Над Берлином шел снег

      Отдых пошел Магде на пользу. Она вернулась в двадцатых числах, успев отпраздновать в поездке день рождения, чему была невероятна рада. Не хотелось отмечать в Берлине. Это обязательно бы было очень шумным мероприятием, а Магда не желала лишнего внимания к своей персоне. Ей нравились тихие домашние торжества. Спокойных праздников у нее не было с шестнадцатилетия: как только она получила свою метку, все пошло наперекосяк. Сначала все горевали, потом день рождения приобрел масштаб чуть ли не государственный. Не отмечать не получалось, а Магде так хотелось спрятаться в раковину от мучительных воспоминаний!       Ей исполнилось двадцать два, и встретила она их только с Хельмутом и Хельгой, оттого было радостно. Они выбрались к озеру все вместе. Хельга благостно позволила брату сидеть рядом с Магдой и обнимать ее за талию, а Хельмут вручил ей фарфоровую куклу в белом платье с серебряными блестками. Модная прическа «под пажа» подчеркивала аккуратный подбородок. Большие серые глаза в обрамлении шелковых ресниц задумчиво смотрели на мир. Кукла удивительно походила на саму Магду, цвет волос, глаз, губы — все было копией, и только черты ее были плавнее. Магда все так же оставалась угловатой, как жеребенок-подросток.       — Ты, конечно, выросла из игрушек, но я не удержался, — Хельмут нежно поцеловал ее в щеку, — она так похожа на тебя!       — Однажды у вас будет загородный дом, и ты поставишь ее на камине подальше от детских ручек, — хохотнула Хельга, наблюдая за смущенной расчувствовавшейся Магдой.       Пока что кукла заняла почетное место на прикроватном столике. Назад она ехала у Магды на коленях: она побоялась убрать хрупкий фарфор в багаж.       По приезде нужно было заглянуть в министерство, отчитаться, что вернулась. Магда собиралась долго, никак не могла уговорить себя выйти из привокзального кафе. Хотелось малодушно позвонить и сослаться на болезнь, но это ничего бы не изменило. Магда мрачно оплатила свой завтрак и ускользнула. Хорошо, что Хельмут пообещал позаботиться о багаже и доставить его домой. Если бы она зашла в квартиру, потом, пожалуй, вообще не вытащила бы себя наружу.       На первый взгляд, в министерстве царила обычная атмосфера, и все-таки что-то неуловимо поменялось. Магда присела на своем привычном месте и наблюдала из-за газеты за людьми. Сотрудники как будто сделались спокойнее и не торопились работать. Пару раз к ней подходили поздороваться и уточнить, как ее здоровье. Она отвечала неизменно: «Хорошо, спасибо, возвращаюсь в строй». Большинство из них Магда не знала, но наконец выхватила знакомое лицо. «Ханс! — обрадовалась она. — Удача какая!».       — Рад, что вы вернулись, фройляйн Фидлер, — он тоже заметил ее и подошел. — Без вас, признаюсь, тут тоскливо. Я боялся, вы не приедете…       — Глупости.       — Ну, что ж, рад. Будете кофе или чай? Позвольте, помню, чай и два кусочка сахара!       Ханс был прелестным секретарем, удачно оставаясь всего лишь тенью в их мире. Никем никогда не примеченный, бесцветный, незаметный, он запоминал не только имена, даты, встречи и визиты, но и что кто любит, кому следует помочь, а кому не мешать. Ханса нельзя было обвинить в чрезмерной наблюдательности и болтливости, хотя свою функцию сплетника он выполнял тоже весьма успешно. Он рассказывал не все или неточно, но его можно спросить про происходящее: Магда всем своим существом чувствовала, поменялся даже воздух. Чтобы быть в безопасности, надо вычислить, что именно вызвало перемены. Она дождалась, пока Ханс принес ей чашку, и поинтересовалась:       — А где министр? Я зашла отчитаться…       — Он в путешествии с женой, наконец-то никто не мешает работать, — Ханс внезапно понизил голос. — По правде говоря, сомневаюсь, что он приедет в духе, но ему всяко лучше отдохнуть. Нервы у него сдали будь здоров.       — Что? Из-за чего?       — О, тут был большой скандал. Официально — из-за Баарской. Неофициально… Сомневаюсь, что из-за нее, — секретарь многозначно улыбнулся. — С ней-то все улеглось давным-давно. Что тут было!.. Гром и молнии.       — Вовремя он отослал меня, — Магда усмехнулась.       — Уж точно, вас бы втянуло и перемололо, как зерно на мельнице. Он сцепился с фюрером.       — Шутите?       — Нет. Что было… Фюрер кричал так, что стены дрожали, а Геббельс кричал в ответ... Он подал в отставку. Кстати, в день вашего отъезда.       — Не читала газет, так уж мне было плохо, — Магда натянулась, как гитарная струна. «Что за чертовщина? Какая отставка?!» — она сглотнула.       — А это и не писали в газетах. Он поселился в министерстве, ночевал тут с октября. Он и жена хотели попросить у фюрера разрешение развестись, она тоже влюблена в другого. Гитлер взорвался, кричал и бил кулаком по столу: «Что скажет народ?». Геббельс кричал на него в ответ, что имеет право на частную жизнь без Рейха в его постели, потом требовал освободить его от всех партийных и государственных должностей и вообще отправить послом в Японию. Магда, которая его жена, плакала. В общем-то, было очень шумно, — Ханс присел рядом. — Действительно хорошо, что вы уехали, фройляйн, ваше имя прозвучало пару раз точно. Я не услышал, в каком контексте, но подозреваю, фюрер обвинил министра в любви к вам, а он не отпирался.       — Кошмар, — Магда вздохнула. — Не было беды так подай…       — Кончилось тем, что фюрер развода им не дал и заставил устроить фотосессию вместе с ним, чтобы в газеты не просочилась «дезинформация». Ну и между нами... Пятнадцатого числа герр министр пытался покончить с собой. Не очень удачно, по счастью. Старший сын вернулся раньше обычного и помешал ему.       Магда вздрогнула. Геббельс хотел свести счеты с жизнью?! Не потому ли он так печально смотрел на нее, не потому ли сказал, что понимает... Неужели и вправду понимает?! Он хотел сбежать в Японию? Он говорил ей уехать не в Баден-Баден, а из страны? Ужасно, а ведь от Баден-Бадена рукой подать во Францию! Это же почти граница!       — Все в порядке? Вы так побледнели.       — Нет… В смысле, все хорошо, — она торопливо выпила чай и надела пальто. — Голова закружилась. Я не совсем выздоровела. Думала, что, если министр тут, он найдет мне занятие. Раз его нет… Я поспешу домой. Спасибо.       — Пустяки!       Магда вылетела из министерства пулей. Вот так новость! Геббельс попал в опалу! Она в опасности. Ей надо было срочно переварить полученные сплетни и, если не поздно, попробовать воспользоваться советом министра. Она неслась по Вильгельмплац сломя голову, поэтому Хельга, схватившая ее за локоть, чуть не свалилась в лужу.       — Стой, — она еле удержала равновесие. — Куда ты так спешишь? Трамвай за тобой не поспевает.       — Ужас! — Магда схватила ее за плечи. Глаза у нее красноречиво блестели. — Ты не представляешь, какие у меня новости!       — Ты не представляешь, какие у меня! — перебила ее Хельга. — Пойдем, я заказала нам кофе. Сейчас же!       Волей-неволей пришлось подчиниться. Она все равно бы не отстала. Расположившись за столиком, Хельга торжественно вытащила газету и ткнула пальцем в объявление:       — Прямо под нами, — она триумфально улыбнулась. — Магда, немедленно едем, я мечтала о такой соседке!       Магда попыталась сопротивляться, после событий начала месяца ей страшно было жить одной, если вообще был смысл оставаться в стране, но Хельга очень настаивала. Решающим аргументом стал Хельмут. Пока что они решили не афишировать намечающиеся отношения, и Магда переживала, что новость просочится в прессу, если он будет слишком часто захаживать. Если она станет жить настолько по соседству, будет легче некоторое время скрывать их внезапный роман. Внезапным он, конечно, был лишь для Магды.       И, конечно, если она станет жить по соседству с Хельгой, будет немного проще в их опасном предприятии. Магда чувствовала, что не может упустить шанс. Столько лет она пыталась что-то делать в одиночку, барахталась в беспросветной тьме, и вот наконец-то забрезжил рассвет. «Я могу помочь людям, что теперь, трусить и отступать?! Я обещала фрау Зиссе!.. В конце концов, мы все когда-нибудь умрем. Отъезд подождет, я еще не виделась с Геббельсом. Может, я буду связным в Париже», — она решилась и выразила согласие, когда они после просмотра зашли к ней домой.       Задача оказалась не так сложна. Хельга и Отто помогали получить паспорта или уехать тем, кто не попадал под закон о чистоте крови. Магде нужно было только вовремя сообщать об угрозе погрома или облав и, по возможности, подсказывать, к кому обратиться. Сведения стоило передавать Хельге, она будет распространять их. Магда недоумевала. Ей казалось, что весьма очевидно, когда будет погром или облава: достаточно почитать газеты; как только в них начинается накал антисемитизма, жди беды. «Видимо, то, что очевидно для меня, неочевидно для остальных», — подумала она.       — Тебе надо будет советоваться со мной по поводу аксессуаров. Не поверишь, белая роза в Австрии всполошила нас всех, потому что белый цвет у нас означает самое плохое, — добавила Хельга под конец разговора. — Никто не ожидал увидеть ее на тебе. У нас были очень жаркие споры по поводу подобного знака. Ведь все же знали, что мы друзья.       — Поэтому мне на голову фонарь упал?       — О… Нет, — Хельга стушевалась. — Я вообще не знаю, почему он упал. Мы же занимаемся не покушениями, а спасением тех, кто застрял в Германии, но хотел бы сбежать.       — Вверяю свой гардероб в твои руки, — Магда решила поскорее сменить тему и распахнула перед ней шкаф.       — Отлично! Значит, его мы первым и перевезем! Все ненужное в топку, а потом я проведу тебя по самым модным магазинам, подберем замену выкинутому. А у тебя что?       — Потом скажу. Теперь мне надо обдумать.       Самым сложным в переезде оказалось убедить отца, что она способна жить самостоятельно. Магда ожидала, что заартачится мать, но столкнулась с более серьезной крепостью. Отец боялся, как бы с ней ничего не случилось. Все ее аргументы разбивались о его непробиваемое: «Как же ты одна…». Хотелось выть на луну. Магда успела внести залог, чтобы квартира не пропала. Впервые в жизни она решила упереться и стоять на своем.       Отец бубнил два дня. Мать на удивление помалкивала и как будто молчаливо одобряла. Магда продолжала настаивать, с каждым разом все отчаяннее и напористей.       — Для политики я оказалась взрослой в шестнадцать, а для самостоятельной жизни все еще ребенок? — наконец, она выудила козырь из рукава, остервенело намывая посуду перед ужином.       — Нет, но в политике у тебя есть друзья, а там… Ну как же ты там одна? — отец повторял эту фразу с завидной для попугая частотой. Он раскуривал третью сигарету подряд. — Жизнь очень тяжела.       Магда молча мылила тарелку. В политике у нее есть друзья? Очень смешно. Жизнь тяжела!.. Как будто она не знает. Подавленный за годы гнев начинал закипать в душе, и она ничего не могла с ним сделать. Он разгорался в груди неясным обжигающим чувством, от которого сердце колотилось все быстрее и быстрее. Руки горели, словно она сунула их в огонь, и холодная вода из-под крана не остужала их.       — Нет, ну ты подумай!       Она давно подумала. Магда сжала губы в тонкую-претонкую линию, шумно поставив тарелку в сушилку.       — Это опасно.       Падающий фонарь в Австрии, значит, не был опасным!.. Он не давал покоя и в последнее время всплывал в голове с завидной регулярностью. Магда сосредоточенно скрипела губкой по чашке. Ее захлестнуло внезапной обидой, что отец тогда так и не приехал. Даже Геббельс, черт бы его побрал, навещал ее. Внешне спокойная, она побледнела, всунув чашку в шкафчик.       — И как ты справишься, ты же девочка.       А вот стало последней каплей. Она привыкла быть равной. Внутри все затряслось, протестуя, в глазах потемнело. Ярость захлестнула с головой. Магда выдохнула шумно, как засвистевший чайник на плите, и, повинуясь внезапному душевному порыву, дернула полку с посудой на себя. Тарелки и чашки с оглушительным звоном посыпались на кафель. Отец поперхнулся дымом и тяжело закашлялся. Магда застыла приведением, боясь отпустить полку, не смея вдохнуть. Она не понимала, что на нее нашло и зачем она это сделала.       — Что у вас стряслось? — мать перепугано выглянула из ванной. — Боже…       — Я уронила, — Магда опустила взгляд.       — Я подмету, — отец поднялся, потушив сигарету.       Магда юркнула в свою комнату. Как стыдно-то! Щеки полыхали. И, все-таки, она почувствовала облегчение, будто не посуда разбилась, а одни из ее оков. Магда посидела перед зеркалом, тщетно пытаясь заплести дергающимися пальцами волосы в косу. Потом плюнула, заколола, как вышло, припудрила раскрасневшийся нос и, поколебавшись, вышла. Отец уже убрал последствия внезапной вспышки гнева. Мать доваривала пюре. Магда тихонько устроилась на своем привычном месте.       — Я, все-таки уверена в своем выборе. Не хочу съехать от вас к мужу, — выждав, она предприняла новую попытку штурма.       — Если бы ты съезжала к мужу, вопросов бы не было, — философски заметил отец.       — Так муж у нее нескоро появится, — проворчала мать, накладывая пюре. — Не дави на ребенка. Задавишь.       — Но Клара, подумай!       — А я и подумала, — она поставила перед ним взятую у соседей тарелку, и вилка жалобно звякнула. «Вот в кого я», — Магда усмехнулась мысленно. — В ее возрасте я родила Петера, а она, бедная, вынуждена отпрашиваться у нас на работу. И заметь, это моя квартира.       — Да, но ведь она на съемную!       — А может, с перспективой покупки? Вальтер, не будь бараном. Ей давно нужно приданное, ты хлопаешь ушами. Партия тебе не простит, если ты потеряешь такую невесту. Петера мы уже обеспечили проживанием, пора подумать и о нашей девочке.       Магда решила не вмешиваться. Когда мать заводилась, лучше было ее не трогать. Тем более, действительно, их квартира принадлежала именно матушке, она получила ее в наследство, а отец был без гроша в начале века. Только наличие жилища, пожалуй, спасло их в двадцатые годы. «Интересно, а родилась бы я, если бы это была папина, а не мамина квартира? — Магда наколола на вилку сосиску. — Что-то подсказывает, что нет… Мама бы не решилась за год до конца войны, когда очевидно было, что проигрыш не за горами, родить еще одного ребенка. Ей бы и уйти-то некуда было бы в случае чего».       — Сдаюсь, — отец тяжело вздохнул. — Но как же она одна…       Магда прыснула. Вот ведь упертый!       — Я не буду одна, — пообещала она. — Сверху надо мной живет Хельга, она поможет.       — О! Так вот что! — мать многозначительно вздернула домиком брови и насела на отца с новой силой.       «Черт, мама поняла, — Магда уткнулась в тарелку. — Где Хельга, там Хельмут. Ну, слава богу, проще будет потом сообщать. Раз она все еще наседает, значит, не против».       Выходные прошли за переездом. Квартира Магде понравилась до невозможности. У нее были широкие окна на кухне, совсем как у Хельги, ванная, длинный коридор и комната, достаточно просторная для того, чтобы разместить в ней все вещи, включая рабочий стол. В центре осталось большое пространство, и Хельга отметила, что можно постелить ковер и сидеть вечерами на полу, болтая. Светло-голубые обои в мелкий цветочек не раздражали так, как в ее старой комнате. Магда повесила темно-зеленые шторы и удовлетворенно выдохнула. Еще она развесила несколько фотографий в белых рамках в просветы между книжными полками. Вышло замечательно! Протирая их от пыли, оставшейся после вбивания гвоздей, она мурлыкала себе под нос детскую песенку и пританцовывала на шаткой табуретке. На душе было спокойно и тревожно одновременно. Новая, совсем новая жизнь!       — Не свались с табуретки от удовольствия, — наморщила лоб Хельга. — Сверзишься и сломаешь шею, вот печаль у всего Рейха будет.       — Не каркай, — Магда спрыгнула на пол. — Лучше посмотри, ровно?       — Ровно, ровно. Угомонись, фройляйн Совершенство.       — Я просто очень переживаю, — пояснила Магда. — У меня голова тяжелая, пытаюсь отвлечься. Столько мыслей одновременно…       — Переезд так тебя взволновал?       — Не только. Завтра понедельник, вернется Геббельс. Слушай, ведь я тебе совсем не рассказала!       — Вываливай, — Хельга в предвкушении устроилась на полу. — Я, как видишь, терпеливо ждала продолжения многосерийного фильма про Каменный Цветок в стенах министерства пропаганды! Так и думала, что ты что-то узнала о нем. Выходит, он тоже уезжал?       — Хельга, не знаю, с чего начать, — Магда приложила ко лбу мокрую тряпку, которой вытирала рамки фотографий. — Ты знаешь, что у него не удалась попытка самоубийства?       — Что?! — Хельга подалась вперед. Взгляд у нее загорелся неподдельным любопытством.       — Да! Как раз я уехала... Хельга, я окончательно перестала понимать, что происходит!       — Тебя, смотрю, это очень потрясло.       — Да! Да, черт возьми, — Магда принялась расхаживать по комнате. — Ты пойми, я его до тошноты боялась. А сейчас...       — А сейчас ты, прости господи, влюбилась без памяти, — Хельга подперла голову кулаком. — Нет, ты не подумай, я тебя осуждать не стану, сердцу не прикажешь, сама знаю, а он обаятельный, хоть и не красавец, под стать тебе по уму…       — Хельга! Да нет же! Ты и Хельмут и вправду под копирку сделанные, вы не слушаете и с середины делаете выводы, — Магда закатила глаза. — Из-за тебя меня в Баден-Бадене прошибло осознанием, что он простой человек. Пожалуй, даже несчастный, куда более несчастный, чем я. И — не смей меня перебивать! — я поняла все, что он сказал мне тогда в кабинете. Он сказал, что понимает меня и, Хельга, он меня понимает, это не ложь. Он тоже безумно хотел выжить, только в двадцатые годы. Я была маленькой, не помню их. Но знаю, что отец воровал уголь у французов. Понимаешь? Мой отец, врач по профессии, воровал уголь! И Геббельс... Он тоже хотел выжить, но вместо угля он стал работать на НСДАП, стал воровать у своей совести. Он ведь не поддерживал их сначала. Я боюсь думать, но вдруг не поддерживает и сейчас?..       — Учитывая, что ты еще жива, дурочка, — Хельга тяжело вздохнула, соглашаясь, — он тот еще грешник. Тебя все никак не отпустит?       — Еще он сказал мне уезжать. Я подумала, он про поездку на минеральные воды. Сейчас думаю, он говорил уехать из Германии!.. Давно на карту смотрела? Куда он нас отправил?.. И, с одной стороны, мне теперь легче, — Магда рухнула на кровать. — Теперь хотя бы не так страшно. Зато у меня новая забота: я в ужасе, что он действительно может бросить пост. Кого-то нового я не вынесу. И от Гитлера он меня сколько прячет? Мое имя гремит на всю страну, а я видела фюрера всего однажды и издалека. Ханс сказал, был целый скандал, и Геббельс отвел от меня подозрения, зато сам получил по первое число. Мне показалось, что он, может быть, вообще мечтает удрать из страны…       — Да… Думаю, отослал он тебя, чтобы тебя, — Хельга запнулась, как бы подыскивая слово, — не допрашивали. И потому что любит.       — Ты как будто свести меня с ним пытаешься, — Магда фыркнула. — Я тебе жалуюсь, а ты его обеляешь.       — Нет, упаси боже! Вы просто комичная пара. Всяко отвертеться от его влюбленности трудно, он настойчивый и упрямый. Впрочем, как я говорила, мужчины, особенно такие, как он, не могут жить только одной женщиной. Так что успокойся, твои отношения с Хельмутом ему и самому на руку. Хельмуту, конечно, не стоит говорить… Через пару месяцев появится какая-то актриса, которая снова сведет министра с ума, и ты спокойно сможешь жить свою жизнь. Готова поспорить на сто марок.       — А если он снова решит?..       — Целовать тебя?       — Нет, отправиться на тот свет!       — А что, он тебе не безразличен?       Магда помотала головой.       — Нет, я же сказала! Что ты заладила?!       — Магда, ну что ты за цветочек! Если не безразличен и его не отпустит… Ну разведется, в конце концов, ты-то хоть не чешка, а немка. Гитлер, небось, тут-то одобрит.       — Хватит!       — Да-да, Лида не арийка, — Хельга хохотнула. — Тут он тебя тоже, наверное, понимает, с любовью к неправильному-то...       — Хельга!       — Я уже двадцать четыре года Хельга. Что, не правду говорю? А если не разведется, фрау Геббельс не стена, подвинется. Хельмут получит за годы издевательств над нашим женским родом…       — Ты можешь прекратить?! Мы ходим по кругу! Ты все это уже говорила...       — Только ты каждый раз пропускаешь все мимо ушей и попадаешь впросак! Может, если я буду издеваться, ты запомнишь.       — Всего пару раз!       — Пару раз достаточно… Мне потешно представлять, как вы друг друга пугаете: ты боишься, что он заложит тебя, а он — что ты его.       — Ну прекрати! — Магда хлопнула рукой по кровати. — Во-первых, это несмешно, это очевидная правда. Мы друг у друга в заложниках. Во-вторых, больше всего я себя жалею, а не его. Он меня постоянно покрывает. Если его не станет, как ты думаешь, с какой скоростью меня вздернут у всех на виду? Да ты не успеешь имя мое выкрикнуть.       — Да... Тоже верно, — Хельга сделалась задумчивой. Она посидела пару минут молча и потом ворчливо заметила: — Тьфу, господи... Вот уж не думала, что буду переживать, что министр пропаганды может отравиться или застрелиться! Как ты живешь в таком хаосе?! Мне десяти минут хватило твоего потока мыслей, чтобы голова разболелась, а ты так пару лет тянешь лямку! Ладно, хотела совет, получи. Пусть сейчас все будет как есть. Будет ухаживать — принимай ухаживания. Хорошо, если далеко не зайдет, до сих пор же не заходило. Он твой гарант безопасности. И наш. Я ведь все думаю, Отто действительно получил разрешение на выезд, не просто так... Может, еще пригодится мне, тебе… Вот дерьмо, как все запутано!       Магда только кивнула, смачивая тряпку в воде. У нее перед глазами залетало большое зеленое пятно.       — Когда ты сказала, что он простой человек, и я наконец-то прозрела, — проронила она печальным голосом, — вдруг осознала, что не только он. Все они простые люди. Каждый. Меня пугает, что они ведь такие же как мы, из плоти и крови, они приходят домой к семьям, любимым или нет, они так же готовят еду, у них такие же радости и печали. Творя злодеяния в одном месте, они любимы и почитаемы в другом. Тот, кто для одного миллиона является абсолютным тираном, для другого миллиона главный благодетель! И как мне понять, куда бежать?! Да ведь тот же Геббельс... Мой отец… Я, в конце концов!       — Не возводи на себя поклеп, ты ангел! — Хельга поднялась. — Однако ты права. Это-то и самое страшное, что ничем они от нас не отличаются, и бежать от одних означает попасть к другим. Я давно толкую Отто: пока подполье не поймет, что они как мы, ничего сделать не получится. Да, нехорошие, но умные люди. Невозможно победить врага, которого считаешь глупее и недостойнее себя. Вот что, дорогуша, я завтра приду к тебе вечером. Чувствую, что одну тебя оставлять — дурацкая затея, натворишь глупостей. Кстати… Ты предпочитаешь вино или коньяк?