Господин Безумие

Я провернул ключ в двери и пропустил Лену домой. — Это было просто Вау! — протянула она. — Полностью согласен! — ответил я, доставая салфетку с номером Валерии. — Нужно ей написать, — я снял берцы и отправился в комнату, чтобы поставить на зарядку разряженный телефон. Феназепам мурлыкнул, прижимаясь к моим ногам. — Вообще никогда не видела, чтобы ты был так окрылён девушкой. Когда ты был подростком, влюблённым в Ксюшу, там было слишком много боли, чтобы назвать это чем-то приятным. — Я тебе больше скажу, там вообще ничего приятного не было. Одно разочарование. — Звуки какие-то странные, — неожиданно сказала Лена. — Никогда не слышала, чтобы у тебя так соседи бесились, если это вообще они. — Сейчас проверим, — я зашёл в гостиную, чтобы откопать фонендоскоп. — Хоть где-то он понадобится после университета, — я вставил прибор в уши и принялся аускультировать стену. — Ну как? — хихикнула Лена. — Хрипы есть у стены? — У стены синдром собачьего вальса. Рекомендованное лечение: держать спину ровно, ручки яблочком, локти дышат. Сейчас я проведу мастер-класс. — Ого, неужели я наконец-то услышу, как ты играешь? — Лена не верила сама себе. Я протёр от пыли расчехлённую виолончель и кивнул, садясь на стул, канифоля смычок. — Итак, Вашему вниманию представляется соната Генделя соль минор для двух виолончелей и клавира. Вместо клавира у нас уже фортепиано за стеной, а я буду просто играть одну партию, — усмехнулся я. Довольная Лена уселась на кровать, глаза её были полными счастья. Я вздохнул, будто бы давая невидимому фортепиано знак о начале сонаты. Первые ноты провибрировали в тёмной комнате, нога невольно начала пританцовывать в такт. Украшая музыкальную историю флажолетами и трелями, я вспоминал, как играл эту сонату на школьном концерте, вместе с Серёжей. Моя мать часто ставила его мне в пример, говорила, что тот занимается усерднее меня и выступает на конкурсах. А мне было так плохо, что порой я не мог заставить себя пойти на занятие или даже подняться с кровати. Однажды мы подрались за музыкальной школой, за что отец больно избил меня ремнём. Но музыка не была виновата в наших разногласиях, она всегда сглаживала неприязнь и острые углы. Да, Серёжа был таким же нарциссичным, как и я, однако вряд ли после получения красного диплома он пошёл на психотерапию и исцелил синдром отличника, вместе с патологической личностной организацией. А я исцелил, и в этом моя победа. Каким же обозлённым и запуганным я был в детстве, каким неприятным и колким. Но как же всё изменилось сейчас! Пальцы, отвыкшие от струн спустя столько времени, приятно побаливали, смычок разделял каждую ноту, придавая сонате оттенки барокко. Когда-то, исполняя Баха, Моцарта и Брамса в католической церкви в Париже, я думал о Серёже. Где был он в тот момент? Где выступал он сейчас? Неужто ли в таком же красивом храме? Неужто ли с таким же профессиональным оркестром выдрессированных на интонирование и технику молодых музыкантов? Меня не волновало то, что в нашей гостинице водились тараканы, а репетировали мы на заднем дворе около мусорного бака. Зато нас отвезли поглазеть на Эйфелеву башню издалека. Нам не было видно ничего, только афроамериканцев, продававших фигурки из сплавов дешёвых металлов. Тогда ведь даже Нотр-Дам-де-Пари был цел и невредим, и около него меня сфотографировал Лёша. А потом дома я показывал эту фотографию маме, она поставила её в рамку и хвасталась всем нашим родственникам. Последняя нота первой части затихла в очередном вибрато, и, снова вздохнув, я принялся играть вторую. Лена подложила под спину подушку и потихоньку начала засыпать. А я знал, что стены всё равно не пропустят шум. Ведь и я услышал несчастный собачий вальс лишь с помощью фонендоскопа. Я намеревался музицировать всю ночь до наступления рассвета. На ля-струне следовало играть осторожно, ведь была огромная вероятность пропустить излишнюю фальшь, но ноты прозвучали чисто, и я удивился тому, что в таком быстром темпе, который я случайно задал второй части сонаты, пальцы попали точно в цель, в том числе и на «ставке», и с «растяжкой», дотягиваясь до нужной ноты на слух. А ведь когда сменился очередной мой учитель, я не мог сыграть даже этюд, где нужно было использовать большой палец левой руки. Он нервно выходил курить в течение всего занятия раза по три, а потом настойчиво приглашал меня на свои концерты. Когда я отказался покупать билеты, он мне ответил: «А почему я должен слушать тебя, если ты не хочешь слушать меня?». Я был поражён его наглостью, но ничего не смог сказать именитому учителю, постоянно отменявшему уроки из-за гастролей. Зато, когда я приехал из Франции, я гордо сказал, что потерял свой смычок в Жонзаке, и теперь у меня новый. Учитель был удивлён. Это означало, что я чего-то всё-таки стою… Я провибрировал последний аккорд, и снял смычок, будто бросая вызов всем тем, кто не верил в меня и в мои силы! А потом, словно сломанное радио, я играл до окончания тьмы вариации на соль-струне, написанные Николо Паганини. Всё новые и новые воспоминания набрасывались на меня из потаённых уголков прошлого, как флешбэки при посттравматическом стрессовом расстройстве. Однажды Лёша, вопреки всем запретам фестиваля, раздобыл, вместе с испанцами, алкоголь. Они выпили и покурили что-то вроде травки, а потом он весь вечер пытался делать вид, что трезв. Но, встретив дирижёра, ударился затылком о колонну, возвышающуюся над входом в интернат, а потом лбом в другую. Дирижёр ничего ему не сказал, потому что был сам изрядно пьян. В тот вечер мы сыграли нашу программу на отлично и даже два раза на бис исполнили «Светит месяц». Нашей фирменной фишкой было то, что Федя под конец выбегал с балалайкой, а все задние ряды вставали и начинали стучать деревянными ложками. Иностранцам нравилось, а дирижёр получал наслаждение от того, что придумал такой финал и организовал его. Ему льстило то, что нам аплодировали стоя, ему льстило то, что мы были самыми маленькими на этом фестивале, но одними из самых талантливых. Видать, тогда он просто позволил себе расслабиться и был не очень-то и рад, что Лёша застал его с пивом, замаскированным под бутылку холодного чая. С перепугу Лёша сначала спрятался в туалет, а потом его скрутили рвотные позывы. Так он и заснул там, пока оркестранты всю ночь искали его по территории. Наутро Лёша рассказал нам эту историю, и все мы дружно посмеялись. А Оля взяла с собой во Францию укулеле, и вечером мы тайком от всех ходили в город, чтобы сыграть для старушек Пона парочку композиций. Из нас собрался целый квартет: укулеле, две скрипки и моя виолончель. На деньги, брошенные в чехлы, мы купили в местном магазине подарки для родственников, а я взял подсвечник с лунами, которые от жара огня начинали двигаться. Создавалось впечатление, что эльфийки, усаженные на этих четырёх лунах, плыли по облакам над пламенем Великой Битвы в Аасте. А в конце фестиваля мне на коробочке от этих лун расписался весь оркестр, несколько иностранцев и дирижёр из Мексики. Я хранил эту коробочку у себя на полке, вместе с ёжиком и всем остальным. На минуту я оторвался от игры, положил виолончель на обечайки и достал эту коробочку. Лизи из Мексики, тот самый дирижёр, нарисовала мне нотный стан со скрипичным ключом и подписала: «Para Constantino: compositor de música. Lizzie». Сердце запело снова, я перевернул коробку и увидел телефонные номера, оставленные для меня оркестрантами и их имена. Федя отличился больше всех, перед своим номером он написал: «Продам гараж. Фёдор Николаевич». Потом взгляд мой упал на панду, плавающую в блёстках и какой-то жёлтой жиже. Её подарила мне девушка из моей университетской группы, она ездила в Китай на летних каникулах и привезла из зоопарка мне панду, как она выразилась, «в формалине». Затем я увидел монетку, подаренную Мехмедом. Это был иностранный студент, который часто прогуливал, копил отработки, но каким-то чудом под конец всё сдавал и защищал все коллоквиумы. В очередной раз после неудачи на физиологии, он сказал, что с этой монеткой он сдаёт все зачёты и экзамены, а когда он отдал мне её, его отчислили на следующей же сессии. Психиатры называют это магическим мышлением, но отрицать, что монетка была красивой, и впрямь неразумно. С самого края лежала наша фотография с моей подругой из группы, она была сделана, когда мы ездили на международную конференцию по аллергологии и иммунологии в Москва-сити. Там стоял большой автомат, который делал фото на фоне объявления об этом конгрессе иммунологов. Нам обещали за посещение целых десять баллов. И, несмотря на то, что конгресс проходил в восемь утра, туда явилась вся группа, и мы три часа слушали ломаный иностранный английский. Всю жизнь меня окружали люди… А я не ценил этого. Я начинаю всё с нового листа, я напишу Валерии, и она останется в моей истории, как символ прозрения, как символ созидания и символ другой… Лучшей жизни!

***

Как только мой телефон зарядился полностью, я ещё немного подождал до семи утра и написал Валерии сообщение. Она ответила достаточно быстро, и мы договорились встретиться сегодня в двенадцать на Арбатской, а затем я должен был отправиться в больницу, чтобы успеть к десяти на ночное дежурство. Лена сладко спала на моей кровати, а внутри меня всё кипело, расцветало и бурлило. Мне хотелось двигаться, танцевать, нахаживать круги по квартире, мастерить, писать стихи! Сна не было ни в одном глазу, только нескончаемый поток энергии. Я закурил, оделся и, оставив Лене записку о том, что я ушёл до завтра, зашагал в цветочный. Дойдя до другого соседнего метро пешком, я зашёл сначала в кофейный магазин, купил двести граммов ароматного кофе, попросил упаковать его в подарочный пакет, а затем отправился за цветами. С порога в магазине повеяло прохладой, стал ощутим запах множества прекрасных цветов, но больше всех, конечно, пахли розы. Словно те бордовые изящные творения туманного Кальта, растущие в саду у Диаваля. Но, побродив сполна среди собранных букетов в корзинах, гортензий, гвоздик, пионов и подсолнухов, я всё-таки выбрал огромные белые лилии, такие же нежные, как и сама Валерия. Я расплатился за букет из пяти громадных цветов в крафтовой бумаге, который с трудом умещался в руки, и поехал на Арбатскую. Из-за того, что прибыл я гораздо раньше запланированного времени, пришлось выйти на улицу, чтобы перекурить. Погода одарила этот последний мартовский день весенним теплом и ярким солнечным светом. Прямо перед дверьми метро пел парень с гитарой, и я машинально принялся покачиваться в такт. Кажется, это была победная песня итальянской группы, выступавшей на Евровидении в далёком 2021 году. В ход пошла уже пятая сигарета, на всякий случай я старался не дышать на цветы, но ветер не всегда играл мне на руку, однако Валерия всё не приходила. К тому моменту, как на часах моих появилась цифра 12:15, сзади на меня кто-то набросился, и я вздрогнул от неожиданности. — Добрый день! — я услышал её голос за спиной и обернулся. — Здравствуйте! — всё лицо моё расплылось в глупой довольной улыбке. Она выглядела просто непередаваемо: аккуратный клетчатый берет с козырьком возвышался над пышными чёрными прядями волос, такое же серое клетчатое пальто и красно-белый шарф. Губы её были подведены тёмной красной помадой, на плечи был накинут кожаный портфель, а эти элегантные очки лишь подчёркивали её незабвенный образ, словно яркая вспышка отпечатавшийся в моей памяти. — Вы необыкновенны! — воскликнул я. — Это Вам, Валерия, — я передал ей букет из лилий. Девушка очаровательно рассмеялась. — Благодарю! Куда будем держать путь? — меня восхищала её манера разговаривать. Она как будто снизошла ко мне с небес, словно ангел, словно самая заветная и несбыточная мечта. — Прогуляемся по старому Арбату? А потом можем куда-нибудь зайти. Чуть не забыл… Вы любите кофе? — Да, — украдкой ответила Валерия. — Я не знал, какой Вам по душе, но взял с ароматом крема брюле. Если Вам трудно, я могу понести и цветы, и пакет с кофе. — С кофе я справлюсь, спасибо. А вот цветы и правда будет нести сложновато. Они очень большие, Константин. Но очень красивые, — она снова улыбнулась. Я перехватил у неё букет и хотел предложить взяться за руки, как неуклюжий школьник, но она сама вложила свою руку в мою. В груди что-то затрепетало, и мы пошли к переходу на старый Арбат. Мимо попадалось множество музыкантов, булочных и кофеен, магазинов и сувенирных лавок. — Знаете, в детстве я играл в оркестре, — начал я. — И в этой сувенирной лавке купил деревянные ложки для одной из наших пьес, но потом они разбились в порыве страсти к музыке, и мне пришлось приехать сюда ещё раз. Валерия усмехнулась. — Вы играли в оркестре на ложках? — О, нет… Что Вы? На виолончели. — А, тогда зал должен был рукоплескать после такого, — сказала она. — А сколько Вам было лет? — Четырнадцать. Я думал, что музыка осталась в прошлом после окончания школы, но сегодня я всю ночь давал соседям уроки музыки, чтобы они не так сильно надругались на фортепиано. Всё-таки, как говорила моя первая преподавательница, есть инструменты народные, а есть благородные, — я задумался. — Фу, какой я токсичный. Простите мне мою грубость, у меня личная неприязнь к клавишным инструментам. — Ничего страшного, из всех голов рано или поздно вылезают тараканы. Этого не стоит стесняться. Я тоже занимаюсь музыкой. В детстве я играла на скрипке, училась в Тульской музыкальной школе. Знаете романс Свиридова? — неожиданно спросила она. Я напел первые ноты. — Ми-ля-си-соль? Этот? — уточнил я. — Да, да! Я играла его на конкурсе с ансамблем. Только другой голос. — Это очень красивое произведение. Такое мрачное и таинственное… А чем Вы ещё увлекаетесь? — Я пишу прозу, — ответила она. — Недавно закончила свою первую книгу, сейчас приступаю к корректуре. — Вау! — протянул я. — И о чём она? — Если хотите, мы можем как-нибудь вместе почитать. Если более конкретно, там про экзистенциальные размышления главного героя и его поиск себя. — Так вот о чём Ваша надпись на кольце, — я задумчиво оглядел её тонкие пальцы. — Не могла удержаться, — промурлыкала Валерия. — Там и размер регулируется, кольцо пришлось в самый раз. И вдруг я услышал знакомые ноты где-то по правую руку. На уголке старинного дома центра Москвы сидела старушка и играла в перчатках на скрипке. — Это же Шербургские Зонтики! — Зонтики? — удивилась девушка. — Да… Послушайте, — мы остановились около старушки. Она совсем не попадала в ноты из-за перчаток, но эта мелодия из мюзикла всегда вводила меня в глубокие размышления. Мне стало так жаль старушку, что я достал из сумки кошелёк и подбросил ей в пакет немного наличных. Она закивала в знак благодарности. — Пойдёмте? — предложил я Валерии. — Это было очень мило. А что это за композиция? — Пару минут, — я достал наушники и подключил их к телефону. — Это очень печальная история о двух влюблённых, которые были разлучены, но поклялись ждать друг друга во что бы то ни стало, — я включил ей песню из кинофильма, завалявшуюся в пыльном плейлисте, куда я скидывал всю классическую музыку и всё близкое к ней. Я видел, что Валерии нравилось, она улыбалась и придерживала наушник указательным пальцем. Так мы медленно дошли до кофейни, купили горячий облепиховый чай и долго разговаривали о психиатрии и клинической психологии, о музыке и об искусстве. С каждой новой секундой я понимал, что эта девушка именно та, что я искал всю свою жизнь. И наконец-то нашёл…

***

Мы сидели там до самого вечера, а когда вышли, в свете ночных огней Арбата Валерия показалась мне особенно неотразимой. — Вы не будете против, если я сфотографирую Вас? — предложил я. — Конечно, не против, — она снова поправила очки. — Встаньте на фоне этой гирлянды и посмотрите на небо. Валерия подошла к окошку со светящимися огоньками и принялась позировать. — Отлично! А теперь в камеру. — А можно взглянуть? — она подошла к телефону. — Ого! А не могли бы Вы сделать ещё фотографию, будто я смотрю вдаль? — Да, так будет даже лучше. Я просмотрел получившиеся фото. Её помада на губах слегка стёрлась после выпитого стаканчика чая, но это всё равно выглядело сногсшибательно. С этим беретом и каре она напоминала француженку, живущую в самых престижных районах Парижа. — А что насчёт общей фотографии, Константин? — спросила Валерия. — Это было бы для меня честью. Мы поставили телефон на таймер, и она вновь взяла меня за руку, глядя в глаза. Как же меня приятно поражала её открытость и непосредственность. Фотография получилась очень романтичной и тёплой. — А почему психиатрия? — резко спросила Валерия. — Говорят, в ней нет случайных людей. — Вы правы, но, я думаю, что пока что не готов озвучить истинные мотивы. Скажу только то, что эта область медицины заинтересовала меня больше всех остальных. Валерия загадочно улыбнулась. — Неужели и Вы испытывали нечто похожее на то, что испытывают Ваши пациенты? — Не всё так быстро, — я улыбнулся в ответ. — Мы начнём с обсуждения этой темы на следующем… — Свидании? — договорила она за меня. А ведь и правда. Это было именно свидание. Самое первое настоящее свидание в моей жизни. — Пожалуй. Знаете, у меня никогда их не было. Истинных свиданий. — Правда? Я усмехнулся. — Вы, можно сказать, первая, — неловко сказал я. — Почти. Я вспомнил Ксению Александровну и неудачный опыт с девушкой в общежитии, когда мы выпили много спиртного, а наутро проснулись обнажёнными: на одной моей ноге был один лишь носок. Мне стало ужасно стыдно, я сбежал и больше никогда её не видел. Остался ли я девственником — было для меня загадкой до сих пор. — Вы были влюблены невзаимно? — Валерия читала меня, как открытую книгу. — Да, в своего врача, но это долгая история. Я не знаю, как следует прощаться, но мне уже пора на ночное дежурство, — я посмотрел на наручные часы. — Я понимаю. Тогда можем пройти к метро. Тут недалеко уже Смоленская, — Валерия взяла из моих рук букет. — Ещё раз спасибо вам за эти чудесные цветы. — Они Вам к лицу. Такие же нежные. Она заправила прядь чёрных волос за изящное, почти эльфийское, ухо. На Смоленской в центре зала мы попрощались. Валерии нужно было в другую сторону от меня. Из-за чёртова дежурства я был вынужден покинуть её, и мне уже не хватало Валерии, я уже начинал по ней скучать. — Отправите мне фотографии? — спросила она, когда её поезд уже затормозил на перроне. — Не сомневайтесь. Мы ведь встретимся ещё?.. — Если хотите, то я могу пригласить Вас к себе, — робко предложила она. — Глупо было бы отказать. До встречи! — До встречи, Константин! И Валерия побежала к своему поезду, оставляя после себя шлейф этого душевного, тёплого вечера. — До встречи… — повторил я ей вслед, но она уже вряд ли услышала мои слова. — Я буду ждать.