Над Берлином шел снег

      Гости начали расходиться. У Магды вырвался вздох облегчения, когда она устроилась на заднем сидении машины и они двинулись прочь. Краем глаза она успела заметить, в другую машину сел Геббельс с женой. Даже на публике они сейчас держались несколько отстраненно.       — Что-то между ними черная кошка пробежала, — водитель был настроен на беседу.       — Устали.       — Э нет, там что-то посерьезнее. Они разведутся, помяните мое слово.       Водитель еще что-то рассказывал, возможно, сплетни, но у Магды не осталось сил слушать. Она облокотилась на дверцу, голову прислонила к стеклу и сонно зевнула. Сознание ускользало, как песок сквозь пальцы. Когда машина подъехала к дому, Магда уже практически спала, но тут же проснулась. На кухне горел свет. Значит, Хельмут не спал, а ждал ее.       «Ох, надеюсь, что мы обойдемся без сцен ревности, — она вывалилась из машины, — я не выдержу».       С опаской она поднялась на свой этаж и открыла дверь, стараясь не шуметь. Вечеринка у Геринга оставила у нее смешанные чувства: напряжение, недовольство и страх, холодный липкий страх ожидания войны. Магда устала от всех этих интриг и скрытых угроз.       К ее удивлению, Хельмут не выскочил с кухни ее встречать. На вешалке рядом с его пальто она заметила форменное эсесовское. Услышав приглушенные мужские голоса, смех и звяканье посуды на кухне, она осторожно подошла к двери и заглянула внутрь. Хельмут стоял у плиты и варил кофе, а на ее любимом стуле у окна сидел незнакомый мужчина в форме. У нее перехватило дыхание — это ведь был он, священник из кирхи!.. Конечно, он совсем не был похож на себя, но его глаза она узнала сразу.       — Магда, ты вернулась? — радостно воскликнул Хельмут, обернувшись и заметив ее. — Познакомься, мой друг Конрад. Мы когда-то служили вместе, а теперь он птица большого полета во внешней СД.       — Здравствуйте, пока еще фройляйн Фидлер, — сказал Конрад, вставая и протягивая руку. — Рад познакомиться с вами.       Магда неуверенно шагнула вперед и пожала ему ладонь, пытаясь скрыть потрясение.       — Здравствуйте, Конрад... — прошептала она, избегая встречаться с ним взглядом.       Хельмут, увлеченный кофе, не заметил ее смятения.       — Конрад пришел скрасить мне вечер. Мы нажарили колбасок, думали, что ты будешь голодна после вечеринки.       — Так мило... — ответила Магда, пытаясь выдавить улыбку.       Конрад наблюдал за ней с интересом, и его дружелюбие казалось подозрительным. «Наверное, я с ума сошла и путаю, — Магда помыла руки и устроилась напротив. — Просто похож. Мало ли на свете темноволосых мужчин…».       — Надеюсь, у вас был приятный вечер? — Конрад наклонил голову вбок. — Вы ведь были на вечеринке у Геринга, верно?       «Нет, голос точно один в один», — Магде захотелось взвыть, как собаке.       — Прекрасный, но я устала. Чувствую себя выжатым лимоном.       — Тогда поешь и ложись, — Хельмут поставил перед ней тарелку. — Мы немного посидим да разойдемся. Собираем сплетни. Как ты с Хельгой.       Магда кивнула, не зная, что ответить. Она не могла поверить, что человек, которому она доверила свои сомнения, оказался не священником, а другом ее жениха и разведчиком. «Интересно, где рванет, — она равнодушно резала колбаску, — Гиммлер ли настучит на меня, Геббельс ли испугается, его жена подложит мне свинью или Конрад расскажет Хельмуту все, что ему рассказала я?». Она силилась вспомнить, что именно она говорила, упоминала ли про ухаживания министра пропаганды, насколько серьезны ее признания. Одно дело Геббельс, который пока влюблен и не сдаст ее, другое дело совершенно посторонний человек.       — Как прошла вечеринка? — спросил Хельмут, наливая всем кофе. — Что-то интересное?       Магда собралась с силами и начала рассказывать о празднике, стараясь говорить естественно. Пришлось, конечно, упомянуть и про военные угрозы. Конрад внимательно слушал ее рассказ, не выказывая ни малейшего намека на враждебность. Неужели она могла перепутать… И ведь он же сказал ей, что не связан с религией, а она все пропустила мимо ушей, погруженная в собственную боль.       — Получается, ты и вина не пригубила? Я думал, вы хорошо отпразднуете, Магда, а вы опять про работу! Немудрено, что на тебе лица нет, если у вас даже пьянка — рабочие вопросы, — возмутился Хельмут, прерывая ее мысли. — Тогда я обязан принести вино. Оно у Хельги, скоро вернусь. Вы же посидите тут?       — Конечно, не волнуйся, Хельмут, — улыбнулся Конрад, его взгляд задержался на Магде дольше, чем следовало.       Магда кивнула, с усилием жуя колбаску. Еда казалась абсолютно безвкусной.       — Знаете, Магда, — начал Конрад, откинувшись на спинку стула, — я давно наблюдаю за вами и всегда восхищался вашей стойкостью и умением держаться в любой ситуации. Особенно в тех, что касаются... скажем, личных дел.       Магда вздрогнула, но постаралась сохранить спокойствие.       — Что вы имеете в виду?       — Ничего особенного, лишь небольшие наблюдения за вами, — сказал он непринужденно. — Надеюсь, вы сможете разобраться в своих чувствах прежде, чем они вас сожрут.       Магда сконфуженно заалела. Она попыталась сохранить хладнокровие, но голос предательски дрогнул.       — Я не понимаю, о чем вы говорите.       — Вы хорошо понимаете, — он по-прежнему говорил очень тепло, но Магде от его теплоты было адски холодно.       — Откуда вы знаете Писание?       — Учился в семинарии. Вы и вправду подумали, я святой отец?.. Не подумал бы, у меня и наружность неподходящая… Но не волнуйтесь, ладно уж. Я друг, а не враг. Только будьте осторожнее с доктором Геббельсом. Он не очень надежный союзник. В него несложно влюбиться, и вы знаете это…       «Полная идиотка, значит, сказала», — заключила Магда.       От Конрада сложно было что-то скрыть. Он прочитал ее! Так читают вывеску на улице — с первого раза, быстро и точно. С детства у нее случалось такое: она примечала человека, в ней пробуждался интерес, и затушить его оказывалось невозможно. Она жила, дышала им, потом ее отпускало. Иногда человек знал, как, например, знала бабушка, что внучка души в ней не чает и стремится проводить каждую секунду, каждый вдох делать рядом с ней; иногда не знал, как не знал, например, отец, что он был важен для нее в подростковые годы. Она не смела сказать, не получалось ни звука выдавить.       Вот, теперь объектом странной одержимости стал Геббельс. Он то ли понимал, то ли просто интуитивно чувствовал и дергал за нужные ниточки. Магда выходила из себя, сердилась, но ничего не могла с собой поделать. Никакие страшные вещи не срабатывали, лишь заглушали на время нездоровую привязанность. Она была сильнее нее.       Не было ни единой причины тянуться к нему, и все-таки она тянулась. Ни единой причины любить — и она все-таки любила. Одержимость иногда спадала, то вдруг с новой силой накатывала. Магда держала дистанцию уже даже не из приличия, а на первобытной злости. Она злобно работала, злобно рыдала, злобно спала и чистила зубы. Любила, пожалуй, тоже злобно.       — Просто хочу, чтобы вы знали, что у вас есть друг, — повторил Конрад, разглядывая ее. — Помните обо мне.       Его слова звучали дружелюбно-зловеще.       — Спасибо, Конрад, — наконец выдавила Магда. — Я ценю вашу поддержку.       Вернулся Хельмут с бутылкой вина.       — Ну, надеюсь, вы не скучали без меня, — он, улыбаясь, легко вытащил пробку.       — Нет, конечно, — ответила Магда, стараясь звучать уверенно.       — Рад слышать, — сказал Хельмут, ставя на стол бокалы. — Давайте продолжим наш вечер.       «Удавиться хочется», — выдохнула тяжело Магда.

      ***

      Гости все продолжали разъезжаться, и только Гиммлер оставался в общей зале, терпеливо выжидая Геринга. Эмми Геринг несколько раз порывалась проводить его до дверей, но он отказывался. Наконец, когда фрау Геринг уже в сотый раз предложила ему хотя бы присесть, Гиммлер не выдержал и ринулся обратно в гостиную.       Геринг сидел в кресле, глядя на огонь через стакан. Гиммлер остановился в дверях и облокотился на косяк.       — Ты на самом деле веришь в то, что нес, или вино ударило тебе в голову? — соизволил отвлечься от своего занятия Геринг. — Гиперборея, полая Земля... Вирт... Звучит как сказки, которыми пугают детей.       — Что ты понимаешь, — Гиммлера перекосило. — Не просто «сказки». Это знание, доступное только избранным! Мы говорим о силах, которые могут изменить саму природу мира, о древних цивилизациях, которые обладали могуществом, несравнимым с тем, что мы знаем, о...       — Изменить мир? — Геринг фыркнул. — Сила космоса, магия... Фанатизм! И ты прекрасно знаешь, он опасен. Почему бы просто не заниматься реальными делами, вместо того чтобы гоняться за фантомами? Или хочешь сказать, что евреев мы гоняем, потому что они низшая раса, а не потому, что нам нужны деньги и заводы? Будь реалистом.       — Фанатизм?! Быть реалистом?! — Гиммлер задрожал, как маленькая собачка. — Это знание древних арийцев! Туле, Врил — ключи к нашему наследию, к могуществу, которое мы обязаны вернуть себе! Фюрер верит и я, и не твое и Йозефа дело ставить под сомнение такие важные вопросы.       — Гитлер верит во многое, — холодно заметил Геринг. — Но я не должен разделять его убеждения. Мы строим империю, Генрих, на реальной силе, на оружии, на армии. А не на том, что какие-то гиперборейцы летали на драконах и правили миром. Мы летаем на дорнье.       — Именно подобные тебе, — Гиммлер скрестил руки на груди, — не способны понять глубины нашей миссии. Оружие — всего лишь средство. Настоящая сила лежит за пределами нашего понимания, и если ты не видишь, то ты не достоин быть частью великого дела.       — У тебя мания величия.       — Ты не видишь дальше собственного носа, Герман, — процедил сквозь зубы Гиммлер. — Но однажды ты поймешь, что твое презрение к магии и знанию погубит нас всех. Мы — избранные. И я не дам цинизму поставить крест на великом будущем рейха. И вообще, зачем ты пригласил Фидлер, а Йозеф притащил на беседу?       — Давно пора включать ее в наши круги, — Геринг залпом допил виски и налил себе новый стакан. — Она сама себе на уме, разумная, и плохо будет, если ее перетянут чужие.       — Она сама чужая.       — Если и так, что с того? Пока Магда никому не мешает, чего ее прессовать? Не забывай, она убийца. Пережмем — будет худо. А вообще, включи-ка музыку, тогда потолкуем.       — Помилуй. Не прослушиваешь же ты сам себя?       — А твои ребятки меня? — Геринг по-кошачьи ухмыльнулся. — Я тебя хорошо знаю, Генрих. Что там, раз ты задержался, дело интересное?       — Я остался поставить тебя перед фактом, — он хмыкнул. — Мы провели проверку…       — Музыка.       Гиммлер скрипнул зубами, но поставил пластинку.       — Кого проверяли? — Геринг лениво развалился в кресле.       — Магду, несомненно, — Гиммлер вытащил из портфеля папку. — Фидлер. Она ведь выходит замуж.       — Давно пора, — Геринг отпил вино из бокала. — А то мы начали полагать, ей нравятся женщины.       — Мы?       — Я и Йозеф, несомненно.       — Не перебивай, до Геббельса я доберусь, — Гиммлер скривился. — Есть большой шанс, что символ нашей немецкой молодежи еврейка.       Геринг равнодушно пожал плечами.       — Исключено. Ты видел ее внешность?       — Вот, погляди, документы. Кассета про Геббельса. Кстати о нем, зачастил он с ней фамильярно общаться. Оба мы знаем, что он к ней неравнодушен. У нее, может, ума хватает не светиться, но Йозеф голову потерял.       — Кризис с женой.       — Да хоть с Сатаной, — Гиммлер стукнул по столу ладонью. — У нас опасный прецедент. Она еврейка, у нее абсолютно нелояльные взгляды, она…       — Дай-ка почитать и посмотреть, — Геринг потянул на себя документы.       Он с минуту задумчиво перелистывал бумаги, не особо вчитываясь. Потом взглянул на Гиммлера из-за папки.       — Тянет на пару сроков, а?       — Да, несколько статьей.       — А Фидлер, я понимаю, немецкая и еврейская фамилия?       — Да. При очень большом желании можно закрыть глаза и никогда не вспоминать про данный факт, но что, если я не очень хочу закрывать глаза?       Геринг улыбнулся и беспечно бросил все бумаги и кассету в огонь.       — Ты белены объелся?! — Гиммлер бросился к камину и замер в нерешительности. Пламя разгоралось, и в нем корежилась пленка.       — Я тут решаю, кто еврей, а кто нет, — глухим рыком ответил Геринг, поднявшись и двинувшись на его тщедушную фигуру. — И не забывай, что Фидлер — Вальтер Фидлер! — в первую очередь твой сотрудник. Ценный сотрудник. Он главный генетик. Лучший генетик. Побойся Гитлера.       — Но его дочь…       — Его дочь не твоя забота. Ее поручили Геббельсу, пусть он и кувыркается.       — А он, кажется, очень даже кувыркается, — Гиммлер скосился на дымящий, воняющий горелой пленкой камин.       — И что ты переживаешь? Его жена спокойно встречается с любовником, коли на то пошло.       — Да к черту эту семейку, у которой ничего святого. Я переживаю, что его интерес плохо на него же влияет. Магда чудная. У нее чертики в голове. Своя среди чужих, чужая среди своих, и Йозеф становится таким же. Он стал либералом. Стал отговаривать от решения еврейского вопроса. Боится войны…       — Мы все ее боимся.       — Еще немного, он станет коммунистом и станет работать на Кремль!       — Никогда не прекращал им быть, — Геринг рассмеялся, сотрясаясь всем телом. — Генрих, он никогда не переставал быть марксистом, и СССР считает образцом. Не будешь его трогать, он и не метнется никуда, потому что боится больше, чем хочет что-то поменять. Не мешай работать, занимайся своими делами. Пусть он несет чушь с трибун и бегает за каждой юбкой, я буду заниматься самолетами и тайными договорами с Британией, а ты… ты следи за своими ребятами, пусть роются в нижнем белье обычных граждан, а не верхушки.       — У тебя-то у самого рыльце в пушку, — Гиммлер передернул плечами. — Или ты думаешь, нам неизвестно, что ты встречался с представителем СССР? Ты купаешься в роскоши и забыл про партию. Смотри, мы припомним тебе Мильха!       — И ты смотри, Генрих, тощий очкарик со спичку ростом, — Геринг подхватил кочергу и согнул ее в узел одним быстрым движением. — Вспыхнешь и сгоришь вслед за кассетой и документами и на Магду, и на Мильха. Не нарывайся, не то и у нас на тебя что-то найдется. У меня тоже папочка имеется.       — С тебя спросят… — Гиммлер сглотнул.       — А ты сделай так, чтобы поменьше спрашивали.       — Я требую отменить эту свадьбу! Мы не сможем подогнать под законы…       — Значит, мы подгоним законы, — Геринг вальяжно перекатил вес на другой бок.       — Я не позволю!       — Тогда не ходи темными переулками. Темно, можешь шею себе сломать.       — Да иди ты к черту, дутый медный таз!       За Гиммлером с грохотом закрылась дверь. Довольный Геринг остался сидеть у камина, и звуки страуссовского вальса оглушительно порхали по опустевшей гостиной. Он прекрасно знал, что Гиммлер теперь остался без доказательств, а значит, ничего он сделать не сможет.