Chimera of the chapel

Уилл обратил внимание, какой навязчивой и тревожной она стала. Нервное подергивание волос — верный знак, выдававший ее беспокойство — это всегда означало, что у нее нет слов, и она не знала, как реагировать. Про себя он называл это тревожными тиками. Он тоже перенял эти привычки: скрежет зубов, дрожь, внезапные вспышки раздражения. Когда ночью они добрались до дома, единственной собакой, встретившей его у двери, был Уинстон. Быстро выяснилось, что он — единственный четвероногий обитатель во всей округе. — Уинстон уперся и отказался ехать к бабушкам, — рассмеялась Молли, — продолжал противиться и притворялся мертвым, когда я пыталась его забрать. Я приезжаю сюда, чтобы покормить его, но я по-настоящему не вернулась, с тех пор как… Пришел Великий Красный Дракон. Уилл с горечью наблюдал, как Молли побледнела. Он хотел прикоснуться к ней, обнять и утешить. Или та часть его, которая разбилась о воды Атлантики хотела когда-то сделать это. Вместо этого в его пальцах гудело подавляемое насилие, и он опасался, как оно отреагирует, если окажется слишком близко к физическому миру. Оно как будто сдерживалось тонкими нитями, или, быть может, держалось лишь за последнюю. Поглощая атмосферу вокруг, он снова и снова переживал знакомую картину, которую рисовал этот дом. Она напоминала ощущение, с которым Дракон смотрел на семейный полароид: первобытное желание сжечь всё, что осталось от привычности, и поглотить пепел. Уилл старался подавить эти эмоции, стоя на пороге своего дома. На данный момент, единственное, на что он был способен — это замедлить своё сердцебиение. Следы борьбы не должны были наполнять его кровь адреналином, но все было неправильно: следы шин на земле указывали на преследование, а уникальный скрип открываемых дверей дома звучал как мелодия. Запах пороха, возможно, сформированный его собственным воображением, обострял эти ощущения. Этот дом уже не ощущался как его собственный, не так, как было прежде. Даже до возвращения, прежде чем столкнуться с Красным Драконом, он чувствовал себя здесь не хозяином, а скорее призраком. Теперь же он ощущал себя просто гостем. Исчезли следы Долархайда, и никто не мог бы предположить, что всего несколько месяцев назад в эти стены влез плодовитый убийца. Пыль собрала свои запасы на мебели, на полке для дров в гостиной и даже на кухонных столешницах. Уилл понял, что Молли не задерживалась здесь достаточно долго даже чтобы приготовить себе ужин. Как он мог винить ее за это? Тошнотворное чувство, которое возникло в нем в момент, когда он услышал голос Молли в больничном крыле, снова нахлынуло на него, приглушенное временем —Временем и Реальностью. — Молли, я не знаю, как… — Не надо, — на мгновение в ее голосе зазвенел гнев, и она подняла руку, словно желая остановить любые глупые извинения, которые могли сорваться с его губ. Он не мог винить ее за это. Выражение ее лица смягчилось, и она пояснила. —Я просто не хочу больше об этом думать. Я мучаюсь уже несколько месяцев. Я просто… я не могу. — Тебе не нужно повторять дважды, —пробормотал Уилл, поглаживая ручку сумки, которую она передала ему после того, как они припарковались. Он не знал, куда ее положить; куда бы она хотела, чтобы он положил? Сейчас ему следовало подняться в спальню, распаковать вещи и принять душ. Он должен был заняться чем угодно, только не сидеть бесцельно в центре гостиной в ожидании чего-то. Удивительно, что Ганнибал никогда не упрекал его пассивности, или, быть может, ему просто не приходилось быть таким в его присутствии. Смерть Ганнибала Лектера была единственным вопросом, в котором он не чувствовал себя пассивным до сих пор. Эта проблема требовала его внимания, но ему нужно было разобраться с ней в одиночку. Молли окинула его взглядом, сжав в руках брелок, который до сих пор держала в руках. — Почему бы тебе не смыть с себя атмосферу больницы? — спросила она, вторгаясь в его нерешительность. — Я скоро вернусь. — Ты собираешься забрать Уолли? — Почта, —ответила она, замолчав и переминаясь с ноги на ногу. — Слушай, Уилл, я не знаю, когда Уолли вернется домой. Но он вернется, ему просто нужно больше времени. Мне нужно больше времени. — О, — Уилл медленно кивнул. — Хорошо. — Дело не в тебе, — продолжила Молли, используя клише как оправдание. Уилл догадывался, что впереди его ждёт ещё множество подобных оправданий и препятствий, с которыми придётся столкнуться. Истощение от комы и разговора с Джеком все еще сжимало его в тисках, и, возможно, именно поэтому он не испытывал обычного чувства тревоги по поводу происходящего. —Этот дом сейчас — не самое подходящее место для него. Он ещё так молод, а пережитое им было более чем травмирующим. Ты ведь понимаешь? Я не могу сейчас навязывать ему что-то, это лишь усугубит его состояние. Ему сейчас очень хорошо с бабушкой и дедушкой — Он не хочет меня видеть, —предположил Уилл, возможно, довольно жестоко. Очевидно, он угадал, иначе Молли привела бы Уилла в дом бабушки и дедушки, а не сюда. Всё было очень просто. Молли выглядела так, будто её поймали на лжи, и он тяжело вздохнул. — Молли, серьезно, я все понимаю. Уолли на первом месте. — Он справится, —прошептала Молли, натягивая улыбку на мрачное лицо. Тон её голоса выдавал, что она старалась убедить не только его, но и саму себя, —ему нужно время, но скоро вы с ним снова пойдете на рыбалку. Он всё ещё хочет, чтобы ты научил его готовить ту пиццу для собак. Уилл уклончиво хмыкнул. — Ну хорошо. Пойду за почтой, —она неловким жестом показала на входную дверь и быстро выбежала из дома. Вместо того, чтобы подняться наверх, Уилл сел, скрестив ноги перед неразожжённым камином, и позволил скулящему Уинстону облизать лицо и тыкаться носом в щёки. Часть Уилла тоже хотела заскулить. Он чувствовал себя потерянным и беспомощным. Его жизнь теоретически могла бы снова прийти в норму, распуститься и зацвести, и ему следовало бы радоваться тому, что он снова дома, в объятиях жены, да где угодно, кроме дна Атлантики. Вместо этого перед ним вырастали тени обязательств, вынужденной вежливости и страстного притворства. Уинстон последовал за ним по лестнице, как преданный спутник. Уилл выгнал его из ванной, стараясь очистить свой разум от навязчивых мыслей, прежде чем шагнуть под душ. Зеркало над раковиной было разбито, но вокруг не было ни следа мусора. Судебные эксперты собрали осколки, а Молли, откладывая это дело, забыла вернуть зеркало на место. Конечно, в текущих обстоятельствах это не могло быть её приоритетом. Уилл глубоко вздохнул, радуясь тому, что пока не может увидеть собственное отражение. Он пока не хотел смотреть на новую историю, оставшуюся на его коже. Он не был готов. Мужчина шагнул под душ, открыл кран, и напрягся, когда ледяная струя ударила по его обнажённой груди, постепенно нагреваясь до невыносимо горячей. На этот раз жар не приносил комфорт. Он поморщился под струями воды, и внезапно его охватили все эмоции, связанные с жаром: гнев, разочарование, голод, беспокойство, возбуждение, жажда крови. В своём неразумном порыве он снова перевёл вентиль на холодную воду, дрожа от резкого перепада температур. Но после первоначального шока он закрыл глаза и ощутил знакомое чувство принадлежности, подобное всепроникающим океанским волнам. Ледяные струи погрузили его в состояние абсолютного покоя. В этот момент он впервые почувствовал себя как дома в этом шатком, полном воспоминаний здании. Закончив, он вышел более умиротворенным, демонстративно избегая смотреть на шрамы, которые, как он знал, усеивали его тело. Они пульсировали от негодования, напоминая о том, через что он прошёл.

***

Проглотив больше гнетущей тишины, чем еды во время обеда, Молли тихо повела Уилла в спальню. Простыни казались незнакомыми. Они легли рядом, и одним лёгким щелчком Молли выключила свет. Одновременно они сдвинулись ближе друг к другу; привычка, как отголосок выдуманной рутины; узор стежков был тот же, что и раньше, но цвета ниток были совсем другими, из-за чего внутри Уилла по мере приближения к Молли оставались узелки. Он вздрогнул, когда она нежно поцеловала его в шею. К его чести, он пытался просто лежать и игнорировать проносящиеся мысли, но третий поцелуй пришёлся на сердце, легонько касаясь тонкой ткани рубашки. Он неловко отстранился. — Молли, прости. Я не могу. Я просто… не могу. Он хотел бы найти блестящие оправдания, чтобы успокоить чувства и привязанность своей одинокой жены но он не мог. Он мог лишь лежать рядом, как загнанный в угол зверь, и говорить ей, что она ему не нужна. Если бы он мог объяснить это самому себе, возможно, смог бы выразить свои чувства словами. Но она не выглядела обиженной. В тусклом лунном свете Молли казалась смирившейся. — Я понимаю, — прошептала она, и ее голос прозвучал почти благодарно, —понимаю. Он кивнул, сглотнув тошнотворную волну презрения к себе. Он предупреждал её, что станет другим, когда вернётся, и она напомнила ему, что не поменяется, но, похоже, они оба изменились. Это было ожидаемо, на самом деле. Оглядываясь назад, он не мог не посмеяться над собой. Но это не мешало ему желать стать более сильным и менее сложным человеком. Тем, кто мог бы распознать конец в начале.

***

Уилл был под водой, теряясь в невесомом объятии прохладной, окутывающей атмосферы, словно он находился здесь целую вечность, сгибая руки и ноги, погружаясь в самую гущу происходящего. Он не тонул — воздух в его легких еще не иссяк. Из далекого пространства до него доносился голос, приглушенный свет мерцал на дне, на тысячи миль ниже, чем был он сам. Уилл продолжал погружаться, тянувшись к чему-то, и неожиданно его обволокли более глубокие лазурные тени, чем ближе он приближался к свету. Прикосновение казалось недостижимым, и это усиливало его жажду. Вода имела вкус рассола и пепла. Холод сковывал, будто он оказался в эпицентре метели. Время будто остановилось в тот миг, когда он ощутил, как рука коснулась его собственной. Хотя он не мог полностью видеть, он переплел свои пальцы с рукой, и легкость обострила каждое чувство, каждую исследующую мысль в его сознании. В своем завороженном состоянии он не замечал, что текстура руки напоминала морские водоросли. Пальцы обвивали его запястье, удлиняясь и изгибаясь, будто их было больше, чем положено. Притяжение окутывало его, и именно в этот момент он начал тонуть. Пронизанный мрачными водами, он ощутил, как нечто мощное потащило его вперед, пока он не оказался лицом к лицу с источником света. Перед ним предстал образ Ганнибала Лектера, одетого как в часовне. — Уилл, — произнес он, или, быть может, Уилл лишь хотел этого. —Gilus Miegas. Последняя капля воздуха в легких Уилла закончилась, он задыхался, горел, и мечты тонули в бесконечных объятиях подводных растений, которые тянули его все ближе к образу. Свет поглощал его, и, хотя он чувствовал страх, сияние облизывало его тело, обрушиваясь тысячами отголосков и щупалец мира, о котором он никогда не знал. Его физическая форма оставалась в полете, но внутри него воцарилось врожденное спокойствие, омывающее его, словно волны стихающего моря.

***

Когда Уилл проснулся, он мечтал оказаться в больнице. Увидев Джека, он надеялся получить простые, менее запутанные ответы. Ганнибал не был мертв. Эта мысль тревожила его, и он знал, что Молли возненавидела бы его за это. Вместо этого он обнаружил себя в уютном домике в Мэне. Обернувшись, он заметил, что Молли уже встала, а из кухни доносился аппетитный аромат свежих блинов. Он привычно попытался стряхнуть с себя остатки сна. В целом ему это удалось, но слова «Gilus Miegas» прилипли к его разуму, как вязкая патока. Во сне он слышал их как искаженные звуки морского существа, неизвестные Земле и её обитателям. Он старался не размышлять о том, что это может означать нечто большее. Позже тем утром Молли сообщила ему, что проведет полдня с Уолли и вернется домой к ужину с продуктами и припасами. После её ухода Уилл несколько часов бродил по участку, наслаждаясь холодным пощипыванием зимнего воздуха. Весна уже вступила в свои права, но в Мэне она не приходит, пока в остальной части штата не наступает лето. Уилл не мог позволить себе долго убегать от своей сущности. Холст его новой жизни звал его, и угольный карандаш готов был заштриховать существующий контур. Хотя шаги обратно в дом казались ему похоронным маршем, он не колеблясь направился к гардеробу Молли. Открыв левую дверцу, он наткнулся на зеркало в полный рост. Первая мысль, пришедшая ему в голову: он больше похож на себя, чем он ожидал. Зимняя одежда скрывала его ослабленные мышцы и то немногое, что у него оставалось, поэтому его взгляд невольно упал на шрам на щеке. Он зажил довольно хорошо, скорее всего, потому что не напрягал мышцы лица в процессе восстановления. Он коснулся его и зашипел, больше от шока, что смог проследить его линию. Изуродованная кожа слегка приподнялась, она была бледной и почти незаметной. Почти. Она сочеталась с его шрамом на лбу. Он откинул волосы, отчаянно нуждающиеся в стрижке, и взглянул на старый шрам. Это зрелище уже не пугало его, как прежде. Руки инстинктивно потянулись к шраму на животе — к его скрытому трофею. Он осторожно отодвинул слои ткани, чтобы рассмотреть его, и с трудом сглотнул. Шрам выглядел более выцветшим, чем три месяца назад. Эта картина вызвала в нем реакцию, гораздо более интенсивную, чем та, которую он испытал, увидев шрам на лице. Он осознал, что большинство этих новых шрамов не были оставлены Ганнибалом Лектером. Его эмоциональная привязанность к ним больше отражала его собственное самовосприятие, чем что-то скрытое и психологическое. Поглаживая шрам на животе, он позволил себе мгновение нежности, прежде чем снять рубашку и пиджак, чтобы сделать то, ради чего он пришел. Остальные шрамы были более заметными. Несколько колотых шрамов украшали его бедра и грудь. Один был прямо в центре груди, и боль от него оставила самые яркие воспоминания. Дракон манипулировал его телом, как пешкой, держась только за рукоятку кинжала. Синяки давно зажили, как и швы, и мучительная болезненность ушла. Теперь он испытывал два типа боли: одна была связана с болезненными ощущениями от того, что он не двигался последние три месяца. Другая же представляла собой нечто темное и непостижимое. Метафизическое. Убегая от себя, он отрицал не только своё физическое «я», но и внутреннее «я», которое прятал годами. Это «я» родилось на скале после долгих блужданий в неопределенности. Оно должно было умереть в бурных водах Атлантики, а не сгинуть напрасно в мире, который никогда не позволял ему найти ответы, которые он так долго искал и наконец нашёл в объятиях Ганнибала той самой ночью. Уилл, возможно, по-детски обнял себя. Фантомное ощущение нежного объятия Ганнибала наполнило этот жест, и он закрыл глаза, ощущая острую, как бритва, дрожь. Ему необходимо было разобраться с вопросами о Ганнибале и его смерти: были ли похороны, почему именно кремация? Его подозрения могли обернуться теорией заговора, если он решит это выяснить. Может быть, когда он станет более уверенным в себе, он перестанет чувствовать, что снова играет роль невидимого наблюдателя. Его ноутбук был покрыт пылью, но, как только он его включил, заработал на полную мощность. Уилл перетащил его в сарай, внутри которого было абсолютно холодно, но всё же он был защищен от ветра. Уинстон последовал за ним и устроился на своей собачьей лежанке под столярным столом. Уилл сел на один из самодельных табуретов и ввел в адресную строку Tattlecrime.com.

«Южнокаролинский жнец снова убивает!»

Это был первый заголовок, который привлек его внимание. Сайт по-прежнему оформлялся в резко-красном цвете, а стиль написания Фредди оставлял желать лучшего — как обычно безвкусный, бесчувственный и приторно напыщенный. Уилл быстро пролистал первые несколько статей, не слишком интересуясь как этим Жнецом, так и любым другим убийцей, который, по версии ФБР, мог работать в ближайшем магазине пончиков под псевдонимом вроде «Баскин Робин». У вселенной не хватало чувства юмора. Последняя статья о Чесапикском потрошителе была опубликована месяц назад. Это была тщательно детализированная статья об убийце-подражателе. Даже по фотографиям Уилл мог сказать, что это — работа подражателя. Последняя жертва оказалась пьяницей, а убийца извлек ее печень из всех возможных вариантов. Уилл покачал головой, словно пытаясь развеять глупость убийцы. Однако в этой статье было что-то существенно неправильное. Степень холодности переполнял статью, не говоря уже о беспристрастной предвзятости, которую Уилл никогда за миллион лет не соединил бы с образом Фредди Лаундс, живущим в его воображении. «Хотя это оскорбляет отодвинутое на второй план наследие Потрошителя, поведение Лорье перед лицом назначенного ему смертного приговора отнюдь не лишено такой же остроумности, которой был знаменит Ганнибал-Каннибал». Уилл наклонился ближе к своему ноутбуку и перечитал последнее предложение трижды. Фраза «отодвинутое на второй план» его раздражала, она подразумевала возвращение, а не постоянное отсутствие. Фредди всегда писала прямо и по существу. Ни в одном из возможных миров она не упустила бы шанса поделиться своим мнением о смерти Потрошителя, даже в колонке об убийце-подражателе. Вместо этого ее слова, казалось, рассказывали историю о том, что нужно лишь подождать. Невольно играя в адвоката дьявола, кем он иногда выступал с нерешительной изысканностью, он вспомнил, что Фредди в глубине души всегда была сторонницей теории заговора. Хотя её подтекстовые подозрения не приносили ему ничего кроме головной боли, он все равно продолжил углубляться в чтение. В разгар этого процесса он начал ощущать явные признаки зависимости. Уиллу пришлось дважды призадуматься, когда он, наконец, наткнулся на статью о падении Великого Красного Дракона и Ганнибала Каннибала, потому что это было всё, что она из себя представляла — просто статья. Здесь не было продолжения или активного форума сплетен, где Фредди могла бы поощрять своих поклонников строить теории заговора. Не обнаружилось даже вводящих в заблуждение кликбейтных статей о том, что Ганнибала видели в Европе, или о сомнительных спекуляциях вокруг Ребы МакКлейн. Любой другой заподозрил бы изменения в её подходе. А Уилл неплохо её знал. Он мысленно сделал перекрестные ссылки на статьи с более поздними, не связанными друг с другом колонками. Лаундс по-прежнему использовала свои любимые приемы: взломы и проникновение, подозрительное появление на месте преступления раньше властей и обширное написание статей на одну тему, чтобы выжать из неё не только сок, но и сущность самой истории. Тем не менее, с той ночи, которая до сих пор не оставила Уилла в покое, существовала одна статья, соавтором которой стал некий неизвестный человек. Фредди никогда бы не позволила кому-то другому писать её историю совместно — тем более эту историю. Уилл отлично помнил её вовлеченность. В конце концов, она тоже была знакома с Ганнибалом. И она знала Уилла, и часто клеветала о нем. Хотя ему и не особенно нравилось снова читать статьи, высмеивающие их, было крайне маловероятно, что мисс Лаундс просто смирится и замолчит после того, как правительство объявило Уилла «американским героем». Уилл прочитал статью, несмотря на предчувствие, что в ней не будет ничего стоящего. Он оказался прав: сколько бы раз он ни перечитывал или ни пролистывал её, он не мог извлечь ничего ценного. «Бывший специальный агент Уилл Грэм был удостоен награды за смелую работу. Великий Красный Дракон больше не разорвет невинные семьи своими беспощадными когтями, а Ганнибал Каннибал может постепенно эволюционировать лишь в имя-нарицательное, о котором вскоре забудут. Время покажет, вдохновятся ли порочные подражатели на новые акты хаоса в их честь». Это был последний абзац статьи, и Уилл не мог удержаться от тщательного анализа его содержания. Колонка явно не принадлежала ей. Текст был серьезно отредактирован и изменён под чужим, оценивающим взглядом. Это было очевидно даже для дилетанта журналистики. Но вот этот абзац… Уилл хоть и был любителем, но оставался способным к эмпатии и дедукции. Фредди искусно скрыла свой намёк между строк. «В их честь», похоже, напрямую причисляли Уилла к убийцам. То, как она структурировала абзац, звучало определенно так. Он уже знал стиль письма Фредди, и она бы включила слова о нем в другой абзац, если бы не хотела, чтобы он был связан с Лектером и Долархайдом. — Смело, — это звучало бы даже приятно, если бы не скрытый подтекст. Хотя это могло быть классической игрой слов Фредди, Уилл воспринимал её комментарий как оскорбление. Он ворошил те внутренности, которые были выставлены на показ. Свобода самовыражения. И, наконец, вывод о том, что наследие Ганнибала-Каннибала будет «эволюционировать», а не «деградировать», в значительной степени сводился либо к неудачному выбору слов, либо к намеку на подозрения, с которыми Уилл был согласен. Ему нужно было поговорить с ней. Еще вчера. Фредди больше не значилась в его контактах, но на каминной полке он хранил маленькую черную книжечку, где были записаны имена и адреса нескольких знакомых, накопленных за годы. Наличие этих записей, пусть и не столь доступных, позволяло ему немного дистанцироваться от Ганнибала и жизни, от которой он хотел избавиться. Теперь ему больше не нужно было прятаться за слоями омертвевшей кожи. Он перелистывал страницы блокнота, когда Молли вернулась домой с продуктами. Он почти не заметил молодого, привлекательного мужчину, который помогал ей с сумками, следуя за ней по пятам. Они болтали так, как это делают герои фильмов Hallmark. Обычно это означало, что Уилл не станет частью разговора. Он продолжил бы искать номер Фредди, если бы Молли не привела таинственного мужчину в гостиную и не устроила небольшой спектакль, представляя его. — Уилл, это мой друг Кеннет, ну, Кенни. Э-э, я встретила его в церкви, когда мы жертвовали на общий обед. Он помог мне отвезти продукты к бабушке. Я подумала, что тебе будет интересно с ним познакомиться. Первая реакция Уилла заключалась в том, чтобы спросить: «Зачем мне вообще с кем-то знакомиться?», но в последнюю минуту он сдержался и неловко протянул руку Кеннету. Почему-то его рука оказалась скользкой. Образы водорослей и приторного прикосновения мелькнули в его сознании, и Уилл быстро отстранился, чрезмерная улыбка на его лице выдавала неловкость: — Привет, —Кеннет обменялся взглядами со странно тревожной Молли и ответил довольно сдержанным «привет» в ответ. — Ладно, — пробормотала Молли.—Кенни, поможешь мне разобрать сумки? — Да. Конечно, — ответил высокий мужчина (шесть футов три дюйма, как минимум) с характерным кентуккийским акцентом. Они исчезли на кухне, а Уилл смотрел, как они уходят. На секунду он задумался, как полезно для Молли найти друга во время его отсутствия, но затем снова сосредоточился на своем деле: поиск телефона Фредди, словно от этого зависела его жизнь. Чтобы не мешать, он вышел через заднюю дверь, чтобы набрать её номер. Он ходил вокруг дома, ожидая, когда она ответит. Один гудок, второй гудок, третий гудок. Фредди не отвечала, но, по крайней мере, оператор не сообщал, что её номер больше не доступен. Он решил не оставлять сообщение и вместо этого выбрал перезвонить ей, может через час. Может через десять минут. Его зубы стучали от холода, но, находясь в таком состоянии отчаяния, он не мог собраться с силами и вернуться в уют дома. Прошло много времени, прежде чем Молли появилась рядом с ним, потирая руки в перчатках. — Кеннет только что ушел. Он не понимал, почему она подумала, что это его волнует, но всё же кивнул. — Ты… злишься? — прошептала она, смотря на него так, как Бастер, когда хватал бекон прямо со сковороды. Но на этот раз он не был уверен, что могло её беспокоить. Она была заботливой, с неприкрытой горечью и сладостью, а в её взгляде читалось понимание. У Уилла не было желания измерять идеальность Молли, поскольку всё, о чём он думал с тех пор, как вернулся в Мэн, это то, как неуместно он себя здесь чувствует. Может быть, это отразилось на его лице. В языке его тела. В том, как он избегал её взгляда с той поры, как выписался из больницы. — Почему я должен злиться? — спросил он так искренне, как только мог. Молли моргнула, озадаченная, а затем ее лицо прояснилось, став не совсем открытым, но и не совсем притворным. Она покачала головой и засунула руки в карманы. — Полагаю, нет причин.