Мрак

— Помогите эх!.. Эх на помощь!.. эх... — А-а... — А? В чем дело?! — Со мной раненый эх... Помогите ему, скорее! эх... — Эй, отставить оборону! Все сюда! Что с ним?! Выглядит ужасно! — Глубокая рана в плече, эх... эх... потеря крови... — В лазаретный шатер его, слышали?! Ты же пройдешь в главный со мной. — А-а-а! — Нельзя мне в главный, Молодой господин, он умрет эх... эх!.. Мы послы Духовной школы Гуюэе, эх... я должен помочь собрату, поймите, прошу! — Ну а как же не понять!.. Тогда и раненого в главный! Пошли, спасёшь ты своего собрата, не переживай и за одно нам все расскажешь. Голоса, раздающиеся неподалеку наращивали силу и совсем скоро стали совсем отчетливы. Распахнулись синие бархатные плотные полотна на входе и в шатер вошла толпа вооруженных бойцов, что ранее оберегали лагерь в оцеплении. С собой они привели двух лекарей и помогли им расположиться в шатре, плетёный стол оперативно сдвинулся к импровизированной стене круглого шатра, увешенного узорными бело-голубыми махровыми коврами, а на пол, устеленный белыми медвежьими шкурами постелили чистую простынь где смог расположиться раненый и рядом с ним его соратник. Хоть они и ввалились без предупреждения молодой господин в синем смолчал и не стал задавать вопросов, лишь помог освободить места и в немой суровости снова занял лежак. В волнении лекарь приступил к лечению раны своего соученика и не дожидаясь, когда вокруг прекратиться суета принялся рвать шелковый рукав на раненом пока тот задыхался и стонал от невыносимых болей. Пускай их приняли в лагерь, все же это не вызывало доверия, потому представитель Духовной школы Гуюэе старался вести себя собранным, несмотря на трудности, которые балластом тащил за собой пострадавший приятель. Показывая свою неотложную занятость, он оттянул момент расспроса, но все же тот настал, когда рана была более-менее обработана и жизни его соратника больше ничего не угрожало. — Говори, откуда пришли. Сюэ Цзымину не терпелось выяснить столь неожиданный визит учеников Духовной школы Гуюэе на засекреченное место, где он вместе с союзниками разбил повстанческий лагерь, о котором мог знать только глава Цзян, который ещё не до конца вошёл в немногое число сторонников ныне уничтоженного ордена Пика Сышэн и не мог принимать участие в борьбе так же активно как и основатели оппозиционного альянса и потому бывший приёмник великого ордена Низшего мира недооценил всю тяжесть битвы пережитую этими лекарями, скептически относился к их боевым ранам и пренебрегал их верности единому делу. Лекарь же думал озвучить более поверхностный ответ не доверяя никому, хоть от молодого господина, падшего Пика Сышэн сейчас зависели и жизни его товарища и его самого. Продолжая перевязывать рану, он заметил неприязненное отношение в свою сторону и потому сосредоточился больше прежнего. — Мы оторвались от погони и сбежали из бывшего Дворца Даньсинь. Разум Сюэ Мэна стал воспален от услышанного им прошлого названия тронного зала своего ныне покойного ордена, и он не смог сдержать тревоги. Он вскочил на ноги со своего места и присев к занятому лечением лекарю одернул его за плечо и резко повернул к себе. — Живо признавайся! Это ваш двуличный план, решили и волки сыты, и овцы целы?! Устроили заговор с Этим против меня?! Во злости Птенец феникса воспылал, но его глаза все же оставались влажны и печальны, как и мгновение назад. Молва о том, что было так близко ему, все больше дырявила рану на его сердце, но он не мог молчать. Он был обязан действовать и биться до тех пор, пока не вразумит Мо Жаня, и не вернёт Учителя — двух самых сродных и ближних ему по духу людей. Они все те, кто у него остались. — Да черт вас всех подбери, нет! Велись переговоры и ничего более! Нет! Больше ничего нет!.. Хоть лекарь и осмелился повысить тон, так как больше не выдерживал давления, ему было трудно говорить и как-то противостоять безудержной невежественной грубости Сюэ Мэна. Тот же видимо был так сильно зациклен на своем горе, что не мог браво судить и разум его вновь был опохмелен новой дозой тоски. — И поделом вам! Он никого не щадит, с ним невозможно договориться и даже таких предателей как вы Он не помилует! И я не помилую! Горечь утраты Сюэ Мэн был не в силах пережить, ведь одна за другой все трагедии ввалились на его все ещё юные плечи слишком быстро, что он банально не поспел повзрослеть, дабы смочь вынести все это. Теперь он не считался ни с кем и обесценивал чужие муки все ещё не получив утешения для себя. От нежелания признавать себя не единственной жертвой, он со скоростью ветра за коврами и полотнами шатра вынул из ножен Лунчэн и приставил боевое лезвие к шее лекаря. Едва почувствовав колкий холод на своем кадыке от с великой силой сдержанного меча, лекарь так же вышел из себя. Он видел смерть своих соратников сегодня и смог спасти лишь одного товарища. Чувствовать приближение смерти о второй раз оказалось непосильным для него. — Вы в своем уме?! Забыли страдания ордена Жуфэн, забыли о том, как теперь порабощен весь мир и нет значения бессмертен он или нет?! Думаете Пик Сышэн пострадал больше всех?! Теперь уничтожена самая главная и основная часть Гуюэе, глава ордена и лучшие ученики! — Да что ты знаешь! Мой дом был враждебно захвачен! Моя семья была безжалостно убита! Мой учитель самоуправно пленен! Мой брат оказался жестоким кровожадным убийцей! Казалось от крика начнут рваться ковры, висящие у стен шатра, а в центре настанет кровавое месиво, вот только в своей жизни Сюэ Мэн успел увидеть, что же такое на самом деле смерть и теперь от забора жизни его тошнило и выворачивало наизнанку, и этого не произошло. Все свои чаяния он направил в слова и стал внушать ужас, который сам когда-то пережил. — Что, вам всем страшно?! И мне страшно, до сих пор страшно от того, что все это его рук дело... Мой кровный брат... хуже врага! И все ещё будете лепетать как вам трудно и сложно?! Лунчэн в его крепком хвате ослаб, будучи таким же чистым, каким он явился на свет покинув ножны. Вскрыв свое сердце уже не одно тысячный раз господин Сюэ глубоко и неровно вдохнул, набрав в утомленную сердечными муками грудь новую силу залатать выпотрошенное сердце назад и поднялся с приседа отпустив лекаря. Его глаза вновь стали похожи на два мутных соленых озера в затянувшемся половодье и так он последовал на свое место убрав Лунчэн в ножны. — Духовную школу Гуюэе ещё можно спасти. Сейчас делай все, что должен, а после проваливайте. Впредь с Духовной школой Гуюэе не веду общих дел. Сюэ Мэн устало выдохнул и подпер собственный лоб предавшись новой тяжести, стараясь не смотреть как ошарашенный лекарь продолжил перевязку. Гуюэе была для Сюэ Цзымина отличным шансом набраться сил и обзавестись связями для сопротивления бесчинству собственного брата. Теперь без Цзян Си эта нить успеха была потеряна, вряд ли новый глава школы станет иметь дела с таким изгоем как Сюэ Мэн, когда ему самому потребуется помощь заново поднять Гуюэе. И все же раньше от чего-то разные заботы мало тревожили Цзян Си, и он был угоден подсобить Господину Сюэ в борьбе, точно им двигал некий долг, но Сюэ Мэн же никогда об этом не задумывался. Теперь требовалось начинать все с начала и искать помощи других неравнодушных орденов, коих было ничтожно мало. Когда ряд расставленных свечей вновь обогрел воздух внутри шатра, затем как были приведены незваные гости и умолкли болезненные стенания, полотно на входе снова было одернуто на небольшую щель и холод насмешливо стал проникать в шатер. Почувствовав поток холодного ветра Сюэ Мэн поправил воротник своего утепленного синего ханьфу и скрестив руки на груди заворчал. — Закрой, дует же! — Хм-хм... не откажите в уединении, Господин Сюэ. За полотном послышался приглушённый звонкий смех, а в щели показалась ободряющая улыбка, зазывающая к себе, ослепительная от уличного света. Увидев ее, Сюэ Мэну стало чуть спокойнее и в усталости он вышел из шатра. Снаружи ждал его верный друг и брат по оружию, лучший ученик Куньлуньского Дворца Тасюэ и великий обольститель сердец Мэй Ханьсюэ. Встав в паре с ним и опустив полотно за собою Сюэ Цзымин нахохлился и буркнул. — Чего тебе? Мэй Ханьсюэ в свою очередь вдохнул полной грудью приятно свежий и совсем не холодный для него осенний воздух и принялся говорить. — Что же думает Господин, проведя допрос? — Дело дрянь - вот что! Зачем им понадобилось проводить переговоры? Вряд-ли это была инициатива лекарей, вести двойную игру слишком трудоемко для этих безучастных слабаков. Заподозрить подготовку к наступлению было невозможно, я все продумал и Тасян-Цзюнь не мог догадаться об этом, чтобы вызвать их это тоже. Не имею понятия, что могло пойти не так... Я не знаю... Приглушённым тоном разъяснял свои домыслы Сюэ Мэн, чтобы его мог услышать только Мэй Ханьсюэ чуть наклонивший к нему голову. К концу речи Сюэ Мэн непривычно для самого себя потупил взор и спрятав шею в плечах раздосадовано отвернулся против своего собеседника. Кровная месть стала для Сюэ Цзымина первой и единственной доблестью, кою он решился взять в собственные руки без командной работы соучеников и наставлений учителя или родителя. И хоть он и видел смерть своими глазами, это никак не помогало ему вести разведывательные и наступательные операции, лишь подкрепляло неуверенность и страх неудачи. Он был совершенно не зрел для войны как оказалось с не менее умным и бойким противником. Это больше не семейные перепалки о том, кто первым встретит Учителя на занятии. Теперь братья — два взрослых мужчины, воюющие за благородную жизнь и мучительную смерть. Больше нет поддавков и баловства, не будет человека, кто сможет их примирить, наказав за ругань враз двоих, не станет передышки длинной в ночь, за которой на утро все обиды забудутся. Есть только вражда, горящая горем в сердце и будет лишь один победитель. Все это было слишком серьезно, слишком по-настоящему... во что Сюэ Мэн не желал верить. Что с момента отступничества Мо Жаня, не находит себе места и все, где он смог обрести уют — это кочевой военный лагерь, слоняющийся по округе его родного и бывшего ордена в поисках лучшей точки атаки или же Дворец Тасюэ, где легко было только пить, а во все остальное время сжирала неутолимая тоска по дому. Что сняться кошмары и лица родителей, что остался один. Один, посреди этого безжалостного и голодного счастьем мира. Внезапно на боевой серебряный наплечник Сюэ Мэна опустилась рука, морозной красоты и теплая на ощупь, а после, перед глазами появилось лицо уклоненной головы с посыпавшимися белыми волнистыми локонами и глазами, голубыми, но с оттенком зелени, такими весёлыми и спокойными. Похлопав Сюэ Мэна по плечу, Мэй Ханьсюэ попытался вглядеться в его печальные и растерянные глаза, чтобы показать направление. Как только он подтвердил досаду в двух мутных лазурных океанах напротив, Мэй Ханьсюэ тут же встал прямо и подняв руку, указал на горизонт. Сквозь серость и запах гнилой растительности, там из-за края земли совсем недавно вышло солнце, свежее и дразнящее на тепло одаривая белым светом весь мир. Наивно следующий за рукой Мэй Ханьсюэ, подавленный взор Сюэ Мэна вскоре устремился на зрелище осеннего рассвета и лучик слабого тепла попал ему в глаза наполнив их отблеском надежды. Это утро выдалось утомляющим и холодным и хоть все вокруг погибало, заставляя сердце все больше тосковать, в осени непременно содержалась своя красота и кто как не Мэй Ханьсюэ знал, как найти прекрасное в самый обыденных вещах. — У нас все получится, вот увидишь! Однажды, таким же бодрым и свежим утром ты встретишь солнце и.…! Воспользовавшись своим природным обаянием и даром убеждения Мэй Ханьсюэ принялся слагать поэтическое выражение, которое так цинично оборвал Сюэ Мэн. — Ты, пустоплёт! Лучше бы помог с дальнейшим планом, эх... Унылый настрой мешал Сюэ Мэну даже как следует выругаться, потому он слабо вздохнул и зашёл в шатер, не терпя холода и болтовни уроженца Куньлуньского горного хребта. Видя, как поражение так скверно действует на его настрой, Мэй Ханьсюэ не мог оставить его одного. — Постой же! Сюэ Мэн, будь помилосерднее со мною, все же ты живёшь в шалаше, какой обустроил я... Следом за своим братом по оружию, Мэй Ханьсюэ задернул полотно на входе и прошел внутрь шатра, где его немного смягченный голос растворился в дыму свечей. Темный коридор казался нескончаемым и все же торопливые шаги вскоре преодолели долгое расстояние из каменных плит и скольких ступеней. Массивные двери отворились и человек в черном, почти сливающийся с темнотой, очернившей этот зал внёс огонь в своих руках и стал приближаться. Вода, так тихо стоящая в этой пещере вся покрылась яркими бликами отражения пламени, любопытно движущимися за силуэтом плотно скопленного мрака, тем взволнованно осветив блеском влажные каменные стены темницы. Подойдя ближе, мужчина в черном осветил факелом систему цепей и человека, скованного в ней. Его белое лицо на месте переносицы, закрытых верхних век и висков блестело от влаги и света вместе с шелковистыми волосами, что прилипли к взмоченным слоям одеяния и местами разбились на тонкие блестящие нити волосков. По-видимому, мужчина опущенный по пояс в воду был ослаблен и не реагировал на яркость огня поднесенного к его лицу. И хоть этот вид и мог зачаровать, кроме этого в глаза бросились брови, сурово сведённые вместе, точно тот все время был в сознании и лишь обманывал своего наблюдателя. На это Тасян-Цзюнь затаил злобу и опустившись на корточки, одной рукой снял с поникшей головы пленного деревянные удила сдерживающие того от способности говорить, и тем же движением отбросил их себе за спину. Освобождение пробудило Чу Ваньнина от дрёмы и придя в себя он смог поднять голову, но в тот же момент наткнувшись на яркость пламени, его глаза, ещё не успевшие прозреть, сомкнулись вновь в старании найти силы превозмочь остроту огненного света. — Чу Ваньнин, прекращай строить из себя разобиженную недотрогу, Этому Достопочтенному известно на какие злодеяния ты горазд! Эти громкие слова разлетелись по пещере долгим эхом, бьющим по ушам каждый раз все сильнее. Чу Ваньнин не знал который день он здесь подвешен, была ли это ночь или же шел день, от чего в голове гудело, а все тело нестерпимо ныло в давящих болях. Он не сразу сообразил, что происходит, но вскоре из алых бликов и темных пятен смог разглядеть освящённый факелом лик Тасян-Цзюня перед собою. Его черные злые глаза блестели фиолетовой тревогой и растерянно метались, осматривая Чу Ваньнина. Когда его попытки рассмотрения, не дали никаких результатов, он тут же поднялся и торопливо прошёл к катушке резко ослабляя натяжение в цепях и вновь вернулся на прежнее место. Как можно быстрее Император поднял Чу Ваньнина из воды на помост, где стоял сам и расстегнул все замки на теле пленного, вместе с тем снимая связку с булыжником в ногах, лишь оставив скреплённые вместе кандалами руки, ради сохранения доминантной позиции рядом с ним, не зная, чего можно ожидать от Чу Ваньнина. Когда большая часть сковывающего металла была сброшена, Тасян-Цзюнь снова присел на корточки становясь почти вровень сидящему с поджатыми ногами на холодном каменном помосте взмокшему Чу Ваньнину. Раскрепощенному Чу Ваньнину тяжело далось ожидание свободы и смены положения тела, потому ему было трудно тут же сесть прямо и поднять голову. Все больше отходя от мук он облокотился локтем в камень под ним и почти лег, собираясь с силами. Такое положение дел совсем не устроило Тасян-Цзюня и немедля он приподнял его лицо ухватив Чу Ваньнина за подбородок. Все выглядело так, будто Император боялся что-то упустить и потому торопился приметить любое изменение. Однако он уже потерял из виду самую важную смену, за которой теперь всё не мог угнаться. — Посмотри на Этого Достопочтенного, ну же! Хоть он и был в силах схватить Чу Ваньнина за лицо и дернуть, призывая ко вниманию, он не мог заставить его смотреть в свои глаза. Только когда непроницаемым глазам феникса самим захотелось увидеть его, они самовольно подняли веки и воззрились прямо в Тасян-Цзюня. Этот взгляд был сильнее, чем хватка кой Тасян-Цзюнь удерживал положение головы Чу Ваньнина. С того момента как он был брошен в этой сырости и оставлен на растерзание кошмарам тьмы, в этом кромешном мраке он покоил и ласкал лишь одну мысль. Все это время Чу Ваньнин обдумывал, как будет рад Тасян-Цзюнь догадавшись о его переменах, ведь это то, к чему всегда тот склонял его. Теперь, когда Чу Ваньнин был согласен с его убеждениями и полностью доверял, даже будучи скованным в цепях и ослеплённым темнотой он молча улыбался своей навязчивой идее в предвкушении долгожданного принятия. И теперь всем своим видом он хотел показать свою неистовую решительность, он выпустил всю злость и ненависть, что копилась в нем для демонстрации преданности и приверженичества. Показать, что похож на Тасян-Цзюня, доказать это... Но Тасян-Цзюнь увидел в этих устрашающих взором глазах совсем не ту цель. Он узрел человеческий кошмар и частью себя пожалел о том, как снял большую часть оков. Казалось удержать буйство вырывающиеся из черных зрачков было невозможно, что могло все тело приводить в оцепенение и дрожь. Предчувствовав собственную слабость, Тасян-Цзюнь рассвирепел в попытках победить в поединке устрашения. Собственный страх перед человеком, к кому он не мог быть равнодушным, приводил его в бешенство и потому, он привстал и усилил хватку сильнее, сжав нижнюю челюсть Чу Ваньнина в своей руке, нависнув над ним, угрожая другой рукой факелом с пламенем. — Посмей только пытаться запугать Этого Достопочтенного! Мало досталось?! Этот Достопочтенный в силах осквернить тебя ещё! Но как только Тасян-Цзюнь прорычал это прямо в лицо своему пленному, Чу Ваньнин лишь почувствовал, как в страхе сжимается его сердце. В миг выражение его лица с переполненного уверенностью сменилось на боязливую растерянность. Неужели, он ошибся? Дабы выяснить разлад, он не отрывал глаз от очей, мечущих бешеными искрами в него и почти неосознанно поднял скованные руки сложив ладони на руке увитой вздувшимися венами под перчаткой, что держала его за лицо. — Думаешь одного убийства хватит, чтобы вернуть себе власть и достоинство?! Единственный, кого в таком случае ты должен убить это — Этот Достопочтенный и Он этого не допустит! Ты притеснен и смертен, и ничего не сможешь с этим сделать! Всё, на что ты способен, это лишь подчиняться и терпеть любую прихоть Этого Достопочтенного, ясно?! Будучи под чувством собственной защиты, Тасян-Цзюнь счёл важным напомнить обязанности, что должен был выполнять Чу Ваньнин, как делал это всегда, когда его пленный смел показать неукротимый характер. Совсем недавно, это могло подавить сопротивление противника, но теперь, когда все так переменилось, это вырвалось из Императора интуитивно, но не приносило должного результата. Чу Ваньнин стал непредсказуемым и это все больше озадачивало Тасян-Цзюня, от чего опомнившись, принялся спешно выяснять причины и корень изменений, произошедших с ним, недопонимая происходящего. — Сейчас же, открой рот и признайся, почему ты убил Императорскую супругу Императрицу Сун Цютун?! Прокричав это, Тасян-Цзюнь толкнул Чу Ваньнина к полу выпуская из захвата и вырывая руку из чужих прикосновений, которые он так поздно заметил. Из потребности к остережению Император отдалился от подсознательно пугающей его личности и предпринял первую попытку во всем разобраться. Получив приказ Чу Ваньнин в свою очередь перетерпел боль в челюстях и настроился на холодное безмолвие. Он хорошо помнил, как Тасян-Цзюнь ударил его по лицу приложив к удару немало духовных сил за то, как занял место Императорской супруги, а теперь услышав, как Император спрашивает за ее мучительную кончину взрастил толщу льда на всей своей коже. Чу Ваньнин был уверен в том, как Тасян-Цзюнь поймет его намерения и не станет винить, вот только Мо Вэйюй снова причинил ему боль, следом за тем заговорив о гадкой женщине. Обида умопомрачительной силой вновь сдавила его сердце и он, будучи живым почувствовал себя хуже, чем мертвая Сун Цютун. Уставший от тщетных доказательств и попыток убеждения Чу Ваньнин подобрал босые ноги под себя и выпрямляясь в спине занял прямое положение садясь на колени, тряхнув головой же, закинул часть мокрых волос за спину, тем же убирая растрепавшуюся челку с глаз полностью открывая себе обзор. Он тяжело вздохнул и сблизился с отступившим Тасян-Цзюнем чуть склонившись в его сторону, но не опуская вздёрнутой головы хладнокровно взглянул тому прямо в глаза. — Ей не следовало браниться в моём присутствии. Видя, как с каждым мгновением нрав Чу Ваньнина становится все тяжелее, а взгляд его все убийственней, Тасян-Цзюнь все больше подозревал в смерти Сун Цютун разгадку, за которой он гонялся уже не первый день. Сразу после зачистки Дворца Ушань, Император распорядился заковать Чу Ваньнина в Водной тюрьме и там лично одевая кандалы приметил верные следы убийства - кровь. При этом видных увечий самоповреждения на его теле Тасян-Цзюнь не нашел, что само собой после направило его в Павильон Алого Лотоса и встретив там евнуха Лю Гуна он наконец смог увидеть все своими глазами. Слушая рассказ старика Лю, он прошел в глициновую веранду, где все было залито кровью, слезами и густой черной тушью. Увидев омертвленное тело Сун Цютун что обступила толпа придворных дев, Тасян-Цзюнь лишь выразил брезгливое пренебрежение к трупу своей жены и даже не стал подходить к ней ближе, чтобы в последний раз взглянуть в ее лицо, лишь махнув рукой приказал кремировать тело и закопать ее прах в близи Дворца Ушань. Намного больше его беспокоила причина смерти его жены, а точнее, что сподвигло Чу Ваньнина сотворить такое, да ещё и создать вид Добродетельной драгоценной второй супруги наложницы Чу на глазах у посторонних людей. В поисках ответа, Тасян-Цзюнь заставил евнуха поведать ему весь распорядок дня Чу Ваньнина с момента его домашнего ареста, совершенно не догадываясь о том, что истинной почвой для этого стала попытка самоубийства Чу Ваньнина, точнее ужин конфетами и вином, или ещё точнее первая брачная ночь и предательство Сюэ Цзымина на торжестве супружества. Разъяснив каждую минуту одинаковых на предыдущие дней евнух все ещё не мог сказать, как все-таки Чу Ваньнин решился на убийство, так как отсутствовал за подношением накидки для своего господина и это только разозлило Тасян-Цзюня, но он не стал измываться над стариком и лишь прогнал его с глаз долой в то время раздумав вернуться в глициновую веранду и осмотреть ее тщательнее. Кроме усохшей крови и помятой борьбой травы, он смог обнаружить лишь две больше не пригодные для письма кисти, одна из которых была в крови, а вторая в чернилах и каменный стол с прилипшим к нему рисовым листом бумаги залитым тушью из оброненной чернильницы. Что было написано по насквозь пропитавшее бумагу чёрное пятно было не разобрать и все же Тасян-Цзюнь забрал этот лист себе. Подставив свечу к столу, в ночи он пытался разглядеть что же скрыто в глубине этого черного пятна, но и на этот раз Император не получил подсказки. Так его расследование длилось день за днём пока он и вовсе не потерял суть произошедшего. Почти отчаявшись, он заплатил большие деньги заказав у Цитадели Тяньинь порцию Воды Оправдания готовясь провести допрос Чу Ваньнина. Тасян-Цзюнь знал на опыте как сложно порой разговорить этого неприступного мужчину и на средство для раскаяния самых грешных людей он возлагал все надежды. Теперь наведывавшись к единственному заключённому Водной тюрьмы, он был полон решительности заполучить ответы и тревоги о том, что все совсем не то, чем ему кажется. Все больше убийство выглядело почти спонтанным событием, причиной которому послужило желание, а не нужда и этот исход был для Императора самым непредсказуемым и невозможным. Тасян-Цзюнь просто отказывался видеть истину у себя перед глазами. — Что она сказала тебе, говори! Тасян-Цзюнь и сам не знал какой острый нож сейчас вгоняет Чу Ваньнину в сердце на место ещё незажившей раны и потому был абсолютно не готов к тому, как покажет себя его кошмар. Но Чу Ваньнин же только холодно выдохнул и отвёл беснующийся взгляд пытаясь сдержать свою ревность, однако от злобы на его лице залегли свинцовые тени на месте скул и под бровями. Пока Тасян-Цзюнь все ещё ждёт от него ответа и находится рядом с ним, этого хватит для того, чтобы перетерпеть эту болезненную зависть. Но стоит ему отправиться оплакивать свежую могилу своей жены, Чу Ваньнин был готов сделать все возможное, чтобы стать заметнее для него, застави ть его думать только о себе и полностью опоить его мысли собою. От автора: Делитесь положительными впечатлениями здесь и в тгк: Пепелище Сижи. С надеждой на то, что ваше сердце не осталось равнодушным к этой работе🤍