Над Берлином шел снег

      Магда сидела у окна за столом, подперев кулаком голову. Светлые кудри падали на лицо. Шумел летний Берлин, пахло яблоками и кофе: на втором этаже готовила соседка. Перед Магдой стояла новая печатная машинка, в нее был заправлен белоснежный чистый лист бумаги, на котором было набрано только одно «я». Беспокойные мысли в голове не связывались в единый текст. Они плясали по кругу. Магда даже не могла сказать, о чем точно думает. Было просто хорошо и плохо одновременно.       Пальцы с аккуратным маникюром — наконец-то после нескольких недель в больнице она привела ногти в порядок! — легли на холодные клавиши и замерли, оставшись безвольно лежать на них. Черновик нужен был к вечеру: она обещала Геббельсу зайти. Ничего не писалось. Магда даже не представляла, о чем может говорить. Про покушение? Ни за что. Она боялась вспоминать эти дни в Австрии. Опять о врагах Рейха? А вдруг приестся?..       Магда поднялась и прошлась по комнате, размахивая руками туда-сюда, как крылами. Болели ребра, словно все еще не срослись. Магде казалось, это сломалось что-то в ее душе. Стало тяжело долго сидеть, стоять часами тоже не получалось. Тянуло спину. Несильно, но раздражающе часто ныли ноги.       Она снова села и уставилась на белый лист бумаги, боясь его трогать. Даже дышать на него не хотелось, такой чистый. Как можно пятнать его пропагандой?.. С третьей попытки она решилась. Стул печально скрипнул и качнулся, когда Магда протянула руку и выставила красную строку. Показалось, что буквы сами собой сложились в одно маленькое, но такое большое предложение: «Я Магда Фидлер, и моя жизнь прекрасна». Она снова замерла. Так ли?.. Геббельс говорил: «Пропаганда не имеет в своих целях сказать правду, пропаганда должна быть популярной». Прекрасная жизнь популярна.       В комнату заглянула Хельга. Она занесла новую юбку.       — Чего страдаешь? — она заглянула в текст.       — Пытаюсь что-то сочинить, — Магда откинулась на спинку стула. — Видимо, меня сильно ударило по голове. Совершенно ничего не получается.       — Ну так плюнь.       — Не могу. Мне надо к вечеру дописать, а завтра выступать, — Магда поморщилась. — Я никогда так не затягивала.       — Вот и плюнь, кому говорю! — Хельга вытащила лист из печатной машинки. — У тебя творческий кризис.       — Хельга! Геббельс с меня голову снимет!       — Женщина ты или нет? Покапризничай. Пококетничай. Скажи, что не получается, а его гений поможет. Подлижись в конце концов, зачем взваливаешь все на свои плечи?       Магда вздохнула. Как объяснить Хельге, что ей теперь нравится решать самостоятельно, без лишней помощи, тем более помощи Геббельса? Она вряд ли поймет. Хотя, возможно, в этот раз придется последовать ее совету. Все равно уже ничего толкового не выйдет напечатать. Совершенно нет идей.       — Мерь юбку, я ушила под тебя верх, — Хельга похлопала подругу по плечам. — Давай! Завтра тебе нужно быть самой ослепительной звездой на небосклоне Германии.       Юбка села, как влитая. Хельга хорошо подбирала одежду, еще лучше подгоняла ее по фигуре. Магда в который раз подумала: без подруги ни за что не вышло бы создать образ, прижившийся в газетах. Она научилась модно причесываться и краситься, но одежду по-прежнему любила простую и невзрачную. Сама она никогда бы не оделась так.       К юбке полагалась блузка. Магда привычно застегнула все пуговицы, но Хельга цокнула языком, усадила ее на стул и расстегнула ворот.       — Прекрати, ты не солдат на службе. Оставь вот так.       Магда поежилась. Как-то чересчур для нее. Но раз Хельга считает, что так хорошо — она оставит. В моде Хельга как рыба в воде.       В кабинете был привычный сумрак. Как только Геббельс работал в таком полумраке? Магда не смогла бы и часа просидеть с задернутыми шторами, а он легко справлялся со всеми делами. На столе горела настольная лампа. Магда чуть улыбнулась. Зимой тут даже уютно, когда ее зажигали: она приходила с мороза, министерство хорошо отапливалось. Она садилась в кресло и медленно согревалась. Начинало клонить в сон от потрескивания раскаленной лампочки и теплого приглушенного света. Пару раз Магда чуть не уснула, чем вызвала добродушное недоумение со стороны министра пропаганды.       Летом в кабинете было не так. Душно и как будто холодно одновременно. Во избежание еще большего похолодания, Магда сразу призналась: текст не сложился.       — Только одна строчка, — она хлопнула накрашенными черными ресницами. — И все.       Геббельс взял лист, прочел фразу и задумался. Он пробовал каждое слово на вкус, как сомелье пробует вино.       — А знаете, прекрасная речь, — вынес он вердикт. — Оставьте. Мне нравится. Будь у нас возможность, мы бы пропустили так, как есть. Но у нас, к сожалению, пять минут эфирного времени, которые мы должны занять чем угодно, только не молчанием. Я набросаю вам что-нибудь, утром передам текст. Репетиции не будет, но вы справитесь.       Магда согласилась. Справится. Выбора не справиться у нее никогда не было.

***

      Геббельс тоже задержал речь. Он допечатал ее только к утру. Стало ясно, что они рискуют сесть в лужу. Оставалась надежда, что Магда сможет прочитать ее за полчаса до выступления, и Хельмут вызвался передать ей текст. В нем были все нужные пометки. Как сказал Геббельс: «Опыт у Фидлер есть, она все сделает как надо». Но Магда безбожно опаздывала. Она протискивалась сквозь толпу, постоянно приподнимаясь на цыпочки и высматривая путь.       — Магда? — окликнул ее знакомый голос. — Это ты?       Магда обернулась и нос к носу столкнулась с Эдвардой. Она растерянно замерла. Эдварда невероятно изменилась: покрасила волосы в черный, у нее были впалые щеки. Вместо любимого платья с оборкой на ней были какие-то мешковатые вещи и повязка со звездой Давида. Она больше не походила на веселую школьницу, какой ее запомнила Магда. А глаза! О, что у нее были за глаза! Темные, горящие ненавистью, не видящие никакого просвета.       Ненависть из них перекинулась вдруг на Магду, и она почувствовала, что хочется отвернуться и просто пройти мимо.       — Как ты могла?! — Эдварда схватила ее за лацканы и удержала. — Магда! Почему продалась им?! Почему оставила меня?       — Нет, как ты могла?! — взорвалась она в ответ. — Думаешь, мне было приятно твоё недоверие? Ты! Ты пообещала мне, что ничто нас не разлучит, даже метка. И ты первая оттолкнула меня. Думала, я прибегу потом? Нет! Не прибежала! Я не собачка на привязи. Потому что у меня есть не только гордость, но и понимание. Не хочешь видеть меня — пожалуйста. Я не стану навязываться. Так как можешь говорить, что я продалась кому-то, когда ты первая ушла? Ты выдумала себе меня! Я не такая, как ты думала. Потому что я — невыдуманная.       Вся боль, накопившаяся за последние годы, нашла выход. Магда устала поддерживать образ, создаваемый свыше. Ей остро не хватало самой себя, но она ни с кем не могла позволить такую роскошь: быть собой. Лишь с Эдвардой... И именно Эдварда прямо сказала ей: «Ты не ты, будь такой, как все».       — Ты немка, — Эдварда гордо вскинула голову.       — Да, я немка, — Магда сжала кулаки. — И всегда ей была. И всегда ей, слава богу, буду. А ты еврейка.       Эдварда отшатнулась, задохнувшись словами, которые хотела сказать. Она тоже не ожидала, что школьная подруга поменялась. Магда посмотрела на ней с отвращением, скривив тонкие красные губы, и прорычала сквозь зубы:       — У меня есть отныне непоколебимая опора, которая не оставит меня.       Не дожидаясь ответа, она развернулась на каблуках и быстрым шагом направилась к трибуне, уже не заботясь, что толкает плечами людей. Злость колючей проволокой сжимала горло. Хельмут ждал ее у лестницы. Она вырвала у него из рук папку, даже не сказав спасибо.       — Магда, подожди, — он схватил ее за локоть.       — Отвяжись, — огрызнулась она, вырвала руку и взлетела по ступенькам.       Хельмут схватился за голову. Кошмар. Полный провал. Магда взяла у него не ту папку. Это были черновики, которые он забрал, чтобы написать заметку.       Он попытался подсунуть нужные листы на трибуну, но его не пустили. Оставалось смотреть с нарастающей тревогой за ее выступлением и судорожно придумывать, что делать, когда она дойдет до пустого листа. Магда ведь даже не видела текста! В довершение все снимали и транслировали по радио.       — А здесь, — Магда бежала глазами вперед и внезапно поняла, что это уже комментарий к речи. Полностью он звучал «А здесь вдохните глубже, словно вам только что сделали предложение, и вы хотите броситься с ответом «да», но нужно выждать приличия ради». Она действительно вдохнула и забыла, как выдохнуть. Потому что дальше лист был абсолютно белым. Речи там не было. — А здесь позвольте мне сказать важное для каждого немца…       Что важного она может сказать?! Магду заколотило. Гнев, обида, усталость и вина смешались в пьянящий коктейль, и она выплеснула его на публику, вложила все до единого в то, что придумывала на ходу. Она говорила про ценность людей. Про любовь к родине и к ближнему. Про то, как ей страшно. Да, страшно, потому что она несет ответственность перед ними. Говорила про дружбу и про то, что настоящая дружба выдерживает все трудности, что только истинный немец может испытывать подобные чувства, а другие… Другие неправильные. Да, неправильные. Магда привыкла жить по догмам, которые сама себе создала. Раз она не может быть собой, пусть никто не будет!       Глаза застилали слёзы, и она не видела ликования толпы, только слышала шум и овации. Лишь когда душу отпустило, а накопленные эмоции кончились, она выхватила из строя людей три лица: отца — гордое и сияющее, Геббельса — удивленно-восхищенное, и Хельмута — такое родное и радостное.       С трибуны она спустилась, трясущаяся как лист на ветру. Хотелось спрятаться, и она, не раздумывая, согласилась обсудить выступление с министром пропаганды, ожидая, что живой из кабинета не выйдет. Все, что она говорила, было не по плану.       — Магда, это было восхитительно, — Геббельс усадил ее на диванчик. — Где вы прятали свой талант? Эмоционально, живо, до мурашек. Как хорошо, что все снималось! Но что на вас нашло? Ведь я писал совсем о другом.       — Там был пустой лист, — она нервно расхохоталась.       — Как пустой? — Геббельс замер с сигаретой в руках.       — Ну не совсем. Было несколько абзацев, а потом рекомендация и пустота. Вот, — Магда отдала ему папку. — Я чуть не сказала про предложение.       — Да, дали бы вы маху на весь Рейх... И я тоже хорош. Надо было заранее готовить все. Как же так вышло, что к вам попал черновик? Впрочем, у вас вышло прекрасно, — министр качнул головой. — Вам необходимо теперь дать интервью.       — Интервью? О нет, зачем?.. Сейчас? — Магда почувствовала, как кабинет поплыл. Она вцепилась в подлокотник дивана. Поскорее бы домой!..       Геббельс вздохнул, посмотрев на часы. Смеркалось. То, что Магде нехорошо, он заметил. В таком состоянии отпускать ее одну нельзя, надо сначала привести в чувства.       — Не сейчас. Согласуем дату позже. Выпьем чаю? — часы звякнули печально под опустившимся рукавом пиджака, убив последнюю надежду побыстрее уйти домой.       — Чаю? — Магда с трудом обернулась на дверь. — Мне казалось, Ханс ушел.       — Я сам налью. А вы подумайте, что можете сказать, если вас спросят о себе? Магда, только не молчите, иначе упадете в обморок. У меня нет нашатыря.       — Ровным счетом ничего, — Магда тяжело вздохнула. Опять о себе! — Я самая обычная…       — Вы невероятная, — Геббельс вложил в ее ходящие ходуном руки чашку чая. — Совсем необычная. Думайте о себе, как о произведении искусства. В вас кроется стальной прут. Я бы никогда не поверил, не увидь сегодня лично ваше выступление. Первое мое впечатление было о вас, как о фарфоровой кукле. Такие длинные, бледные кисти с венками, похожими на акварельные пятна, такие большие глаза, такой румянец, такие кудри… Я еще подумал: «И она-то убийца?». Вы как будто сошли со страниц рыцарских романов. Прекрасная дама, о которой хотят заботиться все рыцари в округе, но о которой никому не придется заботиться, потому что она может поднять меч сама…       Как складно! Магда смутилась. Слишком откровенно получалось. Она уткнулась в голубую чашку и сделала глоток, чтобы не выглядеть глупой.       — Вы хоть представляете, какое влияние имеете? При желании вы могли бы сместить меня, — продолжал Геббельс, протянув ей сигарету. — Успокаивайте нервы.       — Шутите! — Магда выглянула из-за кружки и приподняла уголки пересохших губ.       — Не шучу. Поэтому следите за каждым словом, которое говорите. И ещё — за окружением. Не думаю, что это последнее покушение. Вы мне нравитесь.       — Да?       Министр пропаганды щелкнул зажигалкой, раскурил уже вторую сигарету, присел на стол и посмотрел на Магду долгим пронзительным взглядом. Сердце пропустило пару ударов, а потом заскакало в шее. Магда снова потупила взгляд. Только этого ей не хватало!.. Хельга права, и Геббельс влюблен в нее. Что он в ней нашёл? Чем она его царапнула так сильно? Нельзя потерять лицо! Магда внешне осталась непроницаемо холодной, лишь тонкие пальцы дрогнули и чуть не выпустили сигарету. Надо сбежать прямо сейчас с этой дурацкой встречи, пока она не обернулась чем-то нехорошим. Он из тех людей, которым нельзя отказывать. Но представить себя в роли любовницы, тем более любовницы человека, который ей отвратителен, Магда тоже не могла. И, все же, согласилась, чтобы ее подвезли на машине почти до самого дома.       Несомненно, Геббельс говорил ей лестные вещи, и их стоило бы запомнить. Может, она использует их в интервью. Она успела понять: всем нравится уверенность. Если она не скажет, что она красива и умна, никто не скажет. А пока… Пока надо срочно придумать, как отвлечь его внимание от ее персоны. Да хоть «влюбиться» в кого-то, чтобы он прекратил!       Магде казалось, что его заинтересованность в ней — лишь часть большой игры, в которую они играют несколько лет. Он пытается ее подловить? А даже если в вправду она нравится министру пропаганды, то лишний раз сближаться с ним не хотелось. Чем ближе он подбирается, тем более шаткая у нее позиция. Он может воспользоваться любой ее слабостью — понятно же.       На прощание она позволила себя обнять, смазано попрощалась и тут же скрылась в подъезде. Запах сырости и бег по лестнице на свой этаж сорвал с нее маску, и в квартиру Магда зашла с кислой ухмылкой.       — Что с тобой стряслось? Ты всегда так часто улыбалась, а сейчас похожа на оловянного солдатика, — упрекнула ее мать. — Отец так хвалил тебя, а ты...       Магда рухнула на стул и промолчала. Когда тебе не так много лет, ты смотришь на мир глазами, полными надежды, и улыбаешься, чтобы никому не доставлять хлопот. Когда ты взрослеешь, на твои плечи внезапно сваливаются сотни обязанностей, и ты чувствуешь себя держащим небосвод Атлантом. Тут не получается ни улыбаться, ни смеяться. Она сорвала Эдварде. И самой себе соврала. Нет у нее никакой опоры.       — Дорогая, — мать села рядом и положила шершавую теплую ладонь на запястье, — ты должна быть сильной, но позволь себе быть слабой и спрятаться за спиной мужчины, который о тебе заботится. Пей молоко.       Магда всхлипнула. Мама никогда не понимала… Сегодня ветер прошлого отхлестал ее по лицу. Отставив стакан с недопитым молоком, она убежала в ванную. Хотелось смыть с себя запах одеколона Геббельса, смыть прикосновения Эдварды, смыть этот день, эту тошноту от сигареты на голодный желудок… Она стояла и смотрела, как вода течет по ее коленям и стопам и уходит в слив. Так же стремительно из нее уходили силы сопротивляться.