Господин Безумие

В моём полусне-полубреду снова истошно орал Тиль Линдеманн, а Лена трясла меня за плечи, что-то пытаясь мне сказать. Но я не до конца понимал, что именно, потому что всё казалось ненастоящим, и слова её доносились до меня как будто бы с задержкой. — Константин! — я наконец-то различил в её криках своё имя. — Мы опаздываем! Ты хоть понимаешь, что с нами Пална сделает, если мы не явимся вовремя?! Я тебя уже полчаса бужу! Вставай быстро! Я кивнул и в утренней суматохе принялся искать штаны. — Спишь, как убитый, — буркнула Лена, находу брызгая шею своим цветочным парфюмом. — В Аасте эпидемия какой-то очень заразной гадости, — сказал я, снова сваливаясь на кровать. Глаза было открывать не то что сложно, а даже больно. Спать хотелось невыносимо. — В какой Аасте, Константин? — Лена потянула меня за руку, пытаясь сдвинуть с подушки, и я резко дёрнулся от того, что почувствовал, как разошлись края пореза. Теперь-то я уже окончательно проснулся и, прижимая руку к груди, чтобы не запачкать всё кровью, поспешил к раковине. — Прости, пожалуйста, — Лена виновато зашагала за мной. — Я совсем забыла… — Всё нормально, — отмахнулся я. — Подай хлорик с бинтом, пожалуйста. После того, как я промыл рану, она раскрыла упаковку с бинтом и перевязала мне предплечье. — Ой, как же Пална орать будет… — Лена настороженно смотрела на часы. — Окей, гугл, как сохранить свою самооценку?.. Я безучастно посмотрел на неё и, вспоминая студенческие годы, надел то, что попало под руку. Я пытался бороться со своей медлительностью и закрывающимися глазами, но получалось не очень хорошо. Тем не менее, я наскоро разрезал свои таблетки ножом и принял нужную дозировку. В конце концов мы вышли из квартиры и быстрым шагом дошли до автобусной остановки.

***

Пока я дожидался Лену из санитарной комнаты, чтобы тоже переодеться в форму, случилось самое страшное, что я только мог представить. Из-за стены показалось разъярённое лицо Галины Перидоловны. — Я жду Вас в кабинете заведующего, Константин Викторович, — злобно процедила она сквозь зубы. — Доброе утро, Галина Павловна. Я прошу прощения, не рассчитал время, — промямлил я, надеясь, что она хотя бы не наорёт на Лену, которая затаилась в санитарной комнате. Моё нейролептическое приключение подставило её хуже некуда… — Это детский сад, а не отговорка! — заведующая повысила голос. — Нам будет о чём поговорить, уж поверьте, — она развернулась и громко застучала каблуками по мозаике в обратном направлении. Сердце заколотилось, и меня всего бросило в жар. Лена приоткрыла дверь, испуганно шепча из-за щели: «Она ушла уже?». — Да, — обречённо выдохнул я. — Она только меня заметила, не переживай. Сказала, что нам будет о чём поговорить в её кабинете… Лена негромко выругалась, прикрывая рукой губы. Чёрный лак на её ногтях зловеще заблестел в тусклом пасмурном свете, тянущемся из окна. — Именно, — я отвёл взгляд и, захватив сменную одежду, зашёл внутрь комнаты. Когда я закрыл дверь, в груди снова появилась тяжесть. Она вросла в ткани органов, словно злокачественная опухоль, заполнила собой всё моё существо, не оставляя чётких границ между собой и мной. И мне начало казаться, что я и есть эта тяжесть… Эта надоедливая уничтожающая дрянь, пускающая метастазы по лимфе, крови и ликвору. Поедающая мою жажду к жизни, вселяющая тоску и полное ощущение безнадёжности. Но в то же время она как будто открывала глаза на то, что до этого не входило в спектр внимания. Ничего не имеет смысла, как прежде уже никогда не будет. Время, которое вязкой слизью тянется сквозь дни и недели, застыло в одном мгновении, на пике нестерпимой душевной боли, которую хочется прекратить. Всё, чему я когда-то придавал значение, всё, что я превозносил в ранг долга, обязательного к исполнению… Всего лишь пыль. Иллюзия выбора, жалкий самообман, внушённый обществом. Я нехотя натянул форму и направился в кабинет заведующей, словно на смертную казнь. Робко постучавшись в дверь, я приоткрыл её и осторожно протиснулся внутрь. Галина Павловна сидела за письменным столом и подписывала какие-то бумаги. — Присаживайтесь, Константин Викторович, — угрожающе спокойно проговорила она, не отрываясь от документации. Будто бы я не человек, а полупрозрачная тень, недостойная даже её презрения. Я пододвинул стул и присел напротив неё. — У Вас был амбулаторный приём в понедельник, если мне не изменяет память, — заведующая вцепилась в меня своим крысиным взглядом и сложила пальцы в замок. — Расскажете, как прошла беседа? — Я немного не понимаю, — тихо начал я. — Вы действительно хотите поговорить про то, как я провожу амбулаторные встречи с пациентами? — Нет, — язвительно перебила она. — Про то, как Вы домогаетесь до несовершеннолетних пациенток! — Погодите, это какая-то ошибка. Я никогда бы не позволил себе… — Довольно! — Галина Павловна снова оборвала меня на середине фразы. — Зачем Вы трогали шестнадцатилетнюю девочку? Это просто возмутительно! — её голос стал гораздо громче и почти перешёл в крик. — Я… Это называется физикальный метод обследования, я просто произвёл глубокую пальпацию печени, чтобы определить болезненность, форму края и вообще… В норме печень не пальпируется, а у неё был увеличенный… — Вы вообще что себе позволяете? Вы где работаете? — меня уже начала раздражать её неспособность слушать чужую точку зрения. — В научно-практическом центре психического здоровья детей и подростков имени… — Хватит поясничать, Константин Викторович! Это психиатрическая больница, а Вы врач-психиатр! Ваш физикальный метод обследования — это расспрос! Никакие перкуссии и пальпации Вы проводить не должны! Для этого нормальные сотрудники вызывают педиатров! — она отчитывала меня, словно пятилетнего ребёнка, забрызгивая слюной экран компьютера и бумаги. — Анастасия Шадрина у Вас с чем лежит, напомните мне?! — С попыткой самоубийства… — Диагноз! Мне нужен её диагноз! — обезумев от ярости визжала Галина Павловна. — Мне пришлось поставить депрессивный эпизод, но этот диагноз… — Тогда какого чёрта Вы лечите её ноотропом?! В каких клинических рекомендациях по терапии депрессий сказано, что их нужно лечить лекарственными средствами, которые доказательная медицина до сих пор не признаёт до конца?! Я замолчал. Мне нечего было ответить на этот упрёк. — А ещё, скажите на милость, из чего должен состоять Ваш рабочий день? — Галина Павловна буквально уже вгрызалась в меня испепеляющим пристальным взглядом. — Вот уж точно не из постоянных перекуров и сна за заполнением дневников! К слову о дневниках! Это позор, а не документация! Чем Вы занимались в ординатуре?! Может быть Вам больше нравился алкоголь с тусовками, — на чересчур протяжной «с» в слове «тусовками» из её рта снова брызнула капелька пенной слюны. — А не учебники и практика? — Я никогда не злоупотреблял психоактивными… — Тогда почему у Вас под столом пакет с алкогольным напитком?! — Это… Это недоразумение, его передала мне мама пациента, она буквально… Галина Павловна шлёпнула кулаком по столу, и я забыл абсолютно все оправдания от неожиданного громкого звука. — Это выговор, Константин Викторович! Ещё хоть одно дисциплинарное взыскание — и Вы напишете, — она угрожающе потрясла чёрным паркером перед моим носом. — Заявление по собственному желанию. Идите вон! — прошипела заведующая. — И Вам хорошего дня, Галина Павловна, — сказал я, пытаясь как можно скорее исчезнуть из кабинета, а вслед за мной полетели стопки макулатуры. «Да она просто неадекватная…», — пронеслось у меня в голове, когда я в полном шоке вышел за дверь. Ватные ноги подкосились, и я еле сумел устоять в тускло освещённом коридоре. Я чувствовал себя так, будто над моей головой только что с особой жестокостью опустошили мусорный бак. Униженным, раздавленным и… Трудно дышать. Я вижу, как стены расплываются и двоятся в глазах, как я стою перед матерью, держа в руках музыкальный дневник с четвёркой за зачёт по специальности. Голова опущена, я испытываю вину, губы дрожат от обиды, а она кричит… Кричит, что я ничтожество, опозорившее всю семью. Бездарность, которая никогда ничего не добьётся. Кулаки сжимаются, но я не могу ничего сделать. Я так старался быть лучшим! А в конечном итоге солёные капли слёз размывают позорную оценку, наскоро поставленную преподавателями, не имеющими ни малейшего представления о том, что происходит сейчас дома. Им ничего не стоило оценить мою игру чуть выше, когда они пили чай в кабинете, обсуждая технику и интонирование нот. Я более чем уверен, что это не то, что я заслужил! Пьеса была сыграна без единой фальши, штрихи и аппликатура правильные! Наверное, я показался им слишком зажатым для артиста… Или, может быть, они посчитали, что эта четвёрка заставит меня усерднее заниматься?.. Нет. Они поставили её, потому что просто так захотели, потому что могли. Зато теперь, когда отец вернётся с работы, он заставит меня принести ремень с бляшкой из потайного шкафчика по настоянию матери, и я очень больно получу по рукам. Родители увидят новые порезы, и мне достанется ещё сильнее. Позор… Сознание прояснилось. Кто доложил этой психопатке про амбулаторный приём? Кто знал об этом, кроме меня и Лизы? Она рассказала маме, что незнакомый врач трогал её? Но ведь они остались довольны приёмом и тем, что её заболевание не психическое. Или это был кто-то, кто находился в комнате персонала, в момент когда я сообщил о результатах анализов на обмен меди? Ира… Гонимый яростью, я прошёл через холл для посещений и отворил дверь отделения трёхгранником. Ком подбирался к горлу, глаза прослезились, руки задрожали, как будто бы меня только что отлупили ремнём! Эта стерва ещё пожалеет о том, что устроилась сюда на работу! Я уже мало что понимал, мне просто хотелось восстановить баланс, узаконить справедливость в этом чёртовом отделении! — Ира! — прорычал я, но голос дрогнул. — Что ты творишь, чёрт побери? — О чём Вы, Константин Викторович? — как ни в чём не бывало сказала она, отрываясь от монитора. — Из-за тебя Галина Павловна теперь считает меня алкоголиком и сексуальным девиантом, который домогается до детей! — злость кипела во мне, я начинал задыхаться от жуткой обиды и от того, что мне приходилось сдерживать слёзы силой воли. — Вы хотите сказать, что между Вами и сексуальностью есть что-то общее? — Ирина ехидно улыбнулась. — А вот это ты сейчас к чему клонишь? — я пытался не повышать голос на девушку, но во мне бурлили просто какие-то атомные реакции, готовящиеся обратить эту больницу в ядерный кратер. — Такие откровенные намёки не понял бы только пациент с эректильной дисфункцией. Или у Вас какие-то проблемы с ориентацией? — Ирина отвернулась и защёлкала по клавиатуре, демонстрируя своё превосходство и абсолютное безразличие. — Это очень низко, Ирина. С каких это пор ты из психиатра в андролога превратилась? Если у тебя есть потребность рисовать в карточках загадочное N48.4, то в таком случае, откажись от почётной рубрики F. — Вы все коды по МКБ-10 помните или просто недавно интересовались тем, как же всё-таки обозначается Ваша половая несостоятельность? — Предположим, что я просто не прогуливал циклы на старших курсах. А тебе что даёт право стучать на коллег, как подзаборная крыса, которая не получила взаимности от своего объекта вожделения? — Если бы Вы в действительности не прогуливали пары, то Вы бы знали, что скрещиваться способны только особи одного вида. В таком случае, у Вас наверняка тоже есть привычка пучить глаза и грызть то, что Вам явно не по зубам. — Хочешь вступить в гонку вооружений? Тогда я напомню тебе о Фрейдистском фаллическом конфликте. Сначала отрасти себе эдипов комплекс, а потом мы посмотрим, насколько ловко ты сумеешь им управлять, и насколько позитивным в твоём случае будет прогноз, когда в кресле у психоаналитика твои свободные ассоциации иссякнут, поняла? — и я вышел из ординаторской, с треском захлопывая за собой дверь.

***

Я стоял у окна рядом с боксами, вглядываясь в пасмурное небо дождливого мартовского дня. Капли стекали по холодному стеклу, а сквозь них я видел серые фигуры врачей и персонала, которые ходили из корпуса в корпус, то и дело прикрываясь от непогоды воротниками или шарфами. Ретроспективно обращаясь к своему состоянию после аффективного всплеска заведующей, я пытался понять, что же это был за эпизод переживания детской травмы. Мне хотелось защитить себя рационализацией, отодвинуть все эти конфликты подальше и посмотреть на них со стороны, потому что иначе они бы меня поглотили. Я потерял смысл всего того, что я делаю, но на автомате продолжал функционировать, чтобы создавать иллюзию причастности к этому обществу нормальных людей. Было ли это эмоциональным регрессом комплексного посттравматического расстройства? И что именно запустило этот регресс?.. Крики Галины Перидоловны возвратили меня в это токсичное ощущение стыда перед родительской фигурой? Я пытался внушить себе, что заведующая не моя мать, что от неё не зависит моя жизнь, но что-то не давало мне поверить в собственные аргументы против. — Константин, — окликнули меня из-за спины. Это был Павел Евгеньевич, мой бывший клинический психолог, с которым теперь мы общались исключительно по работе. — У меня к тебе важный разговор. Я обернулся и пожал ему руку в знак приветствия. — Внимательно слушаю, — я прислонился плечом к стене, чтобы найти хоть какую-то точку опоры в этом беспросветном безумии, которое происходит на протяжении всего сегодняшнего утра. — Я только что говорил с Кристиной, — Павел Евгеньевич заговорил немного тише. — Она просила поменять ей таблетки всю нашу консультацию, плакала. Но я в это не лезу, понимая, что в лекарственных средствах не разбираюсь, и было бы глупо требовать от тебя идти у неё на поводу, если я в этом не компетентен. Однако это полбеды. Как бы я не пытался сформировать вместе с ней психотерапевтический запрос, ничего не получается. Кристина либо молчит, либо откровенно сопротивляется, либо просто отчаянно плачет. Между нами нет доверия, а у неё как будто бы нет комплаенса, который необходим для лечения. Я подумал, что тебе стоит с ней поговорить в качестве более авторитетной фигуры. Именно с целью информирования… Как бы это правильнее выразить… Дай ей какую-то надежду на то, что это состояние можно вылечить. Как врач. Меня она не слушает совершенно, — вздохнул Павел Евгеньевич. — Кристина очень сложная пациентка. Препарат, который у неё сейчас в схеме, я назначал исходя из её соматического статуса, чтобы не усугубить проблемы с проводимостью сердца. Ещё не прошёл должный промежуток, чтобы увидеть от него эффект, поэтому я не буду его менять. По крайней мере, в ближайшее время. Кроме того, мне явно не помешает консультация кардиолога, потому что Кристине нужны бета-адреноблокаторы, сочитающиеся с миртазапином. А диалоги со мной она ведёт тоже весьма специфические. Но ты прав, что это нельзя пускать на самотёк. Она в палате сейчас? — Да, я её отвёл и сразу пришёл сюда. Ты сможешь как-то повлиять на её отношение к лечению? Хотя бы просто дать понять, что всё это не бессмысленно? — Я попробую, Павел Евгеньевич. Спасибо тебе, что сообщил, — я снова пожал ему руку и направился в палату Кристины.

***

Свою пациентку я застал в кровати. Она терроризировала индифферентным взглядом потолок, не взирая на шум, создаваемый детьми, играющими в настольную игру. — Кристина, доброе утро, — сказал я, позволяя себе присесть на край её постели. — Пойдём со мной. Нам нужно кое-что обсудить. — Вы всё ещё считаете, что сможете мне помочь этими бесполезными разговорами? — она раздражённо сжала губы и нехотя посмотрела в мою сторону. — Я как раз об этом, Кристина. У меня нет цели причинить тебе вред, поверь. Для того, чтобы ты стала себя чувствовать лучше, тебе тоже нужно приложить усилия. Давай начнём с того, что ты пройдёшь со мной в кабинет, и мы обсудим то, что ты посчитаешь нужным сказать мне о своём состоянии. Кристина села на кровати, надевая больничные шлёпанцы, а после медленно пошла к кабинету под моим наблюдением. — Проходи, пожалуйста, присаживайся, — я подождал, когда Кристина окажется на кресле и захлопнул дверь. — Есть что-то, что тебя беспокоит на данный момент? — я расположился напротив неё. Кристина уставилась в пол, даже не думая отвечать. — Хорошо. Ты можешь в общих чертах рассказать о своих успехах в личной терапии с Павлом Евгеньевичем? И тут Кристина что-то пробурчала себе под нос, сосредоточенно разглядывая мозаичный рисунок под ногами. — Прости, я не расслышал то, что ты сказала, — я немного подался вперёд, стараясь вслушаться в её слова. — Что случится с Вами, если я покончу с собой? — её глаза стали немного влажными, а голос заметно задрожал. — Знаешь, — я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. — Я думаю, мне будет очень больно. Я вижу в тебе красивую, умную и талантливую девочку, которая тоже имеет право на счастливую жизнь. Скажи, у вас в школе на химии были когда-нибудь лабораторные работы? Ты умеешь обращаться со спиртовой горелкой? — Ну да… А причём здесь это? — Кристина недоверчиво оглядела меня. — Представь, что твоя болезнь, как колпачок для спиртовой горелки. С помощью него обычно тушат пламя после окончания опыта. На самом деле, без горелки не обойтись в большинстве экспериментов, она необходима любому химику для получения нужных данных. Но, так или иначе, наступает момент, когда химик надевает на неё этот колпак, огонь гаснет, и в таком состоянии функционал её временно сужается. Аффективные расстройства в психиатрии считаются чем-то, что наложилось на здоровую психику, они не так сильно деформируют личность, как та же самая шизофрения. Этот колпачок можно снять и зажечь горелку снова, если не повреждён резервуар или не потерян фитиль. Но для того, чтобы её зажечь, нужно знать, для чего мы это делаем: с целью стерилизации, катализа реакций или с целью расплавления каких-то веществ. Тебе нужно найти в себе силы увидеть смысл лечения. Давай подумаем, как бы изменилась твоя жизнь, если бы колпачок убрали, и твоё пламя снова зажглось? — Глупая метафора, — сказала Кристина, но я увидел, что какой-то процесс мои слова всё же зародили. Её фраза была сказана теперь уже с другой интонацией, пусть и отражала в себе полное обесценивание. — У меня была одна пациентка, — начал я после минутного молчания. — Я очень хотел ей помочь. Я думал, что помог ей, когда оформлял бумаги на выписку. Но через какое-то время я узнал, что её не стало. Она покончила с собой. Когда я провожал её, вместе с родителями, она передала мне мягкую игрушку, которую сшила сама на творческих мастерских. Я до сих пор храню её у себя на полке, Кристина. Не представляю, что пережили её родители, но этот зайчик как будто каждый день напоминает мне о том, что я не должен позволить себе повторить ошибку. Каждый пациент — это личность. Каждый пациент заслуживает жить, вопреки тому, что говорит ему болезнь. Если врач любой другой специальности без сомнений скажет, что они с пациентом стоят по одну сторону баррикады напротив заболевания, то психиатру нужно очень сильно постараться, чтобы перетащить пациента со стороны заболевания на свою сторону, сформировать эту эгодистонию из эгосинтонии, понимаешь? — Кажется, Вы впервые были так честны со мной… — Кристина теперь уже не могла сдержать слёз. — Такое ощущение, что все считают меня глупой, что мне можно лгать, и я этого не почувствую, — она всхлипывала и заикалась из-за сильных эмоций, которые накрыли её так невовремя. — Я чувствую это! — проревела она в отчаянии. Мне пришлось встать и отвести её, захлёбывающуюся и рыдающую, к уборной комнате. Я был рядом с ней, когда она умывалась, когда она кричала, подавал полотенце… Но, кажется, в этом всё-таки был смысл. Несмотря на её ожидаемо тоскливый аффект, слёзы теперь приобрели другой оттенок. Это были слёзы… Принятия?..