Мрак

Молчаливая осень так поздно приобретшая краски в своем наступлении, наконец омертвила все живое и сама покинула этот мир. Дикие хризантемы, луна и ночь больше не были ее спутниками, так как за место осени пришла зима. Настало время чарующего своими тайнами и холодом, самого смертоносного сезона года. Впереди были метели и иней с воющими ветрами, но в начале все чаще шли дожди, что уже не успевали впитываться в черную грязную землю. Но в этот день по утру мороз остановил все дожди и преобразил их в первый и робкий снегопад. Его снежинки были меньше зёрнышка риса и касаясь сырой земли быстро таяли, не успевая набрать слой снега на поверхности покрова. Это было нежное и даже хрупкое зрелище, кое застать значило обнаружить чудную редкость, сулящую о благословении Будды обещающее удачу и процветание. Любое сокровенное желание могло исполнится при виде выпадения первого снега и Чу Ваньнин загадал свое желание. Этим ранним утром он смотрел в приоткрытое окно сквозь белоснежные занавески находясь во Дворце Ушань и был пленен этим столь трепетным явлением, не отрываясь наблюдая за ним. Как медленно и тих-тихо парили снежинки на слабом ветру, он был готов даже не дышать, лишь бы не растопить своим горячим дыханием, те водяные кристаллики, которым не посчастливилось залететь в щель меж оконных рам к нему и испариться в теплоте температуры внутри. В лицо приятно дышал свежестью воздух и оставлял после себя ощущение упругости, подтянутости и омоложения, пахло первыми признаками зимы. Любуясь едва заметным природным явлением, которому было не суждено протянуть и до обеда, зная о поверье Чу Ваньнин не стал сомневаться в думах и сразу же загадал желание, чтобы успеть до окончания этого снегопада. Этот жест можно было посчитать слишком детским для исполнения тридцатилетним мужчиной и все же Чу Ваньнин исполнил это без зазрения совести. Он очень хотел верить и дышал надеждой на благополучное будущее для себя и своего избранника не переставая думать о нем. Что же пожелал бы Мо Жань, будь он сейчас рядом с ним? Такая мысль вызвала чувство лёгкой тоски и значимость первого снегопада для Чу Ваньнина резко пропала. Он отстранился от окна и перестал довольствоваться прохладой голодно вдыхая ее мягкий холод. Вместо этого теперь он обернулся к входной двери спальни и прислушался к звукам снаружи. В многочисленных коридорах и залах хлопотали слуги создавая рабочий шум и суету в спешке успеть принять всех гостей и дополнить украшения. Этот день должен был быть знаменательным для императорского двора. День, когда Чу Ваньнин разделит власть над миром с его настоящим властителем, Наступающим на бессмертных Императором. Владыка дарует ему титул десницы и сделает приемником всех земель и видов власти на случай собственной смерти, но самое главное для него, вознесет его до достоинства быть Первым императорским супругом создав форму двойной власти. И это произошло. Торжество длилось весь день, не считая утра и вечера. Вместе с титулами, Тасян-Цзюнь присвоил Чу Ваньнину богатства и различные материальные блага, имеющиеся при нем в изобилии и достатке. Одарил несметными драгоценностями и диковинными вещицами, которые имели высокую ценность на торговом рынке, в один миг сделав из Чу Ваньнина самого богатого человека в мире после себя самого. Эта церемония была насыщена торжественностью, политической степенностью в глазах зрителей, но и предвкушением чувства трогания и отрады для виновников торжества. Изящество, роскошь и тайные чаяния в фехтующих взглядах. Так час за часом восседая на тронах и выслушивая поздравления, Мо Вэйюй и Чу Ваньнин вместе распивали вино и не могли оторваться друг от друга. Тасян-Цзюнь был восторжен идеей разделить власть со своим покровителем и был готов подарить ему весь мир, но Чу Ваньнина интересовало совсем другое. Какой бы дороговизны подарков не делал ему Император, Чу Ваньнин переступал через себя и лукавил, что так же заинтересован в этом из уважения. На деле ничего кроме истинных убеждений Тасян-Цзюня не волновало его сердце. Резкость принятия великого решения поднять его на пьедестал вместе с собой не давали покоя Чу Ваньнину. Все торжество он заглядывал в глаза Мо Вэйюя и пытался разгадать всю правду за его душой. Честен ли Тасян-Цзюнь с ним? Значат ли все эти искушения в богатствах действительным показателем неравнодушия Императора к Чу Ваньнину или же все это заманчивый вид, кой иссякнет к вечеру и обернется чудовищным обманом в последствии? Чувствуя сомнения в своей желанности для значимого ему человека подле, Чу Ваньнин присваивал любому действию Тасян-Цзюня скрытый смысл надеясь найти ответ, но лишь больше запутывался в своих предположениях. На деле Тасян-Цзюнь просто праздновал возвышение Чу Ваньнина на престол отпустив страхи о разоблачении его личности и довольствовался полной свободой одарить его властью и по-настоящему поженить его на себе. Выглядело это как недостижимая мечта, но он смог осуществить ее и теперь был счастлив и весел как никогда. В золотых кубках бродило вино и Чу Ваньнин видел, как забывается Мо Жань и как блестят от хмеля его фиолетовые глаза, а с смоченных вином губ не сходит стиснутая улыбка. Тасян-Цзюнь часто выпивал и до этого дня, но сейчас это переходило все границы. Глядя на его запьянцовский вид Чу Ваньнин невольно вспомнил тот день и ту ночь, когда он сильно пожалел, что не мог остановить его пьянство. В боязни повторить ту ошибку, Чу Ваньнин скоротечно поставил свой кубок на стол и постарался успокоиться. Его тело в отличии от Тасян-Цзюня не было подтверждено действию алкоголя, и он был одним из немногих, кто видел сознательную сцену происходящего. Распознав к чему это может привести, он решился. Но в тот же момент к Тасян-Цзюню подошёл слуга и что-то зашептал ему на ухо. Чу Ваньнин окинул их двоих взглядом, но тактично промолчал. Закончив отчёт слуга быстро ушел, а Тасян-Цзюнь угрюмо уставился в какую-то точку посреди зала в своих размышлениях. Тогда Чу Ваньнин и предпринял попытку прекратить пьянство. Он вытянул ближайшую к Тасян-Цзюню руку и перехватив за ножку кубок удерживающийся в руке Императора будучи зависши в воздухе выхватил его и поставил на стол, не глядя и со стуком. Чистые и темные как вода глаза феникса пытливо глядели в посеревшее лицо мужчины рядом с ним в сильной тревоге за него. Как только тот обернулся и уставился на него, Чу Ваньнин предпочел объясниться и озвучить наставление чтобы не вызвать недопонимания. Твердо он тут же прошептал. — Не пей больше. Но Тасян-Цзюнь почему-то глупо ухмыльнулся и резко приблизился к нему перекинув верхнюю часть тела через подлокотник своего трона. От опьянения это действие приняло хаотичную траекторию из-за проворства и резвости, что кружили голову, но он попал. В своем поступке Тасян-Цзюнь столкнулся головами с Чу Ваньнином тем самым при всех многочисленных глазах, что смотрели на них небрежно его поцеловав в губы. Такой жест вызвал смятение у Чу Ваньнина и только он успел вздернуть брови от удивления, как этот нахал отстранился от его губ и тут же прильнул к уху. — Хм, м-подлец Сюэ готовит атаку, мы должны перехватить инициативу... Этот шепот был едва уловим из-за вялых движений языка, которые безусловно портили речь Тасян-Цзюня и делали ее ужасно бессвязной, но несмотря на это, Чу Ваньнин полностью его понял. Возможно, за столь долгие года намеков и двусмысленных фраз, выброшенных за это время без всякой на то серьезной цели, то для расстройства, то для ярости Чу Ваньнина, тот научился подбирать нужный ключ к каждому высказыванию и раскрывать его значение. Могло это значить, что Чу Ваньнину всегда приходилось быть на чеку и затрачивать больше сил на понимание, будучи в совершенно нездоровых отношениях с безжалостным Императором? Возможно, но теперь это стало довольно полезным навыком, полученным не в самый лучший период его жизни. Итак, осознав новость, полученную им, Чу Ваньнин ощутил ещё большее негодование. Он молча проследил линией взора как Тасян-Цзюнь уселся на свой трон поерзав, втянул голову в плечи и принял лучшую позу для себя, выдохнул винные пары и снова потянулся за кубком. На этот раз Чу Ваньнин увидел совершенно другого Мо Вэйюя. Этот опьянелый и опрометчивый мужчина со стороны казался до крайности беспечным и пустоголовым, вот только за влажным блеском его глаз скрывались неутихающие думы и толща вопросов, требующих решения. Как мудрый Император он не мог бросить руководство даже во время проведения торжества в честь установления двойной власти и постоянно держал в уме все свои политические планы, а также контроль работы служащих не прекращающийся ни на миг, вместе с поиском вестей, что продолжались без остановки. Увидев незыблемую стойкость в воле Тасян-Цзюня отличную от его тронутого алкоголем вида, Чу Ваньнин усвоил все его могущество до конца не зная, делал ли тот пьяный вид для обмана гостей, или же запивал горечь мыслей пытаясь расслабиться. В любом случае такое двоякое отношение Тасян-Цзюня к императорским делам оставило впечатление на сердце у Чу Ваньнина, и он не смог сдержаться от изумления. Что-то горячее поднялось в его груди перекрыв дыхание, чуть позже растекшись по жилам кипящей кровью. Чтобы избавиться от этого странного, но приятного чувства, он тут же схватил свой кубок и залпом выпил все его содержимое, наконец оторвав взор от покоряющего таинственностью мужчины рядом с собой. Этим же жестом он закрылся от смолкнувшей толпы, что не верили своим глазам. Взаимодействие лиц властью наделённых было столь двусмысленным, что было не ясно, показалось гостям узреть поцелуй, или же такой была иллюзия зрения чья пошлость была развита по-свойски. И все же никто не смел указать пальцем на всю эту неправильность, от этого действа было легко потерять голову, что срубят с плеч немедля. Потому скоро пиршество продолжилось будто ничего и не было, и никто ничего не увидел. Поздним вечером Чу Ваньнин отдыхал в покоях Дворца Ушань выделенных ему для укромного места зодчества тронных залов. С минуты на минуту к нему должен был прийти Тасян-Цзюнь и тогда он хотел спросить о его планах касательно Сюэ Мэна, но Император все никак не появлялся в дверях. Подождав до ночи, Чу Ваньнин решил самим прийти к нему. Он надел черный шелковый халат на нагое тело и взяв подсвечник с собой отправился на встречу к Тасян-Цзюню. В эту ночь Император должен был разделить постель со своим супругом, но кроме этого Чу Ваньнин хотел увидеть его по причине обсуждения дальнейших действий, ведь новость, в которую его посвятил Тасян-Цзюнь в разгар самого торжества, не давала ему покоя весь оставшийся день. Освящая себе путь и удерживая запах халата на груди в кулаке, Чу Ваньнин быстрой тенью прошел по коридорам и зашёл в спальню к Тасян-Цзюню. В темноте ночи его было не видно если бы не огонек свечи в его руке, но даже так Император никак не отреагировал на его визит. В окне виднелась полная и холодная луна, а в комнате было абсолютно пусто и бездушно. По началу Чу Ваньнин подумал, что здесь никого нет, но через несколько шагов к кровати понял, что это совсем не так. Тасян-Цзюнь лежал на постели, не сумевши до конца раздеться как впал в опьянелую дрёму, из которой судя по всему его было не вывести. Его руки сжимали подушку под своей головой, а нога свисала к полу, прямо заявляя о том, как ее хозяин сейчас был совершенно не в боевом настрое. Глядя на это Чу Ваньнин расслабился, выпустив ворот халата из руки. Ему ещё не представлялось возможности увидеть такое, но все же это зрелище было весьма очевидно после количества, выпитого Императором. Крадясь, он обошел кровать и сел с другой стороны на самый край совсем бесшумно. Невесомо он нежно коснулся широкой спины и очень мягко ее погладил. Это первое, что пришло к нему в голову и он не знал зачем, рука сама тянулась к нему прикасаясь в самых беззащитных местах. Но несмотря на то, что он вполне мог взять кинжал и пронзив его плечи добрался до сердца, его ладонь и пальцы все же делали только самые гладкие и приятные прикосновения. Должно быть он шел к этому через чур долго, но возможность именно так прикасаться к любимому человеку заставляла сердце остановиться, а дыхание трепетать. Это было слишком сокровенно для него, настолько, что он не мог поверить своим ощущениям, а перед глазами все расплывалось в темноте. Что не менее важно испытывает ли Тасян-Цзюнь такую же тягу к нему, без всего золота и высокопарных речей, чувствует ли он что-то в своем сердце? Несмотря на то, что находился в спальне не один, Чу Ваньнин ощутил себя совершенно одиноким и в своей слабости досадно взглянул на луну, какой так же было суждено навечно быть одной. Не переставая поглаживать спину Тасян-Цзюня, Чу Ваньнин опечалено выдохнул случайно, потушив свечу в руке перед собой потоком своего дыхания. Но замереть его заставило движение мускулов в спине и приглушённый бас за звучащий как гул. — Что ты делаешь?.. Не успев дослушать вопрос, Чу Ваньнин отдернул руку словно ошпарившись и запахнул свой халат туже, но его попытки спрятаться не сработали. Ни его молчание, ни его стройность и вид тени не помогли ему слиться с интерьером спальни и исчезнуть. Он мог лишь задержать дыхание, но даже так Тасян-Цзюнь уже обнаружил его присутствие и все было бесполезно. Зная, как Чу Ваньнин застенчив, Тасян-Цзюнь учтиво принялся ожидать ответа, но и как всегда ничего не получил взамен. Он не знал, как справиться с этим молчанием и был истощен таким отношением в бессилии как-то бороться, поэтому уткнулся половиной лица в подушку и взглянул одним глазом на сидящего рядом с ним мужчину. Готовясь повторить вопрос, он все же получил долгожданный ответ. — Когда... мы были моложе, я так же навещал тебя во время твоих болезней... Мо Жань, ты помнишь? Голос Чу Ваньнина был мягким и убаюкивающим, таким теплым и родным, знакомым до боли и детского смеха, что были скрыты в памяти Императора целыми десятилетиями его жизни. Такой же голос в далёком прошлом пел ему колыбельные, утешал и хвалил, оставшись в сердце самым дорогим воспоминанием. Услышав его сейчас в шепоте Чу Ваньнина, Тасян-Цзюнь был повергнут в удивление. Неужели этот мужчина суровый и непреклонный может так нежно и заботливо говорить с ним? Сколько времени было упущено, чтобы добыть эту самую яркую, но такую маленькую небесную звезду, которая сейчас сама опала к его ногам и озарила собой ночь на земле? Много, слишком много, настолько много, что можно было прожить всю жизнь, что он и допустил. Только к своей зрелости ему удалось достигнуть этого сокровенного сокровища, что заставляло сердце трепетать в упоении и ностальгии. Но теперь он был больше и сильнее чем, когда либо, отныне он не потеряет, ни это чувство, ни этого человека. Так пообещал себе Тасян-Цзюнь. Он не хотел отпугнуть от себя Чу Ваньнина вместе с тем испортив атмосферу с нежным настроем, витающим в темноте и потому не шевелился, хоть и желал притянуть супруга к себе и сделать с ним что-нибудь грязное. Он был слишком восхищён новым этапом отношений между им и Чу Ваньнином и пока не хотел ничего менять. Отложив воспоминания о матери и пошлые мысли на второй план, по просьбе Чу Ваньнина он принялся рыться в памяти своей юности, но так ничего и не нашел. — Нет. Так же шепотом подыграв ответил Тасян-Цзюнь, ведь уже некого было будить и можно было говорить в полный голос, но речь Чу Ваньнина была настроена именно так и этим нельзя было не умилиться. В ту же секунду Тасян-Цзюню в пьяную голову пришла идея и он незамедлительно ее озвучил. — Напомни о том, как это было, Ваньнин. Все тело Чу Ваньнина было обездвиженно от таких слов. Его сердце было готово разбиться долей секунды назад, но последние слова остановили его самоубийство. То, что Тасян-Цзюнь не помнил его визитов в ученическую пору сильно ударило по Чу Ваньнину. Его скептичный и придирчивый к себе ум все ещё не верил доверию Тасян-Цзюня к нему и заставлял мучиться в сомнениях, искать доказательства неравнодушия к себе. Из-за заниженной самооценки и нелюбви к себе он не мог найти покоя даже получив богатства и титул. Десница Императора, супруг... Все это ничего не значило для него без искренних чувств, какие Тасян-Цзюнь не смиловался показать для него. На самом деле все императорские дарования и разделение власти уже значили безграничную любовь Тасян-Цзюня к нему, но всего этого Чу Ваньнин просто не понимал и не измерял сердечные ритмы в мешках золота и серебра. Он не знал, что есть любовь и как ее можно измерить, но смертельно в ней нуждался и умирал от этой жажды мучая себя в собственных заблуждениях. Если бы ничего не изменилось, и они так и не нашли связь в своих судьбах, Чу Ваньнин так бы и умер не смея думать ни о какой любви, но все сложилось именно так и возможность заявить о чем-то большем чем готовность отдать за него свою жизнь или подарит всего себя сводила его с ума. За тот миг он успел решиться уйти и разорвать их недавно налаженную связь самостоятельно, не ожидая, когда она разорвется сама и тогда вероятно он не сможет этого вынести. Но Тасян-Цзюнь вовремя добавил продолжение и своим предложением остановил Чу Ваньнина от каких-либо действий. Это выглядело точно после отказа Чу Ваньнин напрягся, а вместе с тем вокруг него чернота ночи омрачнела сильнее и стала гуще, но как только Тасян-Цзюнь предложил напомнить о тех временах, тело Чу Ваньнина ослабло и даже плечи опали. Тасян-Цзюнь не знал, как страдал Чу Ваньнин и как была разбита его голова этими назойливыми мыслями, он мог наблюдать только лишь за его силуэтом и слышать его уставший выдох. Так Чу Ваньнин не заставил себя долго ждать. Он тут же собрался с мыслями чтобы не подавать виду и стал рассказывать их общее прошлое сдерживая голос в шепоте. — Только я мог прийти в твою комнату и навестить тебя несмотря на изоляцию и возможность заболеть самим. Часто ты не мог уснуть без фонаря, который я приносил с собой, чей свет успокаивал тебя. Я приходил в ночь, когда болезнь переносилась тяжелее всего и оставлял тебя только под утро, когда тебе становилось легче. Когда ты просил остаться с тобой, я говорил, как не за что тебя не брошу, но позже уходил, оставив только свет фонаря после себя... Должно быть, вспоминать времена, насыщенные уверенностью и благим единством было ошибкой, но Чу Ваньнин очень тактично сдерживал голос от содрогания. Ещё никогда он не рассказывал какую-либо историю в такой форме. Все его лекции или нравоучения были содержательными и сухими чтобы не отвлекать учащихся от сути. Но на этот раз он позволил себе подробности и даже выражение собственного отношения лишь бы что-то пробудилось в глубине груди Мо Вэйюя. Насколько мог внимательно Тасян-Цзюнь слушал рассказ Чу Ваньнина, но не задумывался было ли это все на самом деле. Даже сейчас иногда казалось, что все происходящее в данный момент сон в его нетрезвом уме, что уж говорить о каком-то рассказе. Его намного больше привлекало само звучание слов и то как Чу Ваньнин их произносил, выдумывая что-то похожее, Тасян-Цзюнь смог отнести такой голос только к мурчанию кота. — Выходит, ты лгал мне? — ... — Ваньнин - Ваньнин, я всегда подозревал, что ты тот ещё лжец ха-ха-ха!.. Тогда у Чу Ваньнина встал ком в горле на насмешки Тасян-Цзюня и все же он превозмог себя, чтобы возразить. — Мо Жань, оглянись вокруг, прошло так много лет с тех пор... Кто все ещё приходит к тебе, сидит у изголовья твоей кровати и пережидает болезнь вместе с тобою, скажи мне... — Ты! Наконец Чу Ваньнин мог выдохнуть со спокойствием на душе. Ответ был абсолютно верным и больше ему не придется прилагать усилия, чтобы доказать свою значимость хотя бы на сегодня. Это было похоже на то, чего он добивался и потому сейчас мог уйти. Он уже начал подниматься с края матраса кровати, но внезапно большая ладонь схватила его за локоть и потянула назад. — Снова уходишь не попрощавшись. — Тебе уже лучше, мне больше нечего здесь делать. Все его попытки достучаться особенно до нетрезвого ума Тасян-Цзюня были весьма отягощающими, уставший он тоже был не прочь отдохнуть и хорошо выспаться или забыться в пьяном запале, но ничего из этого ещё не доводилось ему сделать. — Я знаю зачем ты пришел на самом деле. Останься, давай поговорим. — Ты пьян... — Ваньнин, не уходи. — ... Разве мог Чу Ваньнин уйти после такого. Конечно он все ещё смотрел за мерным движением полной луны в окне и не смел взглянуть на Тасян-Цзюня и все же остался сидеть на том же месте. Убедившись, что он никуда не уйдет, Тасян-Цзюнь ослабил свою хватку, но не стал отпускать его, предвкушая последующую реакцию этого мужчины на свои дальнейшие слова. Он только лишь приподнялся на свободном локте на кровати и стараясь заглянуть в его лицо за волосами продолжил говорить томным и чуть более звучным голосом. — Ты пришел за тем, чтобы спросить об атаке Сюэ Мэна и о решении Этого Достопочтенного как поступить с этим. Этот Достопочтенный прав? Не изменяя себе Чу Ваньнин ответил молчанием на этот вопрос и узнав знакомую комбинацию действий, Тасян-Цзюнь продолжил, не отвлекаясь от главного. Его так же волновало отношение Чу Ваньнина к нему, но в отличии от самого Чу Ваньнина, он был готов спросить об этом на прямую. То ли так действовало вино в его крови, то ли он просто набрался храбрости сквозь года и испытания, но он исполнил, то чем грезил не первый день. — Ты желаешь сохранить жизнь Сюэ Мэна? — Я уже говорил о том, чего я хочу... Мягкость шёпота резко пропала и голос Чу Ваньнина внезапно стал намного твёрже даже чем тот, что звучит обычно. Этот вопрос ужасно раздражал его, а мысль о поисках доказательств только выводила его из себя. — Смотри в глаза, я хочу знать правду. Голос Тасян-Цзюня так же стал на тон ниже приобретя требовательный оттенок, за которым больше не было слышно той бархатистости. Вместе с тем предчувствуя уход Чу Ваньнина, его хватка стала заметно сильнее и это довело Чу Ваньнина. Он больше не желал терпеть любую боль, которая могла быть причинена Тасян-Цзюнем и потому сорвался, не ставши церемониться. Он с размахом вырвал свою руку из захвата и впервые за все время, проведенное здесь этой ночью вскочив оглянулся, чтобы посмотреть Тасян-Цзюню в глаза. — Мо Жань прекрати! Я больше не считаю его своим учеником и между нами нет ничего общего! Я даже не желал принять его, если бы не Сюэ Чженъюн, что уговорил меня! Никто кроме тебя недостоин быть моим учеником! Ты был самым угодным для моей науки с которой остальные были слишком слабы чтобы справиться и в результате единственный достиг величия! Я хочу сохранить лишь твою жизнь! Ради тебя я собственными руками прикончу Сюэ Мэна! Его крик раздался громом по комнате, что еще бы немного и полопались стекла в оконных рамах. Его сумрачный силуэт был наполнен доблестным безумством и готовностью пожертвовать собой для защиты любимого человека. Одна мысль о смерти в сражении во имя Мо Вэйюя воспаряла в нем боевой дух и насыщала сердце мужеством, вот только поклясться об этом на словах было почти невозможно для него. Легче было показать, чем умолять поверить и потому переведя дух он потребовал последнее перед тем как уйти. — Сейчас же объявляй контрнаступление и сам все увидишь своими глазами, если все ещё не внемлешь моим словам! И все же Чу Ваньнин был слишком вспыльчив и мог загореться от одной искры без страха выгореть. Если раньше чувства скрывались в его сердце, а разум руководил всем его существом, то возможность быть искренним теперь позволяла ему показать все, что таилось внутри него. Он успел позабыть какого это быть открытым и сейчас выдавал слишком много, исчерпывая себя чрезмерной эмоциональностью, к возвращению которой он банально не был готов. В тот же миг его темный силуэт покинул комнату с потрясающим грохотом от захлопывания дверей на выходе оставив протрезвевшего Тасян-Цзюня в одиночестве. Его тело вдруг остыло от слов Чу Ваньнина и тут же внутри что-то тихо, но уверенно стало разгораться. Вероятно, решительность убить Сюэ Мэна не была ложью для Чу Ваньнина, теперь и для Мо Вэйюя. Ему вновь показалось, что уверенность в этой правдивости давно сопровождала его, возможно с тех времён как Чу Ваньнин убил покойную Сун Цютун или даже раньше и потому, обрёл спокойствие. Он наконец-то смог понять, что все это правда и больше не осталось сомнений. От автора: Делитесь положительными впечатлениями здесь и в тгк: Пепелище Сижи. С надеждой на то, что ваше сердце не осталось равнодушным к этой работе🤍