Над Берлином шел снег

      Собранный на кухне консилиум решал: надо ли Отто рисковать и не лучше ли вообще отказаться от этой идеи, и если да, то какое фото нужно взять Магде. Отто прошерстил законодательство от и до и пришел к выводу, что шанс получить исключительное разрешение быть арийцем у него весьма высокий. Как минимум потому, что еврейской крови в нем раз-два и обчёлся. Если взять удачные студийные фотографии, то мало чем он отличается от того же Хельмута.       — Другое дело, насколько мне оно надо, — Отто вздохнул, размазывая желтое масло по хлебу. — Честно говоря, я сильно сомневаюсь… У меня есть много причин остаться, но мне не нравится происходящее. Дальше будет хуже.       — Да, по-хорошему, уезжать бы тебе, — согласилась Магда. — Однако это опасно. На границах усилили контроль. Только если бежать нелегально…       Отто кивнул. Хельга взяла его за руку и заглянула ему в глаза. Пока они о чем-то тихо перешептывались, Магда задумчиво водила пальцем по столу. Она думала о фрау Зиссе. «Как же вы там? — она наклонила голову вбок. — Смогли ли прижиться в Париже? Арестовали вас или нет?.. Ваша метка все еще «заключенная» или сменилась, потому что вы не трусиха, как я, и взяли жизнь в собственные руки?».       Магду второй день подряд мучила совесть. Никак не получалось исполнить обещанное старой еврейке. Она пыталась говорить между строк, но кто ж слышит? Люди как будто отупели. «Впрочем, мы всегда были глупы», — она посмотрела на Хельгу, которая поправляла своему жениху воротничок рубашки. Обидно до слез, что из-за ее нерешительности постоянно страдают другие люди! Сама она пусть страдает, это наказание за нерасторопность. Окружающие ни в чем не виноваты.       — Я скоро вернусь, — она поднялась и вышла на балкон.       Через пару минут к ней шмыгнула Хельга. Она протянула Магде тонкую сигарету, и они вместе сидели, глядя на полную луну над домом.       — Магда, почему ты предложила помочь? — наконец спросила Хельга, когда сигарета потухла.       — Вы мои друзья, — уклончиво ответила Магда.       Не говорить же всего. Может, Хельга сейчас и в неловком зависимом положении, но раскрывать перед ней карты не стоит. Ей не хватит умения держать язык за зубами. Она проболтается, и тогда Магде конец.       — Я тебе верю, — Хельга обхватила себя за плечи. — И Отто тоже. Хотя ему потребовалось некоторое время.       — Почему?       Вопрос остался без ответа. Магда додумала сама: «Потому что я немка, тем более убийца».       Утром, взяв выбранные фото и заверив Хельгу, что она назовет поддельные имена в случае неудачи, Магда выбежала на улицу. Отто с вечера собрал «тревожную сумку», чтобы в случае неудачи сразу же выдвинуться на границу с Францией. Они договорились: если его не могут признать арийцем, Магда позвонит Хельмуту и попросит купить колбасу. Если шансы есть, то надо взять хлеба и вина.       На практике осуществить все оказалось сложнее. Магда сидела и наблюдала за Геббельсом, внимательно рассматривавшем фотографии. Отто не обладал примечательной внешностью и, пожалуй, вообще не выбивался бы из толпы. Надень на него фермерскую одежду, и выйдет обыкновенный деревенский парень, каких много по всему Рейху. Одна деталь, заранее упомянутая Магдой — рыжие волосы, да мало ли на свете рыжих? Не прицепишься.       — Вот что, Магда, — министр пропаганды положил фотокарточку на стол, — вашему другу надо пройти комиссию. Наружность у него не арийская, но и не еврейская. Здесь лишь его поведение и реакции могут показать правду.       Магда сосредоточено кивнула. Она другого ответа и не ожидала. Радовало, что Геббельс как будто подрасслабился, увидев Отто на фотографиях.       — Магда, вернитесь на землю, что с вами?       — Я думаю, — отозвалась она эхом.       — Не переживайте, — Геббельс сложил фотокарточки в конверт. — Если то, что вы мне говорили про помощь в поступлении и подготовке, оказанную вам поддержку и искренность — правда, то он спокойно подтвердит свою немецкость. Увы, не всем везет родиться с такой внешностью, как у вас: вам и паспорт не нужен для подтверждения, что вы немка.       Магда улыбнулась чуть-чуть, скорее из вежливости, чем от удовольствия. Слава богу, чтение мыслей пока недоступно человечеству. Иначе она провалилась еще в 1933 году.       Договориться о комиссии вышло в этот же день. Совершенно случайно — хотя Магда, конечно, не поверила в случайность — именно сегодня к Геббельсу зашли Гиммлер и Геринг. «Собрались все на Г. Какая большая навозная куча, в которой я буду топтаться в новой белой обуви», — Магда устроилась в кресле и покачивала лакированной туфлей на носке. Диссонанс внутренней тревоги с необходимостью внешнего спокойствия сделался привычным и не мешал. Опять производить впечатление, опять пускать пыль в глаза…       Несомненно, Геббельс не сказал ей про их визит специально, а знал о нем заранее и давно. Магда проследила логическую цепочку, простую, как дважды два: коли не испугается просить комиссии, значит, фото настоящие, а друг действительно в большей степени ариец. Геринг показался ей довольно интересным человеком. Хотя вся его тучная фигура говорила о неуемной энергии, у него были уставшие глаза. Глаза, взгляд которых напоминал взгляд старика: они, кажется, уже видели все в жизни, даже то, что еще предстояло увидеть. Магде подумалось, что он, наверное, заложник собственного положения, как и она, с разницей лишь в том, что он не осознает этого. Чувствовалось в нем что-то тревожно-болезненное, хорошо сокрытое, просто Магда сама скрывалась и оттого заметила. Она не знала, что Геринг был не только бесстрашным авиатором, но и морфинистом, и что он в свое время был помещён в психиатрическую клинику, сначала в Лонгбро, затем в Конрадсберге. Пожалуй, скажи ей кто, она не удивилась бы.       Смотреть на него прямо Магда избегала. Если она прочла его, то он, несомненно, прочтет ее. Лишние трудности не нужны. Тем более с людьми влиятельными по важному вопросу. Именно Геринг создал программу, которая привлекала евреев к непосильному труду, именно он был архитектором репрессий и именно согласно разработанной им программе евреи были обязаны жить в гетто или покинуть страну. До ноября 1938 года было еще несколько месяцев, но у ночи длинных ножей были такие же длинные тени, и они вели к ночи хрустальной. С таким человеком в ситуации просьбы за Отто просто нельзя ругаться.       Внешность Гиммлера совершенно не соответствовала его положению. Встреть Магда его на улице, она бы решила: учитель. Нет, не мог этот тщедушный человечек быть Гиммлером! Он презирал роскошь, экономил на всем, и признать в нем шефа новой службы полиции, существовавшей от силы месяц, было сложно. А вот что точно было просто, так влиять на него. Магда сразу прочувствовала: надави на болезненные точки, Гиммлер прогнется. Со скрипом, с оглядкой, но прогнется. Надо делать ставки на него.       Все мысли шли у нее параллельно с разговором, в котором получалось быть «прелесть какой дурочкой». Большинство людей эта ее особенность забавляла, потому что они не понимали: она уходит в себя не от смущения. Глухая оборона — вот что скрывалось за улыбкой и глупо-умными ответами.       — Итак, последний вопрос, — Гиммлер строчил в записной книжке почти стенографию их разговора. — Вы уверены, что он немец, а легкая примесь еврейской крови не помешает?       — Сомневаюсь даже, что она есть.       — Вы знаете, как часто мы, добропорядочные немцы, ошибаемся? Думаем, вот, тут точно… Сколько немцев не могут поверить до сих пор...       — А вы знаете, что мы с вами говорим о вкусе устриц с теми, кто их не ел? — Магда закинула ногу на ногу. — Большинство немцев не сталкиваются с евреями. Однако вряд ли найдется что-нибудь, что о них не знаю я. Я училась в народной школе, в конце концов, и знаю, каково это: быть изгоем и быть среди них… — тут она не удержалась и все же взглянула на Геринга. Он смотрел на нее неотрывно уже пару минут. — Но не будем о печальном. Напомните, в субботу в семь?       — Верно, — Гиммлер поправил очки. — Будем ждать.       Магда обернулась на Геббельса. Он кивнул. Больше необходимости в ее присутствии не было, и она поспешила уйти, напоследок улыбнувшись как можно более очаровательно. Своеобразный экзамен в очередной раз был сдан. Магда не стала задерживаться у дверей, чтобы не подумали, будто она подслушивает, и быстрым шагом направилась к телефону: вино точно надо купить даже не потому, что разговор прошел удачно. На трезвую голову не решишься составлять планы обмана верхушки власти не в одиночку.       — Дьявол, а не женщина. В самом деле, убийца, убийца мужских сердец, — цокнул Геринг, когда Гиммлер, стоявший у окна, озвучил: «Вышла на улицу». — Ее надо снимать в кино.       — Она красива, — дипломатично согласился Геббельс.       — И тоже дьявольски! Невероятная...       — Пожалуй, чересчур умна. Честно говоря, иногда я даже начинаю бояться ее. Мне все кажется, я вижу ее насквозь, она ничего не скрывает... Вы сами видели. Потом же она вдруг огорошивает меня чем-то новым. И, черт возьми, тоже искренне.       — Знаешь что? Хорошо, что она наша. И хорошо, что под твоим присмотром. Она могла бы наворотить таких дел!..       Геббельс кивнул, раскуривая сигарету. В душе образовывалось непонятное чувство, которое он не мог пока интерпретировать. Но оно ему не нравилось. Магда уже давно запала ему в душу, не хотелось бы ее терять.       — Да, хорошо, что она наша, — повторил Геринг, заложив руки за спину.       — В том-то и дело, Генрих, что нет, — Геббельс выпустил облако дыма и серьезно посмотрел на собеседника. — Время от времени мне кажется, что она нелояльная, но подловить не получается. А иногда думается, я все только выдумал. Я постоянно недоумеваю, потому что она абсолютно искренняя.       — Я уверен, тебе кажется. Магда нас поддерживает. Очевидно.       — К чему тогда этот плащ, этот длинный галстук, эта неуместная белая роза в Австрии?.. А та просьба за друга? За друга ли, вот что пугает… А может быть, я надумываю, Генрих. Конечно, все может быть, — министр пропаганды сжал двумя пальцами переносицу, жмурясь. — Когда мы только увидели друг друга, она была похожа на напуганную мышь, которую застал кот за поеданием сыра в холодильнике. Тогда, в тридцать третьем, я подметил в ней недоверие. Не понял только: к миру, к нам, к себе? Сейчас, кажется, она за нас, но надолго ли? Вот что меня страшит. Эта чертова просьба… И ее предназначение, совершенно неженское, непонятное, жуткое…Я верю ей, пока она стоит передо мной. Стоит Магде уйти, так в душу закрадываются сомнения. Талантливо туманит разум... Или просто женщина? Каждый раз у меня свербит в груди, когда я слушаю ее.       — О! Ты просто к ней привязался. Согласись, роковая красотка. Смотришь на нее так, будто...       — Она достойная ученица. Жаль будет, если пропадёт. Когда мы только начинали работать с ней, она была похожа на котенка, которого принесли на выставку, повязали на него несуразно большой бант и ослепляли вспышками фотоаппаратов. Теперь она выросла в кошку, послушно бегающую за веревочкой.       — Кошки гуляют сами по себе, — вставил Гиммлер.       — Хватит, — Геббельс скривился. — Ты путаешь меня.       — Магда похожа на домашнюю кошку, — поправил Герринг. — Грациозная, ухоженная, красивая. Она, может, и стала чуть независимее, но все так же играет и ластится к руке, которая ее кормит. Нет, если сделает лужу, придется натыкать…       — Как ты представляешь себе тыканье мордой в лужу убийцы?       — Ну кошки же убивают мышей…       — Прекратите вы оба! — взвинтился министр пропаганды. — Ну вас к черту. Кошки, мышки, достаточно. Не будем превращать Магду в кошку, поскольку она человек. Как за ней уследить?       — Ты начал первый… Остынь, ты приблизил ее к себе настолько, насколько можно, — Гиммлер покачал головой. — Правда. Успокойся. И все мы по делу. Ты ее кормишь и гладишь, она, как и положено любящей зверушке, прибежала к тебе за помощью. Могла бы пойти к отцу или напрямую ко мне. Кто бы ее выгнал из моей приемной? И насколько логично обращаться к тебе с такой-то просьбой? А она все же обратилась. Это доверие. Я вижу проблему так: Магда элементарное уравнение, которое мы зачем-то пытаемся решить сложным способом. Отец у нее гений. Однако детям не всегда передается талант родителя. Ей не передался, и при всех достоинствах Магда Фидлер простая до невозможности девушка, хоть ты и склонен идеализировать тех, кто тебе по нраву. Она многое не понимает и ведет себя… обычно, что ли? Как любая среднестатистическая женщина — нелогично.       — И оттого кажется непоследовательной, — Геббельс потушил сигарету. — Да, пожалуй. До чего мы дожили: обычность считаем чем-то пугающим!       — Но уж ты, все-таки, отвадь ее от этого парня, — заметил Геринг. — Даже если мы его и признаем арийцем. Как-то нехорошо. Попахивает скандалом.       — Пованивает, я бы сказал, — немедленно согласился Гиммлер. — Пусть не гадит на ковер, не то…       Геббельс закатил глаза.