Над Берлином шел снег

      В закатном небе плыли розовые облака. Июнь пригрел Берлин. Магда грелась в лучах заходящего солнца, лбом уткнувшись в оконное стекло. Перед ней на подоконнике валялись две записки.       Одна была вложена в корзину с цветами. Магда обнаружила подарок утром, когда выглянула на лестничный пролет. Сначала она решила, что цветы от Геббельса. Потом подумала, что на него не похоже. Слишком простенькие. Хельмут? Она была уверена, что от него, пока не нашла сложенный вдвое листок с благодарностями. Не сразу Магда сообразила, что это от кого-то, кто смог выехать благодаря печати. Человек писал эвфемизмами, и лишь по косвенному упоминанию деревни Магда сложила два плюс два.       Вторая записка была короткой, начерканной на обрывке газеты. Ее подбросили вместе с почтой. «Убийца», — коротко гласил текст. Что ж, и не поспоришь.       Магда одновременно спала и бодрствовала, тело тяжелело и в то же время казалось легким. Мысли вязли, как в киселе. Реальность нереального пришибала, как пуховая подушка: мягко, но сильно. Зато прошли нервные тики, а руки перестали предательски трястись. Магда мерзла, несмотря на жаркую погоду, и лишь сегодня ей полегчало.       Хельмут на неделю уехал по рабочим делам, и она могла побыть одна. Она приходила домой, садилась у окна и молчала. Какое же удовольствие просто молчать, не выстрадывая беседу, ныряя в липкий странный туман в голове без остатка, с макушкой! Никто не обнимал ее, не целовал, не выдергивал из расщепленности, и Магда восстанавливалась, погружалась до самого дна, отталкивалась от него и всплывала к ночи. Ужасное чувство боли от чужих прикосновений, особенно вечером, когда сил не было дышать, отпускало. Она наконец-то начала спать крепко и глубоко, не подскакивая посреди ночи и засыпая сразу, а не ворочаясь часами.       То, что Хельмут скоро вернется, нагоняло тоску. Глоток свободы кончится. Магда стыдилась самой себя, но не могла прогнать липкое мокрое чувство усталости от него. Может быть, они слишком стремительно съехались и решили пожениться, права тетя Габи. Не так должна вести себя жена.       «Интересно, когда я спокойно начну жить с ним? — тоскливо подумала Магда, смяв обе записки. — Почему невероятно раздражает, когда кто-то кроме меня заходит на кухню, когда я готовлю, или обнимает во сне. Почему я просыпаюсь, а другие нет?.. Что, черт возьми, не так со мною? Почему всем приятно, а меня закапывает глубже и глубже… Почему я не могу делить с кем-либо постель по всех смыслах? Не может быть такого, что все притворяются, будто им приятно. Значит, я проблема?..».       Спросить было не у кого. Хельга обожала, чтобы вокруг нее вертелись, и страдания Магды были для нее чем-то невообразимым. Сказать Хельмуту — а что сказать? Он обижался и на меньшие вещи. Если она скажет, что ей неприятно и больно, что она не хочет ни просто спать с ним, ни близости, он взвинтится. Спросить мать? О, Магда лучше бы умерла, потому что ответ и так знала: «Господь терпел, и нам велел». Геббельс? Магда отмела эту мысль с перекосившимся лицом. Только не он! Он слишком часто нарушал ее личное пространство. Если она заведет такой разговор с ним, кончится совсем не разговором. С досадой пришлось признаться, что ему она могла прощать непрошенные поцелуи и многое другое.       Магда водила пальцем по шершавому столу. Мысли перескочили на новую тему. Вчера она перед уходом с работы зашла к Геббельсу попрощаться и с удивлением столкнулась с незнакомым, как ей показалось, чиновником. Среднего роста, он был чисто выбрит и одет с иголочки. Зачесанные назад темные с проседью волосы подчеркивали строгость глаз. Его серьезность немало удивила Магду.       — А, Магда, заходите, — Геббельс поманил ее рукой.       — Добрый вечер, фрау Геббельс... — поздоровался мужчина, и она удивилась еще больше. Он точно не был немцем! Немец бы не допустил такой ошибки, их отличали, хоть и шутили о сходстве. Ужасный акцент, хотя он и старался, выдавал слабое владение языком.       — Нет-нет! Это фройлян, пока еще, Фидлер, — рассмеялся министр пропаганды. — Познакомьтесь, Магда, полномочный представитель СССР, господин Мерекалов.       — Так и называйте. Иностранцам сложно произносить Алексей Федорович, — поддержал тон Мерекалов.       — Я помешала?       — Вовсе нет. Мы уже закончили и прощались. Спасибо, что пришли, Алексей.       Мерекалов, кивнув, потянулся за своей шляпой, а затем, как будто между прочим, добавил:       — Вам спасибо. Ваши заботы… сильно помогли мне сохранить пост. Как бы выразиться точнее? Если бы вы не смогли организовать встречу такого уровня в краткий срок…       — Вы опоздаете на самолет, — Геббельс почти выпихивал его прочь. — Будем верить, что встреча не последняя.       Мерекалов пожал обоим на прощание руки и вышел. Он выглядел озабоченным, но довольным.       — Зачем вы его приглашали? — Магда забыла, что и сама зашла прощаться.       — Чтобы воткнуть палки в колеса Гиммлеру. Авось навернется и сломает себе шею, то-то радость будет, — Геббельс включил настольную лампу. — Будет знать, каково лезть в дела нашего минестерства. И Риббентропа остудить, он, кажется, наконец-то поймал нашу волну и испугался, что наделал. Ему не помешает ледяная ванна.       Магда поморщилась: кроме нее как будто никому дела не было, что лампа шумит. Хельге она однажды пожаловалась, что ей мешает гудение электричества, и та покрутила у виска.       — А выпроводили зачем?       — Во-первых, Мерекалов плохо говорит по-немецки. Ему было бы некомфортно в нашей беседе, мы оба тараторим. Во-вторых, мы все обсудили. В-третьих, я его выловил перед самым его отъездом, его срочно вызывают в Москву. Через пару часов он приземлится в Союзе.       — Что-то плохое?       — Надеюсь, нет. Он уже ездил в апреле, сказал — если я его верно понял, конечно, —, что тогда еле вырвался обратно. Его работой недовольны. Сейчас, пожалуй, будет наоборот, если он сохранит бумаги.       — Вы обсуждали переговоры? — догадалась Магда.       — Тише, — Геббельс поднес палец к губам. — Своего рода. Их полноценность. Мы хотим, чтобы Сталин понял: чем быстрее мы заключим какой-нибудь пакт, тем лучше. Я только что предал Родину, поэтому не шумите, пожалуйста.       — Как?..       Он сел рядом и наклонился к ней, понизив голос:       — Рассказал про план «Вайс».       Магда прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Что же получается?! Как он мог?       — Мы долго говорили, — продолжал тем временем Геббельс. — Как сложно, когда языковой барьер слишком велик! Прибегали к пантомиме, жаль, вы не видели. Однако договорились. Велика сила пещерной дипломатии. Мерекалов обсудит с Молотовым начало официальных переговоров, а не их секретного подобия, как сейчас, когда и мы, и они тянут резину. Мы — потому что, как вы справедливо заметили, связаны пактом, а что важнее, их переговорами с Францией и Британией. Они — потому что не доверяют нам и потому что надеются на другой договор.       — И как же вы собираетесь переубедить Риббентропа?       — Он переубедился… А так, конечно, прямым предложением со стороны Москвы. Пусть по дипломатическим каналам ему прилетит по затылку. Надоел, честное слово, Магда! Осел, каких свет не видывал. У нас с апреля формируется коалиция, а он смотрел в рот Гиммлеру и повторял про неполноценность славян. Пока он нежничал, СССР согласился предоставить гарантии безопасности нескольким европейским государствам, включая Польшу и Прибалтийские страны. Слава богу, что Польша отказывается пропускать Красную Армию через свою территорию. Их глупость все еще сохраняет Риббентропу теплое кресло. Хорошо хоть с Мерекаловым можно говорить прямо. С его предшественником мы общались реже, хотя он немецким владел куда лучше. Бедный Алексей, он по приезде не мог и кофе заказать! А его уже атаковал фюрер со всех сторон и постоянно жаждал встреч, каково несчастному дипломату!       Магда вдумчиво покачивала ногой, ее разум анализировал услышанное. Геббельс, про которого ей только и говорили, что он не решится действовать, взял и начал! Она меньше всего ожидала, что он станет напрямую договариваться с кем-то за спиной у фюрера. Получалось, договаривается. Лишь она снова боится и ничего, ничегошеньки не делает!..       «Нет, — она вдруг скрипнула зубами, как лошадь, закусившая удила. — Нет, тут что-то нечисто. Вы не могли взять и рассказать. Как такое возможно? Договориться с СССР за спиной Гитлера? Вы можете гипотетически поддерживать Геринга, потому что он, в отличие от фюрера, гладит вас не против шерсти, хоть вы и натворили дел в прошлом году. Вы можете доверять мне сомнения, потому что знаете мои слабости. Но лично встречаться в кабинете в министерстве, чтобы рассказывать такие вещи? Нет, нет, нет, вы врете, вы врете мне в лицо, а я верю, потому что так хочу обмануться, что вы поменялись!».       И упоминание фюрера... «Алексей по приезде не мог и кофе заказать, а его уже атаковал фюрер со всех сторон...». Конечно, Мерекалов совсем не подходил на свою должность. Он не просто плохо, он отвратительно говорил на немецком и учил его на ходу. Ужасный акцент можно было бы простить, но он не знал элементарных слов! Его отправили на убой, кто ж иначе отправляет дипломата без должного образования работать? Какие связи он может наладить, если ему сложно позавтракать без переводчика?       Магда натянулась струной, осознавая новый подтекст. В Советском Союзе не сильно переживали по поводу способности полномочного представителя договариваться или продвигать интересы своей страны. Значит, он и не играл какой-либо роли, переговоры шли гораздо выше. Что они шли, она не сомневалась. Советская дипломатия не видела смысла стараться прикрыться. Мерекалов был здесь для галочки. Для таких дурочек, как она.       «Атаковал со всех сторон»... Фюрер не раз встречался с Мерекаловым? Естественно. Гитлер был в курсе переговоров и продвигал их. План «Вайс»? О, видимо, инструмент давления, чтобы СССР не создал Антанту номер два. Польша? Кому какое дело до Польши?! И все Геббельс знал про план, ему не понравилось, что провокацию поручили не ему, а Гейдриху! Он до сих пор в немилости и потому крутится ужом на сковородке. Магда на миг задержала дыхание. Гитлер, должно быть, присутствовал здесь и ушел до ее прихода, а Геббельс это пытается скрыть, чтобы через нее иметь в запасе путь отступления, если не выкарабкается из опалы. Он бы и встречу с Мерекаловым от нее утаил, не столкнись она с ним!       Она не могла объяснить себе, откуда возникла уверенность. Догадка, или скорее, интуитивное знание, основанное на мелочах.       — Будем ждать хороших вестей, — Геббельс улыбнулся. — Не нервничайте. И вас не тронут, и меня. В этом раунде мы победили. Только, Магда, прошу вас, не заигрывайтесь сейчас с Гиммлером и Гейдрихом. Они оба будут недовольны. Тлеющие угли опаснее горящих. Не давайте им кислорода, ангел мой.       — Не дам, — коротко отрезала Магда. Настроение испортилось. Какая она дура. Прибежала дрессированной собачкой, пересказала подслушанный разговор, ну что за наивность.       — Вы опять подавлены. Из-за политики не переживайте, мы разберемся. Или не ладится что-то с Хельмутом? — он достал из ящика стола пепельницу.       Магду как каленым железом полоснуло. Не ладится — мягко сказано. Геббельс замечал каждое мимолетное изменение ее лица, предугадывал слова, срывал маски. Ни один человек на свете не давал ей такого понимания! Министр пропаганды понимал ее страхи и тревоги; понимал, что она чувствует себя одинокой и забытой в огромном, шумном мире; знал ее болевые точки. Ему стоило только дернуть правильную ниточку, и Магда с готовностью летела в пропасть, уверенная, что ее подхватят. А он подхватывал. По крайней мере пока что.       Как бы она хотела доверять так же Хельмуту! Он точно заслуживал этого больше, нежели Геббельс, который и сейчас ее обманывал. Да, Гитлер был тут! Иначе Геббельс бы не спрятал пепельницу! Хельмут так никогда не поступал… Но Хельмут совершенно не чувствовал ее. Он редко замечал, что она страдает, и лишь когда ее прорывало или когда она уставала скрывать настолько, что получалось плохо, он понимал. Они, как бы выразилась Хельга, не станцевались. И как было странно, что раньше он понимал ее куда лучше. По крайней мере, Магде так думалось.       О войне Хельмут говорил, как Магде казалось, с радостью. Геббельс ее хотя бы боялся. Или делал вид, но Магде было все равно, пока он вешал лапшу ей на уши. Ей очень хотелось поддержки в своих страхах… И вот ей ее давали, утоляли жажду. Она посадила себя на короткий поводок в строгом ошейнике, чтобы иногда получать поглаживания по макушке. Злость на Хельмута, на себя, на Геббельса, на всю страну захлестнула так неожиданно, что Магда подскочила. Геббельс удивленно поднял брови.       — Дорогая моя?       Слова разорвали последние нити самообладания. Слезы подступили к горлу.       — Зачем вы говорите мне это все?!       — Потому что вам интересны переговоры, не так ли?       — Но почему вы, почему из тысячи людей именно вы?! — сорвалась Магда на крик. — Почему никто другой?! Почему то говорите правду, то водите меня кругами?!       Он нашелся с ответом не сразу. Долго и молчаливо он рассматривал ее дрожащую фигуру.       — Так вы не о политике... Потому что я понимаю вас, — наконец сказал он.       — Почему?! — почти по-детски возмутилась Магда. — Я у вас спрашиваю! Почему вы понимаете?!       — Потому что мы с вами слишком одинаковые, Магда. Я тоже хожу кругами и мне тоже тяжело в последние годы, ведь политика неадекватно реагирует на современные изменения. Мы летим в бетонную стену с горы, и бессилие точно так же точит меня изнутри. Не хочется разбиться в лепешку. Кажется, что занимаюсь абсолютной чепухой, беседа с Мерекаловым не гарантия стоп-крана… И меня точно так же раздражает треск лампы. Да-да, я вижу, с каким страданием вы каждый раз ждете, пока она накалится и прекратит жужжать. Герман вечно смеется надо мной, потому что не слышит ее. Так что, пожалуй, я чувствую и понимаю несколько больше, нежели другие, — Геббельс прищурился. — Поэтому я и полюбил вас, вы чувствуете тоже сильнее, чем остальные. Если любите, то всей душой, а если ненавидите, то тоже от полного сердца. Да... Вам на судьбе предначертано стать убийцей с таким набором...       Магда сжала зубы, совладав с собой. Надо прекратить истерику немедленно. Иначе она выдаст, что поняла гораздо больше, чем следовало бы.       — Подойдите-ка, — он поманил ее рукой. — Ну же, хорошая моя! Нельзя так с собой обращаться.       Магда, шумно вздохнув, подошла. Геббельс притянул ее к себе за локоть и поцеловал в висок.       — Не сердитесь. Выпустите пар, все будет хорошо. Можете даже расколотить этот чертов торшер, вы окажете и мне и себе большую услугу. Вы переживаете из-за свадьбы? Несомненно... Уверяю вас, что ее перенос — благо. Вам не надо будет возиться с документами, будет достаточно честного слова. Понимаю, мало приятного, что праздник стал рекламой, но выбирать надо меньшее из зол. Что касается нас с вами...       Он приобнял ее, и Магда дернулась, как от удара током: ей показалось, что Геббельс хотел усадить ее к себе на колени. Он мгновенно ослабил объятия, но руку не убрал.       — Помните, подписи мало чего значат. Где бы они ни стояли, моя милая, и кем бы они не были поставлены... Вы ведь купили платье?       — Матушка шьет...       Магда передернула плечами и вынырнула из воспоминаний. Ну почему, почему именно он?! Отчего его нежность коробит исключительно из-за Хельмута, не будь его, она бы и не дернулась? В самом деле, почему не замкнуло на ком-то менее... Скользком? Изворотливом? Двуличном? Магда не смогла подобрать слово.       Она поднялась, хрустнула спиной, напялила туфли и вышла на улицу. Хотелось пройтись, чтобы выбить из головы мысли, от которых в горле пересыхало. Нельзя давать себе забываться. Как бы ее не тянуло, Геббельс не друг. Его манипуляции, сладкие слова и туманная близость всегда носили эгоистичный властный характер. Откажись она, он бы не слушал. Он и не слушал, если вспомнить ту ночь… Вот почему она продолжала соглашаться раз за разом — другой вопрос. Почему ей нравилось?..       Как солдат чеканя шаг, она дошла до площади, не замечая мостовой под ногами. Угловатая тьма заволокла переулки. Дымно и багрово догорал закат, и Магда остановилась, завороженная. Рейхстаг полыхал лучами закатного солнца. Над шпилем кроваво лучились красные звезды.