взглядом, смотрящим прямо в зеркало. Чу Ваньнин отражался в зеркале оцепеневшим мотыльком, точно ожидающий смерти в когтистых лапах паука, который пока что только мучил свою добычу, запутавшуюся в сетях паутины перед тем как ее сожрать. Тут же оторвавшись от серьги, Тасян-Цзюнь насильно повернул лицо Чу Ваньнина в свою сторону, прикоснувшись двумя руками рядом с висками и незамедлительно, осторожно вытер нижнюю линию ресниц на глазах от слез большими пальцами, понемногу подув на них. — Что с тобой? Неужели так больно? Но что бы он не делал, слезы все не высыхали и продолжали течь. Тогда Чу Ваньнин не знал, что дело совсем не в нем. Не он обманут и не он был уродлив, что Тасян-Цзюню приходилось лгать об этом, называя прекрасным. Единственный, кто держал за это ответ, был сам Мо Вэйюй. Признав свою полыхающую и искрящуюся любовь к Чу Ваньнину, он хотел было относиться к нему как Ши Мэю - неосязаемому лунному свету в его жизни из кромешной ночи в сторону которого он не смел даже думать о возможности взаимодействия с ним. Но Чу Ваньнин не был Ши Мэем. К нему чувства Тасян-Цзюня были намного сильнее и неудержимее. Чу Ваньнин всегда был намного ближе к нему и являлся направляющей звездой в его пути. Именно его хотелось любить и уничтожать, не отпуская от себя. И потому, даже ощутив какое-то высокое чувство в своей груди, он не мог удержаться от того, чтобы вновь не проявить это на теле Чу Ваньнина, будто так он обозначал его принадлежность к себе и мог удержать возле себя намного дольше. Это происходило совершенно неосознанно. Так, действия, направленные к Чу Ваньнину и отношение к нему, нередко разнились или могли противоречить, но ни за что не изменяли друг друга. Это и составляло главную сложность в их отношениях, но Тасян-Цзюнь и сам не мог распознать эту проблему, не замечая, как чувства в нем скачат и волнуются, делая его совершенно непредсказуемым и безнадежным. А глаза феникса, все безутешно роняли слезы по крупицам блестящей соли в каждой из них. Чу Ваньнин не мог разгадать эту загадку так быстро, чтобы суметь успокоиться. Он не понимал почему его любимый человек так беспощадно лгал ему и зачем манипулировал им, притворяясь будто ничего не происходит. То ценил его как сокровище и обесценивал как неброскую пустышку, то берег, сдувая пылинки и использовал, причиняя боль. Как он так мог?! Не столько был болезненнен прокол, сколько привитое к нему чувство собственничества угнетающее зависимого от чужого мнения Чу Ваньнина. Ведь он поставил на решение Тасян-Цзюня всю свою жизнь доверившись ему, но по итогу выходило так, что сам Тасян-Цзюнь время от времени был не уверен в своих желаниях от внутренних разногласий и тем рушил все существо Чу Ваньнина. Заливаясь слезами и при этом не ощущая этого, Чу Ваньнин смотрел точно в сметенные глаза Тасян-Цзюня осматривающие все его влажное от слез лицо и багровую проколотую мочку уха в поисках причины такой резкой смены поведения и не находя ровным счётом ничего. При этом его лицо никак не отличалось от обычного, даже не сбилось дыхание от плача, лишь брови были чуть сдвинуты вместе в растерянности, что делало выражение ещё более пугающим и стало вызывать у Тасян-Цзюня панику, раздражая. — Ваньнин, сейчас же перестань! Знал бы ты как портишь сейчас свой наипрекраснейший облик. Посмотри в зеркало и убедись сам! — Наипрекраснейший?.. Услышав слово, характеризующее его, Чу Ваньнин не стал ждать и сразу же повторил за Тасян-Цзюнем в огрызании, проговорив его одновременно с завершением Императорской речи это цепляющее и ранящее ещё сильнее, такое утонченное, но фальшивое для него значение. Проявив хоть какие-то чувства похожие на скептицизм и крайне неверие во враждебности после своего жертвенного и смиренного с мукой выражения лица, это во многом ослабило тревогу Императора и сняло напряжение в его плечах, которые в тот же миг опустились. — Ты до безумия красив, Ваньнин. Теперь ты просто бесценен! Пообещай, что никогда не снимешь эту сережку, с ней ты выглядишь ещё лучше, чем прежде! Потрясающе, ха-ха-ха! Все ещё удерживая его лицо, упорно внушая уверенность Чу Ваньнину, Тасян-Цзюнь посмотрел по нескольку раз в каждый из его плачущих глаз и помотал головой в разные стороны ощутив тяжесть. Голос Тасян-Цзюня приобрел нарастающую решительность и несомненность мысли, что звучало очень убедительно. Весёлый отходчивый тон, способный одолеть все печали на свете, лёгкий смех, искренняя улыбка с глубокими ямочками на щеках и слезы Чу Ваньнина тотчас остановились. Увидев столь редкие ямочки, на его щеках каждый раз заставляющие сердце Чу Ваньнина трепетать как в первый, он больше не мог проливать слезы. Что за волшебное лекарство таилось за щеками у Мо Вэйюя было не ясно, но эффект от него проявлялся мгновенно и, бесспорно. В тот же момент Чу Ваньнину стало абсолютно все равно на то, насколько сильно Император одобряет его внешний вид, сколько раз он его менял, не думая о последствиях и было ли это болезненно. Лишь бы вечно слышать этот разгоряченный и счастливый смех, видеть эти сладкие и озорные ямочки на щеках. Он был готов забыть обо всем, но не об этом. Только бы Тасян-Цзюнь всегда был таким. Его сердце героически взяло реванш и бешено забилось, выскакивая из груди вызвав сильнейший импульс радости и облегчения. Эта эйфория была настолько сладкой, что по телу прошла волна истомы отперающей все замки стыда и расчета ключом искренности и безмятежности. Внезапно чуть приоткрытые бледные губы Чу Ваньнина медленно растянулись в тонкой улыбке и издали первый смех. Он зазвучал вместе со смехом Тасян-Цзюня немного припозднившись и все равно став неожиданностью для Императора. Впервые всегда строгие глаза феникса улыбнулись, приняв вид перевёрнутых полумесяцев и заблестели великим счастьем в слезах. Только прямые брови все ещё были очень напряжены и угрюмы делая вид Чу Ваньнина сложным и неправильным в контрасте с лучезарной улыбкой. Он смеялся в полный голос тяжёлым басом, точно черпая его со дна своего большого и горячего сердца. Вначале Тасян-Цзюнь ничего не заподозрив продолжил смеяться сильнее вместе, приятно удивившись такому открытию, ведь никогда до, он не видел столь радостной улыбки Чу Ваньнина и не слышал его мерного господствующего смеха. Но через некоторое время выражение его лица вызвало неудержимые чувства чуждости и гнушения в Тасян-Цзюне, что он предпочел воздержаться от смеха в нарастающем странном ощущении врезавшееся в его чёрное сердце и бросившее в очень неловкое положение, что даже убрал руки от его лица. Но Чу Ваньнин и дальше продолжал смеяться. Все это стало выглядеть, будто он не понял из-за чего стоило смеяться и делал это за компанию, или же найдя в ситуации свою собственную причину для смеха понятную ему одному. Но его голос был настолько сильным и низким, а позиция открытой в явном прогибе спины в уклоне назад, что казалось будто он с большой вероятностью высмеивал Тасян-Цзюня. Император смеялся, пытаясь скрыть свои своевольные намерения сгладив их притворным добродушием, но от чего смеялся Чу Ваньнин, настолько непомерно он не мог знать. Почуяв угрозу в этом Тасян-Цзюнь заподозрил нескладицу, в том, кто кого обманывал на самом деле. Глаза Чу Ваньнина сверкали манящим пыльным звездным блеском переполненные холодными слезами и раскраснелись до оттенка киновари на опухших подвижных веках, что сщуренными в них почти было не видно расплывшегося черного зрачка, но он явно неотрывно смотрел только на Тасян-Цзюня неподвижным, бесстрашным и укоризненным пронзающим взглядом за весёлыми и детскими складками нижних век. Посиневшие от тонуса мышц губы чрезмерно натянулись и подрагивали, меняя черту оскала и бескрайнего счастья одним за другим почти незаметно. На самом деле, это была самая грустная улыбка, которой только мог улыбаться человек. Вымученная и безумная она выпускала только смех, сменяющийся рыданием и хоть скулы, уже начали ныть, если сейчас она сойдёт на нет, Чу Ваньнин не сможет вынести столь сильного страдания и абсолютно точно сорвёт голос в душераздирающем крике и безвозвратно сойдёт с ума от горя. Усилием воли разрушая себя, но задействуя в улыбке все больше мышц, он все ещё держался, чтобы ещё немного смочь посмотреть на эти милые ямочки с двух сторон от ошеломлённой и глупейшей улыбки Мо Вэйюя. Наплевав на самого себя, заживо умирая Чу Ваньнин предпочел уничтожить свои гордость и страх взамен на отчаянную любовь к этому редкостному ублюдку. Он больше не почувствует ни боли, ни унижения вытеснив всякую жалость к себе, задушит крик и проглотит слезы, примет любую прихоть и не дёрнется от пощечины, выпустит всю кровь и отдаст последний вдох ему одному. Наконец вонзив в свое сердце самый острый кинжал из собственной жертвы, он осознал, что единственный оставшийся, кто все ещё мешал ему любить Мо Жаня - он сам. Не сумевши набраться самоуверенности и вычеркнуть чужое мнение из собственных приоритетов, Чу Ваньнин подвластный инстинкту смерти похоронил себя, избавив сердце от любовных мук и только так наконец смог ощутить долгожданный покой и умиротворение. Теперь ничто не помешает ему вечно наслаждаться его самоотверженной, одержимой безнадежной любовью. Впереди только услада... Высмеяв всю свою боль, Чу Ваньнин отдышался дождавшись, когда пройдет спазм в мышцах шеи и позволил себе сомкнуть губы, но ненадолго. На выдохе он произнес. — ...Правда? — Конечно... Тасян-Цзюнь не знал, как только что Чу Ваньнин пересилил истерику и пережил свою собственную смерть, внешне оставаясь мнимо спокойным, подстроившись под защитную реакцию других, но совершенно не присущую ему, тем добивая себя. И жертву, принесенную ему в честь одних только ямочках на щеках он тоже не распознал и потому сразу после ответа сомкнул губы разгладив мышцы на щеках. Лишь только чувство особенной странности в нем все ещё не уходило. Что утаил в этом смехе Чу Ваньнин и почему от этой тайны скулило сердце? Он видел, как в этих слезах и радости что-то с сильным и невыносимым треском ломается и бьётся, но Мо Вэйюй не мог и представить, что это и был сам Чу Ваньнин. Чу Ваньнину все ещё было сложно удержаться от вхождения в полное безумие и потому замолкнув и услышав ужасную звенящую тишину исступления вокруг себя и особенно шокированную немоту Тасян-Цзюнь, едва остановил перекос лица от перенапряжения и принудил себя к ещё одной, но теперь кроткой улыбке, после которой его лицо стало ровным и белым как покров из первого снега. Он поклялся. — Обещаю. И повернулся к зеркалу, чтобы посмотреть на себя с мечом со стороны. Увидев себя в отражении испорченного зеркала, Чу Ваньнин ужаснулся ещё сильнее чем при подготовке ко встрече с Тасян-Цзюнем совершенно не узнав себя. Мужчина с натянутой лишённой всякого цвета кожей на залитом слезами лице, с глубокими затемненными морщинами у переносицы и сухих губ, с алчным и мрачным, немигающим взглядом был совсем не Чу Ваньнин. Но заглянув за свою спину, он увидел те самые пьянящие негой ямочки на щеках Тасян-Цзюня и даже если их настоящий вид был ухищренным и коварным, Чу Ваньнин видел в них только приторную сладость ради которой стоило жить. С демонстративным жестом Императорская рука точно сама потянулась к лицу Чу Ваньнина из-за его плеча и тем же движением убрала волосы с виска за ухо открыв обозрению как раз ту самую серёжку. В тот же момент лицо Чу Ваньнина преобразилось в отражении став несимметричным из-за бросающегося в глаза красного камня. После чего, Тасян-Цзюнь осторожно положил свои руки на его плечи и прильнув ещё раз поцеловал Чу Ваньнина в прокол на мочке мягким поцелуем, так чтобы он мог лицезреть это в отражении и шепнул ему на ухо. — В золотой гвоздь вставлена закалённая капля крови Этого Достопочтенного. Ваньнин, ради тебя Этот Достопочтенный нашел мастера в нашем необъятном мире и пустил кровь для этого украшения. Храни ее самой главной драгоценностью, что есть в твоей жизни и ни за что не потеряй. Как только Чу Ваньнин добровольно согласился не снимать серьгу, он негласно принял приговор, навсегда быть собственностью Тасян-Цзюня и мог подвергнуться любому наказанию, выбранному Императором в противном случае. От этого, Тасян-Цзюнь наконец расслабился, услышав самое главное и снова стал беспечным, решив, что смутное чувство было предостережением к неудаче, которое удалось избежать. Поняв, что Чу Ваньнин больше не представляет никакой опасности, в покое, Тасян-Цзюнь вновь стал заигрывать с мужчиной в его объятиях вызывая у него все большее чувство ответственности, чтобы быть уверенным, что тот его не предаст и вместе с тем наслаждался его наличностью в своих руках. Думая о том, что Император доверяет ему свою кровь, Чу Ваньнин перестал замечать изменения в своем лице. Ему досталась большая честь хранить часть его тела у себя и никакое изменение внешности больше не имело для него прежнего значения. Если такой его облик мог вызвать детскую радость в черном сердце Тасян-Цзюня, значит это и был идеал к которому должно стремиться. Отложив меч и прикоснувшись к серьге кончиками пальцев с лёгкой болью после поцелуя, Чу Ваньнин усвоил милосердие Тасян-Цзюня к нему и был почтен такой преданностью. Теперь это украшение стало сокровенным для него, дороже всего остального, как локоны волос в свадебном атласном мешочке, что до сих пор хранил Чу Ваньнин в покоях Алого Лотоса... Даже если ношение такого украшения досталось ему через боль, теперь это было совершенно не важно. — Обязательно. Не веря в то, что Чу Ваньнин был столь прилежен сегодня, Тасян-Цзюнь беспомощно усмехнулся над своими стараниями добиться этого недосягаемого мужчины длившемися непрерывно годами. Но предчувствуя, что дело осталось за малым решил рискнуть и заполучить не только духовное, но и телесное послушание. От одной проскочившей мысли, все тело мгновенно накалилось страстным вожделением, а сердце захватило синее обжигающе пламя, против которого он не мог бороться. Ему было необходимо добровольное согласие, чтобы больше никогда не сдерживать вечно голодного хищника внутри себя. Он ещё не знал, что будет делать для этого, но животный инстинкт уже сейчас становился все безудержнее и дурманил его разум. В один миг движения Тасян-Цзюня приобрели грубость и напористость с которыми он резко повернул к себе Чу Ваньнина. Несмотря на прерыв его тихого успокоения слабого и измотанного сердца, Чу Ваньнин отреагировал на это многозначительным молчанием и только его проницательные глаза округлились в тревоге. — Зачем ты так с Этим Достопочтенным, Чу Ваньнин? Что ты творишь?! Яростно глядя прямо в недоумевающие глаза Чу Ваньнина, Тасян-Цзюнь все ещё подозревал, что попался на уловку и таким поведением Чу Ваньнин пытался развести его на выполнение собственных намерений. Сделав вид точно разоблачил его коварный план, Тасян-Цзюнь решил заполучить больше жалости к себе и склонить тем самым Чу Ваньнина к единственно правильному заключению. — Ответь, что происходит? На самом деле не зная, что случилось с Чу Ваньнином и почему он был так покорен, заворожённый необычной лёгкостью общения с ним и пораженный откровенным видом, Тасян-Цзюнь был не прочь узнать и об этом. Целуя его нижние веки, по которым не так давно текли слезы, Мо Вэйюй уже стал приближаться к желаемому, чувствуя, как от прикосновений горячих губ холодная кожа Чу Ваньнина подрагивает и постепенно розовеет, принимая цвет. Сигналом к действию стал момент, когда, серьга замерцала слабым красным светом обозначая пробуждение чувствительности своего хозяина. — Ну же! Чего ты ждёшь?! Стоило Чу Ваньнину заглянуть в потемневшие из-за порочного влечения и помешанные в тактильном голоде глаза Тасян-Цзюня, он сразу все понял. Он видел этот взгляд несметное количество раз чтобы не смоч понять, о чем он говорит. Не произнеся ни слова, Чу Ваньнин цепко и снисходительно смотрящий в настаивающие фиолетовые глаза одной рукой не глядя развязал узел на поясе своего халата и совершенно невинно уронил его себе под ноги. Так запах халата повис на плечах ничем не закреплённый и открыл обозрению оголённое и больше ничем не скрытое тело, заставив Тасян-Цзюня заткнуться в полном изумлении будучи сраженным смелым начатием Чу Ваньнина. Дошло до того, что шокированный Император замер в сильном удивлении пытаясь поверить в видимое с каждым новым морганием. — Чего ждёшь? Мне холодно... Говорить ещё о чем-то не потребовалось, ведь сразу после этого дерзкого ропота, Чу Ваньнин был брошен на кровать сильным и своевольным толчком в грудь. От автора: Делитесь положительными впечатлениями здесь и в тгк: Пепелище Сижи. С надеждой на то, что ваше сердце не осталось равнодушным к этой работе🤍