want

( — Ты мне не навредишь?) Ситуация —  дерьмо.  Уёну, впрочем, весело — и благодаря, и вопреки. Ну и на дерьмовость более, чем насрать, откровенно говоря; всё равно случилось бы, не это, так что-то подобное. Рано или поздно. Он, если честно, особо не переживает; отец наверняка ждал подобного. Явно пытался прикинуть масштабы, морально и финансово готовился разбираться с последствиями опрометчивых решений, продиктованными опьянением, смутным любопытством и желанием поразвлечься. В основном, правда, тоской, засасывающей, словно в чёрную дыру, остатки здравого смысла, разума и попыток быть — казаться — адекватным человеческим созданием с адекватным контролем импульсов.  Единственное создание — абсолютно точно человеческое, правда, адекватностью тут и не пахнет, — полулежит у его ног, свернувшись в клубок, тихо сопит и изредка, не удержавшись, всхлипывает, от каждого звука, неважно, собственного или постороннего, вздрагивая всем телом. Изредка он поглядывает заплаканными глазами снизу вверх, пытаясь считать реакцию — Уёна сейчас раздражают слишком громкие звуки. За исключением, пожалуй, сухого, эхом отражающегося от стен, щелчка взведённого курка. ( — Ты мне не навредишь, правда же?) Паренька он находит в одном из клубов Чикаго. Точнее, паренёк — имени Уён не помнит, у него в принципе с памятью на имена и лица беда, не считая оставшихся в Корее единичных исключений — находит его. Милое личико, неплохая фигурка, изящные, плавные, почти кошачьи движения. Среднестатистический привлекательный молодой человек. Приятный, но не более того.  Кажется, Уён брезгливо морщится, когда тот кладёт ладонь ему на талию, плотнее прижимаясь бёдрами, когда вовлекает в неспешный, размеренный танец, когда задевает губами ухо, обдавая шумным дыханием, пропитавшимся алкоголем чуть менее, чем полностью. Действительно приятный.  Издалека.  И точно не настолько, чтобы с ума сходить от чувства близости.  Не настолько, чтобы как с ним.  Уён не собирался общаться с ним в принципе, парнишка кажется ему слишком “недо-” (и спустя пятнадцать минут их беглого знакомства, и спустя пару часов, но не то, чтобы его это останавливало). Он правда, честно собирается отшить его, отойти к барной стойке и заказать какой-нибудь сладкий до тошноты коктейль. Пока не слышит непривычно для такой смазливой мордашки низкий, бархатный, пробирающий до костей, до дрожи, голос, навевающий воспоминания о другом, похожем ( — Ты такой забавный, Ён-а). Память будит в нём зверский голод, который Уён честно пытался давить изо всех сил, потому что нормальные люди такого чувствовать не могут никоим разом. Опционально, ещё и делать, но он хороший мальчик и понимает с первого раза, как можно поступать при свидетелях, а как нельзя. Это, конечно, не тот голос, не тот тембр, ему не хватает тягучести, вязкости, глубины, в конце концов — фальшивка, старательно имитирующая подлинник, не более — но Уён слишком пьян, чтобы обращать на это внимание, и слишком давно не слышал того, настоящего. Заменитель выполнен из рук вон плохо, если честно; ни любопытного наклона головы, ни спокойного, с тенью интереса, взгляда, ни очаровательной родинки на лице — просто красивый манекен, имитация всего, чего только можно. В основном, голоса.  Парень жмётся к нему так плотно, что, кажется, Уён за эти жалкие четверть часа практически полностью пропитался его запахом, тяжёлым, приторным, захлёбывающимся в алкогольных парах до той степени, что различить собственный аромат возможно, только если очень, очень, очень хорошо постараться. Ему, по-хорошему, стоило бы отстраниться сразу. Вместо этого он, как идиот, позволяет парню прильнуть к себе и зарывается носом в тёмные (ещё одно сходство, за которое Уён цепляется так отчаянно, словно от этого его жизнь зависит), живописно растрёпанные волосы, пытаясь найти хотя бы отголоски знакомой, желанной, сладковатой сливочной свежести мятного мороженого. Разумеется, в услышанном запахе ничего даже отдалённо напоминающего ни знакомое, ни желанное, нет. Уён, кажется, от расстройства, запускает в шевелюру пальцы, с силой сжимает, царапая скальп короткими ногтями, и резко дёргает вниз, заставляя парнишку вскрикнуть, подаваясь следом за рукой и обнажая горло. Возможно, тому даже нравится — по крайней мере, сбежать он не пытается… до того момента, когда бежать уже не в состоянии.  Не то, чтобы Уёну до чужих "нравится-не нравится" было какое-то дело в принципе. Он, улыбаясь — скалясь — оттягивает за волосы, пока паренёк не прогибается в спине, а его стон не прорывается через бьющие по ушам биты. Уён, почти тут же отпустив, смыкает пальцы на тонком запястье, аккуратным рывком притягивает к себе и, плотно сжав, предлагает продолжить знакомство в другом, более уединённом месте (количество отелей разной степени паршивости в этом районе поражает воображение). Он даже получает короткий молчаливый кивок — сойдёт за согласие. Не то, чтобы Уёну было до этого какое-то дело. Он, если честно, и в самом парнишке не особо заинтересован. Ему просто вдруг стало любопытно, так же ли бархатисто и солоновато будет ощущаться чужая, не та, кожа на языке. Так же ли будет раскрываться в меру сладковатое, но не приторное, послевкусие. Так же ли будет кружиться голова, когда он проведёт языком по бьющейся на шее жилке, слизывая выступившие капельки пота. Такой же ли терпкой и густой будет в его рту чужая кровь, когда он, не сдержавшись, погрузит зубы в сгиб шеи, прокусывая нежное и мягкое.  (Чужая кожа горчит, стоит прикоснуться к ней языком; Уён отстраняется почти сразу, коротко сплёвывая в сторону). Ожидания не сказать, чтобы высокие; в конце концов, парень — не более, чем топорно выполненная фальшивка. Ничем не примечательная, годная лишь под несколько крепких шотов и собственное разыгравшееся воображение на фоне болезненной тоски, почти ломки, в отсутствие Ёсана.  Но трофей есть трофей; если само идёт в руки, почему бы не присвоить. Или хотя бы не поиграться.  К тому же, для того, чтобы протестировать новое приобретение, он вполне себе годится; послушно обхватывает губами начищенный ствол новенькой Беретты (Юнхо был против подобных покупок, но Уён может быть настойчивым, а Юнхо не нужны лишние проблемы, которые тот очень даже может создать, если не получит своего), покорно смотрит снизу вверх. Пустое выражение лица в идеальной пропорции разбавляется страхом, когда дуло, уперевшись в лоб, скользит ниже, пока Уён не вталкивает его в полураскрытый рот. Он наблюдает со смесью интереса, возбуждения и брезгливости, как вязкая слюна обволакивает ствол, как её становится слишком много, как она стекает вниз, образуя небольшую лужицу между разведённых ног, как испуганный взгляд пронизывает паника, когда Уён, облизав губы, снимает пистолет с предохранителя. Он толкается настойчивее, пока в нижнюю губу не упирается спусковой крючок, а скапливающиеся в уголках глаз слёзы не начинают вовсю течь по раскрасневшимся щекам к подбородку, смешиваясь со слюной. От мысли, что жизнь этого паренька (как его зовут — неважно, незначительные детали, не более) полностью в его руках, ведёт куда сильнее, чем если бы вместо ствола пистолета в податливый рот толкался член.  Уён плавится, когда представляет на месте парнишки — из сходств разве что низкий голос да тёмные волосы — Ёсана, и тяжело выдыхает, почти скуля.  Ёсан бы не плакал (не от страха точно). Ёсан бы склонил голову набок, насколько позволяло дуло пистолета в его рту, и взглянул бы равнодушно-насмешливо, глаза в глаза, как тогда, когда Уён, не выдержав, прижал его к стенке и впился в плечо крепкими зубами, лишь бы попробовать, урвать хоть кусочек. Когда сделал первый шаг к тому, чтобы поглотить полностью, поймать звезду и сожрать, чтобы освещала только его, чтобы не смотрела ни на кого больше, чтобы принадлежала только ему, чтобы только для него. Поймать, запереть, посадить на цепь, окружить собой, утопить в себе, моё-моё-моё, только моё, всё без остатка, моё и ничьё, абсолютно ничьё больше. Только вот Ёсан далеко. До невыносимого далеко, как и полагается звёздам. За океаном, смотрит на других и светит другим (Уён несдержанно рычит, вспомнив полный обожания взгляд, направленный — из всех людей — на Сана, гладит указательным пальцем крючок, представляя на месте парнишки уже его: от того, чтобы нажать, останавливает разве что собственное возбуждение, усиливающееся так не к месту, что злит до бесконечности), игнорирует сообщения и звонки, изредка отвечая на его письма короткими, сквозящими сухой, равнодушной вежливостью, фразами и дежурными эмодзи. Только вот Уён, если так подумать, сам в этом виноват; наказание за неосторожное поведение — ссылка на учёбу за границу. От учёбы, правда, только слово, в университете Уёну откровенно скучно, особенно пока вокруг столько интересных перспектив. К тому же, добрый хён — Юнхо матерится в голос каждый раз, когда приходится вытаскивать мелкого зверёныша из очередной передряги, и благодарит господа нашего Иисуса за то, что пока обходится без трупов — всегда прикроет, это, в конце концов, его обязанность как любимого старшего братишки. Так или иначе, сыну гендиректора крупной игровой компании не пристало похищать людей, заковывать их в цепи и, тем более, пробовать на вкус, но, справедливости ради, Уён поступает так отнюдь не со всеми.  Только со своей звездой. Яркой, далёкой и холодной. Которая позволяет ровно столько, сколько хочется ей, издевательски усмехаясь, когда Уён голодным волком бросается на ту малость, которую ему предлагают, вместо насыщения чувствуя, как голод лишь усиливается, раззадориваясь лишь сильнее, с каждым разом всё яснее понимая, что не успокоится, пока вместо жалких крох чужого внимания не получит его всего, от и до.  Этого, конечно же, не случится; Уён способен наблюдать и делать выводы. Приводящие в ярость, но закономерные и логичные, достаточно рациональные для того, кто расширяющимися в полутьме зрачками смотрит, как припухшие, влажно поблескивающие губы обхватывают ствол пистолета и чувствует, как джинсовая ткань в паху становится всё теснее, настолько, что, будь на месте безымянного темноволосого паренька Ёсан, он бы уже, наверное, кончил. Без рук, без необходимого обычно трения, просто наблюдая за его лицом. За тем, как тот отстранялся бы, не отводя взгляда, медленно обводил бы языком ствол. За тем, как недовольно хмурился бы, когда металл мушки неприятно царапал нёбо от случайного резкого движения, как медленно перехватывал бы держащую пистолет руку и направлял самостоятельно, словно проверяя, когда именно Уён не выдержит, а скулёж и всхлипы не перерастут во что-то более существенное. Ёсан редко говорит, но слов и не нужно; достаточно издёвки в тёмных глазах и снисходительного хмыканья.  Ну же, Ён-а.  Возьмёшь?  Или ты, хороший пёсик, без хозяйского “можно” только зубки показывать способен?  Уён рычит сквозь сцепленные зубы, нажимая сильнее; дуло скользит глубже, упираясь в заднюю стенку горла и явно её царапая. Паренёк от боли не стонет, а полноценно вскрикивает, отчаянно сжимая пальцы на запястье Уёна в попытке отодвинуть от себя подальше. Кажется, даже говорит что-то вроде “прекрати”, но с инородным предметом во рту получается до предсказуемого неразборчиво (да и Уён в любом случае не слышит, погружённый в собственные “если бы”), а хватка на его запястье слишком слабая, чтобы обратить на неё какое-либо внимание. Уён замедляется лишь постольку поскольку — свободной рукой прикасается к паху, накрывает ладонью, с силой сжимает, глядя на разрушающееся у него на глазах лицо. Сквозь иллюзорного Ёсана пробиваются незнакомые черты, вскрики больно бьют по ушам, всё менее напоминая его голос, его глубокий тембр. Уён морщится, слыша в стонах некрасивые, визгливые, пропитанные паникой нотки, возвращаясь из фантазий в свою, не такую приятную, реальность; брезгливо хмурится, глядя на чужие пальцы, бледные и тонкие, на собственном запястье, на наливающиеся кровью дорожки от ногтей на собственной коже, на красные, опухшие, заплаканные глаза с растёкшимся макияжем. Лицо перед ним словно расплывается, превращается в искажённую, раскуроченную болью и паникой маску, выполненную непрофессионально, каким-то дилетантом, если не новичком; Уён, конечно, не художник, но чувство прекрасного у него есть, равно как и эталон, до которого не дотянул пока никто.  И вряд ли дотянет.  В любом случае, Уёна постепенно начинает отпускать, представление подходит к концу, а с парнишкой нужно что-то делать. Выбор, на самом деле, просто восхитительный; каждая опция по-своему неплоха. Каждая опция по-своему отвратительна.  Пистолет из чужого рта Уён всё же медленно вытаскивает, не без отвращения глядя, как от рта до дула тянется ниточка слюны, и наклоняет голову к плечу, окидывая обмякшее в позе сломанной куклы тело оценивающим взглядом.   — И что с тобой делать? — медленно, задумчиво растягивает гласные. Вариантов предостаточно; к сожалению, ни в одном из них хэппи-энда для парня не предусмотрено, хотя, возможно, он снова что-то упускает, ну да какая разница.  Главное, что не свидетеля.  Парнишка в диалоге участвовать отказывается (не то, чтобы это был диалог, просто было бы куда интереснее, реагируй он хоть как-то сверх того, что Уён уже успел увидеть), упорно смотрит в пол, давясь слюной и судорожно всхлипывая. Даже в глаза не смотрит — так, изредка поглядывает, словно прощупывая почву, загнанным зверьком из-под опущенных ресниц. Уёна категорически не устраивает; похожий на испуганного кролика парень вскрикивает короткое “пожалуйста”, когда Уён привычным жестом собирает волосы на затылке в кулак, оттягивая вниз и — наконец-то — сталкиваясь с пареньком взглядами.   — Я спросил, — вкрадчивость в голосе портят хриплые, почти рычащие нотки; Уён замедляет темп речи, раздельно произнося каждое слово, — Что с тобой делать? От необходимости отвечать, как и от крепкой хватки на затылке, парнишку спасает телефонный звонок. Уён поднимает трубку не глядя; и так знает, кто и зачем звонит, а ещё понимает, что лучше ответить сразу.  Он и так не выходил на связь и не давал отчётов о своих передвижениях достаточно долго, чтобы хён как минимум организовал тщательные поиски. Не хотелось бы, чтобы тот ещё и весь город на уши поставил, не говоря уже о том, чтобы растревожить отца. Последнего не хотелось бы обоим, но в случае особой ситуации Юнхо, как старший и ответственный, просто обязан поставить в известность, а с Уёном любая ситуация рискует стать особой.  — Ты как раз вовремя, — проигнорировав поток ругани и нескончаемых вопросов, где его носит, Уён лениво щурится, поднимая к глазам пистолет; тусклый блеск стали в полумраке можно было бы назвать завораживающим, если бы не остатки чужой слюны на стволе, — Нужна твоя помощь. Только вот, хён, — он проворачивает запястье, бросая беглый взгляд на наручные часы, — Долго ждать не буду, сам знаешь. Долго ждать и не приходится; они оба прекрасно знают, чем чреваты задержки. Юнхо морщит нос, пристально рассматривает последствия попыток брата развеять тоску по дому, мягко, поддерживая за подбородок, поднимает лицо мальчика-кролика к свету, и приходит к неутешительному выводу:  — Отец меня убьёт.  Уён пожимает плечами, тщательно вытирая залитый слюной ствол пистолета предложенным платком.   — Если узнает. И не убьёт, — прищурив глаза, целится в распластавшегося на холодном полу, давящегося всхлипами и слезами паренька, и равнодушно, криво улыбается, — Ты у него любимчик.   — Мгм, — Юнхо скептически фыркает. Мягко сжимает запястье, уводя дуло в сторону, а после и вовсе забирает пистолет у потерявшего интерес к новой игрушке Уёна; разбираться с потенциальными трупами ему ещё не приходилось и добавлять подобный навык в своё резюме он не планирует, — Любимчик не любимчик, а мне бы такое с рук не спустили.  Под хитрый прищур Юнхо возвращает предохранитель на место и, присев на корточки, начинает говорить что-то парнишке. Уён тут же теряет интерес; не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать, что всё решится оптимальным для Юнхо (и, наверное, для него тоже) образом. Он хорош в том, чтобы заговаривать зубы, чтобы мягко объяснять, как они сейчас поступят, чтобы добиться своего, не прибегнув ни к единой угрозе, решить проблему и подчистить оставленную Уёном грязь максимально эффективно. Он поднимает ладонь, игриво шевеля пальцами на прощание, и удовлетворённо отмечает, как крольчонок содрогается всем телом, прежде, чем покинуть помещение.   — Ты больной, — Юнхо сжимает переносицу пальцами, сухо констатируя факт. Уён даже спорить не собирается, просто хмыкает в ответ, — Поехавший.   — Не то, чтобы ты об этом не знал, хён, — Уён падает в ближайшее кресло, закидывая ногу на ногу и весело скалясь, когда замечает направленный на себя пристальный, без единой смешинки, взгляд, — И лицо попроще, будь добр, никто же не умер.   — И не умрёт, — отрезает Юнхо. Они оба понимают: сегодня до этого было рукой подать (уверенно сжимающей пистолет рукой, раз уж на то пошло), поэтому проговаривать вслух нет смысла. А вот убедиться, что такого не повторится — есть. Юнхо поджимает губы, прежде, чем вкинуть бомбу, — Через пару недель возвращаемся домой, поэтому ты уж постарайся вести себя по возможности хорошо. А ещё, желательно, — он делает паузу, сверля Уёна предупреждающим взглядом, — никого не убить до этого момента.  Он устало, почти обречённо вздыхает, когда Уён вскакивает на ноги, едва не переворачивая видавшее виды кресло; для полноты картины не хватает разве что ходящего ходуном хвоста и собачьих ушек. Юнхо напоминает себе купить Уёну ушастый ободок и собачий ошейник, как только они окажутся дома. Ему кажется, Ёсан оценит.