Над Берлином шел снег

      Хельга сдержала обещание и вернула печать уже наутро.        — Мы подняли на уши половину подполья, — шепнула она. — Переплавили несколько колец, серьги и цепочку для часов. Теперь копия стоит больше оригинала.        — Зачем вы так? — Магда тщательно осмотрела печать, чтобы убедиться, что она в порядке.        — Металл сложнее плавить, — объяснила Хельга. — У нас нет таких мощных печей. Хочешь взглянуть? Гляди. Имя замазали, видишь? А воск, который использовали для снятия копии, я лично растопила и сделала из него шарик. Держи на память.        Магда сунула восковой зеленый шар в карман. Копия печати получилась очень правдоподобной. Имя отца не читалось. Его растерли раскаленным ножом, и было непонятно, какой врач являлся владельцем.        — Вы молодцы, — она отдала копию. — Спасибо…        — За что? — Хельга пожала плечами. — Тебе спасибо. Без этой штучки Отто не выехал бы в Швейцарию.         — А он уже там?       — Еще нет, но будет там к вечеру, наверное, или утром. Я не сильна в географии. У меня вообще образование плохое, что уж хитрить. Просто жду его звонка. Почти не выхожу из квартиры, чтобы не прошляпить.        Магда кивнула. Главное, чтобы его выпустили. Пока что печать, наверное, не будет вызывать вопросов, даже с непонятным именем. А вот потом могут закрутить гайки, если вскроется хоть один случай подлога. «Так странно, я задеревенела, — она закрыла за Хельгой дверь и приложила ладонь к груди. — Совершенно ничего не чувствую теперь по отношению к незнакомым людям, могу переживать лишь за знакомых. Что было бы, не будь у меня Хельги и Отто? Я бы окончательно стала винтиком системы. Только они удерживают меня от глупости, убеждают одним существованием, что стоит еще побороться и пожить. Да, теперь это они... Эдварда меня отпустила».        Про Эдварду она вспомнила не просто так. Промучившись всю ночь от страха, она невольно воскрешала в памяти раз за разом прошлое и наконец вспомнила. Ей четырнадцать, она пришла к Эдварде позаниматься французским. Вместо этого они бегали и хохотали, и вдруг кто-то схватил ее и принялся щекотать, она взвизгнула, как котенок, а невидимый человек все удерживал ее и тоже смеялся. Когда он опустил ее, она обернулась и увидела его — Гершеля Зиссе, самого старшего из братьев. Он сверкал белыми зубами, тёмные кудри падали на высокий лоб, а черные глаза смотрели лукаво и насмешливо. Эдварда бросилась на него с кулаками, а Магда смущенно стояла и не знала, куда деться. Гершель был редким гостем в родном доме. Тогда он казался ей таким взрослым. Ему сейчас, наверное, за тридцать.       Он отбился от Эдварды и подмигнул гостье. «Вот вырастешь, будешь моей женой, — громогласно объявил он. — Уж я-то тебя дождусь. А ты дождешься, jolie dame?». Эдварда насмешливо фыркнула, а Магда недоуменно смотрела на юношу, потому что никак не могла представить, что кому-то нравится. Теперь она нравится, пожалуй, слишком многим.        Мысль, что Гершель — тот самый Гершель, который щекотал ее и гонял по комнате, — пытался убить ее, не укладывалась в голове. Его наверняка повесят или гильотинируют, как ту несчастную…       В тяжелых раздумьях она дошла до родительского дома. Мать шила заказ, разложившись на кухонном столе. Швейная машинка стрекотала, скрипело маховое колесо, и Магда позавидовала: «Хорошо, наверное, когда работа монотонная, а не как у меня».       — Отец на службе, — мать разогнулась, хрустнув спиной и, усыпанная блестками от вечернего серебряного платья, размяла затекшую шею. — Он мрачнее тучи. Придет к обеду, пожалей его. Он очень устал.        — Мы все устали, — Магда обняла ее, уткнувшись в седые волосы. — У тебя вот очки, руки трясутся.       — Я не молодею, — мать остановила машинку. — Отец тоже. Стал таким рассеянным. Почти не спит, все время забывает еду дома. Иногда встаю раным-рано, готовлю, сажусь шить, а когда отвлекаюсь днем, смотрю — оставил. Конечно, там у него есть возможность вкусно пообедать… Теперь хоть иногда ходит домой в перерыв…       Магда вздохнула с ней в унисон. Кажется, у них не все ладно. Особенно теперь, когда она выросла. Бабушка часто говорила: брак держится на детях. Но что делать, когда дети выпорхнули из гнезда, и вы вдруг оказались друг другу совсем чужими людьми? Как быть? Наверное, в таких случаях рождают еще одного ребенка или нянчят внуков. Внуков Магда не собиралась пока что рождать, а родить еще ребенка мать уже не могла.       Печать! Пока мать накрывала на стол, Магда крадучись пробралась в коридор и бросила печать на пол рядом с вешалкой. Хватило ума протереть ее платком, на случай если в выдумку не поверят и возьмут отпечатки пальцев. И так же быстро она вернулась в кухню.        Отец пришел через полчаса, сердитый и замкнутый, и, повесив пальто, тяжело вздохнул. Магда затаила дыхание. Она боялась, что он не заметит подброшенную печать. Тогда придется обратить его внимание на потерю другим способом. Каким? Вот он наклонился развязать шнурки. Он наверняка не заметит! Магда заерзала на стуле. Он разогнулся и не заметил! Она сердито топнула ногой под столом. Тут отец вытащил ключи из кармана и собрался повесить их на гвоздь под пальто, и вдруг его взгляд остановился на печати. Он недоверчиво моргнул и протянул руку, и лицо его просветлело, как небо после грозы.       — Слава богу!        — Что там, Вальтер? — мать разливала суп по тарелкам.       — Я схожу с ума, — ухнул он, сев к столу. — Представляете, думал, потерял печать, а сейчас хотел повесить ключи, смотрю, а она на полу! Ума не приложу, как она выпала!       — У тебя опять дырка в кармане пальто, — проворчала мать. — Вечно ты пихаешь в них слишком много вещей. Конечно, они рвутся. Видишь, как удачно. Иначе ты бы попал в крайне неприятную ситуацию.        — Да, хорошо, что я не сказал Генриху, что она пропала. Надо побольше отдыхать.       — Надо пользоваться дипломатом, который я тебе подарила. Помой руки, что ты за врач?!       Магда расслабилась. Значит, у отца не было неприятностей. Как хорошо! Она за ночь успела известись от тысячи мыслей, что сделают с ним, если пропажу обнаружили бы. Отец никогда не подумал бы на нее, конечно, но кроме него есть и Гиммлер. Он-то умеет два плюс два складывать. И Гейдрих. Гейдриха она до сих пор ни разу не видела, но предупреждению не связываться с ним следовала.        Оставалась одна проблема. Гершель. Магда не могла себя пересилить. С легкостью она готова была спасать Эдварду, с такой же легкостью готова была умыть руки, когда дело коснулось ее старшего брата. Эдварде, несмотря на все обидные слова, она простила бы покушение на свою жизнь, Гершелю — не могла. Магда испытывала стыд и  отвращение. Она силилась найти в себе хоть каплю сострадания, но только раздражалась. Казалось бы, что сложного, Скажи она Хельге, чтобы они занялись делом, и не беспокоилась бы. Не могла и этого! Ее выворачивало наизнанку.       «Чем я буду лучше, если никак не смогу помочь? — думала она, параллельно кивая разговору отца и матери. — Я буду самой настоящей убийцей… своего убийцы? Я должна, должна хотя бы через Отто… Но, может быть, они и так знают, и нет нужды говорить?».  Как хорошо было бы не вспоминать! Почему ей не может отшибить память, как это случилось с Мюнхеном?! Забыть, что вспомнила. Не помнить всегда проще, она могла бы тогда помочь и не рвать себя на куски, не наступать самой себе на горло.       Домой она вернулась в полном раздрае, рухнула на кровать, накрылась с головой одеялом и пролежала бы так еще долго, если бы не Хельмут.        — Сегодня будут танцы, — заявил он с порога. — Пойдем? Мы так давно не танцевали!       — О, нет, — Магда замотала головой. — Честно говоря, не хочется… Я так устала и замерзла.        — Так вот мы и состарились…       — Лучше останься, — она затянула его в квартиру за шарф. — Пожалуйста.        — Уже почти ночь…       Ужас, что она опять промучается всю ночь наедине со своими мыслями, стегнула ее по хребту.       — Хельмут, пожалуйста! Я так больше не могу,  — она заглянула ему в глаза, и он сдался.

***

      Хельга говорила, что первый раз будет больно и не очень понятно. Магде было непонятно совсем и не только в первый раз. Она пожалела, что сама предложила Хельмуту остаться на ночь, сама же ускорила события, спровоцировала, почти уломала его разделить с ней постель. Возможно, потому, что мучилась своей инаковостью и незаинтересованностью. Или чтобы забыться, не вспоминать про украденную печать и не думать про расследование, не уговаривать себя пойти попросить за Гершеля. Может, чтобы убедить себя, что ей нравится Хельмут и нужен только он. Может, надеялась, что и в самом деле забудется… В любом случае, ей решительно не понравилось. Ни в первый, ни в последующие разы.        Она тщетно пыталась воскресить в памяти ощущения из холодной ноябрьской ночи, когда голову затуманило, или хотя бы глупое мимолетное чувство счастья под ивой, когда они поцеловались впервые. Не получалось. Сначала решила, может, нужен коньяк. Потом пришла к выводу: не в коньяке было дело, не было бы коньяка — все было бы так же. Злилась она неимоверно. Ну почему она не может жить, как нормальные люди? Почему у нее вечно все наперекосяк? Обсудить было не с кем, — кроме Хельги, конечно, — но Магда стеснялась и потому решила терпеть. Может, что-то изменится.        Не успокаивало и то, что больно было не только в первый раз. Магда искренне надеялась, что сможет хотя бы расслабиться и забыть про Мюнхен: раз больно, то ничего не было. А теперь что… Теперь снова приходилось мучиться неопределенностью.       Не понравилось ей и делить квартиру с кем-то. Она привыкла жить одна, ей было спокойно возвращаться в темную комнату вечером, отдыхать после шумного рабочего дня, греть ноги в эмалированном тазу с горячей водой и смотреть в окно на проезжающие машины. В детстве Магда боялась темноты. Теперь она стремилась в нее, как к спасению. С момента как они стали жить вместе, возможности посидеть в тишине и темноте у нее не было совсем, и месяц показался Магде годом. Она мысленно кляла себя за благородство: это было ее решение — съехать именно в ее однокомнатную квартиру, а не к Хельмуту, где комнат было три. Хельге надо было где-то жить. Снимать она пока не могла. Не хватало денег, она спустила все сбережения, включая плату за последние рождественские съемки, на билеты для Отто. Хельмут сердился, но сестру он любил, а еще больше любил Магду, поэтому уступил.       В общем-то, получалось крайне глупо. Магда в который раз задумалась, а стоит ли продолжать упрямо гнуть баранку? Да, Хельмут был какой-никакой защитой от непрошенных проявлений любви со стороны Геббельса, но, как опыт подсказывал, министр пропаганды не слишком-то верил в их союз, защитой отношения не стали, скорее усугубили положение. Не верила и сама Магда. Ей начало казаться, что она перепутала влюбленность с дружбой. Хельмут прекрасный молодой человек, но… Нет, у них решительно не получится ничего толкового! Ему нужна любящая и нежная, чувственная и страстная, а Магда была противоположностью. Каменный цветок, как ни крути. Где бы еще найти силы честно признаться ему?       С невеселыми мыслями она натирала кастрюлю, поджав под себя ногу. Цугцванг полный. Ни туда, ни сюда. Все варианты исхода событий дурацкие. Хоть иди к гадалке и проси о помощи. Как раз недавно писали про спиритические сеансы. Магда не верила в медиумов, но, если с того света могут подсказать, как ей быть, она готова была уверовать в духов. И Гершель, что же делать с Гершелем…       Из глубоких раздумий ее выдернул Хельмут. Он поцеловал Магду в макушку. Она вздрогнула и уронила кастрюлю в раковину.       — Что-то ты совсем расклеилась, — он нежно забрал у нее губку и выключил воду. — Бросай-ка это дело.        — Но мне же в чем-то надо готовить ужин, — возразила она, потянувшись к крану.       — Забудь про ужин, я заказал нам столик в «Последней инстанции», — Хельмут притянул ее к себе и закружил по кухне. — Так что одевайся, моя дорогая.       — Это же самый центр, — Магда дрыгнула ногами, чтобы он поставил ее на пол. — Рождество на носу, там забито до отказа! Как ты умудрился?       — Долго уговаривал, — он подмигнул, поцеловав ее в нос. — Ну же, не будь квашенной капустой. Давай-ка прихорошись! Не пойдешь же ты в домашнем халате?  Или хочешь, чтобы я его снял?        Бедный Хельмут! Нельзя тянуть, надо поговорить с ним. Он заслуживает лучшую девушку, чем она. Магда задумчиво натянула черное платье и убрала волосы в пучок. Никак не решалась дойти до парикмахера. Ссадина после падения в ванной зажила, но она все никак не могла уговорить себя на стрижку. Снова придется делать укладку! Сейчас можно просто собрать кудри в прическу, и никто не скажет, что она растрепанная.        В темноте блеснул золотой браслет на руке. Она нерешительно потеребила застежку и, не справившись с ней одной рукой, решила оставить его. Магда носила подарок Хельмута не снимая. Он согревал душу раньше, сейчас жег запястье, как раскаленное железо. Просить Хельмута снять его было бы невежливым, и Магда решила потом попросить Хельгу. Заодно у нее и спросит, как быть в столь щекотливой ситуации. Ей никогда еще не приходилось, как Хельга говорила, отбривать мужчину. По крайней мере, намеренно.       — Ты решила сразить Берлин своей красотой! — Хельмут заглянул в комнату, когда она подкрашивала ресницы.        — М? — Магда оторвалась от зеркала.        — Ничего, радуюсь, что ты ожила, — он сел рядом, приобняв ее за талию. — Последние недели ты была как увядающая роза, а сейчас наконец-то расцвела.        Магда ничего не сказала. Она сомневалась, что походила на распустившийся бутон. Хельмут, может, и не замечал, а она видела, как осунулось лицо и потускнел взгляд. Раньше она могла скрыть усталость с помощью красной помады и черной туши, но потом Геббельс осторожно намекнул, что нужно изменить имидж. Гитлер стал резко высказываться про яркий макияж. «Давайте не привлекать излишнее внимание, — произнес он вкрадчиво. — Вам невероятно идет, но… Впрочем, я уверен, вы найдете филигранный выход из ситуации, вы счастливица, от природы наделенная безумной красотой. Прямо femme fatale, Рифеншталь на вас засматривается и хочет снять в своей картине…». Черную тушь пришлось заменить на коричневую, а красную помаду на почти бесцветную.         Ресторан был оживлённым и людным. Магда поежилась, позволив Хельмуту снять с нее пальто. Не будь тут такой толпы, было бы уютно: деревянные стены, покрытые тонким слоем коричневого лака, отражали мягкий свет антикварных светильников. Занавешивавшие окна тяжелые бархатные шторы поглощали звуки улицы. Играл оркестр.         Услужливый официант провел их к столику с белоснежной скатертью. Магда села, стараясь не терять чувство реальности. Ей всегда тяжело давались выходы в свет в шумных местах, и чем старше она становилась, тем больше хотела бы их избегать.       — Какое ты будешь вино? — Хельмут изучал меню.        — О, на твой вкус, — Магда отвлеклась от созерцания скрипача. — Я плохо разбираюсь в винах.        — Значит пусть будет испанское.       Она безмолвно наблюдала, как он делает заказ за двоих. «Как бы ему сказать помягче… Может быть, написать письмо? — она заправила выбившийся локон за ухо. — Или поговорить сейчас? Тут людно, плохая идея. Неправильно обсуждать при всех личные вещи. На нас обратили внимание. Дурацкие газеты! Вечно со своими фотоаппаратами, начинаю понимать, почему репортреры раздражают знаменитостей!».        Магда была права. Ее узнали мгновенно, люди украдкой поглядывали на них и шептались. Не в такой ситуации и не здесь стоило бы обсуждать разрыв. О нем будут трубить все издания, лучше пусть обсуждают, как она обедает или как Хельмут уронил на пол вилку. Он-то чего разволновался?       — Милая моя, я хотел бы кое-что обсудить с тобой, — Хельмут отпил вино из бокала. — Кое-что очень важное. Я долго думал и не решался…        — Да? — у Магды отлегло от сердца. Неужели он решил сам взять все в свои руки и по-хорошему разойтись? — Я тоже…        — Да? Я очень боялся начать с тобой такой разговор, мне все казались всякие глупости, но потом я понял, что нельзя больше тянуть и оставлять тебя в таком двусмысленном положении… Иначе ты бы сама заговорила об этом, а я и так чувствую себя не мужчиной, а предметом интерьера рядом с тобой. Недавно сам фюрер будто между делом упрекнул меня, как смею я так мучить тебя. О, я же тебе не говорил, я с Гиммлером ездил на какой-то прием, мне надо было просто стоять у дверей, но фюрер отчего-то заметил меня… В общем-то, он прав, я осел, каких свет не видывал.       «Неужели узнал про дурацкую папку? — вино не шло в горло, Магда так и не попробовала его. — Да… Гиммлер ему сказал, теперь, видимо, и Гитлер в объяснения Геббельса не верит. Тут любой бы захотел разойтись…Так будет лучше, и даже не мне говорить злые слова. Я устала постоянно быть плохой. Какое счастье!».        Хельмут поднялся из-за стола и опустился на одно колено. Она еще подумала: неужели у него упало что-то? И только потом вдруг сообразила, что в руках у него маленькая коробочка с кольцом.        — Магда, выходи за меня? — Хельмут взял ее за холодные пальцы.        Магда глупо уставилась на него. Она-то думала, он собирается порвать с ней! Ресторан, шум, снующие туда и сюда официанты — все перестало существовать, только он и тонкое золотое кольцо с красным камнем, переливающимся в приглушенном свете. Она судорожно сглотнула. В горле встрял комок, он провалился в грудь тяжелым металлическим шаром и придавил к стулу. Какой кошмар! Предложение! Как же она не сообразила сразу?! Как же теперь быть, на них направлено как минимум три камеры, она-то уж умеет их замечать.       Хельмут смотрел на нее, не отрывая взгляда, и чем дольше она молчала, кусая пересохшие губы, тем тревожнее становилось выражение его лица. Разговоры за соседними столиками смолкли.          — Магда?..        — Я… я не знаю, какую руку принято подавать, — выдавила она наконец, впиваясь ногтями в свои ладони. — Правую или левую? Возьми ту, которую принято…